Лекция 3. Ростки археологии в древнем мире.

1. Теминологические неурядицы и их смысл.Была лиархеология на Древнем Востоке и в античном мире? Это вопрос не очень простой, но разрешимый. А вот актуальный ли? Всё это так далеко от нас и наших интересов… Не скажите! Тут есть аспекты, очень злободневные в наши дни. Но начнем издалека.

Обращали ли Вы внимание на логические неурядицы с названиями отраслей археологии?

С падением советской власти и распадом Советского Союза слово "советский" окончательно превратилось в такой же исторический термин, как и слово "античный", – оно стало обозначать фрагмент исторической действительности, имевший территориальные и хронологические границы и ушедший в прошлое. Из этого вроде бы следует, что словосочетания "восточная археология", "античная (или классическая) археология" и "советская археология", построенные одинаково, обозначают отрасли науки из одного и того же смыслового ряда. Ан, нет. Советская археология – это археологическая наука, как она действовала в советском обществе, тогда как объектом ее изучения были памятники любого времени и любой страны. А вот восточная археология и античная археология – совсем наоборот, это археологическая наука, нацеленная на изучение востока и античного мира и осуществляемая археологами любого времени и любой страны. В одном случае прилагательное обозначает объект изучения, в другом – субъект.

Почему так получилось, понять нетрудно. Формально подобные словосочетания двузначны, возможно то или это понимание. Но советские археологи известны, а советская материальная культура не представлялась археологическим объектом. Кстати, совершенно напрасно. Теоретически можно себе представить, что в будущем недовольство советскими письменными источниками побудит подвергнуть нашу культуру археологическому изучению. Да и сейчас отдельные акты подобного рода случались. Так, в Катыни сначала немцы, а потом наши раскапывали массовые погребения расстрелянных польских офицеров, чтобы узнать, кто их на самом деле расстрелял – нацисты или палачи из сталинских концлагерей. Это, конечно, была современная политика, но можно ее представить и как исторический вопрос. Так или иначе, словосочетание "советская археология" закрепилось за деятельностью советских археологов.

Иначе обстоит дело с "античной археологией". Культура античного мира известна и является издавна объектом археологического изучения, тогда как никто не знает археологов античного мира и можно полагать, что их и не было. Говоря о проблеме рождения археологии, я уже упоминал высказывание Даниела: "Античный мир дал историков, географов и этнографов, но не археологов. Первобытная археология – единственная гуманитарная наука, которую мы не можем возвести к грекам" (Daniel 1950: 16). Я показывал, что Даниел относил это не только к первобытной археологии, но к археологии вообще. И в сборнике в честь Даниела Джон Эванс описал всё, что происходило в изучении древностей до XVII века, под шапкой "Преистория археологии" (Evans 1981). Это стало почти общим мнением.

Но всё же не общим. Те историографы, которые придерживаются концепции преемственного развития археологии, говорят о постепенном ее возникновении и относят ее начало к весьма ранним временам, в частности к Древнему Востоку и особенно к античному времени. Уэйс прямо назвал свою статью об этом: "Греки и римляне как археологи" (Wace 1949), а Кук свою – "Фукидид как археолог" (Cook 1955). Об интересе гомеровских греков к восточным древностям Зихтерман пишет: "они занимались археологией, но не классической". Однако он утверждает: "И в античном мире уже имелись первые шаги того, что мы сегодня именуем классической археологией". Целую главу в своей книге "Культурная история классической археологии" он назвал: "Античные корни классической археологии" (Sichtermann 1996: 28). Шнапп, хотя и не рискнул выдвинуть такие недвузначные формулировки, всё же дал понять, что те проявления интереса к материальным древностям, которые в античном мире были, могут претендовать на включение в археологию, пусть и с некоторыми оговорками. "…Археология может рассматриваться как продукт долгой эволюции, начатой, вероятно, в дописьменных обществах и продолженной многочисленными и тщательно проведенными наблюдениями антиквариев всех времен и стран" (Schnapp 2002).

Так была ли в древнем мире археология?

2. "Сакральная археология": археологические знания на Древнем Востоке. Математика, медицина и филология появились на Древнем Востоке. Археологии тогда не было. Но раскопки бывали, и некоторые знания о древности тоже существовали – по крайней мере их знали уже как древности. В некоторых учебниках истории археологии главы об археологических знаниях Древнего Востока весьма обширны, но это за счет того, что в повествование включаются древневосточные представления о времени, древневосточные концепции истории и мысли о происхождении и судьбах народов. Это интересно для археологов, но это не археология.

К археологическим знаниям, то есть к тому, что впоследствии вошло в науку археологию, есть смысл относить обхождение того времени с археологическими памятниками и знания, относящиеся к этим объектам.

Суть тогдашнего отношения к материальным древностям – религиозное почитание святынь и вообще уважение ко всему традиционному. Это, конечно, не научные цели, но они тоже вели к опознанию и учету, изучению, охране, нередко к добыванию и сохранению. Безусловно, почитались и оберегались гробницы, особенно царские; окружались почитанием старые храмы, а их руины изучались как образцы для подражания; старинные сокровища и руины поселений увязывались с мифами и наделялись святостью. Можно было бы условно говорить о "сакральной археологии", если бы не опасность, что это обозначение утратит условность и будет приравнено к археологии.

Уже в сооружении царских гробниц XII династии Египта (1991 – 1786 гг. до н. э.) исследователи (Edwards 1985: 210 – 217) отмечают признаки намеренной архаизации, а для нее нужно же было знать особенности древних образцов для подражания, опознавать их. При XVIII династии (1552 – 1305 гг. до н. э.) писцы оставили пометки (граффити) на древних и давно покинутых памятниках – стало быть, посещали их. На фрагментированной додинастической палетке надписано имя царицы Тийе (1405 – 1367 гг. до н. э.) (Trigger 1989: 29).

Из XIX династии Хаэмвасет (1290 – 1224 гг. до н. э.), сын Рамсеса II, прославлений вплоть до греко-римских времен как маг и мудрец, внимательно изучал культы, связанные с древними памятниками в окрестностях столицы, Мемфиса, для восстановления этих культов. Во время строительных работ храма в Мемфисе, где он был верховным жрецом, была откопана статуя, которую Хаэмвасет идентифицировал как изображение Каваба, сына фараона Хеопса, жившего за 13 веков до того. Это высечено на найденной статуе, ныне хранящейся в Каирском музее (рис. 1): "Хаэмвасет, сын царя, жрец Сема и величайший из управителей ремесленников, был счастлив, ибо статуя Каваба, некогда осужденная превратиться в сор… его отца Хуфу (Хеопса), сохранилась в целости…". Хаэмвасет осчастливлен потому, что он так любил этих благородных древних, кто пришел раньше, и совершенство их произведений" (Gomaa 1973; Kitchen 1982: 103 – 109).

В саитский период (664 – 525 гг. до н. э.) знание резных рельефов Древнего Царства было достаточным для предпринимаемых попыток стилистического возрождения (Smith 1958: 246 – 252).

Таким образом, знание тогдашними египтянами древних предметов материальной культуры налицо, и предметы материальной культуры извлекались из земли именно как древности. Признавая, что раскопки – не вся археология, французский археолог и историк археологии Шнапп расценивает раскопки Хаэмвасета как археологические по целям и заключает: "Был ли Хэмуа (так французы называют Хаэмвасета. – Л. К.) "первым" археологом или нет, но он, несомненно, был тем, кого римляне (а за ними все западные ученые) называли антикварием, заинтересованным в древности и в остатках отдаленного прошлого" (Schnapp 2002: 135). А из антиквариев выросли нынешние археологи. Но раскопки не только не вся археологи, но могут быть и вообще не археологическими (например, криминалистическая эксгумация), а египтянам знание древностей требовалось не для истории, а для решения практических религиозных задач.

Еще разительнее напоминают археологию вавилонские свидетельства раскопок. На глиняном кирпиче из Ларсы в Ираке, заложенном в основании храма, обнаружена следующая надпись вавилонского царя VI в. до н. э. (рис. 2):

"Я Набонид, царь Вавилона, пастырь, поставленный Мардуком…, тот, кого царь богов Мардук твердо провозгласил как снабжающего города и восстанавливающего святыни….

Когда великий повелитель небес, Шамаш, пастырь народа черноголовых, властитель человечества, […] Ларса, его город пребывания, Э-баббар, его дом контроля, который долго был пуст и превратился в руины, под пылью и сором, - большой кучей земли, был покрыт до того, что его устройство было более не распознаваемо, а его план более не виден, […] в царствование моего предшественника царя Небукаднецара, сына Набопалассара, пыль была снята, и холм земли, покрывавший город и храм, открыл теменос Э-баббара старого царя Бурнарбуриаша, предшественника, но поиски теменоса более древнего царя были проведены без открытия. Он отстроил Э-баббар на увиденном теменосе Бурнарбуриаша, дабы вмещать великого бога Шамаша…

Итак, в 10-й год и в благоприятный день моего царствования, во время моего вечного величия, излюбленного Шамашем, Шамаш вспомнил свое прежнее поселение; он счастливо решил со своей молельни на зиккурате восстановить лучше, чем прежде, и это мне, царю Набониду, обеспечивающему его, он доверил задачу восстановления Э-баббара и отметить его дом властвования.

По повелению великого царя Мардука, подули ветры с четырех сторон, великие бури: пыль, покрывавшая город и храм, поднялась; Э-баббар, могущественную святыню, можно было увидеть … С сидения Шамаша и Айи, со вздымающейся часовни зиккурата, вечное святое место, вечная палата появилась – теменос; их план был теперь виден. Я читал там надпись древнего царя Хаммурапи, который строил для Шамаша, семь сотен лет до Бурнарбуриаша, Э-баббар на древнем теменосе, и я понял ее смысл. Я думал: "Мудрый царь Бурнарбуриаш отстроил храм и дал великому повелителю Шамашу жить там. Мне же … этот храм и его восстановление … я поклялся себе словом моего великого повелителя Мардука и словам повелителей вселенной Шамаша и Адад; мое сердце возликовало, моя печень зажглась, моя задача стала ясна, и я занялся сбором рабочих для Шамаша и Мардука, держащих мотыгу, и сжимающих лопату, и несущих корзину. Я послал их во множестве отстраивать Э-баббар, могущественый храм, мою возвышенную святыню. Мастера обследовали устройство, где был найден теменос, чтобы понять украшение.

В благоприятный день… я поместил кирпичи на теменос древнего царя Хаммурапи. Я отстроил этот храм в древнем стиле и украсил его строение..." (Schnapp 1996: 13 – 17).

Итак, вавилонский царь Набонид (556 – 539) раскапывал храм в Ларсе, чтобы установить его план и декор для реконструкции святыни в прежнем виде. Раскапывая, он открыл, что его предшественник Небукаднецар (Навуходоносор II), правивший незадолго до него (605 – 562), уже проводил там раскопки и откопал храм, построенный за 7 веков до того царем Бурнарбуриашем (1359 – 1333). Более того, Набонид нашел там еще более древнюю (еще на четыре века) надпись царя Хаммурапи (1792 – 1750) и прочел ее. Его задачи были не только найти нечто древнее на святом месте, но и идентифицировать и восстановить. Известно также (Daniel 1975: 16), что Набонид вообще увлекался такой деятельностью. Он раскопал под храмом Шамаша в Сиппаре на глубине в 18 локтей под фундаментом камень с надписью, заложенный Нарамсином, сыном Саргона Аккадского, - камень, "который ни один предшествующий царь за 3200 лет не видел" (на деле Саргон, царствовавший ок. 2335 – 2279 гг. до н. э., отстоял от Набонида более чем на 17 веков).

Ален Шнапп так подытоживает эпизод в Ларсе: "это не столь уж далеко от того, что мы сегодня называем археологией" и называет надпись Набонида "первым писаным свидетельством сознания и практики археологии" (Schnapp 1996: 17 – 18). Задачи вавилонских раскопщиков и современных археологов, несомненно, схожи, поэтому и практика схожа. Но это не те задачи. Царю нужно было только установить, где и как его предшественники строили храм, и восстановить его. Он не нуждался ни в прочих древностях, ни в установлении их облика и последовательности, ни в их сохранении – добавил к надписи Хаммурапи свою приписку, а древний храм заменил новым по старому плану. Это не археология, а практическая теология. Если и можно тут углядеть элемент археологии, то ориентированной не на историю, а на церковную архитектуру. Археологии тут немногим больше, чем в эксгумации.

Кроме раскопок, вавилоняне совершали иногда и другую операцию, в которой можно усмотреть особенность археологии - графическую фиксацию древностей. В царствование Набонида же писец по имени Набузерлишир скопировал надпись, датируемую временем Куригалзу II (1332 – 1308) в Аккаде. Это почти современник Бурнарбуриаша. Этот же писец нашел надпись на камне, принадлежавшую Шаркалишарри (2140 – 2124), царю Аккада, и не только скопировал надпись, но и отметил, где он ее нашел (рис. 3). Ко времени писца этой надписи было уже полторы тысячи лет. Еще один писец, имени которого мы не знаем, скопировал надпись с основания статуи, которую некий купец из Мари посвятил богу Шамашу во второй половине III тыс. до н. э. В Ниппуре, в слое времени Навуходоносора был найден сосуд, внутри которого оказались предметы более древнего времени: табличка с планом города, кирпичи и таблички шумерского периода, договоры конца II тыс. до н. э.

Но и это, во-первых, не совсем археологические объекты – скорее эпиграфические, а во-вторых, писцы собирали и копировали их не для изучения, а исключительно для практических надобностей – как документы царского архива и как религиозные тексты.

Еще одна особенность, характерная для археологии, может быть отмечена у вавилонян – это собирание и хранение древностей. Боги другого народа – всё же боги. Культовые статуи вражеского народа нельзя было уничтожить, завоеватель обычно увозил их, чтобы воздвигнуть у себя в храме. Во дворце Навуходоноса в Вавилоне немецкие археологи обнаружили в одном помещении скопление статуй и табличек разного времени – от III тыс. до 7-го века до н. э. Экард Унгер готов был поверить, что перед ним первый музей древностей (Unger 1931). Дочь Набонида царевна Бел-Шалти-Наннар собрала в VI в. до н. э. большую коллекцию древневавилонских артефактов, включая надписи, и это описывают как первый известный нам музей древностей (Woolley 1950: 152 – 154). Это не был музей: вещи собрали не для любования или показа публике – это было хранилище сакральных объектов.

Триггер дает более близкую к археологии интерпретацию: "Этот растущий интерес к физическим остаткам прошлого был частью повышенного внимания образованных классов к прежним временам. Этот интерес имел сильный религиозный компонент" (Trigger 1989: 29). При такой трактовке отличие смазывается. Мол, был религиозный компонент (сильный), были и другие (научный? просветительский?). Но других, по сути, не было.

Только в древнем Китае почитание древностей, оставаясь религиозным, имело более заметный философский компонент. Конфуцианские ученые, ревностно отстаивавшие уважение к предкам и традициям, расценивали систематическое изучение прошлого как путь к моральному совершенству. Возможно, это сказывалось в собирании древних бронзовых сосудов, резных статуэток из нефрита и других изделий древнего искусства как семейных ценностей (Wang 1985). Первое использование археологических материалов для целей истории имело место в Китае. Великий китайский историк Сыма Цянь посещал древние руины и обследовал остатки прошлого наряду с текстами. Но это было уже во II в. до н. э., т. е. одновременно с такими же действиями историков в западном античном мире.

3. Античные представления о первобытности. Если обратиться ко взглядам античных авторов на происхождение человеческой культуры (а историографы обращаются к этим взглядам – см. Helmich 1931; Cook 1955; Phillips 1964; Mustifli 1965; Müller 1968; Blundell 1986 и др.), то картина получается и в самом деле внушительная: у греков и римлян, да и у древних китайцев мы находим первые раcсуждения (историографы называют их "теориями") о прогрессе человечества от звериного состояния, о трех веках и прочие концепции, интересующие ныне археологов. Основных концепций три:

А. Концепция деградации (Dekadenztheorie у Хельмиха). Ее называют концепцией "золотого века" и возводят к Гесиоду (Baldry 1952, 1956), но уже у Гомера есть указания на то, что раньше люди жили лучше, чем сейчас (Helmich 1931: 32 – 36), а идеи можно возвести к восточной мифологии (Griffiths 1956, 1958).

У Гомера (VIII – VII вв. до н. э.), малоазийского ионийца, изображается совершенство состояния человеческого рода в героический век. Но о золотом веке у него речи нет, хотя Хельмих предполагает, что Гомер был знаком с преданием о золотом веке – что он "не пребывал в наивном незнании старой традиции человечества о золотом веке" (Helmich 1931: 33). Это предположение Хельмих выводит из того, что своих стариков героического века (Нестора и Феникса) Гомер рисует восхваляющими старое еще более блаженное время, когда герои были еще более могучими (Ил., I, 260; V, 302 - 305, 447 - 451). Но это может быть просто психологической характеристикой обычного старческого бахвальства и восхваления дней своей юности. Гомер сообщает, что вдали от бедствий Троянской войны оставались блаженные гиппомолги, питающиеся молоком, и абии, справедливейший народ земли, а у позднейших античных авторов золотой век связывался с правлением богини справедливости, и именно этим народам приписывалось долгожительство (более тысячи лет) – признак золотого века. Отсвет золотого века лежит и на гомеровских киклопах из "Одиссеи" (Од., IX, 106 – 111): они не пашут, не сеют, а земля их кормит сама (Helmig 1931: 34). Блаженное и беззаботное существование описывается в Ливии (Од., IV, 85 – 89) и в Элисии (Од., VII, 561 – 568). Но, так или иначе, Гомер (или Гомеровские певцы, если у Гомеровского эпоса был не один автор) прямо не упоминают золотого века.

Концепция пяти веков – золотого, серебряного, медного, героического и железного – изложена в большой поэме "Труды и дни" (108 – 201) у Гесиода, писавшего в VII в. до н. эй. в Арголиде в среде аграриев. "Золотое поколение" жило беззаботно под властью бога Хроноса, не зная болезней и боли, и земля плодоносила без обработки. За золотым следует серебряный век, когда появилось равнодушие к богам и начались заботы. В медный век на земле выросли великаны, воцарился Арес – бог войны. Затем настал век героев, сражавшихся под Фивами и Троей и бывших благороднее и справедливее, чем прежде. Когда все они полегли в битвах, настал железный век. Воцарились зло, бесчестие, и среди людей распространились нищета и болезни, и они стали умирать в более молодом возрасте.

Легко заметить, что героический век включен сюда со стороны – он выпадает из периодизации по металлам, а кривая, идущая три века вниз, на четвертом взмывает вновь вверх, чтобы опуститься окончательно на пятом (Helmig 1931: 39; Phillips 1964: 171) - видимо, героический век появился как реакция на гомеровский и другой эпос. Последовательность металлов более-менее совпадает с реальной исторической последовательностью и доступностью выплавки и обработки: от мягких к более твердым.

Отзвуки концепции пяти веков – концепции деградации – находят у Эмпедокла, Дикеарха, Платона. У последнего лишь в том, что исконная жизнь людей в идеальном государстве прошлого во главе с богом рисовалась как блаженное царство, близкое к мифическому: ни диких зверей, ни войн, ни двоемыслия, ни браков, ни земледелия ("Государственный человек", 15 – 16), благочестивое существование в мире и изобилии, без золота и серебра ("Законы", III, 2).

Из римлян Овидий, сосланный на дальний север, на берег Черного моря, также был склонен к пессимизму и в "Метаморфозах" продолжил традицию Гесиода, рисуя пять веков. У него люди золотого века жили в вечной весне, питаясь только молоком, медом и фруктами. В серебряном веке, когда Сатурн передал власть над миром Юпитеру, установились четыре сезона года, и люди занялись земледелием и переселились в пещеры. В медном веке люди обзавелись оружием и повели войны, а в железном веке с техническим прогрессом наступило моральное падение, и богиня справедливости покинула землю. Век героический у него отсутствует, а век гигантов выпадает из общего изложения и изображен отдельно.

Хельмих отмечает три общих места золотого века, повторяющихся у всех представителей этой концепции: 1) земля, сама дающая питание людям; 2) долгожительство тогдашних людей; и 3) их справедливость. В их основе – близость первых людей богам. Эйнгоф находит подобную концепцию у других народов – индоариев и германцев, евреев

Б. Концепция прогресса (Evolutionstheorie у Хельмиха) от звероподобного состояния к нынешнему благоустроенному обществу в связи с открытиями и изобретениями восходит к материалистическим идеям Демокрита и к стремлению Эпикура освободить человечество от страха перед богами. Важную основу этой концепции составлял и миф о Прометее, который похитил у богов огонь и отдал его людям, ввел земледелие и скотоводство, научил строить корабли. Эта концепция ввела представление о примитивности первоначальных, первобытных людей (Lovejoy and Boas 1935).

Ионийские мыслители VI в. до н. э. Демокрит, Ксенофан из Колофона и Протагор из Абдеры сомневались в существовании мифических богов, они должны были думать над тем, как люди обрели свое превосходство над животными, не будучи ни самыми сильными, ни самыми защищенными. Демокрит считал, что они научились всему, наблюдая за животными – плетению научились от паука, строительству от птиц. Ксенофан полагал, что люди вознеслись над животными благодаря обладанию руками. Протагор в утерянном сочинении "О начальных условиях" возлагал заслугу на культурного героя Прометея. Полагают, что к Демокриту и Протагору восходит изложение примитивного быта первых людей у Диодора, историка, жившего в I в. н. э. – простые собиратели пищи, они жили мелкими группами; под угрозой нападений диких зверей они научились помогать друг другу, говорить, одеваться и поселились сначала в пещерах, потом стали строить хижины, овладели огнем.

Дикеарх (IV в. до н. э.) первым построил трехступенчатую схему развития хозяйства. По сообщению Порфирия (De abstinent., IV, I, 2), Дикеарх начинал с золотого века, в котором люди просто кормились тем, что давала природа (современые ученые назвали бы это собирательством), дальше у него шли пастушество, а затем земледелие.

Эпикурейцы признавали, что боги существуют, но не вмешиваются в жизнь людей. Бояться их и надеяться на них – предрассудок, суеверие. Следуя эпикурейскому учению об освобождении человека от страха и забот, от которых страдает мир, Лукреций Кар, живший в I в. до н. э., перевернул схему Гесиода, переместив век блаженства и процветания в будущее, а прошлое изобразив скудным и мизерным. В своей поэме "О природе вещей" (V, 911 – 1226) он построил концепцию прогресса (Mahoudeau 1920). В начало истории он ставит примитивное звероподобное существование. Люди были здоровы и грубо сколочены, поэтому жили долго, но смерть не была безболезненной и часто наступала от голода. Они не знали земледелия, огня, не имели никаких законов, жили голыми в лесах и горных пещерах, охотились с камнями и дубинами на зверей и вступали в половые связи беспорядочно. Во втором периоде, в результате овладения огнем (от молний и стихийных пожаров) люди переселились из пещер в хижины, оделись, изобрели язык и установили правила брака. В третьем периоде цари построили города и крепости, поделили землю между людьми, и началось земледелие и скотоводство, появилось золото. Но в четвертом периоде царей убили и ввели демократию, лучшие люди получили божественную честь. Вглядываясь в природу вещей, люди поверили в богов. В пятом периоде были освоены металлы – медь, железо и серебро.

Первобытные орудия были, по Лукрецию, грубы и примитивны, сделаны без применения металлов, а из металлов раньше бронза вошла в обиход, чем железо (V, 1270), потому что медных руд больше и медь легче поддается обработке. На этом основании некоторые археологи (Гёрнес, Якоб-Фризен и др.) говорили о том, что у Лукреция уже сформировалось представление о системе трех веков. На деле у Лукреция трех веков нет, а есть пять совсем других периодов, и есть представление о последовательности введения металлов в обиход, из какового представления можно вывести систему трех веков, если положить последовательность металлов в основу периодизации.

В. Концепция апогея (Kompromißtheorie у Хельмиха). Греческий мыслитель I в. до н. э. Посидоний из Апамеи, очень популярный у римлян (Цицерон ездил на Родос к нему учиться) написал под влиянием учения стоиков сочинение "Протрептикос", содержание которого дошло до нас только в письме Сенеки (письмо 90), где он критикует это сочинение. Посидоний соединил учение о прогрессе (от звероподобного состояния) с учением о деградации (от золотого века). Звероподобное состояние он поместил в начало существования человечества, а золотой век – в середину истории. Это был апогей, от него началась деградация к нынешнему состоянию.

Влияние трактовки Посидония видят у Виргилия в его "Энеиде".

Эти концепции античных мыслителей еще тесно связаны с мифологией и сугубо спекулятивны, совершено не разработаны на фактическом материале и не поддержаны им. Хельмих называет эти полумифические концепции "теориями". К выбору этого слова его подвигла "огромная масса преисторического материала, предложенного античными писателями". Он отмечает, что "привлекал только таких античных писателей, которые отображали преисторию человека в законченной самостоятельной теории" (Helmich 1931: 31). Это, конечно, не повод называть системы взглядов античных авторов теориями. Как отмечает Э. Д. Филипс, "огромное отличие от современной преистории заключается в полнейшем отсутствии фактических доказательств для теорий, что видимо лишь иногда ощущалось как препятствие" (Phillips 1964: 176). Но теория – это такая система взглядов, которая разработана на фактическом материале и проверяется независимыми фактами, чего у античных авторов не было ни на йоту.

А главное для нашего рассмотрения, это то, что все эти рассуждения о первобытности, о примитивизме первобытных людей, хотя и интересны для археологов, не составляют тему археологии. Даже если отвлечься от их чисто философской природы, по тематике они составляют предмет не археологии, а преистории, истории первобытного общества. Это уж современные англоязычные и немецкоязычные ученые слили под одним обозначением две разные науки – преисторию и первобытную археологию. Отшатнувшись от вещеведческой археологии и в погоне за актуальностью своей науки, они уподобили ее истории и утратили даже терминологическое различие. Для англичан и американцев это всё prehistory, для немцев всё Vorgeschichte или Urgeschicte. Но эти дисциплины – преистория и первобытная археология - так же различаются, как история древнего мира и классическая археология (см. Клейн 1991, 1992; Klejn 1994).

Археология развилась из занятий материальными древностями. Как с этим обстояло в античном мире?

4. Древности в Гомеровском эпосе. Первое, что приходит на ум, это обратиться к Гомеровскому эпосу, поскольку там речь идет о том, что было древностями даже для античных греков и для самих певцов-аэдов и рапсодов. Причем многие из этих древностей были вполне материальны – крепостные стены, исчезнувшие позже города, древнее оружие, доспехи, погребения героев. Всё это для потомков археологические объекты. И мы знаем, что современная археология постоянно обращается к Гомеровскому эпосу, когда анализирует крито-микенскую культуру и архаическую Грецию. Но современная археология обращается и к письменным источникам, и к языку. Нас же интересует не способность гомеровского эпоса служить сравнительным материалом для современной археологии, а те его компоненты, которые сами могли бы претендовать на статус археологических сообщений или рассуждений.

Всё действие эпоса происходит за полтысячи лет до Гомера в Малой Азии под стенами Илиона (археологически это Троя VIIb), который ко времени Гомера или Гомеровских певцов был уже греческим городом (Троя VIII). Гомер развертывает действие среди крепостных стен, которые он описывает в подробностях (башни, Дарданские ворота, Скейские ворота) – это, конечно, архитектурные детали Трои VIII. Эти имена показывают, что сведения взяты не из мысленной реконструкции руин, а из фольклора – местных названий, рассказов местных жителей, песен и преданий.

На греческом материке упоминается столица царства Нестора Пилос, но к античному времени греки уже спорили, где он находился – в Трифилии или Мессении. К этому времени существовало несколько городов с этим именем. Судя по описываемым у Гомера маршрутам и расстояниям, певец или, скорее, певцы то имели в виду трифильский Пилос, то мессенский. Ныне археологические данные показали, что слои и дворец микенского времени есть только в мессенском Пилосе. Гомер (или гомеровские певцы) этого не знал(и). Проблема решалась без археологии.

В эпосе фигурируют некоторые вещи, которых в живом быту самих певцов (VIII – VII вв. до н. э.) уже не было. Это были уже ископаемые формы, вымершие. Например, шлем, сплошь покрытый клыками вепря (рис. 4). Он есть только на изображениях микенского времени. Или башенный щит Аякса (рис. 5) – это вещь, характерная для микенского времени, не употреблялись уже такие щиты в гомеровскую эпоху. Но гомеровские певцы не видели их в реальности – ни в музеях, ни в раскопках. Описания этих вещей поступили к певцам в старых песнях, в фольклорных застывших выражениях – как в русских былинах дошли до нас "гусли звончатые" и "стрела калёная".

В песни XXIII описывается погребение Патрокла "на брегу Геллеспонта" – трупосожжение в урне под курганом. Перед тем Патрокл явился Ахиллу во сне и возгласил (XXIII: 83 – 93):

Кости мои, Ахиллес, да не будут розно с твоими;

Вместе пусть лягут, как вместе от юности мы возрастали…

Пусть же и кости наши гробница одна сокрывает,

Урна златая, Фетиды матери дар драгоценный.

Древосеки сложили на берегу костер, "где Ахиллес указал им, /Где и Патроклу великий курган и себе он назначил". В жертву принесли 12 пленных юношей, четырех коней и двух собак. Когда сруб догорел, его угасили вином. Кости Патрокла сложили в урну златую, кругом означили место могилы. "Свежий насыпав курган, разошлися они".

Так же погребали и тело Гектора (XXIV, 783 – 805), но не на берегу, а возле города у крепостной стены. Урну поместили в глубокую могилу, заложили камнями и насыпали курган.

Исходя из этих описаний, можно предположить, что курган Ахилла с Патроклом должен быть на берегу, а курган Гектора – возле города. На карте, составленной в XIX веке Спраттом и Форхгаммером, есть курганы Ахилла и Аякса к северу от Илиона, на берегу Геллеспонта, а километрах в восьми к югу от Илиона на горе Балидаг отмечен курган Гектора. Но это обозначение нового времени, сделанное по догадке. Сквозь полтысячи лет турецкого времени эти местные предания не могли пройти. Ни в одном древнем источнике, кроме Гомера, могилы эти там не отмечены. Сами погребальные сооружения в этих курганах археологи не относят к концу микенского времени. А в античных источниках могилы Ахилла и Гектора помещаются в других местах. Герооны Ахилла находятся в разных местах Балканского полуострова, могилу его указывали тоже в разных местах. Могилу Гектора многие источники помещают в Фивах, главном городе Беотии, и некоторые ("Пеплос" Псевдо-Аристотеля) сообщают даже надпись на могиле: "Гектору великую беотийские мужи соорудили могилу над землей, напоминание потомкам", но источники расходятся в точном указании места этой могилы в Фивах.

Таким образом, оба героя перенесены в Троянский эпический цикл из других преданий, а гомеровские певцы, возможно, использовали для привязки этих героев к Троаде и Геллеспонту какие-то стоявшие там курганы, но никакого археологического рассуждения тут не было, разве что обычная "народная археология", да и то под вопросом.

5. Интерес к материальным древностям как к святыням ("сакральная археология") в античном мире. В значительной мере интерес к материальным древностям руководствовался теми же мотивами в античном мире, что и на Древнем Востоке – это были для древних греков и римлян вещи, связанные с мифологией, обладавшие чудесными свойствами, святыни (Hansen 1967). Характерны три эпизода, сообщаемые историками и географами Греции.

А. Обретение могилы Ореста. Геродот рассказывает историю войны лакедемонян с тегеянами. Во время войны лакедемоняне обратились за советом к Пифии – как победить тегеян. Та изрекла, что надо найти кости древнего героя Тезея и погрести их у себя. А искать их надо в Тегее в месте, где дуют два ветра, удар встречает противоудар и зло ложится на зло.

Во время перемирия один из лакедемонян по имени Лих (или Лиха) отправился по своим делам в Тегею и зашел в кузню подивиться на кузнеца во время работы. Кузнец поделился с ним своим приключением:

"Друг-лаконец! Ты дивишься, как искусно обрабатывают железо. Но вот если бы тебе довелось увидеть то же, что мне, то как бы сильно ты удивился! Я хотел выкопать у себя во дворе колодец и, копая, наткнулся на гроб в 7 локтей длины. Не веря, однако, чтобы люди когда-нибудь были больше нынешних ростом, я открыл гроб и увидел, что покойник действительно был одинаковой величины с гробом. Измерив гроб, я снова засыпал его землей".

Лиху пришла в голову блестящая идея: высоченный покойник (локоть – это от 43 до 56 см, семь локтей – значит от 3 до 4 метров!), к тому же кузнечные меха – это два ветра, а молот и наковальня – это удар и противоудар, ну а сгибаемое при ковке железо – это зло на зле, о которых говорилось в прорицании Пифии. С убеждением, что найдено погребение Ореста, он поспешил в Спарту, но земляки сначала не поверили. Лихас отправился снова в Тегею, снял помещение кузницы, затем открыл могилу, собрал кости и вернулся с ними в Спарту. С тех пор спартанцы всегда побеждали тегеян (Herod., I, 68).

Это сообщение Геродота дает нам знать, насколько можно верить древним преданиям о могилах героев – совпадение со смутными прорицаниями Пифии было для них достаточным сигналом о достоверности. Три или четыре метра в длину – тоже сказочная подробность, если только под костями Ореста не имелись в виду кости мамонта.

Б. Перенесение костей Тезея. Греческий историк Плутарх, живший уже в римское время, во II в. н. э., передает легенду об еще одном прорицании Пифии. После персидской войны, т. е. в VI в. до н. э., Пифия повелела афинянам перенести в Афины кости Тезея с острова Сирос, где герой был похоронен.

"Но, - говорит он, - было очень трудно открыть эти кости, как и найти место, где они лежали, по причине негостеприимства и дикого нрава варварского народа, населявшего остров. Тем не менее, после того, как Кимон взял остров […], и имел большую страсть отыскать место, где Тезей был погребен, он случайно выследил орла на возвышенности, клюющего клювом и разрывающего землю когтями, и внезапно ему, как по божьему вдохновению, пришло в голову копать в том месте и искать кости Тезея. В этом месте был обнаружен гроб человека выше обыкновенного роста и медный наконечник копья и меч, лежащий возле, всё это он взял с собой на борт галеры и привез с собой в Афины. После чего афиняне, чрезвычайно обрадованные, вышли торжественной процессией с жертвоприношениями встретить и принять останки, как если бы это был сам Тезей, возвращающийся живым в город" (Plut., Thes., 36).

Здесь опять же фигурирует костяк огромного роста, а достоверность опознания опирается только на божественный знак в виде орла.

В. Открытие могилы Алкмены, матери Геракла. А вот как тот же Плутарх передает рассказ свидетеля (хотя и не очевидца) об открытии Агесилаем, царем Спарты, могилы Алкмены, матери Геракла. Агесилай, захватив Фивы, вскрыл в Халиарте на берегу озера Копаиды могилу Алкмены и кости увез в Спарту. Свидетеля спрашивают:

"Ты прибыл очень удачно, как бы по наитию, - сказал Теокрит. – Я как раз желал бы услышать, какие предметы были найдены и каков был общий облик могилы Алкмены, когда эта могила была вскрыта в вашей стране – то есть, присутствовал ли ты, когда останки были перевезены в Спарту по приказам, полученным от Агесилая".

В ответ на это:

"Я не был там, - отвечал Фидоний, - и хотя, возмущенный, я выражал моим землякам свое сильнейшее негодование и недовольство, они оставили меня без поддержки. Как бы там ни было, в самой могиле не было найдено останков, а лишь камень вместе с бронзовым браслетом небольшого размера и две глиняных урны, содержащих землю, которая из-за хода времени оказалась окаменевшей и цельной массой. Перед могилой, однако, лежала бронзовая табличка с длинной надписью столь удивительной древности, что ничего нельзя было разобрать, хотя, когда бронза была вымыта, всё видно было ясно; но буквы имели своеобразные и чуждые очертания, очень напоминающие египетское письмо. Соответственно Агесилай, было сказано, отправил копии царю с наказом доставить их жрецу для возможного истолкования. Но об этом Симий, возможно, мог бы поведать нам что-либо, поскольку в это время ради своих философских изысканий он повидал немало жрецов в Египте. В Халиарте большой неурожай и сокращение озера считались неслучайными, а карой нам за разрешение раскопок могилы" (Plut., De Socr. daemon., 5, Moral., 577 – 578).

Позже греческий жрец Конуфис пытался прочесть эту надпись, три дня подбирал буквы в старых свитках, но безуспешно. Всё же было объявлено, что надпись заклинает греков соблюдать мир и посвятить себя музам и философии. Как теперь можно судить, это были, вероятно, микенские письмена, хотя ныне неизвестны таковые на бронзе. Принадлежность могилы мифической Алкмене остается, разумеется, столь же бездоказательной, как и предшествующих могил: основания неизвестны, урны неясно, с прахом или с сопроводительной пищей, кости не найдены, надпись не прочтена.

Все три эпизода даже Ален Шнапп интерпретирует как "археологию святых сил" (archaeology of the holy – Schnapp 1996: 52).

"Здесь …, - пишет он, - сказочное, символическое и фантастическое играло решающую роль в сообщении. Открытие могилы не было результатом наблюдений, а лишь следствием истолкования оракула. У нас нет деталей оружия или одежды героя, только его гигантский рост отличает его от других погребений. На деле чтобы локализировать могилу не было необходимости интерпретировать ландшафт или почву, а нужно было лишь расшифровать сообщение. Идентификация не была привязана к материальным знакам, а только к месту символов, которые надо было раскодировать. Лих был археологом слов, а не не почвы" (Schnapp 1996: 54).

Это очень точная оценка всех трех сообщений с точки зрения современного археолога. Но Шнапп всё же включил их в обзор ростков археологии. Между тем, все эти объекты поисков и раскопок привлекали внимание тем, что обладали чудесными свойствами – обеспечивали военные успехи, закрепляли победу, приносили неурожаи и засухи. Чем это отличается от сакральной археологии вавилонян и египтян? По существу ничем. А вот эпизоды из истории Рима:

Г. Вскрытие могилы Нумы Помпилия. По сведениям Тита Ливия, в 181 г. до н. э. римляне вскрыли могилу сабинского царя Нумы Помпилия (VII век до н. э.) и якобы нашли в ней философские писания этого царя. Это уже некоторая смесь святости с политикой.

Д. Предсказание Веспасиану. Когда Веспасиан вступал во власть над Римом, в аркадской Тегее на основе мантии (гадания) были предприняты раскопки могилы в святом месте. Из могилы извлекли древние сосуды, из которых один был, как бы определили нынешние археологи, лицевой урной, а черты личины на ней были очень схожи с лицом Веспасиана. Это было воспринято как благоприятный знак для его правления. Тенденциозность рассказа очевидна, но древний сосуд с личиной мог быть не выдуман (такие сосуды среди древностей Италии есть). Однако его находка не мотивирована познавательными интересами (вообще вскрытие могилы было святотатством) и использована в сакральных и политических целях (Hansen 1967: 48).

6. Вкус к древностям.По сравнению с восточными деспотиями более продвинутым выглядит античный мир в коллекционировании древностей и создании музеев. В храмах накапливались вотивы (жертвоприношения в виде изображений заболевшей части тела), а главное – пожертвования драгоценных вещей – статуй, посуды, оружия, одежд - от властителей и знати. Эти пожертвования, часто связанные с известными именами легендарной истории, становились средством привлечения паломников и способствовали славе храмов. Постепенно древность этих вещей и их связь с известными героями и событиями начинали повышать их ценность не меньше, чем искусное мастерство изготовителей и дороговизна материала. Павсаний, описывая Парфенон, советовал читателям: "Тому, кто помещает произведения искусства впереди древностей, вот что здесь можно увидеть" (Paus., I, 24).

У римлян развилась тяга ко всему греческому как более искусному, совершенному, тонкому, благородному, а так как греческие образцы были, в общем, древнее римских подражаний, то в Риме страсть к коллекционированию всего древнего обрела форму филэллинизма. У богачей скапливались коллекции древних, в основном греческих произведений искусства, как бы частные музеи. Для служителей этих музеев даже термин появился: astatuis (буквально "пристатуйщик"). Примечательно, что многие шедевры греческого искусства дошли до нас в римских копиях. Эта страсть выражалась в почти археологических проявлениях. Светоний сообщает, что во времена Цезаря в Капуе при строительстве домов римские колонисты вскрывали могилы с ценными вазами. На одном рельефе из Остии I в. до н. э. (рис. 6) рыбаки вытаскивают сетью греческую бронзовую статую, по характеру изображения, вероятно Геракла примерно начала V в. до н. э.

Римский полководец Луций Маммий, захватив Коринф, предпринял массовый вывоз коринфских произведений искусства. Страбон описывает, как Цезарь основывал римскую колонию на месте древнего греческого Коринфа во второй половине I в. до н. э.:

"Вот после того, как Коринф оставался покинутым на долгое время, он был из-за его выгодного положения снова восстановлен божественным Цезарем, который колонизовал его народом, принадлежавшим большей частью к вольноотпущенникам. И когда они удаляли руины и в то же время откапывали могилы, они находили большое число терракотовых рельефов и также много бронзовых сосудов. А так как они восхищались работой, они не оставили ни одной могилы неразграбленной; так что хорошо снабженные такими вещами и располагая ими по большой цене, они наполнили Рим коринфскими "выморочными" вещами (νεκροκορίνθια), ибо так они называли вещи, взятые из могил, а особенно керамику. Вначале керамика ценилась очень высоко, как и бронзы коринфской работы, но потом они перестали очень уж заботиться о них, поскольку поставка керамических сосудов обманула ожидания, а некоторые из них не были даже хорошо выполнены" (Strab., Geogr., VIII, 6, 23).

Светоний рассказывает, что поселенные Цезарем в Капуе колонисты также выискивали в открываемых при строительстве старых могилах урны на продажу, а при этом нашли якобы бронзовую табличку с предсказанием гибели Цезаря (Sueton., Divus Iulius, 81). Позже Калигула и Нерон ограбили всю Грецию. Только из Дельф было вывезено пятьсот бронзовых статуй. Большим любителем всего греческого был знаменитый оратор и политик Цицерон (106 – 43 гг. до н. э.). С явным удовольствием Тацит рассказывает о жадности Нерона к древним сокровищам и его фиаско.

"Вслед за тем над Нероном потешилась судьба, чему способствовали его легкомыслие и посулы Цезеллия Басса, пунийца родом, который, обладая суетным нравом, уверовал в то, что привидевшееся ему ночью во сне, несомненно, отвечает действительности; отправившись в Рим и добившись подкупом, чтобы его допустили к принцепсу, он сообщает ему, что на своем поле обнаружил пещеру безмерной глубины, таящую великое множество золота, не в виде денег, а в грубых старинных слитках. Там лежат огромной тяжести золотые кирпичи, а с другой стороны поднимаются золотые колонны: всё это было сокрыто на протяжении стольких веков, чтобы обогатить их поколение. При этом он высказал предположение, что эти сокровища были припрятаны […]

Не задумываясь, заслуживает ли веры рассказчик и насколько правдоподобен его рассказ, не послав никого из своих, чтобы проверить полученное им сообщение, Нерон умышленно распространяет слухи о сокрытых богатствах и отправляет людей с приказанием доставить их, как если бы он уже владел ими. Снаряжаются триремы с отборными гребцами, чтобы ускорить плавание. В те дни только об этом и толковали, народ – со свойственным ему легковерием, люди рассудительные – обсуждая одолевавшие их сомнения. Случилось так, что в это самое время проводились – во второй раз после их учреждения – пятилетние игры, и ораторы, превознося принцепса, обращались преимущественно к тому же предмету. Ведь теперь землей порождаются не только обычно производимые ею плоды и золото в смешении с другими металлами, но она одаряет своии щедротами как никогда ранее, и боги посылают лежащие наготове богатства. Присоединяли они к этому и другие раболепные выдумки, изощряясь одинаково в красноречии и льстивости, убежденные в том, что их слушатель поверит всему.

Основываясь на этих вздорных надеждах, Нерон день ото дня становился всё расточительнее; истощались скопленные казною средства, как будто уже были в его руках такие сокровища, которых хватит на многие годы безудержных трат. В расчете на те же сокровища он стал широко раздавать подарки, и ожидание несметных богатств стало одной из причин обнищания государства. Ибо Басс, за которым следовали не только воины, но и согнанные для производства работ сельские жители, беспрестанно переходя с места на место и всякий раз утверждая, что именно здесь находится обещанная пещера, перекопал свою землю и обширное пространство вокруг нее и, наконец, изумляясь, почему лишь в этом случае сновидение впервые обмануло его, хотя все предыдущие неизменно сбывались, оставил бессмысленное упорство и добровольною смертью избегнул поношений и страха перед возмездием. Впрочем, некоторые писатели сообщают, что он был брошен в темницу и затем выпущен, а в возмещение царской сокровищницы конфисковали его имущество" (Tacit., Annal., XVI, 1 – 3).

Этот эпизод весьма напоминает истории с "кладовыми росписями", с тою лишь разницей, что более драматичен, поскольку в роли мужичков типа Процюка или Никифора Милина выступает карфагенянин Кэзелий Басс, а на месте соблазнившегося землевладельца Лихмана оказывается владыка полумира Нерон. Результат, разумеется, тот же, и природа приключения та же. Что же до коллекционирования и формирования музеев, то здесь есть нечто новое по сравнению с Древним Востоком: собирали древности не только храмы и властители, но и богатые чиновники и вельможи, а целью собирания у них было уже не накопление мощей и святынь, а стремление к роскоши, любование и похвальба мастерством и древностью редких сокровищ.

Но это не является доводом в пользу признания занятий античных коллекционеров археологией. Хотя археология, по выражению Алена Шнаппа, является "незаконной сестренкой коллекционирования", он сам же признает, что "археолог, как всякий знает, не коллекционер" или "коллекционер, но особого рода – более дотошный, чем другие, и подоточетный разным институциям государства и публике" (Schnap 1996: 12 – 13). Нет, конечно, археология причастна к некоторым видам коллекционирования, имеет связи с ними, но коллекционирование никак не входит в признаки археологии как науки. У них совершенно разная природа (ср. Клейн 1977).

Император Август, украшая свою загородную виллу, предпочитал древние вещи и оружие героев (Светоний LXXII, 3). Он создал целый музей, в котором древности преобладали над природными курьезами (Reinach 1889).

Особенный размах увлечение древней культурой получило при императоре Адриане, и это была культура греческая. Адриан родился в последней четверти I века н. э. – в 76 году. Шестнадцати лет отправился в Афины завершать образование - он хорошо знал греческий, который тогда был для римлян языком философии и культуры (нечто вроде латыни в позднейшей Европе). В Афинах он учился три года у известного философа-софиста Исея. Греческие города-государства давно подчинились Римской империи, но их более высокая и древняя культура всё больше воздействовала на победителей. Адриан смолоду не был близок к Риму и римлянам, преклонялся перед греческой культурой и заслужил тогда еще прозвище «гречонок» (Graeculus).

Когда Адриан отправился в четырехлетнее путешествие по северо-восточным провинциям империи, он надолго застрял в своей возлюбленной Греции. В Афинах он проводил большие работы по благоустройству и расширению города, руководил спортивными играми, заложил огромный храм Зевса Олимпийского и был посвящен в таинства Элевсинских мистерий. Адриан был не первым поклонником всего греческого. Если Тиберий недолюбливал греческий дух, то Клавдий и Нерон были филэллинами. Римляне вообще относились к грекам иначе, чем к остальным завоеванным странам. Они не поставили в греческих городах римские гарнизоны (римские отряды стояли только на границах), не разрушили греческий образ жизни, заменив его римским, сохранили в греческой части империи всё греческое – их полисы, а в каждом полисе агору, стою, храмы, театры, бани, гимнасии. Более того, заимствовали многое из греческой культуры, искусства и науки. В римском сенате не только доля провинциалов возрастала, но и в частности доля греков. Среди провинциалов в сенате греки составляли при Веспасиане 16,8%, при Траяне 34,%, при Адриане 36,%, а непосредственно после него, при Антонине – уже 46,5%, а при Коммоде все 60,8%. Это был результат эллинизации Римской империи Адрианом. В Риме Адриан ввел культ богини Ромы – наподобие греческой Афины.

С сентября 128 по март 129 гг. он много строил в Афинах, в частности построил в пантеоне Зевса Олимпийского алтарь уже не Зевсу, а себе – он приобщился к богу, стал частично богом, воплощением Зевса на земле. Его возлюбленный Антиной как фаворит бога совершенно ясно ассоциировался с Ганимедом. Связь Адриана с Антиноем для них обоих имела священный смысл – повторяла греческий миф.

С марта 127 года император тяжело заболел, затем выздоровел, хотя и не вполне. Вместе с Антиноем Адриан снова принял участие в Элевсинских мистериях, и Адриан почувствовал себя обновленным – на монетах теперь чеканил слово «возрожден». Но стал весьма интересоваться могилами, особенно могилами возлюбленных. В Греции Адриан поставил стелу на могиле Эпаминонда Фиванского, полководца, сломившего силу Спарты похороненного рядом со своим возлюбленным юношей Кафисодором (Павсан. 8.8 – 12, 8. 11. 8; Плутарх, О любви). Когда Антиной, возлюбленный Адриана, утонул в Ниле, император, в соответствии с египетским поверием о святости таких утонувших, объявил его богом и перенес в Рим ряд элементов древнеегипетского погребального культа. На его вилле в Тиволи археологи нашли копии египетских каноп – сосудов для частей тела покойного.

Так что к древней греческой культуре присоединилась еще более древняя египетская. Можно сказать, что Адриан был самым архаизирующим из римских императоров. России знакома эта страсть к древнему и греческому – вспомним культурное преклонение Руси перед Византией. На базе такого властительного увлечения более древней культурой могла бы возникнуть археология. Но Адриан ничего не раскапывал; его привлекали не материальные древности, а мифы и культы древней культуры, ее искусство и духовность, ее живое продолжение.

7. Почитание древностей в древней Восточной Азии. В древности интерес китайского народа к материальным остаткам прошлого был, видимо, наиболее устойчивым. В конфуцианском Китае почитание древностей было естественным элементом миропонимания, основанного на соблюдении традиции. Под 133 г. до н. э. он рассказывает о Ли Шаочжуне, мудреце и маге, который сделал себя бессмертным:

"Когда Ли Шао-чжун появился перед императором, последний спросил его о древнем бронзовом сосуде, который был во владении императора. "Этот сосуд", отвечал Ли Шао-чжун, "был представлен в Кедровой Комнате в десятый год царствования князя Хуана Цзыйского [676 г. до н. э.]". Когда надпись на сосуде была расшифрована, оказалось, что он на деле принадлежал князю Хуану Цзыйскому. Все во дворце были полны восхищения и решили, что Ли Шао-чжун должен быть духом, жившим сотни лет" (Sima Qian 1971, 2: 39).

Приведя эту цитату, Ален Шнапп оценивает ее так: "Все в этом рассказе археологическое: древняя ваза, принадлежащая императору, датировка, подтвержденная надписью, восхищение двора магом, возраст которого подтвержден эпиграфически" (Schnap 1996: 76). Почитание древностей здесь налицо, но ничего археологического в этом рассказе нет: сама по себе древняя ваза может быть или не быть объектом археологии в зависимости от того, что с нею делают; датировка по надписи является эпиграфической, а не археологической.

Но китайские современники античного мира занимались материальными древностями и более близко к археологическим исследованиям. Тот же Сыма Цянь посвятил значительную часть своих "Сообщений великих историков о Китае" открытиям древних треножников. Он стремился прочитать надписи на них. Сам он много ездил по Китаю, стремясь проверить личными наблюдениями сведения о древних городах. Первым он отметил руины шаньской столицы в Аньяне – впоследствии известнейший археологический памятник Китая бронзового века.

В I в. до н. э. (это близко ко времени Лукреция) китайский автор Юань Тянь набросал периодизацию орудий и оружия, очень напоминающую позднейшую "систему трех веков" и основанную на фактическом материале древних артефактов (Cheng 1959: XVII; Chang 1968: 2; Evans 1981: 13). Философ Фень Хуцзи сообщает:

"Во время Цзяньюань, Шеннонь и Хецзу орудия делались из камня, чтобы срезать деревья и строить дома, и эти орудия погребались с покойными … Во время Хуаньди орудия делались из нефрита, чтобы срезать деревья, строить дома и копать землю … и погребались с покойными. Во время Ю орудия делались из бронзы, чтобы строить каналы … и дома. В наше время орудия делаются из железа" (Chang 1986: 4 – 5).

Как видим, древний автор упоминает, что все эти орудия оказались в погребениях (очевидно, вскрытие погребений породило эти наблюдения), а между каменным и медным (или бронзовым) периодами он вставил нефритовый период, и новейшие данные китайской археологии вроде бы подтверждают его выводы. Это, конечно, существенный прорыв в будущее.

Однако эти эпизоды, отчасти предвосхищавшие нынешние археологические исследования, были всё же исключениями. Как пишет о Китае этого времени Джон Эванс,

"эта ранняя традиция интереса к древностям окаменела и не развила в конце те обещания, которые, кажется, прослеживались на ее первых стадиях. Известные как "чжин ши сю" (буквально "исследования бронз и камней", а на деле они охватывали древние артефакты, сделанные в разном материале, включая архитектуру), эти занятия стали родом систематического антикварианизма с относительно ограниченными перспективой и целями… Интерес был сфокусирован на самих объектах, в частности на любых надписях, нанесенных на них, и как сами предметы, так и надписи интерпретировались по нормам стандартной тогда конфуцианской модели истории Китая. Происхождение и контекст учитывались мало, даже если информация о них была доступна, что бывало не очень часто, и большей частью не было понятия о независимой исторической информации, которую бы эти материальные остатки могли предоставить" (Evans 1981: 13).

8. Археологические соображения в античном мире: Геродот и Фукидид. Уже у Геродота, которого называют "отцом истории", можно найти не только простые упоминания материальных древностей (в качестве географических достопримечательностей или ориентиров), но и ссылки на такие древности как доказательства реальности некоторых исторических событий и лиц.

Так, повествуя о египетских фараонах Хеопсе и Хефрене, Геродот описывает их пирамиды, излагает историю их строительства, сообщает издержки на строительство, по египетским преданиям и по надписям, якобы прочитанным ему (II, 127 – 129).

Рассказывая о давнем лидийском царе Гиге (Гигесе), Геродот сообщает, что, вступив на престол, этот царь отослал в Дельфы большое количество серебряных и золотых вещей как посвятительные дары, и они еще хранятся в Дельфах. Большинство серебряных вещей в Дельфах посвящено им. Шесть золотых кратеров весом в 30 талантов стоят в сокровищнице коринфян. Царь Фригии Мидас тоже принес в Дельфийское святилище дары: свой царский трон. "Этот достопримечательный трон стоит на том же месте, где и Гиговы кратеры. А эти золотые и серебряные сосуды, посвященные Гигом, дельфийцы называют Гигадами, по имени посвятителя" (Herod., I, 14).

Правнук Гига Алиатт тоже приносил дары в Дельфы: "большую серебряную чашу для смешивания вина с водой на железной инкрустированной подставке – одно из самых замечательных приношений в Дельфах работы Главка хиосца…" (Herod., I, 25).

Сын Алиатта Крез из своих несметных богатств подарил храму золотые слитки в виде полукирпичей общим числом 117, из них четыре из чистого золота, остальные из сплава с серебром. "После этого царь велел отлить из чистого золота статую льва весом в 10 талантов. Впоследствии во время пожара святилища в Дельфах лев этот упал с [подставки из] полукирпичей, на которых он был установлен. И поныне еще стоит этот лев в сокровищнице коринфян, но вес его теперь только 6¹/₂ талантов, так как 3¹/₂ таланта расплавились при пожаре" (Herod., I, 50). Дары он послал также и Амфиараю в Фивы – "щит целиком из золота и копье, древко и наконечник которого были также из золота. Эти оба предмета еще и поныне находятся в Фивах в святилище Аполлона Исмения" (Herod., I, 52).

На Египет в царствование Сетоса, жреца Гефеста, было нашествие арабов. Царю было видение, что бог поможет. Ночью на вражеский стан напали стаи полевых мышей, изгрызли колчаны, луки и рукояти щитов, так что врагам пришлось бежать. "И поныне еще в храме Гефеста стоит каменная статуя этого царя. Он держит в руках мышь, и надпись на статуе гласит: «Взирай на меня и имей страх божий»" (Herod., I, 141).

Рассказывая о прежнем проживании киммерийцев перед скифами в Скифской земле, Геродот ссылается на то, что "И теперь еще в Скифской земле существуют киммерийские укрепления и киммерийские переправы…". Уход киммерийцев из Скифии связывается с братоубийственной войной. "Всех павших в братоубийственной войне народ киммерийский похоронил у реки Тираса (могилу царей там можно видеть еще и поныне). После этого киммерийцы покинули свою землю, а пришедшие скифы завладели обезлюдевшей землей" (Herod., IV, 11 – 12). Конечно, это сказочный рассказ, и курган, который привлечен в доказательство никакого отношения к киммерийцам и их уходу не имеет, это типичная "народная археология", но логика доказательства имеет археологическое звучание.

Однако археологическая логика здесь самая элементарная – подтверждение реальности событий и лиц предъявлением их следов и остатков.

Более сложную археологическую аргументацию применял знаменитый историк конца V века до н. э. Фукидид (Cook 1955). При нем во время войны остров Делос был подвергнут чистке, и старые могилы были раскопаны. Фукидид заметил, что больше половины могил содержали оружие и доспехи, которые напоминали карийские. Из этого он сделал вывод, что карийцы, населяющие земли в Малой Азии и занимавшиеся пиратством, некогда жили на этом острове.

"Пиратство было таким же преобладающим на островах среди карийцев и финикийцев, которые на деле колонизовали многие острова. Это было доказано во время нынешней войны, когда Делос официально подвергся очищению афинянами и все могилы на нем были открыты. Больше половины из них оказались карийскими, что было видно по типу оружия. погребенного с телами и по способу погребения, который был тем же, какой еще теперь применяется в Карии" (Thucyd., I, 8, 1).

Это типично археологическое рассуждение (Casson 1939: 31; Cook 1955: 267 - 269). Еще более характерным для археологического мышления, притом, надо признать, самого современного, были размышления Фукидида в связи с руинами Микен – могли ли они, столь небольшие, быть главным центром греческого мира.

"Микены. – Размышлял Фукидид, - действительно были небольшим поселением, и многие города того периода не покажутся нам особенно внушительными; но это не должно быть поводом для того, чтобы отвергать то, что поэты и общее предание говорят о размере похода. Предположите, например, что город Спарта покинут и остались только храмы и основания построек, я думаю, что будущие поколения, по прошествии времени, найдут очень трудным поверить, что это поселение было на деле столь могущественным, как оно представлялось. А ведь Спарта занимает две пятых Пелопоннеса и стоит во главе не только всего Пелопоннеса, но и многочисленных союзников за его пределами. Но поскольку город не был регулярно спланирован и не содержит храмов или памятников большого великолепия, а есть просто собрание деревень в древнем эллинском духе, его внешность не соответствует ожиданиям. Если же, с другой стороны, то же самое случилось бы с Афинами, можно было бы заключить из того, что видно, что город был вдвое более могуществен, чем это было на деле" (Thucyd., I, 10, 1 - 3).

Будто предвидел соблазны и иллюзии археологической интерпретации. Однако это всего лишь общая логика, которую мы-то, конечно, можем прилагать к раскопанным городам, объектам археологии, и класть в основу внутренней критики археологических источников, археологической интерпретации (Eggers 1959: ???; Heider 1967: 55). Фукидид же просто говорил о руинах мощных укреплений возле скромного поселка Микены, и пытался сопоставить их размеры с той славой, которой эта столица была овеяна в легендарное время. Археологическая аргументация была у него очень редкой. Кук подсчитал, что из его ссылок в первой книге (Thucyd., I, 1 – 21) пять – на "старых поэтов", три – на предание, три – на современные аналогии и лишь две – на археологические объекты (Cook 1955: 269).

Периегет I - II вв. н. э. Павсаний, оставивший подробное "Описание Греции", отметил, что лезвие предполагаемого копья Ахилла в храме Афины в Фаселиде сделано из бронзы. Это он приводит в подтверждение литературной традиции, что все Гомеровские герои были вооружены бронзовым оружием.

"Что до оружия в героическом веке, которое всё делалось из бронзы, я могу привести в доказательство Гомера, строки о топоре Пейсандра и стреле Мериона; мнение, которое я привел, может быть во всяком случае подтверждено копьем Ахилла, которое посвящено святыне Афины в Фаселиде, и мечом Мемнона в храме Асклепия в Никомедии: лезвие и вток копья и весь меч сделаны из бронзы" (Paus., III, 3).

Это тоже археологический аргумент. Но подобные аргументы "примечательны своей редкостью" (Trigger 1989: 30). Описывая почитаемые руины мифического прошлого в Тиринфе и Микенах, Павсаний не извлекает каких-либо выводов. Но он связывает памятники с мифами и легендами.

"Там еще остались ча