Мифологическое в русской свадьбе

Главный смысл свадебного обряда состоял в продолжении рода, для чего требовалось пробудить у человека и у природы плодородящие силы. Эта идея связывала воедино все свадебные элементы, отождествляла живое по признаку жизни.

Например, устройство постели для молодых было наполнено магией, обеспечивающей воспроизводство жизни во всех ее видах. Постель стла­ли на снопах, в местах обработки и хранения зерна (в амбаре, на гумне, в овине) или в помещениях для содержания скота (в хлеве, в подклети).

Обряд был насквозь пронизан магией. Использовались все ее виды. Цель продуцирующей магии (от лат. producentis — "про­изводящий") состояла в том, чтобы обеспечить благополучие жениху и невесте, прочность и многодетность их будущей се­мье, а также чтобы получить богатый урожай, хороший приплод скота. Апотропейная магия (от греч. apotropaios — "отвращаю­щий беду") проявилась в многочисленных оберегах, направлен­ных на предохранение молодых от всего плохого. Этому служи­ли иносказательная речь, звон колокольцев, острый запах и вкус, переодевание молодых, покрытие (или прятание) невесты, а также самые разнообразные предметы-обереги.

Универсальным оберегом был пояс — часть одежды, принимающая форму круга. Считалось, что подпоясанного "бес боится", поэтому вен­чаться шли в поясе. Магические свойства пояса скрепляли союз молодых: им обвязывали жениха и невесту, узел с приданым, свадебный пирог и др. Вместе с тем с помощью скрученного пояса ведьма могла превратить весь свадебный поезд в волков (у белорусов).

Разнообразные магические функции были связаны с полотенцем: им связывали молодых, опоясывали невесту, перевязывали поезжан, покрывали каравай, стелили как "подножник" при венчании и проч. Полотенца изготов­ляли из холста и вышивали традиционным узором, который сохранял

мифологическую символику и, в соответствии с этим, был представлен характерным цветовым сочетанием: белый — красный — черный.

Многие магические действия восходили к древнему обряду инициации. Поскольку продолжение рода зависело прежде все­го от женщины, свадебный обряд отражал женскую инициацию, его центром была невеста. В предсвадебный период невеста но­сила белую одежду (древний цвет траура), а в день свадьбы — обязательно красную (красный цвет символизировал жизнь). Указания на ритуальную "смерть" содержала поэзия предсва­дебного периода. В своем причитании невеста сообщала о страш­ном сне: будто бы на ее улице стоит пустой раскрытый гроб, ожидающий жертву. Она выражала желание уйти в лес к реке и утопиться — и проч.

Для среднерусской свадьбы характерен обряд "елки ". Верхушка или пушистая ветка елки или другого дерева, называемая красо­той (девьей красотой, красной красотой), украшенная лентами, бусами, зажженными свечами и проч., иногда с прикрепленной к ней куклой, стояла на столе перед невестой. Деревце симво­лизировало молодость и красоту невесты, с которыми она про­щалась навсегда. В свадебном приговоре утверждалось:

Да уж как этому ли дереву

Да не бывать два раза зелену,

Да а тебе, наша подруженька,

Да задушевная голубушка,

Да не бывать два раза в девушках.

Древний, давно забытый смысл состоял в том, что дереву (зеленой, кудрявой березе) переадресовывалась жертвенная по­винность инициируемых девушек: вместо одной из них погиба­ло деревце, первоначально принятое в их родственный круг (за­местительная жертва). Следы такого обычая видны в троицко-семицком обряде с березкой. И в свадебном обряде красота отож­дествлялась с самой невестой.

Свадебное деревце известно у большинства славянских наро­дов как обязательный атрибут, предмет-символ, несущий в себе общую этническую характеристику славян. Вместе с тем у вос­точных славян отмечено большое разнообразие предметов, на­зывавшихся красотой. Это не только растения (ель, сосна, бере­за, яблоня, вишня, калина, мята), но также девичья коса и деви­чий головной убор.

Головной убор девушки-невесты назывался венец, венок, налобень, коруна. Его изготавливали в виде плотного обода с позументом, над

которым выступал ажурный венок, украшенный жемчугом, перламутром, бисером и т.п. Такие венки особенно характерны для Русского Севера. На юге, а также в Беларуси и на Украине венки плелись из живых цветов. Изготовление венчальных венков из живых цветов представляло собой богатый, развитой ритуал.

Инициация включала в себя обряды с волосами, изменение прически: расплетание косы, продажа косы, окручивание. Этот древний обычай был связан с верой в магическую силу волос.

Русская девушка носила одну косу. Ее расплетали на девишнике и обычно уже не заплетали до венца. Невеста дарила подругам свои косны-ки — ленты для косы.

Ритуал продажи косы был реминисценцией купли самой невесты. "Возьми косу вместе с головой", — говорила ее мать жениху. Продавал косу младший холостой брат невесты или другой родственник-мальчик, называвшийся подкосник.

Окручивание — один из кульминационных элементов обряда, проис­ходивший сразу после венчания (в церковной сторожке, трапезной или, по приезде, в доме мужа). Невесте делали женскую прическу (две косы, обвитые вокруг головы) и подбирали волосы под женский головной убор (кокошник, кичку с сорокой, повойник, сборник). В отличие от девуш­ки, женщина всегда должна была ходить с покрытой головой. По этому поводу сложена пословица: "Немного попето, да навек надето".

В белорусской и западнорусской свадьбе известен также обряд под­стригания волос жениху. В древности это действие было связано с вызо­вом родовых духов-покровителей. Возможно, этот обряд когда-то озна­чал посвящение юношей в группу взрослых мужчин.

В день свадьбы или на следующий устраивались игры "в по­койника". Они зафиксированы в Поволжье, Курской, Орловс­кой, Рязанской, Воронежской, Тамбовской губерниях. Пародий­ные похороны заканчивались тем, что "покойник" вскакивал и пускался в пляс. Игра завершалась общей пляской. Ритуальное веселье, пляска, смех должны были утвердить новую жизнь, сим­волизировали возрождение невесты в новом статусе, что было последним звеном инициации, ее целью.

Пережитки ритуала инициации, изображающего ожившего покойни­ка, сохранились и в календарных обрядах. Известны весенне-летние игры девушек в "русалку", в "Кострому" и др. В них "умершая" внезапно вскакивала, била всех по рукам, приговаривая: "Пеки блины, поминай меня!" Данный обряд имеет глубокие индоевропейские корни. На это

указывает немецкая средневековая игра "пляска смерти", чешская плска "Мертвец", аналогичные словацкие и сербские игры, карпатские игры при мертвеце (о чем писали А. Н. Веселовский и другие исследователи).

Свадебный обряд сохранил признаки древнего экзогамного брака, порожденного запретом на кровосмешение. Брачная пара должна была состоять из представителей разных родов.. Поэто­му в свадьбе были ритуалы, означавшие переход невесты' из сво­его рода в род мужа. С этим связано поклонение печи — свя­щенному месту жилища.

Многие обряды с печью совершались на протяжении всей свадьбы, как в доме родителей невесты, так и в доме жениха. Все важные дела (например, вынос красоты) начинали в буквальном смысле от печки. Чтобы сватовство было удачным, сваха старалась дотронуться до печки. Благословляли молодых у печного столба. В доме мужа молодая трижды кланялась печи и только потом уже иконам. С приобщением невесты к новому очагу был связан обычай марания: утром после бужения молодых всем чернили лица сажей из печи.

Растительный мир русской свадьбы связан с древними ани­мистическими представлениями. Живыми или искусственными цветами украшались все участники свадьбы. Цветы и ягоды были вышиты на свадебной одежде и на полотенцах. Особо почита­лись вечнозеленый барвинок (символ прочности любви и брака) и ягоды калины (символ девичества). Калинкой назывались об­ряды, связанные с установлением добрачной невинности моло­дой, а также ее свадебная рубаха.

Животный мир свадебного ритуала восходит к древнеславян-ским тотемам. Во многих элементах обряда можно увидеть культ медведя (ряжение в медведя, меховая одежда и меховые подар­ки, использование вывернутого тулупа, символизировавшего шкуру зверя). Медведь должен был обеспечить богатство и пло­дородие. В некоторых местах атрибутом свадебного пира была жареная свиная голова, имевшая магическое значение (с ней разыгрывались сценки иронического чествования). На свадьбе, Святках и масленице рядились быком, при этом устраивали игры с эротическим смыслом.

С невестой были связаны образы птиц. Плодородящую силу имела прежде всего курица. Она фигурировала и как ритуальная пища, и как живая птица (курица-приданка).

У всех славян куриное мясо было непременным блюдом за свадебным столом, а также на постели молодых. Свадебный пирог курник представ-

лял собой круглый хлеб с каймой и изображением петушиной головы. Известны старинные церковные запреты на жертвоприношения кур бере-гиням (ради них кур топили в реках и колодцах). В свадебном обряде, как и в троицко-семицком, важную роль играли и куриные яйца.

Свадебный ритуал восточных славян имел ярко выраженный аграрный, земледельческий характер.

С идеей плодородия был связан культ воды. В севернорусской свадьбе он проявился в банном обряде, которым завер­шался девишник. Производились магические действия с водой и с банными атрибутами (печью-каменкой, веником). В отличие от северной, для среднерусской свадьбы характерно послесва-дебное обливание — своеобразное игрище, величание молодой женщины, возможно, уже несущей во чреве новую жизнь. При обливании женщина-мать отождествлялась с матеръю-сырой зем­лей: ведь увлажненная дождями земля также могла проявить свою плодородящую сущность.

Известно, что древнерусский брак совершался у реки. По­этому ситуация "брак у воды" часто встречается во многих жан­рах русского фольклора: в песнях календарных обрядов, в бал­ладах, былинах, сказках.

В добрачных, брачных и послебрачных обрядах молодых осы­пали хмелем, овсом, семенами подсолнуха или любым другим злаком. Известны действия не только с зерном, но и с колосья­ми, с квашней. Культ хлеба проявился прежде всего как чество­вание каравая, которое в южных зонах было развито в каравай-ный обряд: он начинался в предсвадебном цикле, а заканчивался на княжем пиру раздачей каравая.

Каравай — это ритуальный, особо изготовлявшийся хлеб, которым встречали молодых от венца. Каравай украшали платками, красными лен­тами, калиной. Одаривание молодых на пиру называлось "положить на каравай". Были зафиксированы хвалебные песни в честь каравая: "похва­ла караваю", "каравай месят", "как топят печь для каравая", "как в печь сажают" и др.

В числе ритуальной пищи свадебного обряда, помимо уже отмечав­шейся (каравай, курица, свиная голова), следует также назвать обрядо­вый пирог (с кашей, рыбой, курицей и др.), а также кашу, лапшу. Пирог характерен для севернорусской свадьбы, где он заменял каравай.

С аграрной магией связан древнеславянский культ солнца. По представлениям древних, любовные отношения между людьми порождались сверхъестественным участием небесных светил.

Верховным покровителем вступающих в брак и всех остальных участников свадьбы было солнце. Рядом с ним возникали ме­сяц, звезды, заря. Люди сами уподоблялись светилам. Вот как писал об этом И. В. Зырянов: "Солнечность, обожествление, золотая окраска видны не только на образах жениха и невесты, но и на образах их родителей, а также сватов и свадебных дру­жек. Невеста в поэзии рисуется через "девью красоту", которая краше солнца, чище "злата-серебра", лучше "дорогих самоцве­тов". <...> "Свойства светил, перенесенные на человеческий брак, сделали последний таинством"[16].

Образ солнца нес в себе свадебный венок невесты. В песне сообщалось, будто бы он упал с неба и был так ярок, что мог осветить дорогу. Особенно значительной была концентрация небесного сияния в наиболее драматичный кульминационный момент свадьбы, а именно когда невеста, сидя за столом и ожи­дая приезда жениха, как бы расставалась со своей душой девуш­ки. Невеста должна была плакать ("Не плачет за столом, напла­чется за столбом"). При этом она катала свой венок по столу. Круглая форма венка, его "сияние" и обычай его катания по тесовенъкому столику изображали солнце как верховного покро­вителя обрядового таинства.

В. Ф. Миллер, А. А. Потебня и другие исследователи в сла­вянских песнях с сюжетом "тонущей девицы" усматривали сол­нечный миф, повествование о небесном браке. Возможно, его следы сохранила песня "Воскресный день рано Сине море игра­ло... " В свадебных песнях невеста в веночке сравнивалась с хох­латой златоперой курочкой, с кукушкой, сбросившей свое обыч­ное оперение и одевшейся в золотые перья, с золоторогой телоч­кой и т. п. В хороводных и свадебных песнях много внимания уделялось необычным, солнцеподобным волосам невесты и жени­ха. Из песни мы узнаем и о том, что небесными светилами рас­шиты обрядовая рубашка невесты и свадебный наряд жениха.

Севернорусская невеста сообщала в своем причитании, что вышивала свадебную рубашку три ночки: ивановскую, петровскую и ильинскую (период летнего солнцестояния). Она украшала рубашку красным сол­нышком, утренней зарей, младым полуночным светлым месяцем. И это соответствовало реальной вышивке на ее рубашке. Такой наряд соот­носим с платьем сказочной царевны: "Она вышла в чистое поле, наря­дилась в блестящее платье — кругом часты звезды! <...> Скинула

свой свиной чехол, надела платье: на спине светел месяц, на груди красно солнышко![17]

Небесным светом фольклор украшал поэтический образ сва­дебного терема: у него золотые выходы, переходы серебряные, в воротах столбы золотые, а сам он стоит, как жар горит. Подоб­ный чудесный образ известен и в былине "Про Соловья Буди-мировича", глубоко поэтизирующей любовь.

Слово "терем", считает лингвист В. В. Колесов, несет в себе "образ неба, возвышающегося над человеком, бескрайнего, нарядного, сияющего неба, которое само по себе — праздник. <...> Терем (из греческого teremnon — "дом, жилище", также "дворец", собственно: дворец с куполом) <...> — символ неба, наличие купола для него было обязательным"2.

Свадебная поэзия

Как уже можно было заметить, древние культы присутство­вали на свадьбе в своем материальном (предметном) выражении и в виде поэтических образов фольклора. В древности основная функция свадебного фольклора была утилитарно-магической: устные произведения способствовали счастливой судьбе, благо­получию. Но постепенно они начали играть иную роль: церемо­ниальную и эстетическую.

Поэзия свадьбы обладала глубоким психологизмом, изобра­жала чувства жениха и невесты, их развитие на протяжении об­ряда. Особенно сложной в психологическом отношении была роль невесты, поэтому фольклор нарисовал богатую палитру ее эмоциональных состояний. Первая половина свадебного обря­да, пока невеста еще находилась в родительском доме, была на­полнена драматизмом, сопровождалась печальными, элегичес­кими произведениями. На пиру (в доме жениха) эмоциональная тональность резко менялась: в фольклоре преобладала идеали­зация участников застолья, искрилось веселье.

Для свадьбы севернорусского типа основным фольклорным жанром были причитания. Они выражали только одно чувство — печаль. Психологические возможности песен гораздо шире, по­этому в среднерусской свадьбе изображение переживаний неве­сты было более диалектичным, подвижным и многообразным. Свадебные песни — самый значительный, наиболее сохранив­шийся цикл семейной обрядовой поэзии.

Сватовство велось в условной поэтически-иносказательной манере. Сваты называли себя рыбаками, охотниками, невесту — белорыбицей, куницей. Во время сватовства подруги невесты уже могли исполнять песни: ритуальные ("Приехали да к Пашечке Трое сватов разом... ") и лирические, в которых начинала разра­батываться тема утраты девушкой ее воли ("Хвалилася калина...").

В сговорных песнях изображался переход девушки и молодца от свободного состояния "девичества" и "молодечества" к по­ложению жениха и невесты. В песне "Вдоль Дунаю..." молодец верхом на коне гуляет у реки. Он демонстрирует перед девуш­кой свою красоту, удаль и просит сберечь его коня. Но девушка отвечает:

"Когда буду я твоя,

Сберегу твово коня...

А теперь я не твоя.

Не могу беречь коня".

В песнях появляются парные образы-символы из мира при­роды, например калинушка и соловей ("На горе-то калина Во кру­гу стояла..."). Разрабатывается мотив попранной девичьей воли (невеста изображается через символы расклеванной ягодки, вы­ловленной рыбицы, подстреленной куны, вытоптанной травуш­ки, сломанной веточки виноградной, растоптанной зеленой мяты, заломленной березонъки). Песню "Не в трубушку трубили рано по заре..." могли петь на сговоре, на девишнике и утром свадебно­го дня. Этой ритуальной песней отмечался предстоящий, совер­шающийся или уже совершившийся обряд расплетания косы. Сговорные песни начинали рисовать молодых в положении же­ниха и невесты, идеализируя их взаимоотношения: невеста лю­бовно расчесывает жениху его русые кудри, жених дарит ей по­дарки. В сговорных песнях монологические формы отсутствова­ли, песни представляли собой повествование или диалог.

В песнях девишника появлялись монологические формы от ли­ца невесты. Она прощалась с вольной волюшкой и отчим домом, укоряла родителей за то, что отдают ее замуж. Размышляя о своей будущей жизни, невеста представляла себя белой лебедью, попавшей в стадо серых гусей, которые ее щиплют. Мать или замужняя сестра учила невесту, как вести себя в новой семье:

"Ты носи платье, не изнашивай,

Ты терпи горе, не сказывай".

Если невеста была сиротой, то исполнялось причитание: дочь приглашала родителей посмотреть на ее свадьбу сиротскую.

В песнях часто встречается сюжет перехода или перевоза невес­ты через водную преграду, связанный с древним осмыслением свадьбы как инициации ("Воскресный день рано Сине море игра­ло... "). Жених вылавливает либо саму утопающую невесту, либо золоты ключи от ее воли ("Вы подруженьки, голубушки мои..."). Образ девушек-подруг рисовался как стайка малых пташечек, слетевшихся к канареечке, заключенной в клеточку. Подруги то сочувствовали невесте, то укоряли ее за нарушенное обещание не выходить замуж. Девишник был насыщен ритуальными и ли­рическими песнями.

Кульминацией всего свадебного ритуала был день свадьбы, в который происходило заключение брака и величание молодой семьи.

Утром невеста будила подруг песней, в которой сообщала о своем нехорошем сне: к ней подкралась проклята бабья жисть. Во время одевания невесты и ожидания свадебного поезда же­ниха пели лирические песни, выражавшие крайнюю степень ее горестных переживаний ("Как расшатало белу березонъку..."). Глубоким лиризмом были наполнены и ритуальные песни, в них замужество изображалось как неотвратимое событие ("Матуш­ка, что не пыль-то во поле..."). В это же время в доме жениха исполняли песни иного содержания, например: с дружиной мо-лодцев он отправляется из своего чудесного терема за серой ути­цей-раскрасавицей', жених плывет по реченьке на суденышке, на­тягивает колену стрелу и пускает в серу утицу ("Ой, у Ивана-то хоромы хороши...").

Но вот свадебный поезд приехал. Гости в доме — словно ура­ган, сметающий все на своем пути. Это изображается посред­ством гипербол: подломили залу новую, растопили пару золоту, выпустили соловья из саду, расслезили красну девицу. Невесту уте­шает жених ("Не было ветру, не было ветру — Вдруг навеяло...").

В это время разыгрывались сценки, в основе которых лежал выкуп невесты или ее двойника — девьей красоты. Их исполне­нию способствовали свадебные приговоры, имевшие ритуаль­ный характер. У приговоров были и другие функции: они идеа­лизировали всю обстановку и участников свадьбы, юмористи­чески разряжали сложную психологическую ситуацию, связан­ную с отъездом невесты из родительского дома.

Приговоры — это рифмованные или ритмизованные поэтиче­ские произведения. В Костромской области после приезда свадебного поезда разыгрывалась сцена выноса елочки — девьей красо­ты, что сопровождалось большим приговором. Елочку выносила одна из подруг невесты, она же произносила приговор. В пост­роении приговора присутствовала импровизация (ср. два вари-

анта в Хрестоматии), однако стержень был единый. Приговор начинался со вступительной части, в которой фантастически-возвышенно изображалась обстановка горницы. Использовались эпитеты, идеализирующие окружающие предметы:

...Ко столику подхожу, ко дубовому подхожу.

Ко скатертям ко браным.

Ко напиточкам медяным <медовым>,

Ко яствам сахарным.

Ко тарелочкам золоченым.

Ко вилочкам точеным,

К ножичкам булатным,

К вам, сватушкам приятным.

Затем произносилось приветствие поезжанам. Их идеализа­ция могла получить эпическое развитие: они ехали за невестой чистыми полями, зелеными лугами, темными лесами... Трудный путь женихова поезда передавали гиперболы. Гиперболы исполь­зовались и в другой эпической части — в рассказе о том, как девушки добывали и украшали елочку:

...По башмачкам истоптали,

По чулочкам изорвали,

Зелёну ёлочку ломали.

По перчаткам изорвали,

По колечечку сломали...

Елочка была главной героиней. Ей произносили величание, в конце которого на ней зажигали свечки:

…Хороша наша девья краса

Разнорядно она нарядна

Алым ленточкам разувешана.

Разным бантикам разубантена,

Дорогим камням разукрашена,

Восковым свечам разоставлена.

Алы ленточки алели,

Разны банты голубели.

Дороги камни разливалися,

Бесковы свечи разжигалися.

Далее совершался обход присутствующих и требование пла­ты за елочку. Начинали с жениха, затем обращались к дружкам, свахам, сродничкам. Способы, которыми побуждали "одаривать"

красоту, были разные: например, загадывали загадки. Особенно часто одаривания требовала рифма:

Вот вам последнее словечко:

Подарите мне на золотое колечко.

Скажу я словечек пяток —

Подарите мне на шёлковый платок.

Сватушка, у которого красная рубашка, —

Кладите пятирублёвую бумажку;

А в голубой — Кладите по другой...

Каждый одаривающий гасил свечку. Когда все свечи были погашены, девушка, произносившая приговор, обращалась к не­весте. Она говорила о неизбежном расставании с красотой и об утрате невестой навеки ее девичества. Елочку выносили из избы, невеста плакала. Через всю игровую ситуацию красной нитью проходила психологическая параллель между елочкой-девьей кра­сотой и невестой.

Приговоры композиционно состояли из монолога, однако обращения к участникам ритуала приводили к возникновению диалогических форм и придавали приговорам характер драма­тического представления.

Самым торжественным моментом свадьбы был пир (княжий стол). Здесь пели только веселые песни, плясали. Яркое худо­жественное развитие имел ритуал величания. Величальные пес­ни пели новобрачным, свадебным чинам и всем гостям, за это йгриц (певиц) одаривали конфетами, пряниками, деньгами. Ску­пым исполняли пародийное величание — песни корильные, ко­торые могли спеть и просто для смеха.

Величальные песни имели поздравительный характер. Ими чествовали, воспевали того, кому они были адресованы. Поло­жительные качества этого человека песни изображали в высшей степени, часто с помощью гипербол.

Образы жениха и невесты поэтически раскрывали разнооб­разные символы из мира природы. Жених — ясен сокол, вороний конь невеста — земляничка-ягодка, вишенье, калина-малина, яго­да смородина. Символы могли быть парными: голубь и голубушка, виноград и ягодка.

Большую роль играл портрет. У жениха кудри столь прекрасные,

Что за эти-то за кудеречки

Государь его хочет жаловать

Первым городом — славным Питером,

Другим городом — каменной Москвой,

Третьим городом — Белым Озером.

Как во многих песнях любовного содержания, взаимная лю­бовь молодоженов выражалась в том, что невеста расчесывала жениху его кудри русые ( "Как у месяца золоты рога... ").

По сравнению с песнями, которые пели в доме невесты, ди­аметрально менялось противопоставление своей и чужой семьи. Теперь "чужой" стала семья отца, поэтому невесте батюшкин хлеб есть не хочется: он горький, пахнет полынью; а Иванов хлеб — есть хочется: он сладкий, пахнет медом.

В величальных песнях просматривается общая схема созда­ния образа: внешность человека, его одежда, богатство, хоро­шие душевные качества. Так, например, изображая тысяцкого, песня много внимания уделяет его роскошной шубе, в которой он во Божью церковь ходил, своего крестника женил. Холостой парень изображается на коне во всей своей красе, способной даже преобразить природу: луга зеленеют, сады расцветают. Сва­ха — белая, потому что она умывалась белой пеной, доставлен­ной из-за синего моря. Величание семьи напоминает колядки: хозяин с сыновьями — месяц со звездами, хозяйка с дочерями — ясно солнце со лучами ("У ворот сосенушка зеленая..."). Особым было величание вдовы — оно выражало сочувствие ее горю. Это достигалось с помощью символов: неогороженная нива, терем без верха, сени без подволоку, кунья шуба без поволоки, золотой перстень без подзолоты.

Величальные песни можно сравнить с гимнами, им свойствен­на торжественная интонация, высокая лексика. Конечно, все это достигалось фольклорными средствами. Ю. Г. Круглов от­метил, что все художественные средства "употребляются в стро­гом соответствии с поэтическим содержанием величальных пе­сен — они служат усилению, подчеркиванию самых красивых черт внешности величаемого, самых благородных черт его ха­рактера, самого великолепного со стороны поющих к нему от­ношения, то есть служат основному принципу поэтического со­держания величальных песен — идеализации"[18].

Цель корильных песен — создание карикатуры. Их основной художественный прием — гротеск. У жениха на горбу-то роща выросла, в голове-то мышь гнездо свила; у свахи спина-то — лавица, ж... —- хлебница, брюшина — болотина; дружка по лавкам ска­кал, пироги с полок таскал, по подлавочъю бродил да мышей нало-

вил; тысяцкий сидит на коне, как ворона, а конь под ним — как корова. Портреты корильных песен сатиричны, в них утрирует­ся безобразное. Этому служит сниженная лексика. Корильные песни достигали не только юмористической цели, но и высмеи­вали пьянство, жадность, глупость, лень, обман, хвастовство. Бестолковые сватушки поехали по невесту — заехали в огород, всю капусту полили пивом, молились верее (столбу), поклоня­лись тыну. Иногда в корильных песнях возникало ироническое цитирование стихов из песен величальных (например, копиро­вали рефрен "Друженька хорошей, Друженька пригожий!").

Во всех произведениях свадебного фольклора использовалось обилие художественных средств: эпитеты, сравнения, символы, гиперболы, повторы, слова в ласковой форме (с уменьшитель­ными суффиксами), синонимы, иносказания, обращения, вос­клицания и проч. Свадебный фольклор утверждал идеальный, возвышенный мир, живущий по законам добра и красоты.

Причитания

Причитания (прйчетъ, причет, плач) — древний жанр фольк­лора, генетически связанный с похоронным обрядом.

Объект изображения причитаний — трагическое в жизни, поэтому в них сильно выражено лирическое начало. Эмоцио­нальная напряженность определяла особенности поэтики: оби­лие восклицательно-вопросительных конструкций, восклицатель­ных частиц, синонимических повторов, нанизывание сходных синтаксических структур, единоначатия, экспрессивные словооб­разования и т. д. Мелодия в причитаниях выражена слабо, зато большую роль играли всхлипывания, оханье, поклоны и проч. Причитания создавались от имени того, кому посвящен обряд (невесты, рекрута), или от имени его родственников. По форме они представляли собой монолог или лирическое обращение.

В центральной и южной России причитания имели лиричес­кий характер и были невелики по объему, они исполнялись ре­читативом. Северные причитания исполнялись напевно, про­тяжно и отличались своей лироэпичностью. В них была развита описательность, подробный рассказ о происходящем. Даже не­значительная деталь могла получить развитие.

Например, невеста задает риторические вопросы кирпичной белой печеньке: "Кто огню был выдувателем. Кто лучинки подавателем, Кто светилу зажигателем?" Она сама знает ответ: выдувала огонь матушка, подавал лучину братец. В поле зрения вопленицы оказывается лучина, и развивается микросюжет:

Как у мила братца родимого

Была этая лучининка

На болоте была ссечена.

За три года была сменена,

По-мелку была расколота,

На-часту была расщипана.

По собаке домой вожена.

На трех грядочках дымлёная,

Во трех печеньках сушеная,

К этой свадебке пасёная!

Такая детализация приводила к осложнению текста и замед­ляла его художественное развитие во времени. Структура при­читаний была открытой, содержала возможность наращивания строк.

В основе способа исполнения причитаний лежала импрови­зация, так как каждый раз причитание было обращено к опре­деленному человеку и должно было в своем содержании рас­крывать конкретные черты его жизни. Причитания функциони­ровали как разовые тексты, при каждом исполнении создавае­мые вновь. Однако в них активно использовались накопленные традицией словесные формулы, отдельные строки или группы строк. Традиционные образы устной поэзии, устойчивые сте­реотипы переходили из одного произведения в другое, отража­ли психическое настроение человека в минуты скорби и печали. Причитание — это импровизация с использованием устойчи­вых, традиционных форм и под влиянием однородного по идее содержания, когда-то отлившегося в эти формы.

Композиция причитаний формировалась по ходу обряда.

Например, в начале XX в. в Устюженском уезде Новгородской гу­бернии было зафиксировано причитание дочери по умершему отцу. "Все это располагается в таком картинном порядке: узнав, конечно, заранее о смерти своего отца, дочь, жившая в разных деревнях с покойным, выхо­дит за деревню в поле встречать печальное известие и обращается к сообщающему с такими словами:

Я встречаю, горька сирота,

Я встречаю весть нерадошну,

Весть нерадошну, горемышную... <И т. д.>

Затем вместе с печальной вестницей или вестником отправляется в деревню, где находится дом умершего родителя. Подойдя к дому, дочка останавливается и плачет нараспев:

Подхожу я, горька сирота,

Я ко дому благодатному,

Ко кормильцу-то ко батюшку.

Не светит млад-ясен месяц.

Не обогрело солнцем красныим.

Не стречает солнце красное,

Мой кормилец, сударь-батюшка.

Меня гостью невеселую,

Невеселую-печальную.

Подходит она к двери дома со словами:

Растворяйся, дверь тесовая,

Идет гостья не веселая,

Не веселая, не радошна!

Я иду да со горючим слезам.

Войдя в дом, перекрестившись на иконы и отвесив поясной поклон, дочка обращается к своей матери:

Ты позволь-ко, солнце красное,

Благодатна моя матушка,

Подойти мне поблизехонько

К моему кормильцу-батюшку.

Поклониться понизехонько,

Мне спросить да солнце красное,

Мне спросить кормильца-батюшка,

Что куды, кормилец-батюшка...

<И т. д., всего 15 строк>

Обращаясь к родным, собравшимся около покойного:

Прикажите-тко, родимый,

Поспустить да свой жесен <жалостливый> голос

Выше леса по поднебесью.

Чтобы слышен был жесен голос

Всем залетным, вольным пташечкам...

< Всего 31 строка>

Снова обращаясь к матери:

Мое красное ты солнышко...
Пойдем, найдем кучера верного

Поехать до города, до стольного

Послать весть скорбную родному братцу…

<И т. д., всего 9 строк>

Мать отвечает, что известие о смерти отца послано старшему сыну во стольный город, и дочка благодарит мать:

Те спасибо, солнце красное,

Благодатна моя матушка!

Скоро ты побеспокоилась

Послать вестку невеселую.

Немного помолчав, дочь обращается ко всем присутствующим <26 строк: не слыхали ли, не едет ли брат?>. После некоторого раздумья дочка опять начинает причитать: сетует на себя: не разумна, не богата... Быстро спохватывается и обращается снова к своим родным:

Не вещуйте-тко, родимый,

Что пеняла, горька сирота. <...>

Что не плават камень по воде.

Как не ходят мертвы по земле!

< Всего 14 стихов. >

Окончив свои причеты над трупом, дочь скромно отходит в сторону и, если среди присутствующих находится еще умеющая плакать голосом, то такая выходит и начинает соперничать в своем искусстве с только что исполнившею свой долг дочерью покойного..."[19].

Как видим, причитания отражали сам обряд и выражали эмо­циональное состояние его участников. Содержание причитаний могло заключать в себе просьбу, наказ, укор, заклинание, благода­рение, извинение, сетование. Особенно важна роль сетований, по­могавших излить чувство горя. В причитании "Плач святозерской крестьянки по рекруту" (см. Хрестоматию) сетования встречаются три раза, и каждый раз они получают эпическое развитие.

Причитание начинается с зачина (Ты прощай-ко, мое рожоное милое дитятко...), затем следует укор (Как обневолили тебя не в порушку да не во времечко...), далее — сетование (Ты пойдешь, моя любимая удалая наживная головушка... — изображается дальний путь рекрута), просьба (Ты вспомни-ко свою любимую домашнюю крестьянскую жи-рушку...), снова сетование (И как придут-то честные годовые вос­кресные владычные празднички... — его друзья пойдут на игрище, мать будет горевать, сидя под окошком), затем заклинание (Ты не дай-ко, Боже-Господи...), третье сетование (И как есть-то мне тошнешень-ко... — матери представляются будущие картины крестьянского труда без сына-помощника), просьба — сообщать о себе хоть письмецом (И ты любимая удалая головушка...), извинение (И ты не помни, мое милое, Всех житейских моих грубостей), наказ (И ты вспомни-ко, рожоное. Мои ласковые словечушки!), заклинание (И как я, многопо­бедная, Я, горюша горе-горькая, Попрошу Царя Небесного...).

В художественном мире причитаний важную роль играла си­стема образов. Помимо образов реальных участников обряда, в причитаниях возникали образы-олицетворения, образы-симво-лы, поэтические сравнения и метафорические замены.

Олицетворения — это персонификация болезни, смерти, горя, сходная с мифологической и поэтической персонификацией в самом обряде (напр., девья красота). Олицетворение — суще­ственный стилеобразующий прием. Так, в севернорусских сва­дебных причитаниях олицетворялись печь, изба:

В доме всё переменилося!

По мне окошко запечалилось.

Все стеколка затуманились:

Не видать да свету белого

Под косивчатым окошечком!

Олицетворялся даже голос причитающей невесты: он должен побежать со устое да серым заюшком, Со язычка горносталюш-ком... Невеста просит его не задерживаться у рек за переходами, У ручьев за перебродами, У полей за огородами, а направиться пря­мо во церковь во соборную и там ударить в большой колокол — чтоб шел звон по Русиюшке.

Образы-символы имели общефольклорный характер (белая ле­бедушка, красное солнышко). В отличие от свадебных песен, при­читания в меньшей мере использовали образы-символы, но бо­лее глубоко разрабатывали поэтические сравнения, относящие­ся к реальным участникам обряда. Сравнения достигали необы­чайной художественной выразительности:

Будто вороны слеталися,

А там два свата съезжалися.

Причитания склонны разворачивать систему сравнений, на­гнетая вызываемое ими эмоциональное впечатление. Вот как передается смерть дочери:

Быв как дождички уходят во сыру землю,

Как снежочки быдто тают кругом-наокол огней.

Вроде солнышко за облачко теряется,

Так же дитятко от нас да укрывается;

Как светел месяц поутру закатается,

Как часта звезда стерялась поднебесная.

Улетела моя белая Лебёдушка

На иное, безвестное живленьице!

Возникали и другие психологические параллели. Сочувствуя горю невесты,

В саду яблони повянули,

В саду вишенки поблекнули.

Захлебнулись птички-ташечки <пташечки>,

Задавшись соловеюшки!

Архаичной чертой является система метафорических замен. Некогда существовал запрет произносить вслух имя человека и раскрывать его родственные связи, вследствие этого появлялись его обозначения через иносказание. Например, умершего хозя­ина дома вдова называла желанной семеюшкой, законной держа-вушкой, ладой милыим. Со временем метафорические замены сде­лались поэтическим приемом.

В причитаниях использовались эпитеты, гиперболы, слова в ласковой форме (с уменьшительными суффиксами), разнооб­разная поэтическая тавтология.

Исполняли причитания, как правило, женщины (сольно или попеременно). Свадебные причитания могли исполняться са­мой невестой или вместе с хором ее подруг, а при выводе ее к свадебному столу — подголосницей. Из народной среды издавна выделялись особенные знатоки причети — вопленицы (другие названия: плакальщицы, плачей, причетницы, стиховодницы, под-голосницы). Исполнение причитаний становилось их професси­ей.

Одна из замечательных профессиональных воплениц второй половины XIX в. — И. А. Федосова, которая с тринадцати лет уже была известна по всему Заонежью. В 1867 г. в Петрозаводс­ке с ней познакомился преподаватель семинарии Е. В. Барсов. Он записал от нее похоронные, рекрутские и свадебные причи­тания, которые составили основу трехтомного издания. Эта пуб­ликация принесла Федосовой широкую известность. Впослед­ствии вопленица выступала со своим искусством в Петрозавод­ске, Петербурге, Москве, Нижнем Новгороде, Казани — и везде вызывала восхищение. В посвященном ей очерке "Вопленица" М. Горький писал: "Федосова вся пропитана русским стоном, около семидесяти лет она жила им, выпевая в своих импровиза­циях чужое горе и выпевая горе своей жизни в старых русских песнях. <...> Русская песня — русская история, и безграмотная старуха Федосова, уместив в своей памяти 30000 стихов, пони­мает это гораздо лучше многих очень грамотных людей"[20].

ЛИТЕРАТУРА К ТЕМЕ

Тексты.

Причитания Северного края, собранные Е. В. Барсовым: В 3-х ч. — М., 1872 (ч. 1: Плачи похоронные, надгробные и надмбгильные); 1882 (ч. 2: Плачи завоенные, рекрутские и солдатские); 1886 (ч. 3: Плачи свадебные, заручные, гостибные, баенные и предвенечные).

Великорусе в своих песнях, обрядах, обычаях, верованиях, сказ­ках, легендах и т.п. Материалы, собранные и приведенные в порядок П. В. Шейном. — Т. I. - СПб., 1898 (вып. 1); 1900 (вып.2).

Причитания / Вступ. ст. и примеч. К. В. Чистова. — Л., 1960.

Чердынская свадьба. Записал и составил И. Зырянов. — Пермь, 1969.

Поэзия крестьянских праздников / Вступ. ст., сост., подгот. текста и примеч. И. И. Земцовского. — Л., 1970.

Лирика русской свадьбы / Изд. подгот. Н. П. Колпакова. — Л., 1973.

Новикова А. М., Пушкина С. И. Свадебные песни Тульской облас­ти. — Тула, 1981.

Федосова И. А. Избранное / Сост., вступ. ст. и коммент. К. В. Чистова; Подгот. текстов Б. Е. Чистовой и К. В. Чистова. — Петрозаводск, 1981.

Русская народная поэзия: Обрядовая поэзия / Сост. и подгот. тек­ста К. Чистова и Б. Чистовой; Вступ. ст., предисл. к разделам и ком-мент. К. Чистова. — Л., 1984.

Круглый год: Русский земледельческий календарь / Сост., вступ. ст. и примеч. в тексте А. Ф. Некрыловой. — М., 1991.

Мудрость народная: Жизнь человека в русском фольклоре. — Вып. I: Младенчество. Детство / Сост., подгот. текстов, вступ. ст. и коммент. В. П. Аникина. — М., 1991.

Мудрость народная: Жизнь человека в русском фольклоре. — Вып. II: Детство. Отрочество. Сказки о животных, волшебные, быто­вые, балагурные, докучные, небылицы. Загадки / Сост., подгот. тек­стов, вступ. ст. и коммент. В. П. Аникина. — М., 1994.

Мудрость народная: Жизнь человека в русском фольклоре. —
Вып. III: Юность и любовь. Девичество / Сост., подгот. текстов, вступ.
ст. и коммент. Л. Астафьевой и В. Бахтиной. — М., 1994. ';;

Обрядовая поэзия. — Книга 1. Календарный фольклор / Сост., вступ. ст., подгот. текстов и коммент. Ю. Г. Круглова. — М., 1997.

Обряды и обрядовый фольклор / Вступ. ст., сост., коммент. Т. М. Ананичевой, Е. А. Самоделовой. — М., 1997. — (Фольклорные сокро­вища Московской земли. — Т. 1).

Исследования.

Котляревский А. О погребальных обычаях языческих славян. — М., 1868.

Чичеров В. И. Зимний период русского народного земледельческо­го календаря XVI-XIX веков. (Очерки по истории народных верова-

ний). — М., 1957. [АН СССР. Труды Ин-та этнографии им. Н. Н. Мик­
лухо-Маклая. — Новая серия. — Т. XL]. ,^,,„

Пропп В. Я. Русские аграрные праздники: Опыт историко-этногра-фического исследования. — Л., 1963.

Аникин В. П. Календарная и свадебная поэзия: Учеб. пособие. —

М., 1970.

Белецкая Н. Н. Языческая символика славянских архаических ри­туалов. - М., 1978.

Круглое Ю. Г. Русские свадебные песни: Учеб. пособие. — М., 1978.

Русский народный свадебный обряд: Исследования и материалы / Под ред. К. В. Чистова и Т. А. Бернштам. — Л., 1978.

Соколова В. К. Весенне-летние календарные обряды русских, укра­инцев и белорусов. XIX — начало XX в. — М., 1979.

Жирнова Г. В. Брак и свадьба русских горожан в прошлом и настоя­щем (по материалам городов средней полосы РСФСР). — М., 1980.

Виноградова Л. Н. Зимняя календарная поэзия западных и восточ­ных славян: Генезис и типология колядования. — М., 1982.

Круглов Ю. Г. Русские обрядовые песни: Учеб. пособие. — М., 1982.

Этнография восточных славян: Очерки традиционной культуры / Отв. ред. К. В. Чистов. — М., 1987.

Бернштам Т. А. Молодежь в обрядовой жизни русской общины XIX — начала XX в.: Половозрастной аспект традиционной культу­ры. — Л., 1988.

Чистов К. В. Ирина Андреевна Федосова: Историко-культурный очерк. — Петрозаводск, 1988.

Поэзия и обряд: Межвуз. сб. науч. трудов / Отв. ред. Б. П. Кир-дан. - М., 1989.

Исследования в области балто-славянской культуры: Погребальный обряд / Отв. ред. В. В. Иванов, Л. Г. Невская. — М., 1990.

Еремина В. И. Ритуал и фольклор. — Л., 1991.

Самоделова Е. А. Рязанская свадьба: Исследование местного обрядо­вого фольклора. — Рязань, 1993. (Рязанский этнографический вестник).

Карпухин И. Е. Свадьба русских Башкортостана в межэтнических взаимодействиях. — Стерлитамак, 1997.

Федорова В. П. Свадьба в системе календарных и семейных обычаев старообрядцев Южного Зауралья. — Курган, 1997.

КОНТРОЛЬНЫЕ ВОПРОСЫ

1. В чем сходство и в чем отличие календарной и семейной обря­довой поэзии?

2. Как связана с мифологией поэтическая сторона свадебного об­ряда?

3. Раскройте роль импровизации в причитаниях.

ЗАДАНИЕ

Используя Хрестоматию, приведите по одному примеру обря­довых песен разных жанров (ритуальную, заклинательную, ве­личальную, корильную, игровую, лирическую).