Русская философия XIX - начала XX вв.

Русская философия — сравнительно позднее образова-
ние нашей национальной культуры, хотя предпосылки ее
далеко уходят в глубь национальной (шире — славянской)
истории. Однако предпосылки (к ним мы отнесем прежде
всего историческое сознание и самосознание народа) еще не
само явление, они лишь подготавливают рождение и разви-
тие его. Само же явление начинается с обретения формы,
адекватной своему содержанию.

Если руководствоваться таким критерием, философия в
России начинается не в XI и даже не в XVIII в., а только в
XIX столетии (в полную силу — во второй его половине). Но
это было поистине великое начало, ибо связано оно с именами
Ф. М. Достоевского, Л. Н. Толстого, Вл. Соловьева. В их
лице и в их творчестве философское самосознание народа за-
явило о себе «на весь мир» — уже не как подражание Западу
(византийцам, французам, немцам), а как совершенно само-
стоятельный голос, вносящий свою тему и свою собственную
тональность в многоликий диагноз культур, в сложную ду-
ховную полифонию человеческой цивилизации.

Как и для Запада, для России XIX век — это век клас-
сики. Классическим мы называем его не только по совер-
шенству, т. е. 'развитости, сотворенных им форм и новооб-
разований духа. Русская философская классика XIX в., как
наша классическая литература, несли миру глубоко выстра-
данную опытом поколений истину: нет и не может быть та-

кой цели, ради которой была бы допустима жертва хотя бы
в одну человеческую жизнь, в одну каплю крови, в одну
детскую слезинку.

Русская философия — это философия предупреждения.
Ее лейтмотив — нравственное вето на любой «прогресс»,
любой социальный проект, если они рассчитаны на принуж-
дение, насилие над личностью. Провидческое Слово великих
гуманистов XIX столетия было обращено к нашему, XX в. Но
чтобы быть понятой и услышанной потомками, истина этого
ясного и мудрого Слова должна была быть доказана много-
миллионному народу «от противного»: должны были про-
литься не капли, а реки невинной крови, долго не просы-
хать моря сиротских и вдовьих слез, должны были рухнуть
воздвигнутые на зыбком песке отвлеченного умозрения ис-
кусственные, античеловеческие конструкции-монстры, рас-
сеяться и отринуть из человеческих душ ложные, губитель-
ные фетиши и соблазны.

С Ф. М. Достоевского («Легенда о великом инквизито-
ре») и Вл. Соловьева («Три разговора») в русской философии
и литературе берет начало жанр антиутопии, блестяще продол-
женный и развитый мыслителями и художниками XX в. Этот
жанр нередко требовал языка притчи, исповеди, проповеди,
отказа от академических форм теоретизирования, от чисто ра-
ционалистического способа доказательства и обоснования
прочувствованных сердцем, пережитых, выстраданных истин.
Глубокие исследователи, подлинные знатоки истории нашей
отечественной философии (Н. А. Бердяев, Г. Г. Шпет, Н. О.
Лосский, В. В. Зеньковский, А. Ф. Лосев) всегда подчерки-
вали сверхрационалистический способ и характер русского
философствования, связывая его обычно с православным, во-
сточно-христианским мировосприятием и мироощущением
славянской души. «Русские не допускают,- писал Н. А. Бер-
дяев,— что истина может быть открыта чисто интеллектуаль-
ным, рассудочным путем, что истина есть лишь суждение. И
никакая гносеология, никакая методология не в силах, по-ви-
димому, поколебать того дорационального убеждения рус-
ских, что постижение сущего дается лишь цельной жизни
духа, лишь полноте жизни»*

Нетрудно догадаться, какой философии (и кому из фи-
лософов) противопоставляется при такой точке зрения рус-
ская мысль и русская духовность. Их антипод — европей-
ский рационализм, и его вершина — Гегель. Впрочем, с крити-
кой гегелевского ультрарационализма и панлогизма высту-

* Цит. по: Лосев А. Ф. Страсть к диалектике. М., 1990. С. 71.

пили и это было хорошо известно в России) прежде всего
сами же европейские (немецкие) философы: Шеллинг, Шо-
пенгауэр, Ницше. Однако европейский иррационализм XIX в.
(европейский интуитивизм, европейская философия жиз-
ни) существенно отличался от русского религиозно-фило-
софского сознания. Чем же именно? Поиск ответа на дан-
ный вопрос позволяет дополнить немаловажными штриха-
ми духовные портреты России и Запада.

Философия есть душа нации, зрелая философия — ее
зрелая душа. Европейская философия Нового времени (как
апологетизирующая, так и критикующая разум) —душа та-
кого общества, такой цивилизации, которые уже в XV —
XVI вв. (а на юге Европы и раньше) осуществили — в ис-
торических масштабах времени в кратчайший срок - глу-
бочайший, беспрецедентный переворот в экономических и
социальных основах, условиях своей жизни. Натуральные,
«естественные» связи и отношения между людьми в резуль-
тате такого переворота сменились отношениями и связями
«искусственными», т. е. основанными не на первобытном и
грубом насилии, а на насилии «хитром», предполагающим,
как свое обязательное условие, формальную или действи-
тельную свободу личности. В реальном своем выражении
это была свобода личной инициативы и личной ответствен-
ности. То и другое требовало от человека рационального —
прагматического и утилитаристского — склада ума, «дело-
вого» взгляда на мир и свое место в нем. Мощный, стреми-
тельный рывок Европы, властно заявившей всем частям
света свои особые права и привилегии на роль метрополии,
повелителя и распорядителя судеб человечества, давал, ка-
залось бы, все основания для такого высокомерия и претен-
зий. В условиях, когда разум и его высшее порождение —
науки одерживали одну великую победу за другой, когда
знание означало силу, т. е. высшую ценность в глазах свое-
го времени, у разума мог быть только один конкурент и
соперник — воля.

Европейский иррационализм XIX в.— это волюнтаризм.
Он вел — почти на равных — дерзкий и напряженный спор
со своим испытанием, самоуверенным оппонентом. Оба они
апеллировали к реалиям, к опыту истории. Но этот опыт
истолковывался ими по-разному. То, что рационализм (ге-
гельянство) представлял шествием Познающего духа, ирра-
ционализм (Шопенгауэр, Ницше) рассматривал как творе-
ние духа Волящего. На стороне иррационалистического во-
люнтаризма западноевропейских философов было далее то
преимущество, что они были несомненно ближе к жизни:

люди не рождаются мыслителями, да и своим появлением
на свет они обязаны не рефлексии, а тому, что прямо про-
тивоположно ей — слепой страсти, инстинкту.

Что же тогда отличает европейский иррационализм от ир-
рационализма (или сверхрационализма) русского, славянско-
го, восточноевропейского, если критика односторонностей
просветительства и просветительского рационализма, как мы
уже убедились, не была исключительной особенностью рус-
ской философии (такая критика - от Шопенгауэра и Кьер-
кегора до Бергсона и Ясперса — велась и на Западе)?

Спор о Гегеле в русском образованном обществе затя-
нулся на целое столетие. Об этом даже сохранились стихи
анонимного автора — дворянина прошлого века.

В тарантасе, в телеге ли
Еду летом из Брянска я,
Все о нем, все о Гегеле
Моя дума дворянская...

Прав или не прав Гегель? Действительно ли разумен
мир? На самом ли деле он развивается в «нужную», разум-
ную сторону? Действительно ли разумно, оправдано наше
существование в нем? Дано ли нашему конечному разуму
разгадать пути, начерченные Разумом бесконечным? Если
да, то не заменит ли тогда философия религию, знание —
веру в откровение? Кроме этих общих вопросов, вставали
вопросы, типичные для русских,— о России: где магистраль
— современной истории? Кто кому должен указать ее — За-
пад России или Россия Западу? Какие ценности возоблада-
ют в мире — материально-вещественные или незримые, ду-
ховные? В 40 — 50-е гг. прошлого века эти вопросы разме-
жевали русскую общественную и философскую мысль на
два направления: славянофильство и западничество.

Лидеры славянофильства — А. С. Хомяков (1804—
1860), И. В. Киреевский (1806-1856) - выступили с обос-
нованием самобытного пути исторического развития Рос-
сии, не только отличного, · но и в чем-то противоположного
западноевропейскому. Плоды цивилизации в Европе, счита-
ли они, в общечеловеческом измерении оборачиваются ско-
рее потерями, чем приобретениями, ибо они оплачены очень
тяжелой ценой — потерей целостности человеческой лично-
сти, превращением человека из «образа и подобия божьего»
в простую статистическую единицу буржуазного рынка. Что
же можно противопоставить этому? Земельную общину и
артель. А с ними — истины и заветы православия.

Такие идеи, возражали славянофилам западники (А. И. Гер-

цен, Т. И. Грановский, В. П. Боткин), не реалистичны, ибо
Россия уже с петровских времен необратимо «привязана» к
Западу. Но если даже эти идеи были и «безумны», то в
России всегда ценилось «безумство храбрых». Спор славя-
нофилов с западничеством XIX век разрешил в пользу по-
следних. Причем проиграли не только славянофилы (в се-
редине века), проиграли и народники (к концу столетия):
Россия пошла тогда по западному, т. е. капиталистическому
пути развития. Однако былли этот приговор окончатель-
ным? XX век этот приговор, можно сказать, пересмотрел.
Российский «эксперимент», основанный на западноевро-
пейской модели прогресса; потерпел тяжелое, жестокое по-
ражение. И не потому, что это был эксперимент антизапад-
ный (1917 год противопоставил Россию буржуазному Запа-
ду), а, напротив, потому, (как здесь не вспомнить
славянофилов), что экспериментаторы не посчитались с их
предостережениями, истребили, уничтожили святая святых
народного уклада и народного духа России — общину, ар-
тель, назвав это — по страшной иронии истории — «вели-
ким переломом», по сравнению с которым «перелом», пере-
житый страной в эпоху Петра, был не более чем легкой кор-
рекцией ее естественного развития. Сегодня приходится
лишь поражаться прозорливости тех русских мыслителей
XIX в. (Достоевский, Вл. Соловьев), которые отказыва-
лись видеть существенное различие между «социализмом»,
готовившимся русскими «бесами», и той самой буржуазно-
стью, которой «социалисты» (а в действительности буржуа
на изнанку) объявили перманентную гражданскую войну,
стоившей народу десятки миллионов человеческих жизней.
Такова была цена победы «научных» идей западничества
над ненаучной, утопической идеей их оппонентов!

Но в середине прошлого века спор идеологий еще почти
не касался политических проблем — он удерживался в
рамках отвлеченной теории (философии религии, филосо-
фии истории, гносеологии). У славянофилов несогласие с
западниками не столько осмысливалось, сколько прочувст-
вовалось, переживалось в религиозной форме.