МОДЕЛИ ПРОПАГАНДИСТСКОЙ КОММУНИКАЦИИ

Директор Института коммуникативных исследований в Лидском университете Ф. Тэйлор называет наш век ве­ком пропаганды. Это, вероятно, связано не только с ус­пехом пропаганды в тоталитарных странах (СССР и Гер­мании), в свое время так напугавший Запад. Сегодняш­ний мир ощутил существенную силу информационных кампаний, связанных с разнообразными психологически­ми операциями. В пятидесятые годы США поменяли в своих официальных документах термин "психологическая война" на "психологическая операция", поскольку война может вестись только в случае серьезного конфликта, а психологические операции могут вестись в любое время.

Вероятно, одной из первых работ этой сферы в воен­ной области можно считать монографию К. Лемина "Пропаганда войны в Японии и Германии" [159]. Она бы-

ла издана государственным военным издательством под шапкой Института мирового хозяйства и мировой поли­тики Комакадемии. И хотя она вся пронизана публицис­тической риторикой, в ней есть масса конкретных анали­зов информационных структур двух рассматриваемых государств.

Америка оказалась захваченной врасплох нападением японцев на Пирл-Харбор из-за серьезной дезинформаци­онной кампании со стороны Японии. Японская пропа­ганда, получившая у них название "мысленной войны", велась большим числом организаций. Если внутри стра­ны запрещалось слушание иностранных радиопередач, то сама Япония вела вещание на двадцати двух языках. Ра­дио было главным инструментом японской "мысленной войны", как считает Ф. Тэйлор [559]. В случае Японии, как и в случае гитлеровской Германии, роль пропаганды внутри страны была столь высока, что на людей не по­влияли американские ядерные бомбы.

Гитлер весьма интересно отличал роль пропаганды от роли партийной организации:

"Задача пропаганды — вербовать сторонников; задача организации — вербовать членов партии... Когда пропа­ганда завоевала для данных идей уже почти весь народ, тогда соответствующие выводы может сделать организа­ция уже с небольшой горсточкой людей. Из этого выте­кает, что чем обширнее пропаганда, тем меньше может быть организация. Чем больше число сторонников, тем скромнее может быть число членов партии. Тут связь об­ратно пропорциональна. Чем лучше поработала пропа­ганда, тем меньше по размерам может быть организация. Чем больше число сторонников, тем скромнее может быть число членов организации" [66, с. 187-188].

Как видим, здесь роль пропаганды поставлена на са­мые главные позиции.

Уже Р. Никсон считал, что доллар вложенный в про­паганду, важнее десяти долларов, вложенных в вооруже­ние, поскольку он начинает работать сразу же. Это под­черкнул в своей книге "Информационно-аналитическая работа в загранучреждениях" (М., 1996) проф. Н. Леонов

(МГИМО). При этом в качестве целей может выступать как массовое сознание, так и сознание индивидуальное, когда, например, могут относиться специальные методы дистанционного воздействия на какого-нибудь лидера. Сюда можно отнести размещение в разных источниках одного типа сообщения для придания ему большей дос­товерности, когда оно попадает в центр принятия решений.

Американский профессор Алекс Эдельстейн считает, что наступила эра новой пропаганды, которая отличается от старой большим количеством признаков [465]. Приве­дем лишь часть из них: к новой пропаганде может при­коснуться каждый, в старой существовало ограничение аудитории; для новой пропаганды характерна сложность сообщений, в отличие от простоты старой; разнообразие в отличие от старой гомогенности и т.д. В качестве при­мера такого нового действия он рассматривает предоставление возможности каждому обратиться с лич­ным посланием по Интернету к президенту Б. Клинтону.

Современные глобальные тенденции в области комму­никации демонстрируют совершенно новые результаты, практически недоступные в прошлом. Резко возрос объем информации, которую граждане стали получать вне контроля своих национальных правительств. Пол Кеннеди констатирует:

"Правительствам авторитарных государств становится все труднее держать свои народы в неведении. Чернобыль был быстро сфотографирован французским коммерчес­ким спутником, а снимки быстро переданы на весь мир, включая и сам Советский Союз. Подавление китайским правительством выступления студентов на площади Тяньаньмэнь и шок, испытанный всем миром от этого со­бытия, сразу же потрясли и Китай благодаря радио, теле­видению и телефаксу. Когда в конце 1989 г. рухнули ком­мунистические режимы в Восточной Европе, сообщения и видеосюжеты о падении одного из них стимулировали сходные процессы в соседних государствах" [134, с. 71].

Информация начинает нести в себе как созидательную, так и разрушительную силу, но гораздо в более значитель­ной степени, чем это было ранее. Поскольку время изме-

нило не столько суть информации, сколько интенсивность воздействия, поменяло контексты применения (например, личное стало общественным, как это имеет место в случае поп-звезд или государственных деятелей).

Одновременно возросла роль публичной информации в принятии политических решений, в результате чего сфера политики стала намного публичнее и намного более управляемой. Как пишет полковник армии США К. Эллард: "В случае Сомали реально мотивировали меж­дународное сообщество к действию телевизионные имид­жи маленьких детей с их животами, разбухшими от голо­да" [426, р. 100]. В этой же области лежит понятие "эффек­та CNN", когда информация становится одновременно доступной как президентам, так и простым зрителям. В манипуляциях с общественным мнением CNN обвиняют, к примеру, защитники "Белого дома" в октябре 1993 г.:

"Примерно в 2.00 — 2.30 CNN дало в эфир ночное ин­тервью Хасбулатова и текст Обращения на фоне кадров прямой трансляции маневров в окрестностях "Белого до­ма" и приготовлений к атаке войск МВД РФ (естествен­но, по российским каналам ТВ этот материал не про­шел). По истечении небольшой паузы, вскоре после 3.00 CNN прокомментировало интервью Хасбулатова как па­раноидный бред и показало снятые, видимо, в предыду­щие сутки ночные кадры окрестностей "Белого дома" без внутренних войск МВД, которые к этому моменту еще продолжали стоять наизготовку к атаке вокруг Дома Со­ветов" [121, с. 106].

Во время Второй мировой войны вопросы стратеги­ческого обмана противника не были столь актуальными, поскольку большее внимание уделялось военной силе, а не слухам. Как пишет В. Лакер: "Обман редко несет пол­ный успех, даже во время войны - Троянский конь (ес­ли рассказ о нем правда) является исключением. Обычно наиболее ожидаемым результатом становится распростра­нение сомнения, а не принятие противником определен­ной неправды" [511, р. 287]. В пользу подобного обмана противника в военное время работает то, что в принципе решения приходится понимать под грузом неопределен-

ности, отдавая предпочтение тем или иным, но все равно неполным или неоднозначным фактам. Поэтому В. Лакер позволяет себе заметить, что в разведке возможности для ошибок практически безграничны.

Директор информационных войск Министерства обо­роны США определяет информационную войну следую­щим образом:

"Информационная война состоит из действий, пред­принимаемых для достижения информационного превос­ходства в обеспечении национальной военной стратегии путем воздействия на информацию и информационные системы противника с одновременным укреплением и за­щитой нашей собственной информации и информацион­ных систем. Информационная война представляет собой всеобъемлющую, целостную стратегию, призванную отдать должное значимости и ценности информации в вопросах командования, управления и выполнения приказов воору­женными силами и реализации национальной политики. Информационная война нацелена на все возможности и факторы уязвимости, неизбежно возникающие возрастаю­щей зависимости от информации, а также на использова­нии информации во всевозможных конфликтах. Объектом внимания становятся информационные системы (включая соответствующие линии передач, обрабатывающие центры и человеческие факторы этих систем), а также информаци­онные технологии, используемые в системах вооружений. Информационная война имеет наступательные и оборони­тельные составляющие, но начинается с целевого проекти­рования и разработки своей "Архитектуры командования, управления, коммуникаций, компьютеров и разведки", обеспечивающей лицам, принимающим решения, ощути­мое информационное превосходство во всевозможных конфликтах" [111, с. 14].

Как видим, это определение практически не затраги­вает содержательных аспектов, а направлено на техничес­кое обеспечение информационной составляющей армии.

Информационные операции направлены на поддер­жку военных действий и отсчитываются от их успешнос­ти/неуспешности. "Комбинация разрушительной силы и деятельности из области психологической войны может

уменьшить желание противника сражаться, следователь­но, способствовать достижению военных целей" [503, р. 49].

В техническом плане информационная война уже на­чалась. Выросший в качестве потенциального плацдарма Интернет предоставляет для этого все условия, откуда следует концентрация усилий на защите информацион­ных сетей от несанкционированного проникновения [см., например, 56, 280, 338]. Рост мощи информацион­ных механизмов современного общества усиливает его зависимость именно от этой его составляющей.

Однако информационная война велась в мире и при отсутствии компьютеров. Использовались слухи: к примеру, войска Чингисхана опережали рассказы об их невероятной жестокости, что в значительной степени подрывало моральный дух их противников. Использовал­ся прообраз современных избирательных технологий при выборах в Древнем Риме. Моральный дух воинов поддер­живался особой идеологией (типа известного спартанского высказывания "на щите или под щитом"). Просто сегодняшняя зависимость цивилизации от ин­формационной составляющей сделала ее гораздо более уязвимой в этом отношении. А быстродействие и широ­кое распространение информационных сетей многократ­но увеличило мощь именно информационного оружия. Дополнительно влияет на ситуацию и принятая сегодня модель общества как принципиально открытого, что предполагает гораздо больший объем разнообразных ин­формационных потоков, чем в случае закрытого общества.

В телепрограмме "Военная тайна" (RenTV, 1998, 22 но­ября) было представлено одно из подразделений для участия в психологической войне армии Российской Федерации. Оно включает 15 человек, которые заняты тремя видами деятельности: полиграфической, звуковещательной, а также звукозаписывающей и обрабатываю­щей информацию. Громкоговорители вещают на рассто­яние в 6 км. Приводился пример, когда на конкретный кишлак вещал человек, подражая голосу Горбачева и призывая избавиться от повстанцев. Кишлак выполнил это пожелание. Были продемонстрированы листовки, где

рисунки разделялись на две половины, на одной было — ОБЕЩАЛИ, на второй - ПОЛУЧИЛИ. За листовки по­добного подразделения во время войны в Чечне полевые командиры расстреливали тех, кто их имел. Представлен­ный в программе ефрейтор из этого подразделения в со­вершенстве знал английский и французский язык. Все это говорит о том, что область теории вполне адекватно трансформировалась в рутинную повседневную работу.

Е.В. Дергачева прогнозирует развитие военно-инфор­мационной составляющей военного потенциала страны по следующим направлениям: создание информационных средств вооруженной борьбы и разработка соответствую­щего логико-математического аппарата и программных средств. Она также говорит о таких типах информацион­ного оружия: способы передачи ложной или искаженной информации и информационно-психологическое пропа­гандистское воздействие [88]. Информационная безопас­ность России направлена на обеспечение информацион­ного суверенитета и на содействие успешного проведения государственных реформ, укрепление политической ста­бильности общества.

Российские исследователи также считают, что унасле­дованная от бывшего СССР высокая степень централиза­ции структур управления может привести к гибельным для страны последствия в случае информационной агрес­сии [370]. При этом темпы совершенствования инфор­мационного оружия превышают темпы развития техноло­гий защиты.

В 2000 г. в России была принята концепция информа­ционной безопасности, которая рассматривает широкий круг угроз и методы противодействия им в информаци­онной сфере.

В качестве рабочего мы будем опираться на определе­ние информационной войны как коммуникативной техно­логии по воздействию на массовое сознание с долговремен­ными и кратковременными целями,

Мы акцентируем при этом содержательные, а не тех­нические аспекты этого явления. При этом слово "ком-

муникативный" подчеркивает особый статус аудитории как объекта воздействия, поскольку успешное воздейс­твие может опираться только на интересы, ценности, идеалы аудитории, то есть речь идет о необходимости разговаривать с ней на одном языке в прямом и перенос­ном смысле этого слова. Целями такого воздействия на массовое сознание является внесение изменений в ког­нитивную структуру с тем, чтобы получить соответствую­щие изменения в поведенческой структуре. Практически то же самое делает психотерапия только на уровне инди­видуального сознания.

Г. Джоветт и В. О'Доннелл разграничивают пропаган­ду и просто коммуникацию на основании того, что в про­паганду они также вписывают цели, которые не входят в число интересов получающего информацию [502]. Это важное разграничение, однако оно также страдает из-за того, что достаточно трудно четко сказать, что именно направлено против интересов слушающего.

Э. Роджерс определяет пропаганду через понятие мас­сового убеждения (mass persuasion), считая, что в обычном варианте убеждения присутствует сильный интерактив­ный компонент [539].

Информационная война должна рассматриваться в качестве одного из базовых понятий военно-коммуника­тивных исследований. Другая базовая составляющая этого направления лежит в области разведки и аналити­ческой работы. Военно-коммуникативные исследования должны давать ответы не академического, а технологи­ческого толка, быть максимально практически сориен­тированным, что позволит перейти, условно говоря, от исследований в области теории коммуникации к принци­пиально прикладным разработкам.

Поэтому нам представляется, что путь базового подхо­да в этой области может опираться на цели в виде сущес­твенного изменения картины мира, получающегося в ре­зультате коммуникативного воздействия. Когнитивная психология, когнитивная психотерапия могут дать под­сказки в этом направлении. То есть резкое изменение це­лей, картины мира получателя может рассматриваться

как определенное информационное вторжение, представ­ляющее опасность для получателя. Вот это состояние опасности возрастает при переходе от воздействия на ин­дивидуальное сознание к воздействию на массовое созна­ние, поскольку считается, что массовое сознание в доста­точной степени консервативно и служит определенным стабилизатором ситуации.

Когнитивная терапия интересна для нас тем, что в ре­зультате, как и всякая психотерапия, она дает изменение моделей поведения. Но в основе ее лежат как бы когни­тивные ошибки пациента. Как пишет о теории А. Бека А. Александров: "Когнитивный сдвиг можно по аналогии представить как компьютерную программу. Каждое рас­стройство имеет свою специфическую программу. Прог­рамма диктует вид вводимой информации, определяет способ переработки информации и результирующее по­ведение. При тревожных расстройствах, например, акти­вируется "программа выживания": индивид из потока ин­формации выбирает "сигналы опасности" и блокирует "сигналы безопасности" [6, с. 83]. В этом варианте тера­пии пациент трактуется как таковой, который больше ре­агирует на когнитивные схемы у себя в голове, чем на ре­альность. Примерами таких когнитивных искажений, задающих модель поведения, являются:

1. Персонализация, когда все события интерпретируют­ся преувеличенно личностно.

2. Дихотомическое мышление, когда все события могут быть либо только хорошими, прекрасными или плохими, ужасными.

3. Выборочное абстрагирование, когда оценка одной де­тали начинает трактоваться как оценка всего собы­тия.

4. Произвольные умозаключения, когда бездоказатель­ные умозаключения становятся определяющими (например, фраза "Я ужасная мать!"),

5. Сверхгенерализация, когда обобщение строится на основании единичного случая (типа "Все мужчины одинаковы", "Я всегда все делаю неправильно").

6. Преувеличение ("катастрофизация") как преувеличе­ние последствий какого-либо события.

Мы привели этот список с достаточной полнотой (хо­тя и присутствует определенное пересечение некоторых видов ошибок), чтобы убедиться в том, .что достаточно часто нами руководит не реальная действительность, а за­ранее заданная схема ее интерпретации, поскольку при наличии схемы мы начинаем из действительности изби­рать "сигналы", работающие на подтверждение нашей схемы. Например, "катастрофизация" явно присутствует в странах СНГ как на индивидуальном, так и на коллек­тивном уровнях.

Таким образом, в качестве одной из базовых составля­ющих воздействия в рамках информационной войны должна стать опора на когнитивную модель мира, на спо­собы обработки информации человеком, на способы форматирования этой информации. Здесь на первое место выходят понятия фрейма, сценария, стереотипа, которые в числе других были начаты работами группы Р. Шенка [376, 542]. Это типичный вариант представле­ния информации в голове человека, человеческих путей обработки информации.

Одновременно базовой составляющей этого направле­ния должен стать не просто аналитический подход по анализу аудитории, а поиск определенных уязвимых мест в когнитивной модели, опираясь на которые можно про­водить поведенческие изменения.

Подобную уязвимость картины мира можно увидеть в существовании альтернативных путей решения пробле­мы, альтернативных картин мира. Подсказку, к примеру, дает политический анекдот. В советское время существо­вали две конфликтующие картины мира: генсек Брежнев на экране телевизора как мудрый руководитель грозного государства и генсек Брежнев из анекдота в качестве глу­пого и ограниченного. Или слух, который начинает кон­курировать с официальным представлением ситуации. Точно так же, как считает Дж. Фиске, массовая культура фиксирует точки расхождения между доминантной и не­доминантной культурами [472].

Важные результаты для поиска точек уязвимости мо­гут давать социологические опросы. Например, перед на-

ми следующие результаты опроса о том, как население доверяет милиции ("День", 1998, 24 апр.):

Полностью доверяю 7%

Скорее доверяю, чем нет 18%

Скорее не доверяю 28%

Полностью не доверяю 32%

Затруднились ответить 15%

Понятно, что при подобных объемах негативного от­ношения происходит разрушение легитимности власти как таковой, а не только милиции.

Есть определенные пороговые величины, переходить через которые страна не имеет права без потери своих су­щественных параметров. В области политических отно­шений названы такие две цифры [290, с. 146]: "Доля граждан, выступающих за кардинальное изменение поли­тической системы" и "Уровень доверия населения к цен­тральным органам власти". По первому показателю при пределе 40% Россия в 1996 г. уже имела 43%. По второ­му - при пределе 25% (не ниже) Россия имела 14%. "Зашкаливание" в первом случае ведет к делегитимации власти, во втором — к отторжению власти народом. Кста­ти, по данным социологов от 75% до 85% населения Рос­сии находятся в социально-психологической и психоло­гической депрессии" [290, с. 104]. Данные по Украине также демонстрируют высокий уровень пессимизма насе­ления. Ответ на вопрос "Как вы считаете, что ожидает на­шу страну в XXI веке?" дал следующее распределение (День. - 1998. - 3 ноября):

Ситуация изменится к лучшему, но незначительно 29%

Страну ожидает прозябание и угасание 17%

Ситуация улучшится, но незначительно 16%

XXI век — это век расцвета нашей страны, ее ожидает большое будущее 9%

Другие ответы 1%

Затруднились ответить 28%

Для потребителя информации имеет значение не толь­ко сама информация, но и ее источник. По этой причи­не принимаются во внимание и факторы того, как выда­ется данная информация. Так, в качестве примера можно упомянуть, что при радиовещании Великобритании на фашистскую Германию принималось во внимание то, что в случае диктора-носителя языка возникнет подозрение, что он является предателем, поэтому сообщения читались дикторами-британцами. В то же время этого ограничения не было при вещании на другие страны. В первом случае существовал жесткий контекст неприятия, во втором — контекст был более мягким, что отразилось в отсутствии подобных ограничений на тип лексики диктора.

Собственно на типологии источника построено и тра­диционное деление пропаганды на белую, серую и черную:

Г. Джоветт и В. О'Доннелл говорят в случае пропаган­ды о скрытом намерении и о скрытой идентичности: "Пропагандист стремится контролировать поток инфор­мации, управлять общественным мнением и манипули­ровать поведенческими моделями. Это все типы целей, которые не могут быть достигнуты, если бы подлинные намерения были известны или если бы был открыт под­линный источник" [502, р. 32]. Это понятно, потому что успешное воздействие всегда связано с переносом убеж­дения как бы на самого человека. Создается модель при­нятия решения внутри: либо индивидуального человека, либо социальной системы в целом.

Информационную войну мы также можем трактовать в аспекте "перевода" с одной картины мира в другую. При этом сообщение, которое проходит процесс этой переко­дировки, трансформируется до неузнаваемости. Напри­мер: "Сдавайтесь" становится "Сдаться безопасно", а да-

лее — "Сдавшись, ты спасешь свою семью". То есть здесь "спасение себя" заменяется на "спасение семьи", что яв­ляется совершенно разными сообщениями.

Стандартный перевод с языка на язык сохраняет со­держание при потере формы, поскольку есть несовпаде­ние языков. Тип "перевода" в рамках информационной войны теряет и форму, и содержание. Что же сохраняет­ся? Остается неизменной целевая установка, а также задействованность в содержании личности объекта воз­действия. Это совершенно новый тип "трансформацион­ного перевода", когда содержание подлежит "мутации" в соответствии с требованиями картины мира реципиента.

Можно представить себе этот процесс в виде последо­вательной смены акцентуируемой информации. При этом прошлый элемент как бы переходит с акцентуируе­мой части в скрытую, которая в лингвистической прагма­тике именуется "пресуппозицией".

Что является характерным при поиске нового сообще­ния? Нам представляется, что мы при этом осуществля­ем перенос с "действия" на "последствия действия". Неч­то подобное наблюдается в рекламе, когда, например, микроволновая печь "Самсунг" рекламируется посредс­твом изображения блюд, которые в ней можно пригото­вить (рыба, птица и т.д.). Последствие всегда можно представить в более позитивной манере, чем само дейс­твие. Действие всегда оказывается на пересечении неод­нозначных оценок. К примеру, покупка "Самсунга" — это одновременно и трата денег, сдача в плен — это од­новременно нарушение воинской присяги и т.д.

Интересно, что все представленные выше высказыва­ния (Сдавайся vs. Спасай семью) правильны каждое в своей плоскости. В официальной плоскости главенствует "Надо воевать", в неофициальной "Надо спастись". Они не пересекаются, поскольку находятся в разных плоское-

тях. Это в определенной степени мягкий конфликт (меж­ду сообщениями в разных плоскостях), хотя возможен и жесткий конфликт (между сообщениями в одной плос­кости).

Создавая пропагандистское сообщение, мы как бы ко­дируем его сообщение, исходя из иного кода. При этом позитивное или негативное событие из одного списка, принадлежащего модели мира-1, заменяется позитивным или негативным событием из другого списка, принадле­жащего модели мира-2. Получается не перевод в прямом смысле этого слова, а установление эквивалентностей. Мы можем представить этот переход, задающий в резуль­тате изменение в поведении следующим образом:

Это и определяет сложность противодействия в случае информационной борьбы, поскольку воздействие в ре­зультате принимает вид не внешнего, а внутреннего. Мы легко отбрасываем внешнее вторжение, но у человека практически нет средств и возможностей бороться про­тив внутреннего воздействия.

Дж. Браун предлагает три этапа работы пропагандист­ского сообщения [442, р. 77]:

1. Привлечение внимания и создание интереса.

2. Эмоциональная стимуляция.

3. Демонстрация того, как созданное напряжение, мо­жет быть снято.

При этом он цитирует одного из исследователей, ска­завшего достаточно справедливые слова: пропагандист может замедлить или ускорить направленность общес­твенного мнения, но он не может пустить его в обратном движении. С этим можно поспорить, исходя из направле­ния перемен в бывшем Советском Союзе, но как общее правило это, несомненно, имеет место.

Есть достаточно четкие современные примеры приме­нения информационных технологий. Одной из них явля-

ется ситуация с войной в Персидском заливе, где было два основных типа целевой аудитории: иракские солдаты и американское общественное мнение. В первом случае активно использовались листовки (их было сброшено 29 миллионов) и радио, которое транслировало свидетельс­тва сдавшихся солдат, перемежавшиеся молитвами из Корана и сообщениями о направленности бомбовых уда­ров на следующий день. В результате 75% сдавшихся под­твердили, что на них повлияли листовки и радио. Съем­ки телевидения того периода действительно демонстри­рую сдавшиеся в плен группы иракских солдат, каждый из которых держит в руке листовку.

Что касается американского общественного мнения, то на него в значительной степени влияло телевидение: было установлено, что чем больше зритель смотрел ТВ, тем более уверенно он поддерживал военные действия. Поддержка Дж. Буша превосходила 80%. Во время воен­ных действий наиболее эффективным средством воздейс­твия на общественное мнение были ежедневные брифин­ги. Причем интересным образом цензурные ограничения на прессу привели к агрессивному поведению журналис­тов на подобных брифингах, что в свою очередь также сработало в пользу военных, которых общественное мне­ние стало рассматривать как "нормальных" на фоне "не­нормальных" журналистов.

Г. Джоветт и В. О'Доннелл увидели в процессе обра­ботки общественного мнения в период подготовки войны в Персидском заливе три этапа [502]. На первом, кото­рый пришелся на время сразу после вторжения в Кувейт, была неопределенность со стороны вашингтонской адми­нистрации в связи с неясностью, что именно следует за­щищать: суверенность Кувейта, американские нефтяные интересы, границы Саудовской Аравии. Второй этап при­ходится на время после выступления Дж. Буша 1 ноября, где произошла резкая эскалация обвинений Саддама Хусейна, где он был представлен в качестве более страш­ного врага, чем Адольф Гитлер. В этом контексте к 6 но­ября Пентагон разместил в районе более 230 тысяч сол­дат. Третий этап был самым главным, в рамках него про-

изошел перелом в общественном мнении, получивший название "фактора желтых бантов". Дж. Буш в течение этого периода называл солдат "нашими парнями и девуш­ками". Это была идея поддержки своих войск вне зависи­мости от поддержки/неподцержки войны в целом. Если в течение трех недель до 18 января 1991 г. неопределивши­еся сообщения доминировали над поддержкой в соотно­шении 45 к 8, то в последующие шесть недель ситуация "желтых бантов" стала доминировать в соотношении 36 к 19.

С другой стороны, Чечня-1 дала пример негативного результата. "Независимое военное обозрение" увидело на­рушение таких правил в случае освещения теракта в Бу­денновске [128]. Во-первых, не работало оцепление, сквозь которое к террористам проходили журналисты, которым позировали и давали пространные интервью. Во-вторых, не был выделен один представитель штаба для контактов с общественностью и СМИ:

"Присутствие в зоне конфликта сразу нескольких вы­сокопоставленных лиц противоречит принципам органи­зации управления кризисной ситуацией. Естественно, не имея налаженного канала связи со штабом, журналисты метались от начальника к начальнику, стараясь выудить какую-либо информацию. В ходе конфликта прямое об­щение со СМИ высокопоставленных лиц недопустимо" [128, с. 277].

Можно привести результаты информационной войны против "Онэксимбанка", проявившееся в рамках рейтин­гов журнала "Эксперт" (1998, № 16): "Имидж "Онэксима" в информационной войне все же пострадал — его уважа­ют и ценят (7-е место в рейтинге репутации), но симпа­тии выражают сдержанно (30-е место в рейтинге симпа­тий).

Остро воспринимается населением существенная сме­на общей картины мира, совершаемая при сегодняшнем переходе от одной социальной системы к другой, что так­же некоторые исследователи рассматривают как вариант

информационной агрессии. Ср. следующее высказыва­ние:

"Сейчас проводится информационно-культурная аг­рессия на базовую культуру россиян. Эта культура только стала оправляться от большевистских экспериментов, как появилась новая волна не проработанных социально-тех­нологических "преобразований", уже готовых свести все усилия народа на нет. При этом если семьдесят лет назад "большевики" ставили задачу трансформации российской культуры в основном через разрушение базовой религии, то ныне угроза более опасна. Сегодня объектом экспан­сии "реформаторов" является языково-знаковая система российского суперэтноса, и именно на нее направлен весь информационный вектор разрушения" [290, с. 105].

Как бы мы иронически ни относились к подобного рода высказываниям, но следует признать со всей опре­деленностью, что мы реально не имели до сего момента опыта воздействия в таких масштабах, поэтому и не мо­жем себе реально представить его последствий.

Определенные объемы работы в рамках информаци­онных войн осуществляются в сфере порождения отвле­кающей информации. Она может быть, вероятно, двух типов:

а) отвлекающая от действия (будущего или прошлого),