Переводческие ошибки на этапе перевыражения системы смыслов
На этапе перевыражения ошибки обусловлены прежде всего недостаточно мастерским владением языком перевода, неспособностью найти в языке перевода формы, эквивалентные соответствующим формам оригинала.
Начнем с наиболее простых примеров, не требующих длительных лингвистических разысканий, к которым, кстати сказать, должен быть готов переводчик. Для этого вернемся к переводу романа Турнье и рассмотрим следующий отрывок текста, обращая внимание главным образом на выделенные фрагменты: А) прогорклое масло
Cette palpitation rougeâtre et l'odeur de vieille graisse qui imprègne toute chose ici composent une atmosphère que je hais, et dans laquelle pourtant inavouablement je me complais.
Эти красноватые вспышки да еще запах прогорклого масла, пропитавший окрестности, и создают то окружение, которое я ненавижу, но, к своему стыду, и обожаю.
В этой же картине в русском переводе возникает запах прогорклого масла, пропитавший окрестности. Создается впечатление,
будто рядом с авторемонтной мастерской героя расположена какая-то дешевая харчевня, где гниют продукты, распространяя запах, отравляющий все вокруг. Но во французском тексте нет ничего подобного: ни прогорклого масла, ни окрестностей. Человеку, мало-мальски знакомому с русским языком, понятно, что прилагательное прогорклый относится к испорченным пищевым продуктам, имеющим не только неприятный запах, но и горький вкус. Чаще всего это прилагательное используется в сочетании с существительным масло. Сама лексическая форма прилагательного прогорклый содержит как элемент значения горечь.
У Турнье же речь идет об отработанной автомобильной смазке, которой пропахло все в мастерской героя. Тот, кто хотя бы раз заглядывал в авторемонтную мастерскую, прекрасно представляет себе этот поистине всепроникающий запах. Но переводчик не обращает внимания на то, что речь идет об автомастерской, а не о пиццерии, он не старается найти в словаре значение французского слова graisse (смазка), а уж словосочетание vieille graisse {старая, отработанная смазка) вовсе уводит его в область пищевых продуктов. Видимо, ощущая как-то абсурдность своего выбора, переводчик заменяет французское toute chose ici (все предметы, все вещи, находящиеся здесь, т.е. в мастерской) на некие окрестности. Таким образом, привычный для героя-автомеханика запах смазки в мастерской превращается в переводе в запах испорченных продуктов вокруг мастерской, в ее окрестностях.
Рассмотрим еще один пример. У Булгакова один из персонажей первой главы «Мастера и Маргариты» одет в черные тапочки: «Второй — плечистый, рыжеватый, вихрастый молодой человек в заломленной на затылок клетчатой кепке — был в ковбойке, жеваных белых брюках и в черных тапочках».
В переводе на чешский язык произошла замена тапочек на сандалии (а čеrnỳch sandàlech). В чешском языке есть слова, обозначающие понятия, близкие русскому слову тапочки. Třepky (домашние тапочки), plâtënky cvičky (спортивные тапочки). Переводчик же одел Бездомного в сандалии, т.е. летнюю легкую обувь, главным образом на кожаных ремешках, что изменяет картину типичной внешности молодого интеллигента простого происхождения в Советской России 20-х гг.
Обратимся к другому примеру. Героиня романа Макса Фриша «Назову себя Гантенбайн» («Mein Name dei Gantenbein») собирается в свет и не может найти свою цепочку: Sie findet ihre Halskette nicht. В переводе эта ситуация выглядит следующим образом: Она не может найти своего ожерелья. Как мы видим, немецкая шейная цепочка преобразуется в переводе в ожерелье. На первый взгляд, замена допустима. И цепочка, и ожерелье являются женскими украшениями и носятся на шее. Однако, если заглянуть в словарь
языка перевода, т.е. русского языка, то можно узнать, что ожерелье — это только украшение из драгоценных камней, жемчуга и т.п. Иначе говоря, ожерелье и цепочка не одно и то же. Ожерелье замысловатее и дороже цепочки. Деталь туалета служит косвенной характеристикой персонажа, поэтому замена одного предмета другим представляется неоправданной.
В пятой главе «Мастера и Маргариты» описывается ситуация ожидания Берлиоза членами Правления Массолита, когда всем хотелось пить, все нервничали и сердились, и разговор шел о писательских дачах в поселке Перелыгино на Клязьме:
— Хлопец, наверно, на Клязьме застрял, — густым голосом ото
звалась Настасья Лукинишна Непременова...
— Позвольте! — смело заговорил автор популярных скетчей
Загривов. — Я и сам бы сейчас с удовольствием на балкончике чайку
попил, вместо того чтобы здесь вариться.
Эта сцена особенно интересна в переводе на французский язык, так как в ней место желаемого действия обозначено словом балкончик, заимствованным из французского.
— Le gars est probablement en train de traînasser au bord de la
Kliazma, — dit d'une voix épaisse Nastassia Loukinichna Niéprévmiénova...
— N'exagérons rien! Coupa hardiment le populaire auteur de
sketches Zagrivo. Personnellement, je m'installerais avec plaisir à une
terrasse pour boire un bon verre de thé, au lieu de rester à cuire ici.
Наиболее значимыми для нашего анализа в этих фрагментах являются русское высказывание Я и сам бы сейчас с удовольствием на балкончике чайку попил... и его французский эквивалент Je m'installerais avec plaisir à une terrassepour boire un bon verre de thé...
Первое, что привлекает внимание в русской и французской фразах, это русское слово балкончик и его французский эквивалент terrasse.
В русском языке существуют заимствованные из французского слова балкон и терраса, поэтому первый вопрос заключается в том, почему в переводе возникает слово terrasse, a не balcon.
Толковый словарь французского языка дает определения слову balcon, которые в русском переводе могут быть интерпретированы следующим образом:
1) платформа, выступающая из фасада здания и сообщающа
яся с квартирой одним или несколькими отверстиями;
2) балюстрада (перила);
3) балкон в театре1.
Значения русского слова балкон совпадают с первым и третьим значениями французского слова.
1 См.: Le Petit Robert. Vol. I. Paris, 1987. P. 155.
Первое значение, на первый взгляд, не противоречит значению русского слова балкончик (если не принимать во внимание уменьшительного суффикса, создающего дополнительную эмоциональную окраску).
Однако при более пристальном рассмотрении денотата, обозначенного французским словом, обнаруживается, что он не похож на тот, что обозначен русским сходно звучащим словом. В самом деле, французское слово balcon обозначает очень небольшое пространство, где хватает места только для цветов. На таком балконе пить чай невозможно. В то же время во французском языке существует слово terrasse, которое обозначает:
1) возвышение земли;
2) площадка на свежем воздухе на каком-либо этаже дома,
идущая уступом к нижнему этажу;
3) балкон больших размеров;
4) площадка на тротуаре перед кафе или рестораном1.
Таким образом, третье значение практически соответствует значению русского слова в тексте оригинала. Можно предположить, что именно это значение и обусловливает выбор переводчика. Но для французского читателя со словом terrasse ассоциируется прежде всего совсем иная картина, соотносимая с четвертым словарным значением.
Реально оказывается, что четвертое значение наиболее привычно для французов, которые пьют чай, кофе или что-либо еще на террасах кафе и ресторанов. Поэтому само слово terrasse, возникающие в тексте перевода, уводит читателя совсем в иную область.
Употребляя слово terrasse, переводчик выводит персонаж на улицу. В переводе действие происходит вне дома, в общественном месте, где за еду нужно платить.
Более того, французскому слову terrasse предшествует неопределенный артикль. Это еще раз подчеркивает, что речь идет о террасе какого-то кафе, бара или ресторана. Нарисованная в переводе картина оказывается привычной и понятной французскому читателю; ему представляется, что русские пьют чай так же, как и французы.
У М.А. Булгакова же картина представляется совсем иной.
Пить чай на балконе — это культурная традиция русских, возникновение которой можно объяснить следующим: во-первых, желанием находиться в теплую погоду на свежем воздухе, вне помещения, но одновременно и у себя дома или на даче, т.е. в определенной обособленности, а во-вторых, реакцией на малочисленность и нетрадиционность открытых летних кафе даже
Le Petit Robert. P. 1947.
в городах. Это может объясняться не только иными климатическими условиями, но и финансовой несостоятельностью большей части населения Советской России. Для них рестораны и кафе с открытыми верандами — недоступные зоны.
Форма слова балкончик вбулгаковском тексте несет определенную эмоциональную нагрузку благодаря уменьшительному суффиксу -чик-, который обозначает «небольшой, уютный балкон своей квартиры, где можно приятно провести время, поставить маленький столик, поесть и попить». Такое удовольствие не влечет каких бы то ни было больших финансовых затрат.
Русский фрейм «чаепития» в уединенной прохладе на даче или на балкончике в московской квартире трансформируется в переводе во фрейм чаепития «по-французски», т.е. на открытой террасе какого-нибудь уличного кафе, где мимо снуют прохожие, официанты и т.п. Изменение пространственной характеристики фрейма повлекло за собой расширение его актантовой структуры, а именно расширение потенциальных участников ситуации. Иначе говоря, в оппозиции дома — в общественном месте русский фрейм располагается на одном полюсе, а французский — на другом.
В некоторых случаях прямой перевод высказываний, внешне не представляющих каких-либо затруднений, может оказаться деформирующим. Деформации подвергаются авторские идеи, которые нужно видеть не в строках текста, а «между строк».
Для иллюстрации этой деформации приведем еще один пример из «Мастера и Маргариты». Следующее высказывание содержит значительную культурологическую информацию и отношение автора к описываемой предметной ситуации. Его перевод на французский язык выполнен исключительно точно, но концептуально неверно. Воланд обращается к Степе Лиходееву, проснувшемуся в состоянии тяжелого похмелья:
Однако! / Я чувствую, / что после водки/ — /вы пили портвейн. /Помилуйте, / да разве это можно делать!
Sapristi! / Et je sens /qu'après la vodka, / hier, /vous avez bu du
porto. / Voyons, voyons, / peut-on faire une chose pareillei
В этом высказывании проявляется один из аспектов универсального концепта «пьянства», понятного носителям самых разных культур, но различающегося как нюансами содержания, так и оценочной модальностью. В основе пьянства лежит, как правило, неумеренное (количественная категория) употребление дешевых, т.е. доступных (качественная категория), алкогольных напитков. В булгаковском высказывании формулируется правило, понятное носителю русской культуры и заключающее в себе некую норму поведения:
Гипотеза: Если человек пил водку (не выпил водки, а именно пил водку).
Диспозиция: он не должен после этого пить портвейн. Санкция: В противном случае наступает болезненное состояние.
Правило, показанное Булгаковым с явной иронией, основано на представлении о русском пьянстве. В русской культуре главным алкогольным напитком является водка. Количество потребления этого напитка может достигать весьма внушительных величин. Употребление водки связано обычно с употреблением пищи (с закуской). Момент насыщения пищей может наступить раньше момента насыщения алкоголем, и тогда наступает очередь более легкого и сладкого напитка — портвейна, который можно пить без закуски. Но русский портвейн — это зачастую дешевое крепленое вино сомнительного качества, напиток людей тяжелого материального положения.
Французское представление о пьянстве связано совсем с иным продуктом потребления — дешевым красным или розовым сухим вином, доступным любому «клошару». Напротив, и водка и порто (портвейн) — относительно дорогие высококачественные импортные напитки, потребляемые в малом количестве. При этом во французской культуре считается вовсе не зазорным, а напротив, весьма изысканным выпить немного водки со льдом в качестве аперитива, во время еды выпить сухого вина, а после еды на десерт съесть дыню с порто. Поэтому во французском переводе смысл описанного Булгаковым правила оказывается малопонятным. Французский читатель видит только последовательность, в которой не усматривает ничего странного и опасного. На мой взгляд, для достижения желаемого эффекта, так называемой динамической эквивалентности, в переводе было бы целесообразно актуализировать сему количества (неумеренно большого) и качества (сомнительного) потребляемых напитков. На мой взгляд, интересующий нас фрагмент высказывания мог бы выглядеть во французском переводе следующим образом:
Et je sens que vous avez abusé de la vodka, hier, et puis encore du mauvais porto.
В самом начале упоминавшегося уже романа «Лесной царь» автор анализирует, что такое монстр, в чем суть этого явления. Он обращается к этимологии этого слова и отмечает, что (во французском языке) оно связано с глаголом показывать {montrer), утверждая, что первое происходит от второго — L'etimologie réserve déjà une surprise un peu effrayante: monstrevient de montrer.
Автор при этом оказывается не совсем точным, так как перескакивает через некоторые звенья цепи этимологических трансформаций: французский глагол montrer появляется примерно в X в. в форме mostrer или, как вариант, monstrer от латинского глагола monstrare с аналогичным значением. Слово же monstre восходит скорее всего непосредственно к латинскому monstrum — знамение,
предзнаменование, но и чудовище, невероятная вещь, урод. Однако важно то, что латинский monstrum произошел от глагола monstrare, в основе значения которого лежит сема «показа». Турнье пренебрегает деталями исторических переходов, но верно показывает их суть: глагол показывать оказывается первичным по отношению к имени монстр, во всяком случае в латинском языке.
Переводчик находит вполне удачное решение: он связывает слово монстр со словом демонстрировать, которые в самом деле этимологически родственны. Но делает это он слишком прямолинейно, оставляя неизменной структуру фразы оригинала: «Если обратиться к этимологии, нас ожидает потрясающее открытие: слово монстр происходит от глагола демонстрировать. Переводчик не осознает того, что соответствующая французская фраза есть метавысказывание, т.е. высказывание о французскомязыке. Но метавысказывание, почти верное для французского языка, оказывается абсурдным для русского. Автором же этого абсурда для русского читателя по вине переводчика оказывается Турнье. Русское слово монстр никак не происходит от глагола демонстрировать. Но оно с ним этимологически связано, и этого было бы достаточно показать в переводе.
Дата добавления: 2016-06-24; просмотров: 720;