Методологические проблемы

Различия между методом и субстанцией в марксистском понимании установить трудно. В противоположность позитивистским доктринам марксизм в его классической форме предполагал, что исторический мир может быть понят таким, каков он есть, иными словами, наше теоретическое понимание его есть не простое согласие наблюдателей по поводу единого взгляда на предмет наблюдения и протоколов, содержащих данные о наблюдениях, а теоретическая конструкция, дающая представление о развитии самой истории. Многие из нерешенных сложных проблем марксизма проистекают из отрицания им абсолютного разделения между субъектом и объектом в процессе исторического познания: познающий погружен в субстанцию, которую он стремится объяснить.

Нынешнее расширение границ социологии как академической дисциплины и одной из разновидностей административных служб сопровождалось значительным увеличением количества исследований, которые принято называть эмпирическими. Ясно, что на повестку дня ставится вопрос об отношении марксизма к такого рода исследованиям. Предварительно следует сделать ряд важных замечаний.

1. Нет ничего принципиально или фактически нового в сборе социологических данных количественного характера, хотя, несомненно, развитие и совершенствование статистического метода увеличили точность результатов, получаемых с помощью некоторых из рассматриваемых вариантов техники опроса. Исследования количественного, статистического характера впервые появились еще в XVIII веке, а в XIX Маркс сам составлял опросник.

2. Нет ни эпистемологических, ни практических оснований для особого выделения исследований, основанных на интервью и прямом наблюдении, по сравнению с другими формами сбора и использования данных. В частности, исторические исследования столь же эмпиричны, как и все остальные. Настойчивое требование некоторых социологов ограничить использование термина «эмпирические» его применением только в отношении количественных исследований современного населения легко понять, но трудно оправдать.

3. Исследования современного населения, как, в частности, показал Миллс, обычно проводятся со значительной степенью абстрагированности от общего или даже частичного исторического контекста. Эта абстрагированность, или изолированность, заключает в себе возможность систематического искажения в интерпретации данных.

Теперь, когда сделаны эти замечания, остаются нерешенными еще несколько проблем. Какова бы ни была ограниченность их применения, типичные для современных социологических исследований разработки могут стать важными источниками получения знания. Социологи-марксисты долго занимались самоуспокоением, критикуя такие исследования в связи с возможностью деформации их результатов, и только недавно пришли к заключению о необходимости разработать новые способы интерпретации. Эти новые способы могут заключаться или в применении иного контекстуального анализа для интерпретации данных, или в пересмотре формулировки категорий, в соответствии с которыми оформляются данные. В этой точке проблемы метода сливаются с проблемами субстанции: интерпретация и переоформление данных требуют их осмысления с точки зрения субстанции. В любом случае намечается более серьезный и систематизированный подход к этим проблемам; возможно, наши коллеги из стран государственного социализма внесут свой вклад в повышение уровня наших общих знаний. Правда, трудно поверить, что исследования, проводимые в интересах административного клиента и служащие его определенным целям, будут в обществах государственного социализма более критичны в отношении этого клиента, чем во всех остальных.

Областью марксистской социологии, в которой метод и субстанция неразделимы, являются представления о базисе и надстройке, а также всеобщий детерминизм. В определенном смысле решение вопросов в этой области может носить лишь сугубо теоретический характер: в зависимости от концепции, на основе которой анализируется реальность, складываются и наши взгляды на структуру этой реальности. Но догматическая настойчивость в стремлении рассматривать природу этих вопросов как чисто теоретическую даже в условиях, когда содержание теоретической дискуссии позволяет по-новому взглянуть на имеющиеся между ними связи, будет фактически означать отрицание способности марксизма описать реальное развитие общества и, таким образом, приведет к ассимиляции марксизма конвенциональной эпистемологией. Новая, или, точнее, ревизованная, точка зрения на рассматриваемые отношения была найдена Альтюссером, но мне трудно по достоинству оценить его вклад. Он допускает значительную вариантность во взаимоотношениях между базисом и надстройкой, отрицает неизбежный механический и универсальный характер причинных связей, но все его выводы носят слишком общий характер. Его работа представляет собой академизацию марксизма, энергичный, временами вдохновенный разбор концепций, но редко выходящий за рамки концептуального уровня — в отличие от того, как сам Маркс изучал исторические структуры. В свете сказанного настойчивые утверждения Альтюссера о важном значении «эпистемологического разделения» (coupure episte-mologique) у Маркса кажутся особенно курьезными. Если Маркс от философии перешел к эмпирическому изучению общества, то толкование этого развития Альтюссером остается чисто философским и весьма далеким от каких бы то ни было соображений, связанных с эмпирическим изучением общества. Если ревизии марксизма, подобные альтюссеровской, и способны стать плодотворными, то лишь в том случае, если они будут дополнены систематическим изучением содержания обобщенного исторического опыта.

Нужно сказать несколько слов по поводу дискуссии о значении структурализма. Делаю это без особой охоты. Этот предмет уже разбирался до изнеможения подробно другими авторами; существует уже несколько конкурирующих между собой и запутанных версий структурализма; заявления авторов этой доктрины (или метода) кажутся значительно преувеличивающими их конкретные достижения. Стоит лишь очень кратко остановиться на работах Леви-Стросса, идеи которого, по его собственным словам, созвучны некоторым аспектам марксизма. Достаточно легко перечислить противоречия между его теорией общества и марксизмом. С точки зрения метода экстраполяция конкретных исторических связей на гипотетическую систему кодов уничтожает историческую специфику социальных структур. Будучи «декодированными», отношения обмена и производственные отношения метафорически истолковываются как коммуникации, короче говоря, история редуцируется к одному или нескольким сигналам. Неизменными остаются как все элементы, так и фундаментальный исторический процесс; мир структурализма — это мир бесконечного многообразия на поверхности и чудовищного однообразия в глубине. Более того, это мир, в котором историческая транс-ценденция невозможна, в котором люди конструируют свои общества из ограниченного набора элементов с ограниченным количеством возможных вариантов соединения. Таким образом, детерминизм, которого придерживается структурализм, качественно отличается от марксистского: первый — неподвижен, второй — способен к трансформации. С точки зрения философии марксизм и структурализм примирить невозможно.

Негативный гуманизм структурализма, стремящегося вытеснить из истории человека и заменить его системами знаков и символов, разрушителен именно тогда, когда мы рассматриваем структурализм не как один из методов, а как привилегированный метод, имеющий всеобщее значение. Если же мы используем структурализм как один из методов анализа коммуникаций, невозможно отрицать его огромную пользу для марксизма. Накал страстей в нынешней дискуссии в значительной мере связан именно с неясностью этих положений. Способность структурализма в формах, разработанных Леви-Строссом, раскрывать скрытое соответствие между символическими системами и другими компонентами общества, обнаруживать взаимопроникновение символических и других видов поведения, короче говоря аналитическая идея всеобщего, делает работу Леви-Стросса весьма важной. Но не менее важно и понимать ее ограниченность: она особенно остро проявляется в связи с проблемой практики.

Первоначальная марксистская идея практики, имеющая глубокие корни в западной философской традиции, находится под угрозой дегенерации и превращения в такой же затертый лозунг, каким стал термин «эмпирический» в буржуазной социологии. Практика — понятие, имеющее несколько значений, которые следует рассмотреть. Прежде всего, эта идея подразумевает, что совершенно отстраненная или объективная наука об обществе невозможна. Истина для человека состоит не из простого набора представлений об окружающей действительности; поскольку человек — политическое (и моральное) животное, для него истина об обществе заключается в его реальном положении, в способе организации, соответствующем человеческим потенциям. Это не значит, что всякая наука об обществе должна быть «ангажированной» в прямом смысле; такого рода представления внесли значительный вклад в учение о «партийности» (верности партийному духу), вульгаризирующее марксизм, низводящее его до положения пропагандистского инструмента, придатка рабочего движения или, точнее, тех, кто выступает от имени этого движения. Идея практики тем не менее требует того, чтобы моральные и политические стороны представлений об организации общества и его развитии подвергались исследованию и чтобы при изучении возможных последствий и путем развития данной исторической ситуации учитывался фактор человеческой деятельности.

Другими словами, научная практика является формой человеческой деятельности, которая оказывает влияние и все больше формирует будущее. Это подводит нас ко второму значению практики — ее директивному содержанию. Марксистская антропология — при всех своих дефектах и провалах — утверждает, что историчность человека предусматривает не в последнюю очередь его способность творить и преобразовывать свою историю. Таким образом, социология и общественная наука в качестве практики должны предвидеть и предвосхищать будущее. Наконец, понятие практики содержит в себе программное намерение (по-моему, утопическое): избавиться от разделения труда через деятельность, достичь реализации человеческой родовой сущности. Это значение и понимание практики вместе со всеми остальными представляет собой серьезную и пока непреодолимую трудность для марксистской социологии. Пока ясно, что даже в самих социологических исследованиях используется разделение труда и все достижения современной науки, включая и науку об обществе, были бы невозможны без разделения труда.

Понятие практики ставит в затруднительное положение не только социологов-марксистов, но и их буржуазных коллег. Действительные взаимоотношения между представлениями об окружающей действительности и философской концепцией человечества еще только предстоит выяснить. В равной мере и марксистская критика «объективистских» претензий «позитивной», или «эмпирической», социологии не позволяет разрешить проблемы интеграции эмпирических, или позитивных, элементов марксистской социологии и других аспектов марксизма. Точно так же понимание направленности исторического процесса ничего не дает для облегчения решения проблемы исторической экстраполяции. Наконец, взгляд на марксистскую социологию как на одну из сторон практики не дает гарантий ее использования в интересах ложной практики. У меня нет ответа на все эти многочисленные сложные вопросы, но есть наметка пути развития, который может оказаться весьма многообещающим.

Выше уже были отмечены относительная автономность марксистской социологической мысли, ее относительная отстраненность от сиюминутной политической конъюнктуры. Бывают, конечно, случаи, когда общественная наука, особенно социология, непосредственно подчиняется достижению политической цели — обычно в качестве придатка в механизме власти, а не способа облегчения процесса освобождения. В целом, по-моему, будет правильно понимать социологию как часть более широкой научной практики, как усилие, часто подсознательное, порожденное крайней степенью разделения труда в интеллектуальной деятельности, предпринятое в целях управления историческим процессом. Тогда предварительной методологической задачей марксистской социологии становится выявление сложностей и противоречий в ее собственной версии этой широкой практики. Это может заставить нас критически взглянуть на историческую ситуацию в целом, но не путем подгонки истории под заранее заготовленную схему, а через исследование сложных проблем постижения истории. Марксистская или любая другая социология способна обрести реальный взгляд на историю с помощью не полной отстраненности, а критического осмысления своего собственного места в истории. Это требует в необозримом будущем сохранения и принятия тех аспектов разделения труда, которые обеспечивают существование современной науки. Но одновременно требует и систематических размышлений о возможных способах преодоления этого разделения. Иными словами, необходимо сознательно принять положение социологии, признающей, что она не является вершиной духовного совершенства человека, а всего лишь далеко не последним шагом на пути к совершенству.

Таким образом, кризис марксистской социологии в ее методологических аспектах проистекает из общего кризиса общественных наук. Первоначально предназначенные для постижения человеческой истории с целью осуществления исторической роли человечества, общественные науки, и в особенности социология, раскололись на два направления. В одном случае отказываются от намерения понять историю в пользу полной капитуляции перед научным разделением труда: абстрактно признаваемая историчность человечества отрицается в научной практике. Последняя занята фрагментарным описанием фрагментарной действительности. Во втором случае общественные науки превратились в еще один инструмент власти, а не в средство освобождения. Не в последнюю очередь благодаря тем, кто считает себя продолжателями марксистской традиции, первоначальная, исходная гуманистическая направленность социологии была включена в современную социологическую практику; немало иронии в том факте, что социологи-марксисты часто оказываются так же неспособны реализовать эту направленность, как и все остальные.

Похоже, что нет легкого способа распутать клубок противоречий, дилемм и трудностей, которые я назвал в качестве составляющих кризиса марксистской социологии. Первоначально задуманная как целостное описание человеческой истории, марксистская теория именно своей плодотворностью способствовала тому, что мы осознали ее ограниченность. Теперь мы рассматриваем индустриальное общество в его капиталистической форме как один из нескольких вариантов развития. Другими словами, оказалось возможным понять историю не как имеющую единую структуру, а как последовательность структур. Представление о том, что смысл может быть, если нужно, найден в истории с помощью изобретательности и новаций, марксизм передает в наследство социологии, и обойтись без него можно только в том случае, если принять псевдорациональность социологии, столь крепко привязанной к настоящему, что она игнорирует и прошлое и будущее. Возможно, что социологи, особенно сильно чувствующие себя в долгу перед марксистской традицией, вынуждены будут трансформировать ее и выйти за ее границы. Если это так, то кризис в марксистской социологии может означать начало конца марксизма. Тем же марксистам, которых пугает такое развитие событий, следует перечитать классические тексты: революция в практике, которая не может начать с пересмотра своих собственных теоретических положений, на самом деле вовсе не является революцией.

Г. Маркузе. Одномерный человек¹

¹ Публикуемый "текст представляет собой предисловие, часть первой главы и заключение кн. М a reuse H. Der eindimensionale Mensch. Berlin. 1967. P. 11—38, 258—268. Перевод А. Букова.