МИРОВОЗЗРЕНЧЕСКИЕ ИТОГИ НАУКИ XX ВЕКА

Конец XX в. и начало третьего тысячелетия основывается на создании интегративной системы геополитических связей и зависимостей. Наука приобретает интернациональный характер, и само научное сообщество мыслит себя космополитически. Вместе с тем региональные и функцио­нальные различия науки, обусловленные уровнем экономического, тех­нологического развития, природными ресурсами, вносят определенную спецификацию в совокупный потенциал развития науки.

Безусловно то, что в современном мире основой технологического могущества становится именно наука. Она мыслится и как надежный ин­струмент распространения информации для обеспечения государствен­но-корпоративного уровня управления, и как и сфера, с которой связы­вают надежды предотвращения экологической катастрофы.

Несмотря на ожесточенные баталии сциентистов и антиециентистов, обсуждающих весьма остро поставленные вопросы: можно ли мир в XX в. назвать миром науки? действительно ли именно она оказывает сильное влияние на все происходящие в мире процессы? в состоянии ли научное производство захватить и заполнить собой весь континуум мировоззренчес­ких отношений? отвечает ли наука за самопонимание и гармонизацию че­ловека? — одним из бесспорных мировоззренческих итогов науки конца XX в. является сам факт существования научного миропонимания, кото­рое стало доминирующим в ареале технократической цивилизации. В осно­ве научного мировоззрения лежит представление о возможности научного постижения сущности многообразных явлений современного мира, о том, что прогресс развития человечества связан с достижениями науки. Но все­объемлющее господство научного мировоззрения также представляет со­бой большую проблему, ибо сам Человек не может толковаться как ис­ключительно рациональное существо, большая часть его импульсов и вле­чений, как сказали бы психоаналитики, в прихожей бессознательного. Древ­нейшие философские системы предлагали учитывать все четыре стихии, нашедшие свое отражение в человеке: разум, чувства, волю и желания. Русские философы настаивали бы на двойственной — антропософичной и телесной — природе человека, его непостижимой соборности и жертвен­ности, уживающейся с величайшим эгоизмом. В контексте современной этноантропологии человек понимался как Космо-психо-логос, где тип ме-

стной природы, национальный характер и склад мышления находятся во взаимном соответствии и дополнительности друг к другу.

Острые споры ведутся вокруг проблемы взаимоотношений института власти и института науки. Некоторые мыслители полагают, что наука дол­жна быть пластичной относительно института власти, другие уверены, что она должна отстаивать свою принципиальную автономию. Одни ис­следователи пытаются защитить государство от науки, содержащей в себе тоталитарное начало, а другие — науку от тоталитарного государства с его институтом принуждения и несвободы. Так или иначе, но демаркация проблематична. Миф об абсолютно свободной и автономной науке раз­бивается о повседневность экономических реалий.

К концу XX в. важнейшей проблемой стал экологический феномен, который настоятельно взывает к биосферизации всех видов человеческой деятельности, всех областей науки. Он влечет за собой этический импера­тив, обязывающий ученых с большей ответственностью подходить к ре­зультатам своих исследований. Сфера действия этики расширяется. Выдаю­щиеся физики требуют ограничения применений открытий в военной об­ласти. Врачи и биологи выступают за мораторий на использование достиже­ний генетики в антигуманных целях. Первоочередной проблемой становит­ся поиск оптимального соотношения целей научно-технического прогрес­са и сохранения органичной для человека биосферы его существования.

Сегодня, на рубеже веков, можно говорить о сложившейся предметно-дисциплинарной организации науки, фиксировать наличие логико-методо­логической и теоретико-концептуальной базы современной науки. Налицо двуединый процесс гуманизации позитивного знания и гносеологизации содержания искусства, математизации отдельных областей культуры,.

Синергетика также выступает мировоззренческим итогом развития науки XX в. Ибо она говорит о возможностях нового диалога человека с природой, где самоорганизующиеся развитие должно диктовать приори­теты над искусственными, спекулятивными и конструкционистскими схе­мами, претендуя на новый синтез знания и разума. Синергетика пере­страивает наше мировосприятие и, в частности, нацеливает на принци­пиальную открытость и плюрализм (вспомним библейское: пусть все рас­тет вместе до жатвы).

Идеи ноосферности, обозначающие пространственно-временную кон­тинуальность человеческой мысли, обретают свое обоснование в совре­менной релятивистской космологии. В ней также фиксируются весомые приращения и выделяются два смысловых подхода: первый опирается на признание уникальности Вселенной, а следовательно, и человеческой мысли. Второй — на понимании ее как одной из многих аналогичных сис­тем, что в мировоззренческом отношении сопряжено с необходимостью логического полагания уникальных, диковинных и отличных от имею­щихся земных аналогов форм жизни и разума.

Глубинные процессы информатизации и медиатизации в глобальных масштабах стимулируют скачкообразность экономического и научно-тех­нологического развития и чреваты изменением всей системы коммуника­ции, человеческого общения и привычных форм жизнедеятельности и про-

ведения досуга. Компьютерная революция, породив виртуалистику, чрева­та обострением всех аспектов коммуникативно-психологических проблем.

Глубочайшая дихотомия детерминизма и индетерминизма, потрясшая до основания мировоззренческие итоги мировосприятия нашего совре­менника, упирается в выбор той или иной онтологии: столь желанной обывателю онтологии, абсолютизирующей устойчивость, и образа мира, еде правит его Величество Случай! Когда говорится об универсальности детерминизма или индетерминизма, то утверждается его действие не толь­ко в физике, но и в биологии, психологии, в общественных науках и естествознании. В общем случае принцип причинности указывает на то, что для любого следствия имеется соответствующая, производящая его причина. Вместе с тем существуют, образно выражаясь, «бреши» в при­чинных цепях. «Утверждения о детерминированности будущего, — отме­чает в связи с этим Ф. Франк, — являются тавтологичными и не дают никакой информации об эмпирическом мире. Утверждения, что будущее предопределено, кажется нам относящимся к языку обыденного здраво­го смысла. Если наука не включает всеведущего разума в свою понятий­ную схему, то под утверждением, что будущее детерминировано, она может иметь только то, что это будущее детерминировано законом». И именно к подобному верховному разуму взывал Лаплас. Его верховный разум должен был управлять причинными законами, которые позволили бы ему сделать предсказания о будущем состоянии мира на основе его настоящего состояния. Идея всеобщего предопределения связана с нали­чием «сверхчеловеческого или сверхъестественного» существа.

Особый интерес представляет заключение о том, что все законы рав­новесия оказываются специальными случаями причинных законов. Они устанавливают условия, по которым мы можем предсказать, что в буду­щем движения не будет. Однако такое состояние абсолютно невозможно. С другой стороны, произвол хаоса и иррегулярного поведения скреплен и ограничен фундаментальными физическими константами. Широко при­знаваемые ныне статистические законы устраивают тем, что указывают на некоторое среднее поведение. Причем с точки зрении наблюдаемых явлений можно говорить только о таком среднем типе поведения, и, сле­довательно, в этом смысле все законы являются статистическими. По­скольку мир состоит из открытых, неравновесных систем, существова­ние в таком нестабильном мире сопряжено с многочисленными бифур­кациями и катастрофами. Человечество же ищет иной доли, оно страстно мечтает не только об истине, имеющей, — увы! — Горгонов лик, оно стремится к счастью, благоденствию и красоте. Муке ежедневного бытия противопоставляется спасение в духовных основах веры, то воспламеня­ющиеся, то затухающие искры надежды, возгорающие все ярче и ярче по мере того, как мы научаемся творить добро.

Все названные и многие другие итоги мировоззренческого развития науки XX в. еще в смутном и неотчетливом виде воспроизводят представ­ления о грядущем мозаичном и полифоничном образе мира, о котором как о «третьей культуре» писал И. Пригожий, «третьей волне» — О. Тоф-флер, «третьей цивилизации» — Ф. Сагаси.