Внутриполитическая обстановка

Наблюдая за самонадеянной уверенностью Запада в своем культурном превосходстве над Японией, правительство Мэйдзи свою первоочередную задачу усматривало в том, чтобы добиться уважения со стороны западных держав. В соответствии с этим в своих внутренних преобразованиях правительство делало упор на достижение экономической мощи, национального единства и военного могущества. Ито Хиробуми (1841‑1909), простолюдин из удела Тёсю, который воспитывался в самурайской семье, явился ведущим архитектором социальных реформ в правительстве Мэйдзи. Внешне он выделялся массивным подбородком и широкими ступнями, что якобы было следствием его привычки ходить босиком, чтобы тем самым подготовить себя к трудной роли самурая. Ёсида Сёин, один из учителей Ито, оказал на него огромное влияние; казнь последнего токугавскими властями, как утверждают, заставила его презирать смерть. После безуспешной попытки захватить британскую миссию в Эдо в 1861 году, Ито с двумя мечами на поясе отправился на учебу в Англию; после возвращения на родину он стал играть важную роль в делах своего удела Тёсю. Он еще больше выдвинулся в роли командира смешанного стрелкового соединения. А в период Мэйдзи, будучи премьер‑министром и главой Тайного совета, стал личным представителем императора.

Ито стремился укрепить основу авторитета правительственной власти — имя императора, а для этого необходимо было завоевать общественное мнение. Большинство экс‑самураев Мэйдзи воспитывалось в духе конфуцианства Чжу Си, и не важно, чем они руководствовались при этом; собственно их религиозный интерес носил сугубо светский характер, когда религия рассматривалась в качестве инструмента, поставленного на службу государственным интересам. Но одно конфуцианство не очень подходило в качестве ведущей государственной идеологии. Синтоизм же, хотя и переживал свое бурное возрождение в первые годы Мэйдзи, не мог предложить что‑нибудь существенное подрастающему поколению. А буддизм подвергся жестоким преследованиям в период правления токугавского бакуфу; но такие потрясения пробудили дремавшие в нем силы, и хотя буддизм еще не был готов стать национальной религией, он доказал свою жизнеспособность. Отсюда Ито заключил, что необходимо создать нечто новое, что было бы созвучно японскому национальному духу. А подобное больше свойственно государственной идеологии, чем религии. Ито надеялся, что это нечто новое сблизит воспитание, этику и власть.

Он начал с важных изменений в синтоизме, лишив его религиозного характера, когда в 1875 году ликвидировал Дайкёин, институт проповедников. В 1882 году синтоизм был определен не как религия, существующая наряду с другими, а как нечто другое, что по природе своей больше походило на преданность [императору], которая была превыше всех религий. В этой новой роли синтоизм превратился в «инструмент политики правительства». Ожидалось, что народ будет руководствоваться патриотическими, а не религиозными чувствами. А последующая децентрализация синтоизма привела к тому, что за нравственное воспитание народных масс стала отвечать образовательная система.

Образовательная система Мэйдзи в середине восьмидесятых превратилась из разрозненно существовавших отдельных программ обучения, направленных на воспитание всесторонне образованных граждан, в стандартную национальную систему, поставляющую умелых работников для нужд армии, флота, промышленности и сельского хозяйства. Особое внимание уделялось нравственному воспитанию, что, как ожидалось, должно оградить японских граждан от влияния западной культуры и заменить ее тлетворное влияние благотворно воздействующей на них собственной, японской культурой. Эти изменения свое высшее выражение нашли в императорском рескрипте по образованию, изданном в 1890 году, где особо говорится о социальной гармонии, а преданность императору преподносится как добродетель. Министром образования становится бывший сацумский самурай Мори Аринори (1847‑1889), провозгласивший, что «японские школы созданы на благо нации, а не учащихся». Физическое воспитание являлось важной составной частью учебного процесса. Сумо, вид единоборства, совместно с современными будо, такими, как кэндо и дзюдо, стал предметом обучения для всех ребят; девочки учились искусству владения алебардой, иначе нагината‑дзюцу, относящемуся к классическому будо.

Сознавая жизненную необходимость прививать собственному народу высокую нравственность, правительство Мэйдзи пыталось разъяснить, на чем она должна основываться. Национальную нравственность необходимо строить на идеальных ценностях человеческого поведения. Каждый гражданин должен добиваться благоденствия для японского государства, частью которого он сам является; под «благоденствием» здесь подразумевается «совершенство». Такое совершенство государства будет достигнуто, когда каждый гражданин добродетельное поведение будет рассматривать как свой национальный долг. Правительство Мэйдзи выбрало бусидо в качестве средства внедрения в умы собственных граждан идеи их морального обязательства выполнять свой долг перед государством. Прежде Кидо не усматривал какой‑либо нужды государства в бусидо, считая его принципы по существу ограниченными и косными. Он заклеймил его как останки «закосневшей цивилизации». Никто не отрицал, что дисциплины бусидо, занятия которыми вменялись в обязанность средневековому рыцарю, были исключительно наследием привилегированного общественного класса. Но для лидеров Мэйдзи бусидо во многом являлся выражением национального характера и был не таким уж частным делом определенного социального слоя населения, как виделось Кидо.

Бусидо в своей изначальной форме во времена правления царской династии Ямато (ок.400‑645гг. н.э.) — самой ранней формы японской государственности — представлял собой неписанный тайный кодекс норм поведения, запечатленный в умах и сердцах людей. На исходе эпохи Хэйан (794‑1185) он стал выражением нравственности и духа средневекового рыцаря, отличных от национальной нравственности. В трактате «Кокон Тёмонсю» (1254), касающемся деяний хэйанского периода, упоминаются так называемые «семь основополагающих добродетелей» рыцаря, ряд довольно безыскусных нравственных норм, выработанных в среде воинов тех далеких времен. Эти семь добродетелей требуют от рыцаря воздерживаться от насилия, не обнажать свой меч и жить в мире и согласии со своими товарищами.

Во времена бакуфу Минамото Ёритому с резиденцией в Камакуре (1189‑1199) этические нормы его буси претерпели дальнейшие изменения в вопросе отношений между повелителями и их подданными, и высшей добродетелью стала личная преданность каждого рыцаря Ёримото как сёгуну. Затем, после возвышения влиятельного рода Ходзё в XIII веке, чьи представители стали регентами, и до их окончательного оттеснения от власти другим влиятельным родом, Асикага, на исходе XIV века, само представление о преданности оказалось превратно истолкованным. Преданность имела двоякий смысл: рыцарь, поддерживающий бакуфу, должен быть предан и сёгуну и бакуфу, тогда как преданность стоящего за императора рыцаря распространялась только на самого императора. Во времена военных бедствий, охвативших период Муромати (1336‑1568), рыцарь, долгом которого было сражаться, явственно ощутил всю зыбкость самой жизни, ибо подобное умонастроение диктовалось этическими нормами его привилегированного класса, который теперь еще находился во власти представлений дзэн‑буддизма. Явное несоответствие между теорией и практикой рыцарской этики обуславливалось тем, что сама преданность определялась прежде всего экономическим положением и сохранялась до тех пор, пока обе стороны имели общие и взаимозависимые экономические интересы. Так что в те времена безвестное и идеалистическое бусидо оставалось настоящим моральным кодексом средневекового рыцаря, трактовка и практическое воплощение которого находились целиком в руках самих рыцарей.

Принципы бусидо приобрели сложную и высоко идеалистическую форму к тому времени, когда их основы легли на бумагу в период Эдо. Ямага Соко в своих «Букё» («Рыцарских верованиях») и «Сидо» («Рыцарских принципах») дает первое систематическое изложение нравственных аспектов того, что позднее станет известным как бусидо. Его сочинения дали многое для взращивания общественной этики рыцарского, военного сословия, но не он один формировал саму доктрину преданности (лояльности). Произведение XVIII века, озаглавленное «Хагакурэ» («Скрытый листвой»), излагает строгий моральный кодекс рыцарей рода Набэсима из Хидзэна (ныне префектура Нагасаки). Полагают, что идея «Хагакурэ» была навеяна поэтическими строками монаха Сайгё (1118‑1190): «Один цветок живой, но скрытый листвой, поражает тебя, будто нечаянная встреча с душой, покинувшей мир», а сам труд представляет собой сжатое изложение некоего канона, которым руководствовались когда‑то воины рода Набэсима. Дух служения и преданности царствует над этой этикой. Четыре строки могут послужить тому доказательством:

Мы не уступим никому в исполнении нашего долга.

Мы постараемся быть полезными своему повелителю.

Мы будем почтительными к своим родителям.

Мы будем щедры в нашем милосердии.

Окума Сигэнобу, родом из Хидзэна, был наверняка знаком с содержанием «Хагакурэ», когда отстаивал важность бусидо для простого народа словами о том, что наши предки придавали большое значение бусидо, но в то же самое время с высочайшим почтением относились к проявлениям духа милосердия и человеколюбия. Ито Хиробуми говорил о «традиционных устоях», где выделял бусидо, считая его достойным общества Мэйдзи. «Бусидо», — говорил Ито, — «предлагает нам прекрасные нормы морали, которым неуклонно должны были следовать образованные сословия. В результате… воспитывалась тяга к стоическому героизму, деревенской простоте и непревзойденному спартанскому самопожертвованию и свойственным Афинам эстетической культуре и интеллектуальной изысканности. Искусство, возвышенность чувств, более высокие нравственные идеалы, а также высший род добродетели и благородства — все это мы стараемся в должной мере привить человеку.»

Поэтому, каково бы ни было сходство, одна черта решительно отделяет токугавское бусидо от представлений Мэйдзи, а именно, упор последнего на одну из основных особенностей средневекового рыцаря доэдовских времен — скромность. Эта черта культивировалась в характере народа, чтобы привести его помыслы в согласие с предписываемыми государственными нормами. Сам факт, что лидеры Мэйдзи заостряли внимание на воспитании скромности, говорит кое‑что о самой личности рядового гражданина того времени.

Итагаки Тайсукэ продемонстрировал хорошее знание социальных условий, когда подверг бичующей критике индивидуализм общества Мэйдзи, тех, кто оставался глух к проблемам национального единства. Итагаки сравнивал их с безучастными к судьбам общества токугавским самураям, которым было «чуждо чувство общности». Кидо Коин также резко отзывался о гумин , иначе невежественной толпе, чуждой патриотизму и просвещению. Муцу Мунэмицу (1844‑1897), сын воспитанного в традициях кокугаку самурая из Кии (ныне префектура Вакаяма), который впал в немилость токугавского бакуфу из‑за финансовых неурядиц, воспитывался в духе конфуцианства. Муцу не любил лицемерить, предпочитая открытый и даже нелицеприятный обмен мнениями. Незаурядные способности позволили ему в 1883 году, после пятилетнего тюремного заключения за участие в антиправительственном заговоре, подготовленном бывшим ронином из удела Тоса, занять пост министра иностранных дел, и в этой должности сыграть заметную роль в китайско‑японской войне (1894‑1895).

Среди знакомых Муцу были Айдзава Сжйсисай, Кидо Коин, Итагаки Тайсукэ, Гото Сёдзиро и Сакамото Рёма (1835‑1867), последний был ронином из Тоса. Сакамото оказал огромное влияние на формирование мировоззрения Муцу. Хотя последний и считал Сакамото «сумасбродом и невеждой», именно у него Муцу научился ценить упорство в любом деле. Сакамото обладал мэйкё‑кайдэн о владении мечом школы Хокусин Итто‑рю. В результате упорных занятий фехтованием он научился достигать поставленных целей, даже когда его первоначальные попытки заканчивались провалом. «Никогда не отчаивайся перед неудачей» и «не падай духом в беде» — такими словами напутствовал он Муцу.

Годы, проведенные в тюрьме, дали Муцу время поразмышлять о низком общественном мнении относительно военных Мэйдзи. Чтобы как‑то выправить положение, он предложил повысить им жалованье; он пытался воспитать в каждом из них чувство гордости за принадлежность к вооруженным силам, ратовал за занятия спортивными единоборствами и обязательное обучение классическим воинским искусствам и принципам.

Ямагата Аритомо, новый начальник штаба вооруженных сил, также остро ощущал низкий уровень нравственности, не только во всех слоях общества, но и в самой армии. Таким образом, по мнению Ямагаты, целью всеобщей воинской повинности было «превращение простолюдина в самурая». Сам этот процесс должен был превратить солдата Мэйдзи в профессионального воина, морально и технически готового выполнить свой долг перед нацией. Благодаря воспитанию технических навыков и моральных качеств солдат должен занять достойное место в собственной стране, и он будет достоин уважения за взятую на себя ответственность по защите государства. Но многое препятствовало такого рода шагам.

Введение всеобщей воинской повинности требовало от всех призывников перестройки сознания. Бывшие самураи склонны были рассматривать саму привилегию носить оружие исключительно наследственным правом, и то, что им придется делиться этой честью с простолюдинами, уязвляло их самолюбие. Не многие экс‑самураи готовы были признать ровней себе грубых и невоспитанных крестьян, не имеющих никакого представления о традициях средневековых рыцарей. Кроме того, простолюдинам была чужда воинская дисциплина, а их различные социальные корни не способствовали формированию общих устремлений, что играло первостепенную роль в воинской жизни. Ямагата пытался слить бывших самураев и простолюдинов в одно гармоничное целое. Он полагал, что бусидо составит общую нравственную основу для новой армии. «Донеси мы эту мысль до всех военнообязанных», — размышлял он, — «и бывшие самураи проникнутся гордостью за собственное участие в возрождении идеалов средневекового рыцарства, которым они преданы; простолюдины также осознают, что своим участием в создании новой армии они поднимут свою социальную значимость до уровня самих рыцарей».

Ямагата в своем «Наставлении вооруженным силам» от 1878 года повторяет принципы токугавского бусидо, где особо выделялись преданность, храбрость и послушание; к ним было также присовокуплено человеколюбие в понимании Кайбуро Эккэна (1630‑1714), неоконфуцианского самурая из хана Курода. Но, ощущая необходимость в переакцентировке самих рыцарских добродетелей, Ямагата добился принятия «Императорских наставлений солдатам и матросам» от 1882 года, содержание которых он сделал достоянием общественности, чтобы повысить престиж императорской армии. Этот документ содержал те нравственные нормы, которыми должны были руководствоваться в своих действиях солдаты и матросы вооруженных сил Мэйдзи. Ямагата рассматривал пять статей «Наставлений» в качестве «великого принципа небес». Кратко эти статьи можно выразить следующим образом:

Преданность — первостепенный долг.

Уважать начальников, почитать старших.

Должно ценить отвагу.

Следует ставить высоко верность и справедливость.

Жить нужно просто.

Конфуцианский дух пронизывает «Наставления», как и все более старые классические интерпретации бусидо. Но Ямагата фактически переиначил классические бусидо или же, по крайней мере, изменил приоритеты. Отличительной чертой вышедшего из рук Ямагаты бусидо является смиренный тон. В первую очередь упор делается на скромность, самоограничение и умеренную отвагу, а не на примирение с неизбежностью смерти и поощрение безоглядной отваги.

Преданность (лояльность), «первостепенный долг» воинов Мэйдзи, должна быть беззаветным рвением, которое и определит участь самой нации. В этом плане сам долг становится «тяжелее горы, тогда как смерть оказывается легче перышка». «Наставления», таким образом, перекликаются с «Хагакурэ», с его акцентом на всю тяжесть смерти, но идут вразрез с тем типом бусидо, где Хагакурэ явно выражает мысль о том, что долг необходимо «нести легко», чтобы рыцарь мог «чувствовать себя раскованно». Как явствует из «Наставлений», необходимо изгнать из своих действий насилие, поскольку оно подрывает национальное достоинство и превращает своих последователей в «диких зверей». В любом случае, насилие не является признаком истинной доблести — она прежде всего характеризуется благородством и качествами, способными «завоевать любовь и уважение окружающих». Так что самая благородная добродетель оказывается исключенной, если не считать того, что она подспудно присутствует в самом определении доблести, отваги в «Наставлениях»; в таком виде она лишь частично отражается в том, что «Хагакурэ» именует «утробой, полной милосердия». Именно тайги , иначе «великая справедливость», выдвинутая Ямагой Соко, является в «Наставлениях» идеалом выполненного долга, который характеризуется настоящей верностью, к примеру, данному кому‑то слову.

«Наставления» также требуют от воина Мэйдзи тщательно обдумывать последствия своих действий до их свершения. С этой точки зрения «Наставления» тоже отличаются от предписаний «Хагакурэ», где рациональный расчет является выражением трусости. То значение, которое Ямагата усматривает в необходимости для воина вести скромную жизнь, вытекает из его утверждения, что национальная честь будет покрыта несмываемым позором, если воины из‑за своей беспутной жизни станут корыстными и себялюбивыми, опустившись таким образом «до самой последней низости», вполне заслуживая «презрения всего мира». Ни одна из классических разновидностей бусидо не станет возражать против этого.