Глава 3. Наука как социокультурный феномен

Выйдя за пределы биологически детерминированного способа существования и вынужденный черпать программы своего поведения уже не в генетическом коде, а в системе социальных отноше­ний, интериоризируемой каждым поколением и каждым индивидом прижизненно, человек стал деятельным существом, способом существования которого является наследственно не направляемая жизнедеятельность. Удовлетворение всех специфически челове­ческих потребностей и затем передача каждому новому поколе­нию и каждому новому члену общества самой способности действо­вать по-человечески привели к формированию механизма, неизвест­ного биологическим формам жизни. С давних времен механизм этот именуется «культурой». Данное понятие уже древние римляне употребляли как противопоставление «натуре», обозначая им про­явления сверхприродного начала в способах и продуктах человече­ской деятельности. Прояснение понятия «культура» можно начать с этимологического анализа слова «культура». Слово cultura происходит от латинско­го глагола colo, значения которого «обрабатываю», «возделываю», «чту», «почитаю» являются, пожалуй, наиболее общими и важны­ми из достаточно большого ряда его значений. Слияние возделыва­ния с почитанием — так можно предста­вить себе, что же такое культура. Конечно, здесь присутствует и значение слова «культ», если мы принимаем его за синоним «почи­тания» и «поклонения». Если культура есть благоговейное возделы­вание или почитающая обработка, то возникают два вопроса, на кото­рые с полным правом можно дать один ответ. Во-первых, что обра­батывается в культуре? И, во-вторых, что почитается в культуре или через культуру как обработку? Этим предметом у жителей древ­него мира была, конечно, земля. У Вергилия, Горация, Квинтиллиана, автора de Institutione oratoria, слово cultura означает преж­де всего «земледелие». Но для нас, живущих в XXI в., «зем­ля» древних стала только символом – символом общепользования. В нем и сливаются предмет ее обработки и предмет ее почитания.

Культура, или, как еще выражаются, «вторая природа», т. е. созданный человеком вещный мир, а также мир человеческих отношений с его нормами, ценностями, идеалами, не есть еще культура в собственном смысле, а лишь ее предметное «тело» как воплощение прошлых результатов человеческой деятельности. Непосред­ственно же культура выступает как характеристика самого челове­ка, меры его развития в качестве субъекта деятельности, меры овла­дения этим субъектом условиями и способами человеческой деятельности в различных сферах общественной жизни. Для челове­ка овладение культурой означает выработку способности распредмечивать результаты прошлой человеческой деятельности, выявлять и делать «своим» заложенное в них содержание и превращать это культурное достояние в основу своей духовной и практической дея­тельности, в средство своего собственного развития.

Наука выполняет функцию культуры и по­тому может рассматриваться как явление культуры, когда она об­ращается к человеку, когда добытое ею знание становится факто­ром человеческого мира. Различение же науки и культуры следует основывать на различении содержания концептуальных образований науки и их феноменологического существования и преемственного изменения во времени. Феноменологически наука существует в обществе и, следовательно, включена в систему исторически определенной культуры, во взаимодействие с ее различными компонентами.

Социокультурная форма научного знания заключается в его представленности в существующей си­стеме культуры. Значение этой формы состоит в том, что она должна слу­жить средством интеграции научного знания в существующую систему культуры, т. е. сделать его приемлемым для культуры.

Содержание научного знания — если взять его в «идеале» как оно выступает, например, в форме физических законов — не зависит от «случайности» своего происхождения, от условий, в кото­рых оно появилось, от характера своего будущего применения в об­щественной практике. Рассматривая его в этом плане, необходимо соотносить его не с субъектом, а только с объектом. В данном случае представляет интерес лишь вопрос о том, насколько адекватно и полно объект отражен в зна­нии. Субъективна лишь форма выражения знания, но не его содер­жание. Поскольку целью науки является истина, то наука стремится как можно полнее элиминировать субъективные моменты из содержания научного знания. И чем полнее это сделано, тем лучше — при прочих равных условиях — наука выполняет свою познавательную функцию, но именно познавательную, а не культурную.

В плане соотношения науки и культуры теоретическая форма представления научного знания заслуживает особого внимания. Прежде всего, следует отметить, что это единственная форма, адекватная содержанию научного знания. Собственно, лишь возникновение теоре­тической формы представления научного знания явилось исходной точкой зарождения фундаментальной науки.

Поскольку теоретическая форма идет от науки, от ее существа, фиксирует один из уровней знания, она, представляя науку в системе культуры, вместе с тем отделяет науку от других явлений культуры и во взаимодействии с другими формами сознания позволяет науке сохранять свою специфику, свое собственное лицо. Теоретическая форма, выполняющая познавательную функцию, выступает и как социокультурный феномен. Поэтому можно с полным основани­ем сказать, что теория как форма представления научного знания в существующей системе культуры сама выступает элементом культуры. В настоящее время его принято называть научной рациональностью.

В то же время, теоретическую форму нельзя отрывать от содержания научного знания. Форма несет в себе определенное содержание, которое, будучи вместе с формой интегрировано в систе­му культуры, становится фактором культурного влияния и разви­тия. Например, смена фундаментальных научных теорий в силу это­го приобретает не только внутринаучное, но и мировоззренческое и общекультурное значение. Как по форме представления знания в обществе, так и по со­держанию наука в своем качестве феномена культуры обращается к человеку, обогащает его духовный мир, вызывая тем самым его собственное развитие. Наука наполняет индивидуальный процесс развития отдельных людей всеобщим содержанием, т. е. служит развитию человека как «родового существа», вырабатывая для этого соответствующие механизмы передачи знания новым поколе­ниям, его распространения в обществе, подключения индивидов к творческой деятельности и т. д.

Не всякая, не любая культура способна продуцировать науку. Многие культуры в истории человечества обходились без науки, производя лишь до- и вненаучное знание, когда люди руководствовались в своей практической деятельности эмпирическими знания­ми, обыденным сознанием. Впрочем, следует учесть слож­ность и неоднозначность соотношения зарождающейся науки с наличной системой культуры. В каждом конкретном случае лишь конкретный исторический анализ может обнаружить, каким своим срезом культура становится порождающим науку фактором. Для иллюстрации можно сослаться на Пифагора и пифагорейцев, у ко­торых именно сакрализация числа сделала его предметом теорети­ческих размышлений. В дальнейшем теоретический подход породил собственные возможности и позволил грекам подняться над вавилон­ской и египетской математикой, где развитие не пошло дальше вы­работки практических способов математического исчисления.

Решение вопроса о социальном назначении науки непосредственно зависит от выяв­ления структуры основных потребностей общества и человека в культуре. Определенная сложность рассматриваемой проблемы состоит в том, что научные результаты в составе породившей их науки (научной деятельности) и научные результаты, обособившиеся в систему научных знаний, по своему поэлементному составу в основ­ном совпадают, поэтому их различие носит не пред­метно-наглядный, а теоретико-методологический характер. В первом случае результат (научное знание) является лишь моментом самого процесса: в нем нет ничего безотносительного к процессу. Здесь результат (ставшее) отличается от процесса (становления) только своей оформленностью. Иначе говоря, результат является формой выражения (и бытия) процесса и в этом смысле имманентно содержит в себе присущую процессу неопределенность (бесконечность по­знавательной деятельности, вытекающую из бесконечности позна­ваемого объективного мира). Во втором случае реально функциони­рующий результат, включенный в систему знаний, хотя генетически и связан с развитием науки, порожден ею, однако существует наря­ду с ней и даже помимо нее, как самостоятельное образование.

Однако мир сам по себе — это «мир в себе». Его собственный порядок — это лишь условие его познаваемости (так как беспорядочность, бесструктурность не поддается познанию). Человек узнает что-либо об этом порядке тогда и постольку, когда и поскольку ос­ваивает явления и процессы объективного мира, т. е. втягивает их в орбиту собственной предметно-преобразующей деятельности, воз­водя, создавая свой человеческий мир — «вторую природу». Но тем самым человек полагает самого себя в этот объективный мир, уста­навливая в нем такие связи, которые опосредствуются собственной, общественной сущностью человека, или, иначе говоря, выступают уже в качестве общественных связей. Именно потому абстрактный, неопределенный, нейтральный объект и может становиться конкретным предметом субъектной (и субъективной) осмысленной — заинтересованной, целеполагающей — деятельности, что смысл объективным связям при­родных объектов, включаемых в поле деятельности, придает отноше­ние к ним человека (отношение же может быть только деятельностным и только общественным).

Наука обладает собственной культурной сущностью, поскольку освоение человеком объективного мира – процесс создания «второй природы» — есть собственное оп­ределение культуры, с учетом, разумеется, принципиальной незавершаемости этого освоения, его имманентной процессуальности. Следовательно, будучи процессом производства нового знания, нау­ка тем самым является производством человека в качестве субъек­та культурно-исторического процесса. Это, разумеется, не означает, что такое производство сводится (или может быть в какой бы то ни было перспективе сведено) к науке или даже, что она приобретает здесь абсолютно доминирующее значение.

Прежде всего — это вопрос об источниках и побудительных силах развития научного познания. При решении этого вопроса в науковедении сложились два подхода: «интерналистского», согласно которому указанный вопрос требует обращения лишь к внутренней логике развития самой науки, и «экстерналистский», усматривающий источник развития науки лишь во внешних ей самой (социальных, производственных и пр.) факторах.

Абсолютизация интерналистской позиции практически приводит к утверждению, что наука является неким суверенным модусом познания, претендующим на исключительную прерогативу постижения объективного мира. Другими словами, она сама, признается единственным и автономным субъектом познания, познающий же человек — лишь функцией этого познания. При этом структура науки с неизбежностью выстраивается, в конечном счете, соответственно структуре раскрываемых свойств познаваемых объектов. При абсолюти­зацийи экстерналистского подхода вытекает, что наука выполняет свою «посредническую» (меж­ду природой и человеком) миссию, функционально приспосабливая логику познания к реализации внешних для нее самой целей, зада­ваемых институализированной социальной системой. Соответственно этому, структура науки определяется структурой социальных инсти­тутов, так как должна обеспечивать технологию реконструирования внешних, задаваемых этими институтами целей в средства и методы познания.

Анализ развития науки в контексте культуры дает возможность преодолеть односторонность обоих названных подходов, налагающих на нее функциональные и структурные ограничения. В контексте: культуры, т. е. в составе деятельностного освоения человеком действительности научное познание объективного мира предстает как целостная творческая деятельность, направленная на его преобразование и созидание человеческого мира, осуществляемое самим человеком. Целостность этой деятельности обеспечивается, следовательно, тем, что научное познание мира человеком выступает как его самоопределение в этом мире, как миропонимание, а тем самым самопроизводство и самореализация себя в качестве субъекта.

В научном познании человек не просто воспроизводит в сознании явления и процессы природы, существующие сами по себе, а осмысливает их через призму своего обще­ственного бытия, т. е., как субъект, привносит в них собственные смыслы или воспроизводит их рефлексивно. В свете этого, побудительные силы развития науки не замыкают­ся на логике познания, а включают социальные факторы. Однако воздействие этих факторов не сводит науку к функции технологического обеспечения внешних ей требований социального развития. Так, возникающие, например, в производственной практике пробле­мы адресуются науке не как внешние ей цели, а как цели, которые полагает сам себе человек в процессе освоения мира, осуществляе­мого в данном случае взаимодействием науки и производства.

История человека если и может рассматриваться как «фрагмент» исследования истории природы, то лишь как такой фрагмент, который определяет собой все исследование природы, предстающей в таком контексте как «истори­ческая природа». Именно это и определяет единство науки о природе и науки о человеке. Раскрывать объек­тивные связи природы человек может лишь полагая собственные цели, тем самым как бы «встраиваясь» в качестве опосредствующего звена в эти объективные взаимосвязи. В определенном смысле это и есть проблема субъективизации объективных явлений и процес­сов, не в плане, разумеется, отрицания их объективности, а в пла­не их органического включения в состав человеческой социально-исторической практики, в производство человеческого мира, истори­ческой природы.

Единство наук о человеке и природе обусловливается их включением в систему культуры. Культура существует как конкретная социоисторическая целостность человеческой деятельности. В силу этого ее общие черты (стиль, символика, архетипы, традиции, установки и т. п.) действуют во всем ее массиве и объединяются все ее подразделения, в том числе их внутренние членения, например основные формообразования знания. Поэтому единство обществен­ных и естественных наук обнаруживается уже в том очевидном об­стоятельстве, что и те и другие науки являются видами знания и тем самым они с самого начала подключены к его интегративным структурам.

Иными сло­вами, культура представляет собой значимое, Такова и наука как ее существенная часть. Существенность этой части определяет­ся тем обстоятельством, что в совокупной системе культуры в ее наиболее «чистой» форме, подвергая ее рефлексии и осознанию, выступающему как ее са­мосознание. Определение культуры как рациональной ак­тивности человека состоит в том, что культура необходимым образом полагает предел множеству возможностей че­ловеческой деятельности. Понятие рациональности в его логической схеме в таком случае раскрывается через понятие предела: рацио­нально то, что наделено пределом, что определено. Рационально, следовательно, то, что системно, что черпает свой смысл в замкну­той системе, находя и обнаруживая свои границы благодаря взаи­модействию с другими элементами системы.

В свете такого представления о рациональности культура выступает не только как непрерывное усилие человека по поддержанию пределов и норм деятельности, но и как усилие по преодоле­нию содержащихся в них ограничений, направленное на созидание новых форм деятельности и мышления. В этом преодолении проис­ходит обновление разума, или «логоса», «впервые» возникшего не­когда из «мифа». Эта фигура преодоления разумом мифа остается инвариантной формой движения культуры и знания, как гуманитар­ного, так и естественнонаучного. Таким образом, культура как ра­циональная активность человека есть не только необходимое ограни­чение его определенными заданными рамками, но и ее самоосвобож­дение в творчестве новых «фигур» деятельности и способов отношения к бытию.

Культура в качестве рациональной активности человека – по существу способность выхода за пределы своего исторически данного состояния. Наука, будучи частью культуры, выходит за свои пределы двояким образом: во-первых, синхронно, находя матрицы и схемы для своего роста вне себя, а во-вторых, диахронно, преодоле­вая свою собственную историческую ограниченность. Обратим внимание на взаимосвязь этих двух способов выхода за свои пределы на находящихся вне науки матрицах и схемах может идти синтез нового научного знания, оформление новых образований научного знания. Однако это никоим образом не означает что наука не созидает нового. Она действительно может использовать такие схемы, но именно для формирования новых концептуальных систем. Кроме того, наука сама создает схемы деятельности или, по крайней мере, она активно участвует в их созидании. Действительно, качественный рост на­учного знания означает, что формируются и новые возможности предметных действий, новые схемы деятельности.

Конституирование са­мостоятельности науки происходит при наложении на знание допол­нительных условий, способствующих его превращению в научное знание. Знание можно представить как накопление, функциониро­вание и хранение практических и культурных фигур (или схем) освоения мира, которые ассимилируются наукой, подлежа строгому отбору, очищению и преобразованию в соответствии со специальны­ми критериями, принципами и методологическими установками, ори­ентированными на проверяемость предложений, определенность по­нятий, обоснованность суждений и т. д.

Любое знание, в том числе и научное, в самом первом приближении, можно описать как процесс представления неизвестного че­рез известное, которое выступает как репрезентатор неизвестного. При этом, для представления неизвестного через извест­ное репрезентатор должен быть «известным», т. е. представлять со­бой хорошо освоенный в культуре фрагмент реальности. Освоен­ность как минимум предполагает наличие соответствующего языка. Поэтому при анализе знания нужно в первую очередь установить наличие языка репрезентатора в составе анализируемого им текста. Этот язык глубоко инкорпорирован в ткань текста. Вслед за фик­сированием его фрагментарных проявлений исследователи должны проникнуть в целостный язык репрезентативной структуры (или схемы) и реконструировать ее, поскольку в схеме сконцентрирован метод деятельности по порождению идеализированной предметности понятий.

Однако сфера предметной деятельности широка, и исследователю просто не обойтись без метода, указывающего, что с нею делать, зани­маясь сугубо частной проблемой интерпретации исследуемого им текста, попыткой понять генезис скрытого в нем знания. Выработ­ка этого метода связана с анализом проблемы «релевантности» или взаимосоответствия структур практики или культуры, с одной сторо­ны, и структур самого текста, фиксирующего знание, — с другой. Эта проблема, однако, хотя и явля­ется трудной, но в принципе разрешима. Отметим два момента. «Релевантные» структуры или схемы подсказываются, во-первых, анализом языка исследуемого текста, а во-вторых: изоморфизмом между конструируемой схемой и генерируемой на ее основе концептуальной системой знания.

Роль схем как матриц в генезисе культурных форм не ограничивается концептуальными системами, описывающими физический мир. Фигуры мышления, складывающиеся из такого типа, свободно проникают и в другие, отличные от естествознания, сферы культуры. Схемы выступают, таким образом, в качестве интегративного фактора, обусловливающего единство культуры и стиля мыш­ления исторической эпохи. Эти интегрирующие потенции схем свя­заны с их способностью к переносу из одной области предметной деятельности, культуры и мышления в другую. Иначе говоря, схемам присущ характер моделей.

Всякая модель может рассматриваться как продукт человеческой деятельности. С одной стороны, любой продукт человеческой деятельности создается для достижения некоторой осоз­нанно преследуемой цели, но всегда в задаваемых культурой фор­мах. Поэтому в принципе любой такой продукт может рассматри­ваться двояко: как с точки зрения того, насколько результативной и эффективной была деятельность по его созданию и насколько он в состоянии удовлетворить ту потребность, во имя которой он был создан, так и с точки зрения выраженности в нем определенного смысла, задаваемого ценностями и нормами культуры, в рамках которой действовал его создатель.

С другой стороны, и последующее использование созданного продукта, поскольку оно представляет собой человеческую деятельность, также всегда опосредуется и регулируется нормами и ценно­стями культуры. Впрочем, и любой природный объект, коль скоро он вовлекается в устой­чивые и воспроизводящиеся структуры деятельности, тем самым наделяется определенным, т. е. так или иначе ограниченным, смыслом и превращается в объект культуры.

Сказанное позволяет зафиксировать три обстоятельства:

Первое — это то, что куль­тура, опосредуя деятельность, обеспечивает связанность между со­бой отдельных актов деятельности, даже осуществляемых с разры­вом во времени и пространстве. Будучи приобщенным к данной культуре, человек может адекватно оперировать в своей деятельности тем или иным культурным объектом, созданным в этой же культуре, не имея никаких личных взаимоотношений с создателем объекта — формы и нормы этой деятельности программируются не им самим, а культурой. Именно в этом, прежде всего, и находит свое выражение регулятивная роль культуры по отношению к деятель­ности.

Второе обстоятельство заключается в том, что, программируя деятельность, культура в той или иной мере «снимает» и несет в себе ее осмысленность. Речь идет о том, что в деятельности конкретного человека ему совсем не обязательно осознавать все то, что не относится к непосредственно интересующим его целям этой деятельности. Но поскольку она нормируется и оформляется культурой, поскольку он культурно определенными способами оперирую с культурными же объектами, постольку результат его деятельности может быть зна­чим не только для него, он может иметь смысл, выходящий за пре­делы его разумения и могущий быть раскрытым лишь путем спе­циального рефлексивного анализа. Более того, этот смысл не есть нечто одноуровневое — он может раскрыться с большей или меньшей глубиной, так что любая конкретная интерпретация любой деятельности, опосредуемой культурой, в принципе не может быть конечной, исчерпывающей.

Третье обстоятельство, состоит в том, что многоуровневость и многоплановость смысла, воплощенного в культурном объекте, открывает возможность и для многообразных видов использования этого объекта в последующей человеческой деятельности. И создателю конкретного предмета вовсе нет надоб­ности иметь в своем представлении все эти культурно заданные виды применения, тем более что некоторые из них могут сложиться уже после того, как данный предмет создан.

Рефлексия, раскрывающая культурную об­условленность предпосылок, форм, норм деятельности и способов использования ее продуктов, не есть нечто совершенно отделенное от собственно деятельности. В той мере, в какой данный человек выявил и зафиксировал культурно заданные предпосылки и условия своей деятельности, в такой же мере он получает основания для того, чтобы осуществлять ее более рационально и осознанно, оценивать ее в более широком кон­тексте, более четко и объемно видеть спектр ее возможных адреса­тов и последствий.

Знание, полученное человеком, всегда предпо­лагает последующую человеческую же деятельность — будь то деятельность по его пониманию, усвоению, по его развитию, по его ис­пользованию. Это значит, далее, что знание — и в данном отноше­нии оно сходно с любым другим культурным объектом — должно рассматриваться не только в качестве объ­екта, чисто внешним образом данного человеческому субъекту, на­подобие элементарной частицы или галактической системы. Оно всегда является продуктом и одновременно предпосылкой целена­правленной и осмысленной человеческой деятельности, и это обстоя­тельство включено в наше представление о знании.

Знание, и в том числе знание научное, всегда есть не только знание — оно и знание — для. В связи с этим можно выделить три контекста культуры, где проявляется научное знание: мировоззренческий, образовательный и практический.

Во-первых, тот контекст, в пределах которого каждый вновь получаемый элемент знания может рассматриваться в плане его воздействия на мировоззрение, на обыденное сознание и т. п.

Второй контекст — это контекст об­разования. Каждый новый элемент знания претендует на то, чтобы с течением времени стать составной частью того объема знаний, который необходим каждому готовящемуся к самостоятельной работе в дан­ной области исследований.

Третий контекст — это контекст практи­ческого приложения знаний. Любой элемент нового научного знания может (разумеется, с той же самой оговоркой) найти применение в той или иной сфере практики, выступить в качестве одного из средств для решения практических проблем.

Названные три кон­текста задают три относительно независимые друг от друга систе­мы связей, в рамках которых функционирует научное знание. В общем плане можно утверждать, что каждый из выделенных контекстов задает специфические системы взаимоотношений отдельных единиц науч­ного знания как между собой, так и с другими элементами, входя­щими в эти контексты. Кроме того, каждый из этих контекстов предъявляет особые требования к знанию, т. е. выполняет, так ска­зать, «от лица культуры» регулятивную роль по отношению к про­цессу научного исследования. Поэтому функционирование знаний в этих контекстах не есть нечто внешнее по отношению к собствен­ной природе научного знания.

Науку следует также рассматривать как форму общественного сознания. Наряду с другими формами общественного сознания наука является частью единой культуры. Но именно в сравнении и взаимодействии с ними проявляется специфика науки. Политика, религия, искусство, право, мораль, философия – все они по-своему создают свою собственную реальность, свой собственный мир. Только взаимодополняя друг друга, все эти составные части культуры могут выполнять свою основную функцию – обеспечивать и облегчать жизнь человека, являясь связующим звеном между человеком и природой. Если же в этой взаимо­связи какой-то одной части придается большее значение по сравнению с другими, то это приводит к обеднению культуры в целом и искажению ее основного назначения.

Вместе с тем, хочется отметить определенный перекос в современной культуре в сторону сциентизма. Особенно это проявляется в мировоззренческом контексте. Даже идеология в своей дисциплинарной части зародилась (самопровозгласилась) как наука. Проникновение и ущемляющее влияние науки на иные формы сознание оказалось пагубным для культуры нового и новейшего времени. Против религии выступил под знаменем науки атеизм. В морали захватил передовые рубежи утилитаризм. В искусстве в дополнение к художественной критике появилось искусствоведение как объясняюще-подсказывающая интеллектуальная сила. В политике – технократизм и так называемое научное управление обществом. И даже в философии позитивизм фактически захватил все основные рубежи. Наукообразность проникла и во внутренний мир обыденного сознания: 90% от всей лексики людей в странах, охваченных научно-технической революцией, составляет техническая лексика.

Такая роль сциентизма обусловлена тем, что он, как миро­воззренческая установка, основывается на рациональном рас­чете, и там, где стоит определенная прагматическая цель, чело­век, исповедующий эту идеологию, будет стремиться к этой цели, не считаясь с какими-либо этическими препятствиями.

Именно это убеждение привело к современному экологиче­скому состоянию планеты, опасности термоядерной войны, но самое главное – к резкому снижению этических и эстетических показателей культуры, все возрастающему влиянию технокра­тической психологии, стимулировавшей в современном обще­стве настроения потребительства.

Отдельный человек чувствует себя в таком сциентистском мире потерянным и бессильным. Наука научила его сомне­ваться в духовных ценностях, окружила его материальным комфортом, приучила видеть во всем прежде всего рацио­нально достигаемую цель. Естественно, что такой человек неизбежно становится холодным, расчетливым прагматиком, рассматривающим других людей лишь как средство для дос­тижения своих целей. Он лишается той цели, ради которой человеку стоит жить, разрушается целостность его мировоз­зрения.

Не вызывает сомнений, что наука представляет собой ог­ромное достижение человеческой культуры. Она делает жизнь человека от поколения к поколению более легкой, удобной, независимой, манит перспективой изобилия материальных и духовных благ. Но обожествленная наука – это совсем дру­гое явление, порождающее совершенно противоположные ре­зультаты. Объективно, наука – это только одна из сфер куль­туры человека, имеющая свою специфику и свои задачи, и не следует пытаться это положение менять. Наука сама по себе не может считаться высшей ценностью человеческой цивилиза­ции, она – только средство в решении различных проблем человеческого существования. В нормальном гармоничном об­ществе должно одновременно находиться место и для науки, и для искусства, и для философии, и для религии, и для всех дру­гих частей человеческой культуры.