Священномученик архимандрит 11 страница

- Никакой преступной антисоветской деятельности я не вел и, следовательно, никакие материалы, свидетельствующие о такой деятельности, мне не известны.

8 сентября закончился отведенный законом срок следствия, и следователи испросили у прокурора разрешение на его продление, мотивируя тем, что "по делу необходимы дополнительные допросы арестованного с целью вскрытия его антисоветской работы и связей". Затем допросы с применением избиений и пыток возобновились.

- Какие связи вы имеете по Москве и по другим городам Советского Союза?

- Связей у меня никаких нет, но в Москве и в других местах у меня имеются знакомые.

- Назовите фамилии и адреса ваших знакомых.

- Поскольку эти знакомства носят личный характер, я назвать их фамилии и адреса не считаю возможным.

- Вы не желаете назвать фамилии и адреса ваших знакомых, потому что они являются вашими соучастниками по контрреволюционной деятельности. Так ведь?

- Нет, не так. Я не хочу, чтобы в моем следственном деле фигурировали знакомые, которые даже не принадлежат к священнослужителям.

- При вашем аресте вы уничтожили какую-нибудь записку?

- Да, во время моего ареста я разорвал одну записку, которую мне прислала одна из моих знакомых.

- Назовите фамилию этой знакомой.

- Фамилию этой знакомой я также назвать не могу.

- Следствие вас предупреждает, что за провокационное поведение на следствии, выражающееся в отказе назвать свои связи, вы понесете большее наказание. Поэтому еще раз предлагаем назвать этих лиц.

- Я не считаю провокационным поведением то, что не желаю назвать своих знакомых.

За время, дополнительно отведенное для ведения следствия, следователи ничего не добились, и следствие было продлено еще на месяц.

- Когда вы встали на путь борьбы с советской властью? - спросил следователь.

- Я никогда не вел борьбы с советской властью и считаю это несовместимым с моими религиозными убеждениями, - ответил священник.

- Вы говорите неправду. В марте 1933 года вас судили за контрреволюционную деятельность, значит, сама деятельность началась значительно раньше. Вот вас и спрашивают, с какого времени вы ведете борьбу с советским государством.

- Я не вел борьбы с советской властью, и судили меня в 1933 году неправильно.

- Следствию известно, что вы после выхода из лагеря вновь возобновили работу по созданию контрреволюционной организации под видом создания в Москве и Московской области так называемых домашних церквей.

- Я утверждаю, что и до первого своего ареста, а также и после выхода из лагеря я никакой контрреволюционной работы не проводил и никаких домашних церквей не создавал.

- Вы были знакомы с Давыдовой?

- Да, Давыдову Елизавету Никифоровну я знаю.

- При каких обстоятельствах вы познакомились с Давыдовой?

- С Давыдовой я познакомился в селе Ивановском Московской области Волоколамского района, где я был священником, и куда приезжала Давыдова.

- Зачем приезжала Давыдова в село Ивановское?

- Зачем приезжала Давыдова в село Ивановское, я не знаю. Могу сказать только, что она заходила несколько раз в церковь, где я с ней познакомился.

- Вы бывали на квартире Давыдовой в Москве?

- Да, у Давыдовой я бывал раза два-три.

К Давыдовой я заходил потому, что ее отец портной и он мне переделывал пальто.

- А Сольдину вы знали?

- Да, Евгению Алексеевну Сольдину я знаю.

- При каких обстоятельствах вы познакомились с Сольдиной?

- С Сольдиной я познакомился в 1938 или 1939 году в селе Ивановском, куда она приехала к знакомому священнику, но, узнав, что этот священник уже в церкви не служит, обратилась ко мне с просьбой отслужить панихиду по умершему отцу. На этой почве у меня и возникло знакомство с Сольдиной.

- Вы в Москве бывали у Сольдиной?

- Да, к Сольдиной на квартиру я заходил несколько раз.

- Зачем?

- Приезжая в Москву за продуктами, я иногда заходил к Сольдиной отдохнуть, попить чаю.

- Давыдова с Сольдиной знакомы?

- Да, знакомы.

- Они приезжали к вам в село Ивановское вместе?

- Не помню.

- А как часто ездили Давыдова и Сольдина в село Ивановское?

- Как Давыдова, так и Сольдина приезжали в село Ивановское два-три раза.

- Зачем?

-Давыдова и Сольдина приезжали молиться, других причин я не знаю.

- На каком расстоянии находится село Ивановское от Москвы?

- От Москвы до Волоколамска сто двадцать километров и от Волоколамска до села Ивановского километров пять.

- Так какой же смысл ехать молиться за сотни километров, когда и в Москве есть достаточное количество церквей?

- Я лично думаю, что в силу большой загрузки московских священников они не могли уделять каждому достаточно времени, а у меня они могли отслужить панихиду и другие религиозные обряды.

- Бывая на квартирах Давыдовой и Сольдиной, кого вы там встречали?

- Не помню, чтобы кого-нибудь встречал.

- Вы говорите неправду. Следствию известно, что, бывая на квартирах Давыдовой и Сольдиной, вы там встречались с другими лицами и проводили с ними контрреволюционные совещания. Теперь вспомнили?

- Я утверждаю, что никаких контрреволюционных совещаний я на квартирах Давыдовой и Сольдиной не проводил. Что же касается встреч с другими лицами на указанных квартирах, то я таких случаев не помню.

- Следствие рекомендует вам "вспомнить", с кем вы встречались на квартирах Давыдовой и Сольдиной.

- Я не помню, чтобы на квартирах Давыдовой и Сольдиной были посторонние лица.

- Вы намеренно скрываете лиц, с которыми встречались у Давыдовой и Сольдиной, потому что связаны с ними по контрреволюционной деятельности. Так ведь?

- Нет, не так. Никого я не скрываю. Я просто не помню, встречался ли с кем-либо на квартирах Давыдовой и Сольдиной, так как не придавал этому никакого значения.

- Когда вы официально остались без места?

- В декабре 1940 года мне выдали новый паспорт с запрещением проживать в пределах Московской области, таким образом, я должен был выехать из села Язвище, где я был священником.

- С декабря 1940 года по день вашего ареста чем вы занимались?

- Через своих знакомых, проживавших в Москве, а также через свою сестру я получал работу по графике, ретушировке портретов и тому подобному, этим и занимался.

- А церковной деятельностью вы в этот период занимались?

- Нет, не занимался.

- Значит, вы утверждаете, что с декабря 1940 года по день вашего ареста занимались художественной работой, которую получали через своих знакомых?

- Да, это именно так.

- Назовите ваших знакомых, которые давали вам художественную работу.

"На этот вопрос обвиняемый дал столь контрреволюционный ответ, что я его не записал", - написал в протоколе следователь и продолжил допрос.

- Вы отказываетесь назвать своих знакомых, которые вам якобы давали художественную работу, потому что таких знакомых не существует в природе.

- Нет, такие знакомые есть, но говорить о них я не могу.

- Вы были знакомы с Грошевой?

- Больше никаких своих знакомых я следствию называть не буду, потому что они знали, что я являюсь священником и что мне был запрещен въезд в Москву, а они, зная об этом, тем не менее меня принимали и давали мне возможность ночевать. Я прекрасно понимаю, что их за это могут привлечь к ответственности, и поэтому фамилии их назвать отказываюсь. Но одновременно с этим я утверждаю, что никакой контрреволюционной деятельностью я с ними связан не был.

В течение месяца шли допросы, и 9 ноября 1941 года был составлен очередной протокол.

- Вы намерены рассказывать о своей антисоветской деятельности?

- У меня никакой антисоветской деятельности не было, и поэтому мне нечего рассказывать.

- Вы намерены назвать своих соучастников по антисоветской деятельности?

- У меня не было антисоветской деятельности, и поэтому соучастников никаких нет.

- В 1933 году, когда вас арестовали в первый раз, вы на следствии назвали своих соучастников?

- Мне тогда такого вопроса не ставили.

- Хорошо. Тогда назовите их сейчас.

- Так как антисоветской деятельностью я не занимался, поэтому и никаких соучастников у меня не было.

- Вы как и в 1933 году, так и сейчас пытаетесь скрыть своих соучастников по контрреволюционной деятельности. Еще раз предлагаем назвать таковых.

- Больше ничего показать не могу.

- Следствию известно, что одним из видов вашей контрреволюционной работы была агитация против службы в Красной армии.

- Я это отрицаю. Никогда такой агитации не проводил.

- Вы должны были явиться в призывной пункт, когда фашистская Германия напала на Советский Союз?

- Так как мой год подлежал призыву, то в военкомат я должен был явиться.

- Почему же вы выехали с места призыва?

- С места призыва я выехал потому, что желал справить свои христианские обряды, а именно исповедаться и причаститься.

- Ну, а потом почему не явились на место призыва?

- Потому что не давали билетов из Москвы до Завидова.

- Сколько километров до Завидова?

- От Москвы до Завидова сто двадцать километров.

- Почему же вы не пошли пешком?

- Мне и в голову этого не пришло.

- А почему же вы не обратились в первый попавшийся военкомат, чтобы он вам помог выехать к месту призыва?

- Я боялся идти в военкомат, потому что не имел права проживать в Москве и Московской области.

- Вы читали воззвание Московского митрополита Сергия, в котором он призывал верующих идти служить в Красную армию?

- Да, такое воззвание я читал.

- Значит, по закону вы должны были явиться на призывной пункт, плюс к этому же вас призывала и церковь, и все-таки вы не явились.

- Да, не явился и в этом признаю себя виновным.

- Почему же все-таки вы не явились?

- На призывной пункт я не явился по причинам, изложенным выше.

- Ваши доводы неявки в военкомат для призыва слишком неубедительны. Вы не явились на призыв, потому что, являясь врагом, не хотели защищать Советский Союз, так ведь?

- Нет, это не так. Справив свои христианские обряды, я готов был явиться на призыв, но не смог, так как не мог достать билета для проезда к месту призыва.

Следствие по делу иеромонаха Феодора продолжалось около двух лет. К февралю 1943 года благодаря его стойкой позиции были освобождены все, кто привлекался по делу вместе с ним и у кого он останавливался, бывая в Москве, и начальство НКВД, ознакомившись с материалами дела, предложило начать новое следствие - на этот раз по обвинению в дезертирстве.

3 февраля 1943 года следователь вызвал иеромонаха Феодора на очередной допрос.

- Вам предъявляется дополнительное обвинение в том, что вы с целью уклонения от призыва в Красную армию по мобилизации проживали на нелегальном положении, то есть совершили преступление, предусмотренное статьей 193-й пункт 10 "а" УК РСФСР. Признаете ли себя виновным в этом?

- Виновным я себя в уклонении от призыва в Красную армию не признаю.

Могу признать себя виновным только в том, что я в период мобилизации без разрешения Завидовского райвоенкомата, в котором состоял на учете, выезжал к сестре, чтобы повидаться, зная о том, что мой год призывной и я могу быть призван в Красную армию. У сестры я рассчитывал пробыть дня два, а потом возвратиться обратно к месту, где состоял на воинском учете. Ввиду того, что билета для проезда я достать не смог, не смог и выехать на место жительства. В результате чего я прожил у сестры на станции Востряково дней семь или восемь, где и был арестован.

- Ваш ответ неубедительный, стараетесь скрыть от следствия действительность! Намерены ли вы давать правдивые показания по поводу уклонения от призыва в Красную армию, так как к сестре вы поехали не с целью повидаться, а с целью уклониться от призыва в Красную армию. Так ли это?

- Уклониться от призыва в Красную армию я цели не имел, а к сестре ездил, чтобы повидаться, где и задержался ввиду того, что не мог достать билет для проезда. А потому повторяю, что виновным себя в предъявленном обвинении в уклонении от призыва в Красную армию по мобилизации не признаю.

В начале июня 1943 года следствие было закончено и составлено заключение, в соответствии с которым отец Феодор обвинялся в том, что "вел антисоветскую агитацию и уклонился от службы в Красной армии... виновным себя не признал. Изобличается специальными материалами". Следователи предполагали приговорить иеромонаха Феодора к пяти годам исправительно-трудовых лагерей. Но когда документы поступили на заключение руководства НКВД и прокуратуры, мнения разделились, прокурор предложил ограничить наказание пятью годами ссылки. 26 июня Особое Совещание при НКВД постановило приговорить иеромонаха Феодора к пяти годам ссылки в Красноярский край. После приговора священника перевели из Саратовской тюрьмы No 1 в город Балашов Саратовской области в тюрьму No 3. Суровые условия длительного тюремного заключения и пытки сокрушили здоровье священника. Иеромонах Феодор (Богоявленский) скончался в тюрьме в городе Балашове 19 июля 1943 года и был погребен в безвестной могиле.

Причислен к лику святых Новомучеников и Исповедников Российских на Юбилейном Архиерейском Соборе Русской Православной Церкви в августе 2000 года для общецерковного почитания.

Священномученик протоиерей Феодор Колеров и иже с ним убиенные мученики Анания Бойков и Михаил Болдаков (память 16 ноября по старому стилю)

Феодор Ксенофонтович Колеров родился в 1882 году в селе Семеновском Тверской губернии в семье священника Ксенофонта Захарьевича и его жены Елизаветы Ивановны. В 1905 году Феодор окончил Тверскую Духовную семинарию и был рукоположен во священника села Ключевого Тверской губернии. В 1911 году он был переведен в село Столбово, а через год стал настоятелем в только что отстроенном Преображенском храме в города Кимрах Тверской губернии. Своим ревностным служением о. Феодор быстро привлек к себе сердца верующих. Несмотря на молодость, он для своих прихожан стал отцом; и в трудных случаях люди шли к нему за советами. Когда о. Феодор проходил по городу, то многие стремились поговорить с ним, останавливали его, и он, не жалея времени, старался разрешить возникшие вопросы. Всех своих прихожан он хорошо знал; знал, кто какой имеет душевный или телесный недуг. Бывало, жены запойных пьяниц, когда случалась беда, спешили позвать о. Феодора, чтобы он поговорил с мужьями и как-то отвлек их от пагубной привычки. Священник никогда не отказывал, и зачастую его беседа с пьяницей, а более того, совместная молитва, удерживали человека от запоя. Когда началась Первая мировая война, священник и его жена, Анна Михайловна, возглавили в городе общество помощи фронту - шили для армии одежду и отправляли на фронт посылки. На Пасху и на великие праздники о. Феодор непременно обходил дома всех своих прихожан, обходил и после того, как советская впасть стала это запрещать и преследовать. Художественно одаренный человек, ценитель хорошего духовного пения, он приглашал в Преображенскую церковь известных певцов. У него были дружеские отношения с певицей Неждановой и актером Головановым. Артисты исполняли духовные песнопения; эти концерты имели не только просветительское значение, но и благотворительное. В Москве был голод. Многие известные артисты были лишены всяких средств к существованию и голодали. После духовных концертов и пения на службах прихожане приносили им, что у кого было из продуктов. Так о. Феодор помог певцам пережить голодное время.

Советские власти сразу отметили незаурядного священника и его высокий авторитет среди горожан. В начале сентября 1919 года секретный отдел губернской ЧК разослал по всем уездным городам телеграммы об аресте в качестве заложников всех сколько-нибудь выдающихся жителей. Уездный комитет кимрских большевиков постановил "выделить одиннадцать товарищей... в качестве руководителей и каждому дать одного коммуниста и по два красноармейца. Начать с 12 часов ночи". Среди других заложников был арестован и о. Феодор. Его обвинили в том, что он "организовал духовный концерт без всяких разрешений на то советских органов". Отец Феодор вскоре был освобожден, но власти не прекращали преследований: отобрали всю мебель, затем наложили контрибуцию, по которой он был обязан выплатить крупную сумму денег, в противном случае угрожали арестом.

1922 год. Голод. Изъятие церковных ценностей, гонение на Православную Церковь, организация советской властью обновленческого движения. До Кимр начали доходить из газетных сообщений известия об обновленцах. Пришло несколько номеров журнала "Живая Церковь", в которых толковалось о возрождении древних церковных традиций. Наконец пришло известие, что в Москве собирается съезд духовенства. Отец Феодор, который всегда интересовался событиями церковной жизни, отправился в Москву, чтобы лично увидеть, чем будет заниматься съезд духовенства, какие обсуждать проблемы. Съезд был назначен на 6 августа, к этому времени в Москву съехалось около двухсот участников, большей частью священников, прибывших из самых разных епархий России. Понаблюдав за приготовлениями, о. Феодор захотел попасть и на сам съезд, чтобы видеть его работу, но выяснилось, что на съезд будут допущены только члены группы "Живой Церкви". Любопытство превозмогло благоразумие, и священник, чтобы попасть на съезд, записался живоцерковником. Здесь о. Феодор попал в атмосферу, какая была в революционный семнадцатый год, когда говорилось много речей, строилось множество планов и рождалось много ложных надежд. При создании съездом комиссий о. Феодора назначили в комиссию социального обеспечения духовенства и так заняли делами, что ему не каждое удавалось теперь посещать заседание съезда.

По окончании работы съезда были назначены уполномоченные по епархиям, в Тверскую назначили священника Раевского. В конце съезда, 16 августа, власти разрешили живоцерковникам отслужить молебен в Успенском соборе, посетить кремлевские святыни, дворцы и оружейную палату. Сразу же после посещения Кремля о. Феодор уехал в Кимры и здесь вскоре получил от священника Раевского извещение, что он, Колеров, назначается уполномоченным Кимрского и Кашинского уездов. Отец Феодор понял это так, что ему поручается ознакомить духовенство с работой московского съезда, а пожелает ли кто из них вступить в группу живоцерковников - это их личное дело.

Собрание в Кимрах состоялось 31 августа: присутствовали пять священников кимрских церквей, три диакона и один псаломщик. Духовенство подворья Троицке-Ильинского женского монастыря на собрание не явилось. Отец Феодор рассказал о работе съезда белого духовенства. Один из священников спросил: "А канонично ли Высшее Церковное Управление?" В ответ о. Феодор сослался на учреждение Петром I Святейшего Синода на месте Патриаршего управления и сказал что ВЦУ учреждено многими авторитетными архипастырями. Кто-то из присутствовавших выразил сомнение о доброкачественности связей ВЦУ с советской властью. Отец Феодор возразил, что после посещения президиума съезда Калининым достигнуто соглашение и власти не будут вмешиваться в дела Церкви, строго соблюдая принцип отделения Церкви от государства. Священник Иоанн Комаров сказал, что вопрос о вступлении в группу "Живая Церковь" настолько серьезен, что его необходимо обдумать. "В Москве две недели обсуждали, и здесь мы не можем так сразу решить". Настоятель Покровского собора протоиерей Макарий Комаров попросил у о. Феодора текст устава "Живой Церкви", чтобы ознакомить с ним прихожан, но о. Феодор отказал, сославшись на то, что обсуждение устава среди мирян может повести к большому смущению. 5 сентября подобное же заседание духовенства состоялось и в Кашине. Выслушав о. Феодора, священники постановили: "Реформы... признать необходимыми и в самом скорейшем времени, для чего желателен созыв Всероссийского Церковного Собора".

В конце сентября в Москве среди обновленцев произошел раскол. Страсти и борьба между ними выплеснулись наружу, для всех искренне заблуждающихся стало очевидным, что никакого церковного движения и церковной работы нет. Не о Церкви и не о православии думают вожди обновленческого движения. Увидев все это, о. Феодор ужаснулся и прервал всякие отношения с обновленцами, не отвечал ни на их запросы из Москвы, ни на запросы тверского уполномоченного Раевского. Вскоре он получил письмо из Твери от протоиерея Алексея Бенеманского с вопросами об отношении о. Феодора к обновленчеству. Тот ответил, что отказался от каких бы то ни было реформ до Поместного Российского Собора и желает приехать как можно скорее в Тверь к епископу, чтобы излить перед ним все свои накопившиеся переживания, связанные с обновленчеством. Отец Феодор стал писать исповедь, которую он намеревался передать Тверскому епископу.

В конце октября к о. Феодору приехал из Твери священник Алексей Бенеманский. Почти до утра они беседовали об обновленчестве. Отец Алексей написал после этой беседы епископу Тверскому Петру (Звереву): "Позволю себе свидетельствовать, что намерение о. Феодора порвать с "Живой Церковью" искренно, да фактически это уже и состоялось. Теперь он выражает готовность возвратить "Живой Церкви" свой членский билет и Раевскому - мандат. Вам он раскаяние принес и принесет еще". В своем прошении к епископу Петру о. Феодор писал: "Прошу Вас, Владыко, принять меня в число пастырей Церкви, простить мой грех, совершенный по действу диаволю - разрешить священнослужение, положив... по силам покаяние молитвенное..." Епископ Петр не сразу разрешил о. Феодору служить, поначалу прислав распоряжение о запрещении его в священнослужении. Тот подчинился и сам отвез распоряжение архиерея благочинному, после чего в Преображенском храме стал служить другой священник.

Над душой о. Феодора разразилось бедствие, невыносимо тяжело было переживать свое отстранение от престола Господня. Все мысли, чувства и переживания были связаны с Церковью, без нее он не мыслил и жизни, а тут все оборвалось. В середине ноября о. Феодор снова написал епископу, прося его снять запрещение: "Если Вы еще не преложили гнев на милость, то еще раз прошу Вас, Владыко... дать мне возможность помолиться пред Престолом Всевышнего о своем грехе... Тяжело передать состояние, переживаемое мной. Если Вы, отец наш и архипастырь, то по молитве Господней "и остави нам долги наши" продолжите "якоже и мы оставляем должником нашим" и по отношению ко мне". Запрещение вскоре было снято, и о. Феодор снова стал служить в Преображенском храме.

Между тем гонения на священника, особенно после того, как он снова стал служить, усилились. По распоряжению властей у него были отобраны в церковном доме две самые удобные комнаты и власти предупредили, что вскоре отберут и весь дом, так что пусть священник себе строит другой, чтобы было куда перейти. С большим трудом о. Феодор собрал средства и построил дом, это было уже в 1927 году. В том же году Кимрский городской совет возбудил ходатайство перед ВЦИК о закрытии Преображенского храма. В июле 1928 года ВЦИК постановил закрыть храм. Верующие созвали собрание, решившее отстаивать храм, и послали делегацию во ВЦИК. Хлопоты продолжались около года. В мае 1929 года власти прислали постановление о закрытии храма. Кимрский городской совет назначил комиссию по изъятию церковного имущества. Отец Феодор сообщил прихожанам о решении властей и объявил, что 19 мая состоится последняя служба. Председатель церковного совета Дмитриев разослал в соседние деревни гонцов объявить об этом всем прихожанам. 19 мая на последней службе храм был полон молящимися. После службы о. Феодор зачитал распоряжение властей о закрытии храма. Он призвал верующих подчиниться этому распоряжению. Решение властей закрыть храм потрясло прихожан, и они не пожелали подчиниться. На следующий день, когда пришла комиссия городского совета описывать церковное имущество, ее встретила толпа и не допустила в церковь. Прихожане установили дежурство около храма. Иногда собиралась толпа до трехсот человек. В толпе вскоре стали появляться молодые люди, выкрикивавшие провокационные лозунги. Отец Феодор не раз выходил к народу и просил отдать храм, иначе пострадают невиновные. Только через три дня люди начали расходиться. Отец Феодор, староста храма Анания Бойков и Михаил Болдаков1 были арестованы. Началось следствие. Обвиняемых увезли в Тверскую тюрьму. Их родственники пытались добиться свидания, но все было безуспешно. К концу следствия они поехали в Москву искать адвокатов. Московские адвокаты сразу предупредили, что началось гонение на Церковь и вряд ли они в этом процессе могут быть чем-либо полезными, но в конце концов согласились.

Всего по этому делу было привлечено двадцать человек обвиняемых. Суд назначили на 20 октября. Глубокой ночью обвиняемых перевезли на открытой барже по Волге в Кимры, где должно было слушаться дело. Моросил дождь, дул холодный осенний ветер, глинистая дорога размокла. Окруженные конвоем, узники медленно поднимались по крутому, скользкому берегу. По сторонам дороги, прячась от конвоя, пробирались родственники и близкие арестованных, чтобы хотя издали увидеть дорогие лица. Боясь стражи, никто не смел окликнуть арестованных.

С утра начался суд. Поскольку делу придавалось большое политическое значение, на процесс были приглашены корреспонденты центральных и московских газет. "Мы судим не группу верующих, которые якобы были против передачи здания церкви для культурных надобностей и поэтому оказали сопротивление... - писалось впоследствии в этих газетах. - Мы судим нашего... врага...". Процесс был объявлен открытым, но власти заготовили пригласительные билеты, по которым пропускали в зал суда; распространение билетов контролировалось настолько, что никто из родственников подсудимых не был допущен на судебные заседания.

Обвиняемые, несмотря на угрозы обвинителей и враждебное отношение специально подобранной публики, держались мужественно; виновными себя они не признали. 27 октября был зачитан приговор: священник Феодор Колеров, староста Анания Бойков, члены церковного совета Дмитриев и Закурин2 и Михаил Болдаков были приговорены к расстрелу. Адвокаты приговоренных подали кассации. На время кассации о. Феодора перевели в Москву в Таганскую тюрьму. Ему разрешили ежедневные свидания с родственниками. Жена о. Феодора, Анна Михайловна, предпринимала все, чтобы отхлопотать священника. Ей удалось добиться приема у одного из начальников ГПУ на Большой Лубянке3. Анна Михайловна просила о помощи влиятельных знакомых о. Феодора, но тоже безрезультатно4.

20 ноября о. Феодору было объявлено, что смертный приговор утвержден. На полях канонника, бывшего с ним в камере, он написал: "20/XI, 21/XI, 22/XI - плач три дня". Вся жизнь теперь прошла перед ним. Прошла освещенная светом Христовым, измеренная совершенством заповедей Его. Блаженны алчущие, плачущие о своем недостоинстве и грехах, о своем вящем несовершенстве, ибо они утешатся. "Ныне же будешь со Мною в раю", - ответил Господь раскаявшемуся разбойнику. Но не за грех и не за отступление от Христа приговорен он к смерти. И как утешительно было читать после дней плача слово обетования Господня. "Рече Господь: иже хощет по Мне ити, да отвержется себе и возмет крест свой, и по Мне грядет. Иже бо аще хощет душу свою спасти, погубит ю; а иже погубит душу свою Мене ради и евангелия, той спасет ю..." И от плача духовного, от всеочищающего покаяния, от животворящих слов Господа рождалось в сердце великое благодарение. В три часа ночи с 23 на 24 ноября он записал: "Читаю акафист Иисусу Сладчайшему".

Он не мог вести подробный дневник, тюремщики все равно бы все уничтожили, но, читая молитвы и песнопения, составленные святыми, он находил в них то, что чувствовал в тот момент сам, и эти строки подчеркивал; так получился дневник его чувств и переживаний, написанный святыми. "Душе моя, душе моя, восстани. Что спиши. Конец приближается, не имаше смутитися, но воспряни..." "Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему с миром..." Но ближе всего и отзывней душе в эти дни был чин пения двенадцати псалмов "о них же вспоминается в книгах отеческих, и в житиях и мучениях святых многих". "Скажи ми, Господи, кончину мою, - читал он и особо подчеркивал, что относил к себе, - и число дней моих кое есть? Да разумею, что лишаюся аз?... Обаче всяческая суета, всяк человек живый... И ныне кто терпение мое, не Господь ли?.. От всех беззаконий моих избави мя: поношение безумному дал мя еси... Врази мои реша мне злая: когда умрет и погибнет имя его? И вхождаше видети, всуе глаголаше сердце его. Собра беззаконие себе, исхождаше вон, и глаголаше вкупе. На мя шептаху вси врази мои, на мя помышляху злая мне. Слово законопреступное возложиша на мя: еда спяй не приложит воскреснути... Отче небесный, согреших, очисти и спаси мя... Помышляю день страшный, и плачу деяний моих лукавых; како отвещаю безсмертному царю? Или коим дерзновением воззрю на судию?.. Да покрыет мя рука Твоя, и да приидет на мя милость Твоя, яко смятеся душа моя, и болезненна есть во исхождении своем, от окаянного моего и скверного телесе сего, да не когда лукавый сопостата совет срящет, - читал и молился он за четыре дня перед казнью, - и препнет ю во тьме, за неведомыя, и ведомыя в житии сем бывшыя ми грехи: милостив буди ми, Владыко, и да не узрит душа моя мрачного взора лукавых демонов: но да приимут ю ангели Твои светлии и пресветлии. Дождь славу имени Твоему святому... Твое судище... Но предстани ми, и буди ми спас и заступник, телесная бо сия мучения, веселия суть рабом Твоим. Помилуй, Господи, осквернившуюся стростьми жития сего душу мою, и чисту ю покаянием и исповеданием пришли... Яко по мале жизнь моя иждивается, и от дел несть мне спасения. Сего ради молюся... Век мой скончавается, и страшный Твой престол готовится, житие мое мимоходит..."