Инстинкты и рассудок

Между простейшими безусловными рефлексами, инстинктами (опять же – в нашей их трактовке), и полностью рассудочным поведением отсутствуют резкие границы: уровень сложности поведения, широта вовлечённости в него нервных структур и сложность обработки информации не меняются скачком. Они плавно перетекают друг в друга, завихряясь и вовлекая в циркуляцию элементы других типов поведения, тем самым одновременно сосуществуя в тех или иных пропорциях. В этом – суть нашей трактовки. Она не подразумевает чёткой отграниченности инстинктов от других форм реагирования; поэтому выделение из всей гаммы поведенческих актов именно инстинктов – вопрос до какой‑то степени произвольный. Но именно до какой‑то степени. При всей плавности переходов, сущность инстинктивного поведения уверенно отлична как от рефлекторного, так и от рассудочного, что мы постараемся показать ниже.

Представим себе некую шкалу, на которой отмечены типы поведения различной сложности – от простейших рефлекторных реакций (скажем, слева) до архисложнейшего рассудочного поведения (справа), и совершим мысленное путешествие по ней.

Начнём путешествие с простейших реакций – рефлексов. Вот, к примеру, широко известный коленный рефлекс. Его роль состоит в регулировании напряжения четырёхглавой мышцы бедра, что требуется, в частности, при поддержании равновесия. Цепь коленного рефлекса состоит лишь из ДВУХ нейронов. Первый (сенсорный) воспринимает сигнал о растяжении мышцы с рецепторов, и передаёт его через синапс во второй (мотонейрон), который воздействует на мышечные волокна: при внешнем растяжении мышца напрягается, компенсируя растяжение. Здесь информация вырождена до одного параметра, и по сути не подвергается обработке – имеет место лишь сугубо физическая подстройка сигнала, прямо вызывающего сокращение конкретной мышцы. Коленный рефлекс – один из самых простых; есть и более сложные – как по вовлечённости нервных структур, так и по замысловатости реагирования; однако, эти более сложные рефлексы не отличаются от коленного по сути – элементарный стимул порождает непосредственное сокращение определённых мышц (или аналогичное прямое действие) в манере простейшего устройства автоматического регулирования.

Безусловно‑рефлекторная реакция не нуждается в разучивании особью: она жёстко задана конфигурацией нейронных связей, которые складываются при развитии эмбриона, протекающего под управлением его генов. Разумеется, когда‑то эта реакция «разучивалась», но это было очень специфическое разучивание – не запоминанием уроков, а отбором особей, изначально знающих правильный ответ. Такой отбор, длившийся сотни тысяч и миллионы лет, приводил к закреплению этих правильных ответов в генетической памяти вида, не требуя памяти в привычном нам смысле слова. Результат, тем не менее, вполне можно уподобить специфическому «научению». В данный же момент, конкретная особь просто использует готовый результат этого филогенетического научения. И обратим внимание на инерционность генетической памяти – она очень медленно запоминает, и очень медленно забывает – настолько, что многое из запомненного воспринимается как «вечное, неизбывное, и изначально присущее». Впрочем, нельзя и преувеличивать эту медлительность – генетические ответы на свежепоявившиеся проблемы могут выработаться за буквально несколько поколений, но затем, при исчезновении этих проблем, столь же быстро исчезнуть. Классический пример – выработка у насекомых устойчивости к ядам‑инсектицидам. Но какая‑нибудь древняя адаптация, формирование и закрепление которой длилось многие миллионы лет, обычно «врастает» в организм очень глубоко, и как правило, очень уж быстро не исчезает. Например, когда зрячее животное переходит к постоянной жизни в глухой пещере, где зрение не нужно, то глаза, пусть и в виде неработоспособных рудиментов, сохраняются у него очень долго.

И хотя нашу шкалу сложности поведения вполне можно соотнести со сложностью строения и организации организма (чем проще организм, тем как правило, проще и механистичнее его поведение), тем не менее – нельзя полагать поведение простейших живых существ исключительно безусловно‑рефлекторным. Определённые зачатки способности к обучению обнаруживают уже гидры – едва ли не самые просто устроенные живые существа. Правда, в этом случае речь идёт об очень несложных условных рефлексах, отнюдь не складывающихся в сложную поведенческую активность. При всей их «условности», это всё‑таки рефлексы – вполне механистические реакции на элементарный стимул.

Продвигаясь дальше по шкале сложности рефлексов, мы вскоре обнаружим, что стимул начинает вызывать уже не элементарное мышечное сокращение, а целый комплекс движений, вначале простой, но затем доходящий до весьма изощрённого. При этом, этот сложный комплекс движений продолжает походить на рефлекс в некоторых очень важных отношениях:

При всей возможной замысловатости, этот комплекс движений шаблонен – т. е. из раза в раз повторяется в практически неизменном виде. Такие шаблонные комплексы движений учёными так и называются – поведенческие паттерны (от «pattern» – шаблон). Как и безусловные рефлексы, эти комплексы поведения не нуждаются в разучивании, а следовательно, являются врождёнными.

Запускается этот сложный комплекс движений каким‑то простым событием, главным образом – внешнего мира, хотя с учётом состояния внутреннего (например, у не готовой к размножению особи, половое поведение может не запуститься даже при наличии внешних стимулов). Это именно односложное событие, хотя и не обязательно столь же элементарное, как в коленном рефлексе. Например, появление в поле зрения предмета с определёнными и заранее известными контурами и цветом, услышанная фиксированная последовательность звуков, или запах, и тому подобное. Как правило, распознавание этого сигнального образа также не нуждается в обучении, и осуществляется в манере сопоставления с шаблоном, что, опять же, говорит о его преимущественной врождённости. Случаи, не вполне подпадающие под это «правило», мы рассмотрим ниже, лишь заметим, что такие исключения встречаются тем чаще, чем дальше мы уходим «вправо» по нашей мысленной шкале.

В большинстве случаев более или менее очевидна какая‑то целесообразность этого сложного комплекса движений для жизни и продолжения рода – адаптивность. Нередко, впрочем, атавистичная и парадоксальная.

Здесь мы имеем дело с инстинктами – поведенческими актами, имеющими определённое сходство с рефлексами, но отличающимися от них большей сложностью последовательности движений, а также наличием признаков определённой обработки информации от органов чувств. Обработка входящей информации в данном случае заключается лишь в распознавании образов – зрительных, слуховых и иных. Если рефлекс (например, зрачковый) вызывает реакцию зрачка на любой яркий свет, то инстинкт (например, половой) запускает, хотя и шаблонный, но разветвлённый комплекс поведенческой активности при созерцании другой особи, обладающей определёнными очертаниями, размерами, структурой кожи, цветом отдельных частей, и даже поведением. А тут двумя (и даже двумя сотнями) нейронов не обойдёшься.

Разумеется, у мало‑мальски интеллектуальных видов (а это, кстати, далеко не только приматы, и даже не только позвоночные!), классические инстинкты – отнюдь не верх сложности поведения. Поэтому наша шкала продолжается далее, и мы обнаруживаем там поведение не столько сложное, сколько неоднозначное. Во‑первых, возрастает количественное и качественное разнообразие входных стимулов, что само по себе уже повышает альтернативность и неоднозначность реакции на них. Во‑вторых, в чисто врождённые, жёсткие схемы реагирования вплетаются, вначале робко, элементы подстройки под актуальную текущую обстановку (обучение). Сначала эта подстройка весьма примитивна – в определённый период особь просто жёстко запоминает конкретный вид объекта, на который далее будет осуществляться вполне классическое инстинктивное реагирование (это явление называется «импринтингом»; мы к нему вернёмся ниже). Запоминание становится не вполне жёстким, и может стать «перезапоминаемым».

Наивысший на данный момент уровень сложности поведения – поведение, основанное на способности к выявлению глубинных закономерностей, и построению моделей каких‑то явлений окружающей обстановки. Эта способность позволяет, в частности, с приемлемой адекватностью предсказывать сколько‑то далёкое будущее, и является, пожалуй, главной отличительной особенностью высокорассудочного поведения.

В промежутке между высокорассудочным поведением и сложными инстинктами находятся всевозможные обычаи, традиции, и «культурные нормы», которые есть плод длительного и сложного обучения (подстройки под среду), но не являются рассудочным поведением в его высшем смысле. Ведь следование культурным нормам происходит по большей части вполне шаблонно, «на автопилоте», что не позволяет отнести такое поведение ко всецело рассудочному в высшем смысле этого слова. Не будем отнимать хлеб у философов и психологов, углубляясь далее в тему рассудка – лишь вкратце повторим: переходя от рефлекторного реагирования к инстинктивному, и далее – к рассудочному, мы наблюдаем, прежде всего, рост объёма и степени актуальности принимаемой во внимание информации о внешней среде, и усложнение алгоритмов её обработки. Причём этот количественный рост сопровождается не только и не столько ростом числа элементов, составляющих это поведение, сколько качественным изменением характера реагирования – оно становится менее шаблонным и более гибким, что открывает возможности решения ранее неизвестных задач и эффективной реализации долгосрочных стратегий поведения.

Однако за всё надо платить – и не только отнюдь не малыми издержками обладания большим мозгом [28], но и более низкой оперативностью. Рассудочное (и переходное к нему) поведение базируется на новоприобретённых знаниях, которые надо сначала приобрести, а уж потом использовать. Первые же столкновения с, даже типовой ситуацией, при только рассудочном реагировании, вызовут неэффективное, а то и фатально ошибочное поведение. Например, при встрече со змеёй. Не говоря уж о том, что сама по себе рассудочная деятельность – вещь довольно медленная, особенно в сравнении с рефлексами. Если б человеку приходилось раздумывать над степенью напряжения четырёхглавой мышцы бедра, то он совершенно точно не мог бы ходить – тут требуется на два порядка более быстрое реагирование. То же самое можно сказать и про инстинкты – по крайней мере – значительную их часть, хотя это и менее очевидно. Поэтому сугубо шаблонное реагирование продолжает быть и нужным, и востребованным, и работать даже у самого высокоразумного человека, хотя во многих конкретных ситуациях оно будет менее целесообразно, чем рассудочное.

Фактически, инстинкты срабатывают в большинстве жизненных ситуаций, и даже в таких, где они, по сути, совершенно неуместны – ведь инстинктивные механизмы, тем более – рефлексы, построены как достаточно формально срабатывающее на шаблон «автоматические устройства»; а «подходящий» инициирующий шаблон при сильном настрое всегда можно «угадать» в окружающей обстановке. Разумеется, неуместными инстинкты являются далеко не всегда – взять хотя бы материнский инстинкт; но полное доверие им во всех жизненных ситуациях, очевидно, не подобает разумному человеку. Благо эволюционно‑молодые мозговые структуры, реализующие рассудочное поведение, имеют возможность модифицировать или даже подавить инстинктивные импульсы. Эта задача облегчается тем, что инстинктов у человека много, среди которых есть оппозиционные друг другу, и задача может свестись к вполне рассудочному подбору нужного – наподобие подбора нужной цитаты из классиков: при известной сноровке можно подобрать как «за здравие», так и «за упокой» одного и того же вопроса у одного и того же автора.

Но иметь принципиальную возможность блокировать инстинкты – это ещё не всё. Кроме возможности, требуется ещё и желание это сделать, или хотя бы осознание необходимости этого. А вот с этим бывают большие проблемы! Мало того, что не все и не всегда имеют достаточную силу воли, чтобы не поддаться эмоции, так очень часто и не видят в этом необходимости! Особенно – если в душе идеалисты, и боготворят природу‑мать: раз «организьма», дескать, просит, значит надо. Даже если «она» просит водки…

Как отмечают специалисты по морфологии мозга [28], при всей своей разумности, человек весьма склонен к инстинктивности реагирования, что в своей основе обусловлено принципом экономии энергии. Дело в том, что энергопотребление неокортекса при решении сложных ассоциативных задач огромно, и в ряде случаев сопоставимо с затратами на двигательную активность. Эволюционно‑древние структуры, реализующие врождённое поведение, работают быстрее и экономичнее, и потому используются в большинстве житейских ситуаций не менее (а то и более) активно, чем новая кора. Фактически, новая кора и неспособна к постоянной работе «на полной мощности». Её задача – брать на себя «пиковые нагрузки», т. е. эпизодически решать очень сложные задачи, перемежающиеся достаточно длительным отдыхом, когда деятельностью организма заведуют более древние, простые, и потому – менее прожорливые структуры. И это вполне подтверждается на практике, что, мы надеемся, станет очевидным читателю после прочтения книги. Однако степень активности инстинктов, и степень их приоритетности в практических поступках у каждого конкретного человека своя, и эту степень мы называем примативностью. Мы подробно рассмотрим это понятие в третьей части.

Вторая часть