Крупная дичь (буйволы и антилопы). Странные существа под упавшими стволами. Малые представители кошачьего рода

Сумеете ли вы провести трехтонный танк через любой лес так, чтобы ни одна веточка не хрустнула? Думаю, что это вам не удастся ни при каких обстоятельствах. Но всем нам хорошо знакомо животное, для которого это пара пустяков. Такое животное – слон, и весит он частенько куда больше трех тонн.

Как так получается, никто до сих пор толком не знает, но у слона должны быть особые приемы, потому что когда он нападает или убегает, не таясь, то поднимает такой несус­ветный тарарам, что его надо слышать собственными ушами, чтобы поверить. В охотничьих угодьях деревни Бакабе я наткнулся на след нескольких слонов. Они свалили и повырывали с корнями почти все деревья на небольшой плантации и ушли, должно быть, в тот момент, когда мы выходили на вырубку, – вода все еще стекала струйками в громадные круглые следы их ног. И мы не слышали ни звука, хотя бегом бросились в лес следом за ними.

На фотографиях слоны чаще всего стоят среди высокой травы, возле рек или в более или менее открытой саванне. Эти фотографии сделаны в Восточной Африке и вводят в грубейшее заблуждение. В Западной Африке слонов редко увидишь в такой местности; собственно говоря, их вообще редко приходится видеть, хотя их там очень много, особенно в районе Мамфе. Гиганты обитают в глубине лесов нагорий и в густых вечнозеленых лесах. Взглянув на тот или другой лес, вы ни за что не подумаете, что там могут скрываться слоны; листва по большей части находится вне пределов досягаемости даже для слонов, а земля сплошь опутана лианами толщиной от бечевки до обхвата человеческого туловища.

В лесу скрываются многие другие животные, и большие и малые. До сих пор я упоминал только тех из них, на которых мы натыкались почти случайно, но были и другие, которых нам приходилось выслеживать. Одно из них – буйвол.

Я поддался уговорам сурового старого охотника и отпра­вился на поиски этих коварных и опасных животных. Но без энтузиазма – по целому ряду причин, в том числе потому, что меня абсолютно не интересует так называемая крупная дичь. Мне пришлось глубоко раскаяться в своем слабоволии, но причины тому были иные.

Мы вышли из деревни на рассвете, и охотник (насколько мне удалось разобрать, его звали Эантдуду) нес неимовер­ных размеров старинное ружье, абсолютно бесполезное при нападении буйвола, а я – винтовку, оружие, которого я опасаюсь и недолюбливаю главным образом потому, что не очень‑то уверенно с ним обращаюсь. Мы направились к северу сквозь невысокую густую поросль с неизменной скоростью – четыре мили в час. В полдень мы все еще шли, теперь уже на запад, и я начал подозревать, что со мной сыграли одну из самых обычных африканских шуточек. Африканцы прекрасно знают пристрастие англичанина к спорту и пешим походам и, объявив, что выведут спортсмена на дичь, просто таскают его по лесу день‑деньской – посмотрим, дескать, на что ты способен, – отнюдь не собира­ясь даже близко подходить к местам, где водится дичь.

Тем не менее часа в два мы оказались в непосредствен­ной близости от крупной дичи. Старик Эантдуду пришел в величайшее возбуждение – он то вытягивался в струнку, то нырял под кусты, вынюхивал что‑то в воздухе, на земле и в зарослях, разыскал кучи навоза и целую сеть следов, ползал, извиваясь, на животе и бегал без устали кругами, а я – за ним.

Внезапно впереди раздался оглушительный треск, и было слышно, как множество тяжелых туш с шумом ломятся через чащу, убегая от нас. Потом все ненадолго затихло, как вдруг что‑то с треском пронеслось мимо. Мы упали на колени, пытаясь заглянуть под кроны низеньких деревьев, но ничего не увидели. Тут за нашими спинами прогремел выстрел, и Эантдуду подскочил – я решил, что пуля угодила в него. Мы бросились вперед.

Выбежав на маленькую полянку, мы увидели четверку совершенно голых охотников, стоявших вокруг крохотной мертвой антилопы‑дукера. Этого мой друг уже не выдержал. Его проклятия потрясли лесные дебри и, очевидно, голых охотников, так как они более или менее потеряли дар речи, что отнюдь не свойственно африканским охотникам. (Посте­пенно я сообразил, что они браконьерствуют в охотничьих угодьях родной деревни Эантдуду.)

Все это только ухудшило положение, так как мой ветеран не желал сдаваться. Он заявил, что надо поискать дичь в другом месте, – как оказалось, примерно на таком же рассто­янии от деревни, только уже не на северо‑запад, а на юго‑восток. К несчастью, я понял это слишком поздно. Когда мы вернулись в деревню, – естественно, без единого буйво­ла – мне уже ни до чего не было дела. Примерно неделю я приходил в себя после нашей прогулочки, и как раз тогда мы добыли «буйвола» (по крайней мере мне кажется, что это можно назвать буйволом).

Несколько дней спустя, уже под вечер, мы спокойно работали, как вдруг где‑то за домом поднялся чудовищный шум. Рев и треск двигались к дому с неимоверной скоростью, и, прежде чем мы успели выйти и спросить, в чем дело, весь персонал ворвался в дом. Мы жили в большой мазанке из камыша с глиной, слегка приподнятой на земляной насыпи; позади нее рядком стояли небольшие домики, где помеща­лась кухня и жили наши помощники. И вот в комнату с диким воем ввалился повар Айюк, с головы до ног облепленный комками вареного риса и кусками цыпленка в соусе из красного перца.

– Помоги, помоги, хозяин! – вопил он. – Лесная корова (буйвол) ходи задом сквозь стенку кухни, гуляй по огонь, обед пропади совсем!

– Сам вижу! – заорал я в ответ. – Давай бери ружье, живо!..

Были принесены ружья и фонари, и мы осторожно стали обходить вокруг дома. Шум удалялся от кухни вниз по пологому склону, расчищенному от леса и засаженному небольшими кустиками перца. Луч фонаря, почти потеряв­шийся на расстоянии, выхватил из темноты двух крупных животных с опущенными к земле головами, бодающих друг друга.

– Ага! Большой мясо дерется, это мясо много сильный!

Я передал винтовку Джорджу.

– Бога ради, бей наповал, – сказал я, – пока они не бросились крушить наши владения.

Дрожащей рукой я направил фонарь, а Джордж тщатель­но прицелился и выстрелил. Раздался душераздирающий рев, и оба животных пропали из виду. В наступившей тишине мы услышали топот убегавшего в соседний лес буйвола.

– А, хозяин стреляй много хорошо!

«Хозяин стреляй хорошо» – что правда, то правда; со всех сторон неслось «Хозяин» с присовокуплением похвал! Все это вполне заслуженно, ибо Джорджу никогда не изменяла твердость руки.

Мы собрались с духом, взяли фонари и целый арсенал оружия (раненая «лесная корова» – самое опасное живот­ное) и осторожно двинулись вниз по склону. Туши нигде не было видно, и мы стали поминутно оглядываться, ожидая внезапного нападения. Затем вышли к обочине глубокой канавы и направили туда свет своих фонарей.

И что же предстало нашим глазам? Там лежала упитан­ная маленькая домашняя коровенка, воздев к небу все четыре коротенькие ножки, прямые и негнущиеся, как у чучела, выброшенного из стеклянной витрины.

Преднамеренное убийство любимой коровы местного жи­теля могло вызвать бесконечные осложнения: корова в Африке – то же самое, что у нас «роллс‑ройс». Однако на сей раз обошлось без неприятностей, потому что владелец жил в другой деревне, а не в той, где мы квартировали, и не сумел убедительно объяснить, что именно его «мясо» делапо на чужой территории. Я так представил дело вождям обеих деревень: уж если человек пускает своих коров вытаптывать у соседей посадки перца и губить обед их гостей заодно со всей кухонной утварью, то пусть он и несет наказание.

Однако выпутаться нам все же не удалось. Оба вождя парировали мои аргументы, заметив, что, раз уж мы так умело прогоняем ночных мародеров, почему бы нам не помочь немного в охране других посевов. Как оказалось, значительную часть урожая каждую ночь уничтожают какие‑то большие прожорливые животные. Вожди поставили воп­рос таким образом, что нам ничего иного не оставалось, как согласиться оказать требуемую помощь. Мы пообещали засесть в засаду до темноты в том месте, где незваные гости выходили из близлежащего леса.

Однако мы не дождались ничего, кроме полчищ изголо­давшихся комаров, а так как я сильно подозревал, что только ради этого деревенские жители и организовали нашу засаду, больше мы на эту тему не заговаривали. Но я все же чувствовал, что нет дыма без огня, поэтому взял на себя обязанность каждый вечер выходить в лес, примыкающий к полям. Не прошло и трех дней, как я наткнулся на нечто куда более весомое, чем комары.

На самом краю возделанной земли стояла маленькая африканская хижина. Крыша ее провалилась, трава одинаково неуемно росла как снаружи, так и внутри. Когда я подошел к этой развалюхе, оттуда что‑то выскочило. Я замер и прислушался. Ничего. Но я был твердо уверен – •* животное где‑то недалеко. Тогда я несколько раз еле слышно щелкнул языком, и через несколько секунд высокая трава вокруг меня зашевелилась сразу в нескольких местах. Тут я понял, что смотрю во все глаза не на травянистую лужайку, а на целое стадо буш‑боков (Tragelaphus scriptus).

Эти прелестные, грациозные маленькие антилопы носили на шкурке такой идеальный камуфляж, что в полосках света и тени от стеблей травы попросту растворялись, сливаясь с фоном, но, когда они сдвинулись с мест, я увидел их отчетливо. Был среди них один красавец, увенчанный вели­колепно завитыми рожками с белыми кончиками. Шкурка его была буквально расписана золотисто‑оранжевым цветом и настоящей вязью тонких белых штрихов – словно гигантски­ми буквами, что и отражает научное название. Там был еще молодой самец, три самочки и несколько совсем молодых антилоп.

Я принялся потихоньку подкрадываться к ним, «дрейфуя» примерно в том же направлении. Но антилопы вели себя очень недоверчиво и упорно продвигались к лесу. Тут я споткнулся о сухую ветку, и они разом прянули в воздух, словно подброшенные одной пружиной; через секунду их не было и в помине.

Я поспешил за ними со всей скоростью, возможной в сумерках непроницаемого тропического леса, но все было напрасно. Мне оставалось только углубиться в нетронутые лесные глубины. Здесь, в лесу, практически не было подро­ста, и я шел вперед беспрепятственно, как ло городскому асфальту, бесшумно ступая в туфлях на резиновой подошве; разве что веточка хрустнет под ногой.

Немного спустя я вышел к небольшой лощинке; деревья смыкались здесь таким тесным строем, что почти целиком заслоняли противоположный берег. Спускаясь, я услышал внизу негромкий шорох, но не придал ему значения, как вдруг крупное животное двинулось с места и пошло впереди меня. Я мигом нырнул за ближайший ствол и стал подпол­зать поближе. Когда наконец я выглянул из‑за корня‑контрфорса колоссального дерева, то увидел противополож­ный берег, а на нем потрясающую антилопу.

Ростом она была примерно с осла, и это меня сразу поразило. Головка смехотворно маленькая, а круп непомерно широкий. Общая окраска – красновато‑каштановая, снизу – серая, но разительный контраст с ней представляла головка, увенчанная ярко‑оранжевой шапочкой, которая переходила в такую же полосу посредине спины. Пара прямых коротеньких гладких рожек была направлена почти прямо назад.

Стоило мне чуть шевельнуться или нарушить тишину, как диковинное существо слегка подбрасывало задними ногами, оставаясь при этом на месте. Оно стояло слишком далеко, и не стоило пытаться достать его из единственного моего оружия – охотничьего ружья, поэтому я решил подобраться поближе и понаблюдать за его поведением. Сказано – сделано, но тут я увидел нечто поразительное: с боков и брюха антилопы на землю непрерывным дождем сыпались какие‑то мелкие существа. Заинтригованный, я, как видно, сделал резкое движение – антилопа бросилась бежать. В охотничьем азарте я совершил глупый и жестокий посту­пок – выпалил ей вслед, хотя такой выстрел явно не мог убить животное. Это случилось как‑то помимо моей воли. Не успел отзвучать выстрел, как я уже горько пожалел о содеянном и решил, что обязан пойти по следу животного.

Задержавшись, я осмотрел землю в том месте, где стояла антилопа, и нашел среди листвы множество громад­ных раздувшихся клещей. Они‑то и сыпались со шкуры животного. Собирая клещей в бутылку, я обдумал сложивше­еся положение и решил, что разумнее будет поручить выслеживание подраненного животного опытному местному следопыту. Поэтому я поспешил в деревню и разыскал старика Эантдуду, который охотно принял мое поручение.

Наутро он еще до завтрака явился с убитым животным. Это оказался старый самец желтоспинного дукера (Cephalophus silvicultrix), у которого круп был нашпигован дробью, а шерсть кишела клещами.

– Ну, что там у тебя, Фауги?

– Только несколько сильно маленьких сороконожек, хозяин.

– Силы небесные! И это все, что ты принес, проболтав­шись где‑то целый день?

– Тц‑це... Умм... У меня... Я нашел сильно забавное место, хозяин.

– Какое еще место?

– Там много большой дерево падал на землю. Лежал вот так. – Он скрестил руки. – Очень странно.

– Далеко? – спросил я.

– Нет, прямо там, – он указал на маленькую долинку позади нашего лагеря.

– Ладно, – сказал я. – Мы иди и смотри. Зови всех.

Вскоре целая толпа уже пробиралась по лесу во главе с Фауги, с лица которого не сходило выражение крайнего удивления. Через несколько минут мы пришли на место, действительно чрезвычайно странное. Несколько гигантских стволов лежали, перекрещиваясь под самыми разными угла­ми, и каждое с одного конца несло громадный венец корней, забитых землей. Эти выворотни образовали естественную площадку, сравнительно чистую, но громоздившиеся вокруг сучья закрывали все окружающее сплошной стеной. И вот что удивительно: вокруг площадки лес смыкался так тесно, что кроны закрывали небо, и не верилось, что упавшие деревья вообще могли там стоять – для них решительно не было места. Многие из лежащих на земле стволов были пустые, и в них и под ними виднелись отверстия нор.

Мы пытались заглянуть в норы, тыча туда палками. Почти в каждой из них, представьте себе, обитало что‑то живое, потому что до нас доносились то рычание, то целый набор самых разнообразных звуков. Покопавшись, мы выдворили из нор пару «чук‑чуков» и хомяковую крысу (Cricetomys), но один колоссальный ствол задал нам работы. Он настолько прогнил за долгое время, что из него можно было выгребать труху с помощью «друга траппера» и длинных ножей. К этой работе мы и приступили с превеликим рвением, сменяя друг друга, потому что в глубине продольного дупла творилось что‑то невероятное.

Покопав некоторое время, мы обнаружили, что ход поворачивает вниз и уходит под дерево, в землю. Тогда мы решили откатить дерево в сторону, если удастся. Вырубили шесты из молодых деревьев и подкатили подходящие обруб­ки, чтобы иметь точку опоры. После нескольких неудачных попыток нам удалось перевернуть ствол. Громадные пласты отставшей коры остались на том месте, где он лежал, а по ним ползали во множестве самые диковинные существа блестяще‑черного цвета, длиной от 15 до 30 сантиметров.

Это были гигантские, больше иных колбас, тысяченож­ки – безобидные, робкие и беззлобные существа, наполнен­ные в основном воздухом и абсолютно лишенные соображе­ния. Когда одну из них кладешь на стол, она устремляется вперед парадным маршем, работая что есть силы всеми сотнями ножек и поводя усиками в надежде на что‑то приятное. Добравшись до края стола, она ничего не замеча­ет, и передняя часть тела вступает в пустоту, перебирая ножками, как на твердой земле. Когда под собственной тяжестью ее туловище изгибается, до этой тупицы наконец доходит, что тут что‑то не так, и она замирает, уцепившись за край пропасти. Затем мало‑помалу ее ножки – начиная с самой задней пары – дают задний ход, волны движения пробегают по ним вперед, а не назад, как это бывает, когда она мчится вперед на всех парах, и постепенно животное возвращается обратно на стол.

Самое смехотворное в тысяченожке – последняя пара ног. Если пригнуться и смотреть сзади на уровне стола, сосредоточив внимание только на задней паре ног, то видишь, что они идут галопом, как у разыгравшегося жере­бенка, и их кончики вскидываются назад и вверх самым уморительным образом.

Убрав слои сжившей коры, мы открыли множество камер и уходящих в землю ходов, где обнаружили двух совершенно замечательных животных размером примерно с футбольный мяч, покрытых крупными бурыми роговыми чешуйками.

До сих пор прекрасно помню, как впервые, будучи еще подростком, наткнулся на изображение такого существа – панголина, или белобрюхого ящера, – в книге о диких живот­ных, и был глубоко поражен. Из подписи я ничего не понял, потому что текст был рассчитан на людей, знакомых с зоологией. Многие годы ничего не зная о местообитании и образе жизни этих диковинных зверей, я стал даже сомне­ваться в их существовании. Чешуйчатые хвостатые твари обычно кажутся сродни пресмыкающимся, а вытянутое в трубочку рыло, маленькие черные бусинки глаз и когтистые лапы, как на первом виденном мной изображении, только усиливают эту иллюзию. Вдобавок оказалось почти невоз­можно раскопать какие‑либо толковые сведения ни о самих панголинах, ни об их привычках.

Найти животных живьем, в природе – величайшая удача, хотя к тому времени я точно знал их систематическое положение среди других животных. Мы с громадной осторож­ностью вынули из уютных нор панголинов – теплые шары совершенно непомерной для их размеров тяжести. Главных частей тела животного не было видно – голова, лапы и вся передняя часть туловища свернуты и упрятаны под широкий чешуйчатый хвост, который закреплялся за чешуйки спины специальным гладким кончиком, похожим на пальчик, с нижней стороны хвоста. На всякую попытку его развернуть животное отвечало мощным и вполне эффективным сокра­щением мышц.

Мы отнесли эти живые футбольные мячи в лагерь. Будучи положены на пол в палатке, они по‑прежнему хранили полную неподвижность. Прошло более получаса, пока один из них стал осторожно и неуверенно разворачи­ваться, но стоило кому‑то из нас пошевельнуться, и он мигом сжимался, как кулак. Когда мы уже кончали обедать, один из них раскрылся, словно лопнувшая почка. Его длинный хвост «отстегнулся» и хлестнул по полу, а сам он остался лежать на спине, выставив беззащитное голое брюшко, но тут же перевернулся и со всех ног бросился наутек с патетическим выражением целеустремленности на рыльце.

– Свернись! – заорал я ему вслед, и он исполнил команду с величайшим послушанием, оставаясь в туго свернутом виде еще с полчаса. Теперь‑то я понял, почему хауса зовут это животное «скромником».

Хищные животные, то есть кошки и прочие плотоядные, коренные обитатели леса, и их приходится выслеживать самым тщательным образом. В лесу можно бродить целыми днями и не встретить ни одного из этих зверей – они от природы коварны и недоверчивы. Не считая леопарда и неуловимой, как бесплотный дух, золотистой кошки, здесь водились другие редкие и интересные животные, которых добывали для нас местные охотники. Они принесли нам двух сервалов – длинноногих кошек с желтоватым мехом, усыпан­ным черными пятнышками. Зверей добыли в глухом лесу, в нагорьях. Факт сам по себе замечательный – этих животных всегда считали обитателями открытых саванн.

Почти все меховщики станут уверять вас, что красивые пятнистые шкурки и шубки – подлинная генета. Советую вам отнестись скептически к этим заверениям, которые каприз­ные женщины при подобных обстоятельствах охотно прини­мают на веру. Тем не менее такие животные существуют, и одеты они в красивые пятнистые шкурки, но вот выделывать эти шкурки, как и большинство мехов тропических животных, чрезвычайно трудно. Генеты стали обычными обитателями нашего маленького частного зоопарка. У них короткие лапки и роскошный хвост, украшенный кольцами – черными впере­межку с белыми или желтыми. Они необычайно подвижны и удивительно легко приручаются.

Эти животные нас очень заинтересовали, но, как мы ни старались встретиться с ними в их родных девственных лесах, они оказались настолько чуткими, что нам каждый раз не везло. А вот Герцог каким‑то загадочным образом умел встречаться с Nandinia – родственницей генеты. Нандинии – пальмовые циветты, как их называют, – носят густую каштаново‑коричневую шкурку, испещренную расплывчатыми шоколадными пятнами, а между лопатками у них пара кремовых отметин. Такие отметины непременно украшают шкурку, а вот почему – современная наука пока еще не дает ответа. У животного аккуратная розовая мордочка и лапки с подушечками.

К группе так называемых плотоядных относились еще два местных животных. Это были крупные длинноногие мангусты. Один вид, черный, с редкой щетинистой шерстью, называет­ся Herpestes. Судя по всему, он чрезвычайно редок. Другой мангуст, совершенно поразительного вида, впервые попался нам при довольно замечательных обстоятельствах.

Кроме белок, живущих в кронах деревьев, есть белки, обитающие исключительно на земле. Они совсем не похожи на древесных и, так как поймать их значительно труднее, представляют больший интерес для ученых. Нам удалось добыть несколько таких белок – они попались в ловушки, поставленные на крыс, но, когда мальчишка‑африканец принес нам живой экземпляр, я понял, что нам наконец повезло. Белоносые белки (Funisciurus leucostygma) издают странный цокающий звук, как будто язычок щелкает о нижние зубы, и я подумал, что таким звуком они могут созывать своих сородичей к обеду или еще для чего‑нибудь Поэтому мы взяли маленькую белочку и поместили в клетку, которая совсем не пахла человеком, так как раньше лежала закопанной в куче листьев из лесной подстилки Стараясь не прикасаться к клеточке, мы отнесли ее в глубину леса и подвесили на кривой ветке. Сами же спрятались недалеко от приманки и стали ждать дальнейших событий.

Когда мы «окапывались», солнце светило вовсю, но примерно через час – маленький зверек все это время возбужденно «цокал» – небо застлало тучами. Потянуло жаром, как из горящей топки, а тучи быстро наливались чернотой. Несколько узких просветов в лиственной кровле сквозь которые было видно небо, приобрели угрожающий багрово‑графитный оттенок, как ночное небо над большим городом, а в толпе деревьев поднялся стонущий ропот. С каждой минутой тьма сгущалась, и все звуки стихли, был слышен только жалобный призыв нашей белочки.

Внезапно до нас докатился раздавшийся далеко на востоке шум, похожий на грохот курьерского поезда. Самое странное и жуткое в этом грохоте было то, что внизу, в глубоком сумраке леса, слышно было только эхо, а сам звук во всей своей мощи прокатывался поверху, над пологом крон. Деревья раскачивались все сильнее, и вот уже лесные гиганты стали склоняться к востоку, покоряясь ревущему, рвущему воздух урагану, терзавшему их вершины. Мы оказа­лись в ужасающем, грозном затишье, дневной свет сменился зловещим бледно‑розовым полумраком; над нашими голова­ми, казалось, неисчислимыми роями вьются с визгом и воем одичалые бесы, а лес, потеряв свою извечную устойчивость и непоколебимость, гнется под каким‑то до жути непривыч­ным углом.

И вот – началось. Раскаленный ветер внезапно наткнулся на невидимую преграду, по деревьям пробежал трепет от этого толчка, и без всякого предупреждения все лесное дно встало дыбом и взвилось к вершинам деревьев, словно взметенное взрывом. Листья, сучья, комья земли, даже обломки стволов, словно живые существа, неслись мимо нас, подхваченные смерчем, срывая наше прикрытие и унося его с собой в дикой гонке сквозь потрясаемый бурей лес, потом неожиданно и непостижимо они взлетели над землей и понеслись по воздуху, все быстрее, все выше, пока не скрылись из глаз, вознесенные к небу. Молнии ослепитель­ными дрожащими вспышками разили все в этой круговерти. Громадные сучья и каскады каких‑то тяжелых обломков непрерывно сыпались вокруг нас, чтобы, едва коснувшись земли, снова унестись вместе с лавиной обезумевших предме­тов вверх, к небу.

И хотя мы были погребены на самом дне стоящего стеной леса, нам пришлось цепляться за корни, едва переводя дыхание в бешено крутящемся вихре пыли и листвы. Полузадохшиеся, избитые, мы со страхом и благоговением наблюда­ли разительную перемену. Вся летящая ветошь этого перво­зданного мира внезапно застыла, трепеща в наэлектризован­ном воздухе, а затем, как по приказу, ринулась с воем обратно – туда, откуда только что вознеслась. Что‑то твер­дое снова просвистело мимо нас, налетая на стволы деревь­ев и расшибаясь вдребезги со звуком пистолетных выстре­лов. Новый ветер, ледяной и немилосердно режущий, набро­сился на лес, и гигантские деревья со стонами отшатнулись от нового ужаса; озаренный яркими вспышками электриче­ства, на землю низвергся сплошной поток воды, бьющей с силой миниатюрных бомб.

За две секунды мы промокли до костей; вода лилась с нас, как будто мы стояли под душем. Я кое‑как поднялся на ноги и стал пробиваться сквозь слепящий водопад к тому месту, где висела клетка с нашей драгоценной белочкой. Ливень бил сплошным каскадом, и я почти ничего не видел, но вскоре обнаружил, что клетка исчезла. Мы принялись шарить вокруг и наконец наткнулись на веревку, на которой она была подвешена. Мы с Беном снова двинулись к колоссальному дереву, подпертому громадными корнями‑контрфорсами.

Когда мы вошли в одну из комнаток, образованных этими контрфорсами, нашим глазам предстало невероятное зрели­ще. В самом углу, там, где лопасти примыкали к стволу, серебристо‑белый зверек с длинным пушистым хвостом и длинными стройными черными лапами трепал клетку с нашей верещащей от страха белочкой, точь‑в‑точь как терьер треплет пойманную крысу. Увидев нас, это порази­тельное существо подпрыгнуло, повернулось к нам, бросило клетку, да как рявкнет на нас!

Мы заняли позицию у устья созданного самой природой загона и стали потихоньку подбираться к зверьку. Он угрожающе зарычал, как собака, и немедленно бросился на босые ноги Бена. Тот, вне себя от удивления, все же отбил атаку, но гибкий маленький зверь успел отскочить. Мы продолжали наступать на свою добычу, а зверек, не пытаясь бежать, присел за клеткой и оскалил клыки. Я приказал Бену снять майку и накинуть ее на голову зверька, чтобы его можно было схватить. Сам я немного отступил, готовый броситься на животное, если Бен промахнется.

И он промахнулся, да еще как: в эту самую минуту подгнивший кусок ствола, застрявший в путанице сучьев много месяцев назад, сорвался с высоты, освобожденный смерчем, и упал между нами. С жутким стуком он грохнулся на землю в полуметре от нас, разлетевшись на тысячу мелких кусков. Ловкий мангуст скакнул вбок, обошел оше­ломленного Бена и проскочил мимо меня, столь же обескураженного. Я вскинул ружье. Из обоих стволов хлынула вода но я выстрелил дуплетом вдогонку убегающему зверьку. Через несколько шагов он упал мертвым.

Это был самый первый йз добытых нами белых мангустов (Galeriscus nigripes). Позже нам удалось заснять на кино­пленку одного из этих таинственных зверей, скрадывающего добычу себе на ужин.