СЛОВО И ЕГО СЕМАНТИЧЕСКОЕ СТРОЕНИЕ

Нашей центральной проблемой является строение сознания, возможность человека выйти за пределы непосредственного, чув­ственного отражения действительности, анализ способности от­ражать мир в сложных, отвлеченных связях и отношениях, глуб­же, чем это может отражать чувственное восприятие. Мы гово­рили, что это отвлеченное и обобщенное отражение мира и отвлеченное мышление осуществляются при ближайшем участии языка.

Возникает главный вопрос: как же построен язык, который позволяет отвлекать и обобщать признаки внешнего мира, иначе говоря, формировать понятие? Какие особенности языка позво­ляют делать выводы, умозаключения и обеспечивают психологи­ческую основу дискурсивного мышления? Наконец, какие осо­бенности языка позволяют ему передавать опыт, накопленный поколениями, т.е. обеспечивают тот путь психологического раз­вития, который отличает человека от животных?

Нам уже известно, что язык является сложной системой ко­дов, которая сформировалась в общественной история. Обратим­ся теперь к более подробному анализу строения языка, остано­вившись на этой проблеме в той мере, в которой это необходимо для психологического анализа передачи информации и для изу­чения механизмов сознательной психической деятельности чело­века. Прежде всего нас будет интересовать слово и его семанти­ческое строение, т.е. слово как носитель определенного значе­ния. Как известно, слово является основным элементом языка. Слово обозначает вещи, слово выделяет признаки, действия, от­ношения. Слово объединяет объекты в известные системы, иначе говоря, кодирует наш опыт.

Как же возникло слово, являющееся основным средством ко­дирования и передачи опыта? Как же построена смысловая (се­мантическая) структура слова, что именно в структуре слова по­зволяет ему выполнять эту основную роль обозначения вещей,

выделения признаков — качеств, действий, отношении? Что по­зволяет слову обобщать непосредственный опыт?

ПРОИСХОЖДЕНИЕ СЛОВА.

ПУТЬ ОТ СИМПРАКТИЧЕСКОГО

К СИНСЕМАНТИЧЕСКОМУ СТРОЕНИЮ СЛОВА

О рождении слова и праязыке в праистории можно только догадываться. Однако несмотря на то, что существует значитель­ное число теорий, которые пытаются объяснить происхождение слова, мы знаем о происхождении слова и о рождении языка очень мало. Ясно лишь, что слово, как клеточка языка, имеет не только аффективные корни. Если бы это было иначе, то тогда так называемый «язык» животного, который, как мы говорили, является выражением аффективных состояний, ничем не отли­чался бы от языка человека. Ясно, что эта линия выражения со­стояния в известных звуках или жестах является тупиковой ли­нией развития. Она не ведет к возникновению слова как системы кодов языка. Источники языка и слова другие.

Есть все основания думать, что слово как знак, обозначающий предмет, возникло из труда, из предметного действия и что в-истории труда и общения, как на это многократно указывал Эн­гельс, нужно искать корни, которые привели к рождению перво­го слова.

Можно думать, что слово, которое родилось из труда и трудо­вого общения на первых этапах истории, было вплетено в прак­тику; изолированно от практики оно еще не имело твердого са­мостоятельного существования. Иначе говоря, на начальных эта­пах развития языка слово носило симпрактический характер. Можно думать, что на первых, далеких от нас этапах праистории человека слово получало свое значение только из ситуации кон­кретной практической деятельности: когда человек совершал ка­кой-то элементарный трудовой акт совместно с другими людьми, слово вплеталось в этот акт. Если, например, коллективу нужно было поднять тяжелый предмет — ствол дерева, то слово «ах» могло обозначать или «осторожно», или «сильнее поднимай де­рево», «напрягись», или «следи за предметом», но значение этого слова менялось в зависимости от ситуации и становилось понят­ным только из жеста (в частности, указательного жеста, направ-

ленного на предмет), из интонации и всей ситуации. Вот почему первичное слово, по-видимому, имело лишь неустойчивое диф­фузное значение, которое приобретало свою определенность лишь из симпрактического контекста.

, Мы имеем мало прямых доказательств этого, потому что рож­дение языка отодвинуто от нас на десятки тысячелетий. Однако есть косвенные указания на то, что, по всей вероятности, это действительно так.

Антрополог Б. Малиновский опубликовал одно наблюдение, которое проливает некоторый свет на ранний генезис слова. Он показал, что речь некоторых народов, стоящих на низком уровне культурного развития, трудно понять без знания ситуации, в ко­торой эта речь произносится. Так, не понять, о чем говорят эти люди в темноте, когда нельзя видеть ситуации, жестов, ибо толь­ко в знании ситуации, а также интонации слово и приобретает . свое определенное значение. Подобные факты в известной мере имеют место в трудных ситуациях, когда к речи должен присое­диниться жест, делающий сообщение более понятным.

По-видимому, вся дальнейшая история языка (и это надо при­нять как одно из самых основных положений) является историей эмансипации слова от практики, выделения речи как самостоятель­ной деятельности, наполняющей язык и его элементы — слова — как самостоятельной системы кодов, иначе говоря — историей формирования языка в таком виде, когда он стал заключать в себе все необходимые средства для обозначения предмета и выра­жения мысли. Этот путь эмансипации слова от симпрактического контекста можно назвать переходом к языку как к синсемантической системе, т.е. системе знаков, связанных друг с другом по значению и образующих систему кодов, которые можно пони­мать, даже и не зная ситуации.

Мы еще будем специально говорить о том, что в наиболее развитом виде этот самостоятельный синсемантический характер кодов, лишенный всякого «симпрактического контекста», высту­пает в письменном языке. Читая письмо, человек не имеет никако­го непосредственного общения с тем, кто его написал, он не зна­ет ситуации, в которой писалось письмо, не видит жестов, не слышит интонаций; однако он понимает смысл письма из той синсемантической системы знаков, которая воплощена в письме благодаря лексико-грамматической структуре языка. Вся исто-

рия языка, следовательно, есть история перехода от симпракти­ческого контекста, от вплетения слова в практическую ситуацию к выделению системы языка как самостоятельной системы ко­дов. Это, как мы увидим далее, и играет решающую роль в пси­хологическом рассмотрении слова как элемента, формирующего сознание.

Мы мало знаем о праистории языка, общественно-историчес­ком его происхождении и можем только догадываться о нем. Зато мы много знаем о происхождении слова в онтогенезе, о раннем развитии ребенка. Онтогенез (развитие ребенка) никогда не по­вторяет филогенез (развитие рода), как это одно время было при­нято думать: общественно-историческое развитие языка, как и всех психических процессов, происходит в процессе труда, обще­ственной деятельности: развитие же языка в онтогенезе у ребен­ка происходит вне труда, к которому он еще не готов, в процессе усвоения общечеловеческого опыта и общения со взрослыми. Однако онтогенетическое формирование языка — это тоже в оп­ределенной степени путь постепенной эмансипации от симпрак­тического контекста и выработки синсемантической системы кодов, о которой мы говорили выше.

Может показаться, что язык маленького ребенка начинается с «гуления», с тех звуков, которые ребенок произносит в младен­ческом возрасте, и что развитие языка есть лишь прямое продол­жение этих первоначальных звуков. Так думали многие поколе­ния психологов. Однако это неверно. «Гуление» есть как раз вы­ражение состояния ребенка, а вовсе не обозначение предметов, и характерным является тот факт, что звуки, которые рождаются в «гулении», дальше не закрепляются в речи ребенка. Первые сло­ва ребенка часто отличаются фонематической структурой¹ от «гу­ления» младенца. Более того, нужно даже затормозить биологи­ческие звуки, возникающие при «гулении», чтобы ребенок мог

'Под фонематической структурой языка мы вслед за современной лингвис­тикой (Трубецкой, 1936; Якобсон, 1971; и др.) понимаем систему организации звуковых кодов языка, в которой определенные признаки имеют смысловое различительное значение. Эта «фонематическая система» языка отличается от «фонетической» структуры языка, при анализе которой различаются лишь фи­зические характеристики звуков речи безотносительно к их значению. Вопрос о фонетической организации звуковой речи выходит за пределы темы этих лекций, и мы не будем останавливаться на нем особо.

выработать те звуки, которые входят в систему языка. Мы можем привести один пример, иллюстрирующий это положение.

Часто думали, что произвольные движения ребенка рождают­ся из элементарных рефлексов, например хватательного рефлек­са. Известно, что у младенца нескольких дней от роду можно наблюдать такой выраженный хватательный рефлекс, что можно даже поднять ребенка, держащегося за пальцы взрослого, кото­рые он рефлекторно схватывает. Однако было показано, что этот хватательный рефлекс ни в какой мере не может быть понят как прототип будущих произвольных движений. Наоборот, нужно, чтобы хватательный рефлекс был заторможен, и только тогда появляется произвольное движение. Хватательный рефлекс — это подкорковый акт; произвольное движение регулируется корой больших полушарий; оно имеет совсем другой генезис и появля­ется только тогда, когда хватательный рефлекс заторможен, ког­да на смену ему приходит формирование корково-подкорковых связей.

Совершенно то же самое относится и к рождению языка. Пер­вые слова рождаются не из звуков «гуления», а из тех звуков язы­ка, которые ребенок усваивает из слышимой им речи взрослого. Но этот процесс усвоения звуков языка, составляющий важней­ший процесс формирования речи, происходит далеко не сразу и имеет очень длительную историю.

Начало настоящего языка ребенка и возникновение первого слова, которое является элементом этого языка, всегда связано с действием ребенка и с его общением со взрослыми. Первые слова ребенка, в отличие от «гуления», не выражают его состояния, а обращены к предмету и обозначают предмет. Однако эти слова сначала носят симпрактический характер, они тесно вплетены в практику. Если ребенок играет с лошадкой и говорит «тпру», то это «тпру» может обозначать и «лошадь», и «сани», и «садись», и «поедем», и «остановись» в зависимости от того, в какой ситуа­ции и с какой интонацией оно произносится, какими жестами оно сопровождается. Поэтому хотя первое слово ребенка и на­правлено на предмет, оно еще остается неразрывным с действи­ем, т.е. носит симпрактический характер.

Только на следующем этапе слово начинает отрываться от дей­ствия и постепенно приобретать самостоятельность. Этот про­цесс мы не можем проследить в истории общества и можем лишь

догадываться о нем, у ребенка же он прослеживается со всей от­четливостью.

Через некоторое время после появления элементарных, диф­фузных, симпрактических слов (примерно в 1 г. 6 — 1 г. 8 мес.) ребенок впервые начинает усваивать элементарную морфологию слова, и тогда он вместо «тпру» начинает говорить «тпрунька», прибавляя к этому диффузному слову «тпру» суффикс «нька»; в этом случае слово «тпрунька» уже начинает обозначать не «са­дись», не «поехали», не «остановились», а «лошадь», «сани» или «тележка». Оно приобретает характер существительного, начина­ет иметь предметное значение именно в связи с усвоением суф­фикса, т.е. усвоением элементарной морфологии существитель­ного; оно перестает обозначать ситуацию и становится самостоя­тельным, независимым от своего симпрактического контекста. Характерно, что именно к этому периоду, когда слово начинает приобретать морфологические дифференцированные формы, от­носится огромный скачок в словаре ребенка. Если до этого в сло­варе ребенка преобладали аморфные слова, которые могли обо­значать что угодно (как например, слово «тпру») и поэтому в этот период он мог обойтись небольшим количеством слов, имевших разные значения в зависимости от ситуации, жеста и интонации, то теперь значение слова сужается и словарь увеличивается. Про­исходит усвоение грамматики родного языка и строение слова из симпрактического становится синсемантическим; ребенок ока­зывается вынужденным обогатить свой словарь, т.е. приобрести другие слова, которые адекватно отражали бы не только предмет, но и качество, действие, отношение. Именно этим объясняется тот удивительный скачок в развитии словаря ребенка, который наблюдался всеми авторами, в возрасте 1 г. 6 — 1 г. 8 мес. До это­го периода количество слов, зарегистрированных у ребенка, было порядка 12—15; в это время оно сразу доходит до 60, 80, 150, 200. Этот скачок объема словаря ребенка, который был подробно изу­чен большим количеством авторов, начиная от В. Штерна (1907), Мак-Карти (1954) и кончая Р. Брауном (1973), и объясняется пе­реходом от симпрактической к синсемантической речи. Таким образом, наблюдения над онтогенезом дают дополнительные фак­ты, которые позволяют считать, что слово рождается из симпрак­тического контекста, постепенно выделяется из практики, стано­вится самостоятельным знаком, обозначающим предмет, действие

или качество (а в дальнейшем и отношения), и к этому моменту относится и настоящее рождение дифференцированного слова как элемента сложной системы кодов языка.

Этот процесс освобождения слова от симпрактического кон­текста и превращения его в элемент самостоятельных кодов, обес­печивающих общение ребенка, уже был подробно описан нами (Лурия, Юдович, 1956).