СЕМАНТИЧЕСКАЯ СТРУКТУРА И ФУНКЦИЯ СЛОВА

Обратимся к анализу того, какова же психологическая струк­тура слова, каково его семантическое строение?

Выше говорилось, что каждое слово обозначает вещь, каче­ство, действие или отношение. Однако не имеет ли слово более сложной смысловой структуры, чем простое обозначение? Что именно приобретает человек, который вырабатывает способность обозначать предметную ситуацию словами? Как изменяются при этом функции слова?

Основной функцией слова является его обозначающая роль (ко­торую некоторые авторы называют «аннотативной» или «рефе­рентной» функцией слова). Слово действительно обозначает пред­мет, действие, качество или отношение. В психологии эту функ­цию слова вслед за Л.С. Выготским (1934, 1956, 1960) принято обозначать как предметную отнесенность, как функцию представ­ления, замещения предмета. Слово, как элемент языка человека, всегда обращено вовне, к определенному предмету и обозначает или предмет (например, «портфель», «собака»), или действие («ле­жит, «бежит»), или качество, свойство объекта («портфель кожа­ный», «собака злая»), или отношение объектов («портфель лежит на столе», «собака бежит из леса»). Это выражается в том, что слово, имеющее предметную отнесенность, может принимать форму или существительного (тогда оно обычно обозначает пред­мет), или глагола (тогда оно обозначает действие), или прилага­тельного (тогда оно обозначает свойство), или связи — предлога, союза (тогда оно обозначает известные отношения). Это решаю­щий признак, который отличает язык человека от так называе­мого «языка» животных.

Что выигрывает человек благодаря слову, имеющему функ­цию предметной отнесенности?

Огромный выигрыш человека, обладающего развитым языком, заключается в том, что его мир удваивается. Человек без слова имел дело только с теми вещами, которые он непосредственно видел, с которыми он мог манипулировать. С помощью языка, который обозначает предметы, он может иметь дело с предмета­ми, которые непосредственно не воспринимались и которые ра­нее не входили в состав его собственного опыта. Слово удваивает мир и позволяет человеку мысленно оперировать с предметами даже в их отсутствие.

Животное имеет один мир — мир чувственно воспринимае­мых предметов и ситуаций; человек имеет двойной мир, в кото­рый входит и мир непосредственно воспринимаемых предметов, и мир образов, объектов отношений и качеств, которые обозна­чаются словами. Таким образом, слово — это особая форма отра­жения действительности.

Человек может произвольно вызывать эти образы независимо от их реального наличия и, таким образом, может произвольно управлять этим вторым миром. Он может управлять не только своим восприятием, представлением, но и своей памятью и дей­ствиями, ибо, произнося слова «поднять руку», «сжать руку в ку­лак», он может выполнить эти действия мысленно. Иначе гово­ря, из слова рождается не только удвоение мира, но и волевое действие, которое человек не мог бы осуществить, если бы у него не было языка. На этой регулирующей функции речи человека, которая формируется на основе языка, мы еще остановимся в последующих главах этой книги.

Далее, благодаря слову человек может оперировать вещами мысленно при их отсутствии, совершать умственные действия, умственные эксперименты над вещами. Человек может вообра­зить, что он поднимает килограммовую или пудовую гирю и чув­ствовать, что он легко может сделать первое, но лишь с трудом — второе, хотя в действительности гирь перед ним нет; человек может это сделать с помощью мобилизации всех тех признаков, кото­рые таит в себе слово.

Наконец последнее: удваивая мир, слово дает возможность передавать опыт от индивида к индивиду и обеспечивает воз­можность усвоения опыта поколений.

Как мы указывали, животное имеет только два пути организа­ции своего поведения: использование наследственно закреплен­ного опыта, отложившегося в его инстинктах, и приобретение

новых форм поведения путем личного опыта. В отличие от этого, человек необязательно должен всегда обращаться к личному опыту, он может получить его от других людей, используя речь как источник информации. Подавляющая часть формирования нового опыта человека (как житейского, так и получаемого в процессе школьного обучения) использует именно этот специфически че­ловеческий путь. Роль слова в психическом развитии человека была детально изучена А.Н.Леонтьевым (1959, 1975), и мы не будем останавливаться на этом особо.

Следовательно, с появлением языка как системы кодов, обо­значающих предметы, действия, качества, отношения, человек получает как бы новое измерение сознания, у него создаются доступные для управления субъективные образы объективного мира, иначе говоря, представления, которыми он может манипу­лировать даже в отсутствие наглядных восприятий. И это есть ре­шающий выигрыш, который получает человек с помощью языка.

СЛОВО И «СМЫСЛОВОЕ ПОЛЕ»

Было бы, однако, неверным считать, что слово является лишь «ярлыком», обозначающим отдельный предмет, действие или ка­чество.

На самом деле смысловая (семантическая) структура слова го­раздо сложнее, и исследование подлинной смысловой структуры слова, как это многократно отмечалось в лингвистике, требует гораздо более широкого подхода.

Хорошо известно, что многие слова имеют не одно, а несколь­ко значений, обозначая совсем различные предметы. Так, в русском языке слово «коса» может обозначать или косу девушки, или инструмент, которым косят траву, или узкую песчаную от­мель. Слово «ключ» также может обозначать и инструмент, кото­рым отпирают дверь, и родник или источник и т.д.

Так, слово «ручка» может одинаково обозначать и маленькую руку ребенка, и прибор для писания, и дверную ручку ручку кресла, иначе говоря, совершенно различные предметы, общим для которых является лишь то, что все они какими-либо сторо­нами связаны с рукой человека.

Слово «поднять», которое с первого взгляда обозначает одно. определенное действие, на самом деле также многозначно. Оно

может обозначать «наклониться и поднять что-нибудь с пола» («поднять платок»), или «поднять что-либо вверх» («поднять руку»), или «поставить какой-либо вопрос» («поднять вопрос») или вообще «начать какое-либо действие, меняющее прежнее состояние» («поднять шум»), а слово «сдать» — либо «успешно выдержать экзамен» («он сдал экзамен»), либо «ухудшить свое состояние» («он сильно сдал») и т.д.

В английском языке эта многозначность слов выражена еще более отчетливо, и слово to go может обозначать и «идти», и «ехать», и «начинать» и т.д.; слово to run может обозначать «быстро идти», «играть роль», «предлагать проект», а слово bachelor может иметь значение «рыцарь», «холостяк», «человек имеющий низшую на­учную степень», «молодой тюлень» и т.д. (Катц и Фодор, 1970; и др.). Такие слова хорошо известны как в русском языке, так и в других языках; они называются «омонимами». Множественное значение одного и того же слова встречается не так редко, и «по­лисемия» является скорее правилом языка, чем исключением (Ви­ноградов, 1947; Щерба, 1958; и др.).

Все это показывает, что явление многозначности слов гораздо шире, чем это могло казаться, и что точная «предметная отнесен­ность» или «ближайшее значение» слова является по существу выбором нужного значения из ряда возможных.

Чаще всего это уточнение значения слова или его выбор осу­ществляется «семантическими маркерами» и «семантическими дистинкторами», которые уточняют значение слова и отделяют его от других возможных значений. Обычно эта функция опреде­ляется той ситуацией, тем контекстом, в которых стоит слово, а иногда и тем тоном, которым слово произносится («он купил себе шляпу» или «он — шляпа»).

Все это дало многим исследователям основание считать, что слово почти никогда не имеет лишь одной, твердой и однознач­ной предметной отнесенности и что более правильным будет ут­верждение, что всякое слово всегда многозначно и является по-лисемичным.

Именно поэтому, по мнению ряда авторов, для уточнения понимания конкретной «предметной отнесенности» (или «бли­жайшего значения») слова одной лингвистики (или ее раздела — лексики) недостаточно, и выбор «ближайшего значения» слова определяется многими факторами, среди которых есть как линг-

вистические, так и психологические — конкретный контекст слова, включение его в конкретную действенную ситуацию и т.д. (Ром-метвейт, 1968, 1972; Катц, 1972; Катц и Фодор, 1963; и др.).

Факт многозначности слов не исчерпывается, однако, только упомянутым явлением полисемии слова. Пожалуй, наиболее су­щественным является то, что наряду с прямым «референтным» или «денотативным» значением слова существует еще и обширная сфе­ра того, что принято называть «ассоциативным» значением.

Как отмечал ряд авторов (Дизе, 1962; Нобль, 1952; и др.), сло­во рождает не только указание на определенный предмет, но не­избежно приводит к всплыванию ряда дополнительных связей, включающих в свой состав элементы близких с ним слов по на­глядной ситуации, по прежнему опыту и т.д.

Таким образом, слово становится центральным узлом для це­лой сети вызываемых им образов и «коннотативно» связанных с ним слов, которые говорящий или воспринимающий задержива-ет, тормозит с тем, чтобы из всей сети «коннотативных» значе-ний выбрать нужное в данном случае «ближайшее» или «денота-тивное» значение.

Эти комплексы ассоциативных значений, непроизвольно всплывающих при восприятии данного слова, были детально изу­чены, и частота, с которой всплывали эти «ассоциативные» значе­ния, была даже измерена целой серией авторов (Кент, Розанов, 1910; Лурия, 1930; Дизе, 1962; Вейнбергер, 1959, 1962); таким об-разом, в науку было введено новое понятие «семантическое поле», стоящее за каждым словом (Тирр, 1934; Порциг, 1934; и др.).

В советской лингвистической литературе проблема «коннота-тивного» значения слова была подробно изучена А.П. Клименко (1964, 1970). К объективному анализу «семантических полей», проведенному за рубежом Рисом (1949), Разраном (1949), а в на-шей стране Л.А. Шварц (1948, 1954), О.С. Виноградовой (1956), О.С. Виноградовой и Н. Эйслер (1959), А.Р. Лурия и О.С. Виног-радовой (1959, 1971), мы еще вернемся.

Все это показывает, что психологически слово далеко не ис-черпывается неизменной и однозначной «предметной отнесен-ностью», что понятие «семантического поля», которое вызывает-ся каждым словом, является вполне реальным и что поэтому как процесс называния, так и процесс восприятия слова на самом деле следует рассматривать как сложный процесс выбора нужного

«ближайшего значения слова» из всего вызванного им «семанти­ческого поля».

Наличие такого «семантического поля», из которого называю­щий каждый раз должен сделать выбор, отчетливо проявляется в широкоизвестных в психологической литературе явлениях труд­ностей припоминания слов, состояниях, при которых искомое слово как бы находится «на кончике языка» (широкоизвестное явление «tip of tongue phenomenon», описанное Брауном и Мак-Нилом (1966), когда искомое слово замещается другим, взятым из общего смыслового поля).

Ниже мы еще увидим, насколько важным является это поло­жение и насколько следует учитывать его при подходе к наруше­ниям процесса называния или понимания слова при ряде пато­логических состояний мозга, изучаемых нейропсихологией.

КАТЕГОРИАЛЬНОЕ ЗНАЧЕНИЕ СЛОВА

До сих пор мы говорили лишь о непосредственной функциислова в обозначении того или иного предмета, действия или ка­чества, иначе говоря, о «денотативном» и «коннотативном» зна­чениях слова. Однако сказанное не исчерпывает ту роль, которуюиграет слово в отражении действительности и в переработке информации.

Наиболее существенную роль играет вторая важнейшая функ­ция слова, которую Л.С. Выготский назвал собственно значени­ем и которую мы можем обозначить термином «категориальное» или «понятийное» значение.

Под значением слова, которое выходит за пределы предмет­ной отнесенности, мы понимаем способность слова не только замещать или представлять предметы, не только возбуждать близ­кие ассоциации, но и анализировать предметы, вникать глубже в свойства предметов, абстрагировать и обобщать их признаки. Слово не только замещает вещь, но и анализирует вещь, вводит эту вещь в систему сложных связей и отношений. Отвлекающую или абстрагирующую, обобщающую и анализирующую функцию слова мы и называем категориальным значением. Разберемся в этой особенности слова подробнее.

Мы уже говорили, что каждое слово не только обозначает пред­мет, но выделяет его существенный признак. Это очень легко

видеть, анализируя корень слова. Например, слово «стол» имеет корень -стл-, а этот корень связан со словами «стлать», «постилать», «настил». Говоря слово «стол», человек выделяет его качество: это что-то, что имеет признак настила, на котором можно писать, обедать или работать, но обозначаемый этим словом пред- мет всегда должен обладать соответствующим признаком. Слово «часы» не просто обозначает определенный предмет, который, например, лежит перед нами; это слово указывает на то, что этот предмет имеет функцию измерения времени («часа»), и если он не имеет отношения к измерению времени, значит, это не часы. Слово «сутки» имеет корень «со-ткать» («стыкать», переносное — стык дня и ночи). Слово «корова» является родственным с латинским словом cornu = рог и, по сути говоря, раньше означало «рогатый», тем самым оно выделяет признак, характерный для коровы.

Эту анализирующую или абстрагирующую функцию слова наиболее легко видеть в недавно возникших сложных словах. Так, «самовар» обозначает предмет, который сам варит; «телефон» обозначает предмет, который на расстоянии (теле-) передает звук; «телевизор» обозначает предмет, который дает возможность на расстоянии видеть, и т.д. В таких новых словах особенно наглядно выступает эта анализирующая функция слова.

Значит, каждое слово не только обозначает предмет, но про-
изводит и гораздо более глубокую работу. Оно выделяет признак,
существенный для этого предмета, анализирует данный предмет.
В старых словах или словах, заимствованных из других языков,
мы иногда не ощущаем этого, в новых словах мы видим это более
отчетливо. Эта функция выделения признака или абстракции
признака является важнейшей функцией слова. Однако и это по-
ложение еще не является достаточным.

Каждое слово не только обозначает вещь, не только выделяет ее признаки. Оно обобщает вещи, относит их к определенной категории, иначе говоря, несет сложную интеллектуальную функцию обобщения. Слово «часы» обозначает любые часы (башен- ные, настольные, ручные, карманные, золотые или серебряные, квадратные или круглые). Слово «стол» обозначает любой стол (письменный, обеденный, карточный, квадратный или круглый, на трех или на четырех ножках, раздвижной или простой). Значит, слово не только выделяет признак, но и обобщает вещи,

относит их к определенной категории, и эта обобщающая функ­ция слова является одной из важнейших. Обобщая предметы, слово является орудием абстракции, а обобщение есть важнейшая опе­рация сознания. Именно поэтому, называя тот или другой пред­мет словом, мы тем самым относим этот предмет к определенной категории. Это и означает, что слово является не только средст­вом замещения вещи, представления; оно является и клеточкой мышления, потому что важнейшими функциями мышления явля­ются именно абстракция и обобщение. Следует, однако, отме­тить и другую сторону интересующей нас проблемы.

Слово является не только орудием мышления, но и средством общения. Всякое общение — иначе говоря, передача информа­ции _ необходимо требует, чтобы слово не только указывало на определенный предмет, но и обобщало сведения об этом предме­те. Если бы человек, говоря «часы», имел в виду, например, лишь одни определенные часы, а воспринимающий это слово, не име­ющий соответствующего опыта, не понимал бы обобщенного смысла этого слова, он никогда бы не смог передать собеседнику свою мысль. Однако слова «часы» и «стол» имеют обобщенное значение, и это является условием понимания, условием того, что человек, называя предмет, может передать свою мысль друго­му человеку. Даже если этот другой человек представляет назван­ную вещь иначе (например, говорящий имеет в виду карманные часы, а воспринимающий — настольные или башенные часы), все равно предмет, отнесенный к определенной категории, по­зволяет говорящему передать определенную обобщенную инфор­мацию. Значит, абстрагируя признак и обобщая предмет, слово становится орудием мышления и средством общения.

Существует, однако, еще более глубокая и важная функция значения слова. В развитом языке, который является системой кодов, слово не только выделяет признак и не только обобщает вещь, относя ее к определенной категории, оно производит авто­матическую и незаметную для человека работу по анализу пред­мета, передавая ему опыт поколений, который сложился в отно­шении этого предмета в истории общества.

Покажем это только на одном примере. Слово «чернильница» прежде всего обозначает определенный предмет, относит слуша­ющего к одному конкретному предмету, например к чернильни­це, стоящей на столе. Но это слово выделяет в этом предмете

существенные признаки, обобщает предметы, т.е. обозначает лю­бую чернильницу, из чего бы она ни была сделана и какую бы форму она ни имела. Однако это еще не все. Разберем, что имен­но человек передает, когда говорит слово «чернильница».

Слово «чернильница» имеет корень, а этот корень черн- выделяет определенный признак, он указывает, что этот предмет связан с какой-то краской, следовательно, этот признак вводит предмет в определенную категорию предметов, которые имеют дело с цветом (черный, красный, зеленый и т.д.). Значит, эта чернильница есть какой-то предмет, который имеет отношение к краске, к цвету.

Но слово «чернильница» рядом с корнем черн- имеет и суффикс -ил-, который вводит этот предмет в другую категорию. Он обозначает некоторую орудийность (чернила, белила, шило, мотовило), т.е. предмет, который служит орудием для чего-то. Тем самым суффикс -ил- вводит слово в еще одну категорию, уже не имеющую отношения к цвету, а имеющую отношение к орудийности, и это наслаивает на слово «чернильница» еще один признак, указывая, что названный предмет, имеющий отношение к краскам, имеет и «орудийное» значение.

Однако слово «чернильница» имеет и второй суффикс -ниц-, который вводит этот предмет еще в одну категорию, т.е. он относит этот предмет к категории вместилищ (чернильница, сахарница, пепельница, перечница). Таким образом, когда человек говорит «чернильница», он не только указывает на определенный предмет, он анализирует те системы связей, категорий, в которые этот предмет входит. Тем самым через слово передается весь опыт поколений, который был накоплен в отношении чернильницы: становится ясным, что это — вещь, имеющая отношение к краскам, орудийности и вместилищу. Таким образом, называя предмет, человек анализирует его, причем делает это не на основании конкретного собственного опыта, а передает опыт, накопленный в общественной истории в отношении его функций, и передает, таким образом, систему общественно упрочившихся знаний о функциях этого предмета.

Следовательно, слово не только обозначает предмет, но и вы-полняет сложнейшую функцию анализа предмета, передает опыт, который сформировался в процессе исторического развития по-колений.

Наконец, у приведенного слова остается еще один компонент, который до сих пор не был подвергнут анализу. Во многих разви­тых языках (таких, как русский, немецкий, тюркский) слово имеет еще одну часть — флексию, которая может меняться при употреб­лении слова чернильниц-а, чернильниц-е, чернильниц-}', черниль-ниц-ем, чернильниц-ы), тем самым изменяя отношение, которое данный предмет имеет к окружающей ситуации². Присоединяя к слову флексии, мы ничего не меняем в самом значении слова; чернильница, как предмет относящийся к краскам, орудийнос­ти, вместилищам, сохраняется, однако функциональная роль наз­ванного предмета меняется. В одном случае «чернильница» — так называемая словарная или нулевая форма, и слово просто указывает на существование данного предмета; слово «черниль­ниц-у» (в винительном падеже — «я вижу чернильницу») означа­ет, что этот предмет является объектом какого-то действия; «чер-нильниц-ы» (в родительном падеже) означает, что этот предмет рассматривается как часть («край чернильницы»), или здесь дано указание на отсутствие предмета; с помощью формы «черниль-ниц-ем» человек придает этому предмету орудийное значение (зна­чение предмета, который используется для каких-то целей). Иначе говоря, флексия создает новые психологические возможности для функционального обозначения предмета, она дает возможность не только отнести предмет к известной категории, но и указать на ту форму действия, которую играет предмет в данном контексте. Это и позволяет сказать, что язык является системой кодов, дос­таточных для того, чтобы самостоятельно проанализировать пред­мет и выразить любые его признаки, свойства, отношения.

Итак, обозначая предмет, слово выделяет в нем соответствую­щие свойства, ставит его в нужные отношения к другим предме­там, относит его к известным категориям.

Эта анализирующая и обобщающая функция слова выделяет­ся некоторыми авторами, занимавшимися семантикой слова, в специальных схемах, две из которых мы приводим на рис. 3, взя­том из работ Квиллиана (1966, 1969).

²В других языках (например, в английском или французском), которые не Располагают флексиями, их роль берут на себя вспомогательные слова (предло­ги, союзы).

(желтая) (опасна) (съедобный)

Рис. 3

Схема строения ситуационных и категориальных форм обобщения (по Квилпиану)

Из этих схем видно, какое огромное число свойств скрывается за, казалось бы, такими простыми словами, как «животное», «кли­ент» и т.п.

Все это и говорит о том факте, что слово не только удваивает мир, не только обеспечивает появление соответствующих пред­ставлений, но является мощным орудием анализа этого мира, пе­редавая общественный опыт в отношении предмета, слово выво­дит нас за пределы чувственного опыта, позволяет нам проник­нуть в сферу рационального.

Все это дает возможность утверждать, что слово, обладающее предметной отнесенностью и значением, является основой сис­темы кодов, которые обеспечивают перевод познания человека в новое измерение, позволяет совершить скачок от чувственного к рациональному, т.е. к возможности как обозначать вещи, так и оперировать вещами в совершенно новом, «рациональном» плане.