ТОТАЛЬНАЯ ПАРТИЙНАЯ ЦЕНЗУРА

Система военно-политического контроля над радиовещанием»: (ЦК ВКП(б)) и ее становление в 30-е годы. Репрессии против журналистов. Трагическая судьба короля советского журнализма М.Е. Кольцова. Идеологические цензоры разного масштаба – Л.3. Мехлис и Д.И. Заславский, «Правда» и «Правдист». «Казенный человек Главлита» и его практика по «искоренению... недопущению... запрещению...».

Цензурный режим, установленный партией большевиков, охватывал все сферы социально-политической и культурной жизни народа, включая и журналистику. Особое внимание было уделено в 30-е годы работе журналистов в сфере радиовещания. Как уже отмечалось, оно сразу же оказалось в поле зрения партии, под ее жестким контролем, сопровождавшимся в этот период репрессиями. Именно тогда под особенно пристальным вниманием находилось местное радиовещание. Им стал активно заниматься Всесоюзный комитет по радиофикации и радиовещанию при СНК СССР (ВРК), созданный в 1933 г. Уже 8 января 1934 г. он принял постановление «О состоянии местного радиовещания на опыте Украины, Северного Кавказа и Закавказья». Среди трех задач, которые, как считает ВРК, стояли в тот момент перед местным (областным и низовым) радио, первой было – усиление политической бдительности в подготовке микрофонного материала: «необходимо развернуть большевистскую борьбу с протаскиванием в эфир контрреволюционных произведений и решительно разоблачать попытки дискредитировать, извратить и опошлить проведение массовых кампаний путем допуска к микрофону халтуры, политически нечетких, а потому и вредных материалов».

Особый пункт постановления был отведен кадрам радио: «Факты засоренности аппарата ставят вопрос об еще большей бдительности в подборе и использовании на радио как творческих, так и организаторских и редакционных кадров». Довольно оригинальным было указание о том, что «необходимо поднять художественно-музыкальный уровень коммунистов – руководителей радиовещания» (?!).

В этом же году специальная бригада ВРК (тт. Белецкий и Гуменик) изучала художественное вещание Украины, в том числе Одесского и Харьковского областных радиокомитетов. Бригада обобщила репрессивную практику, проведенную и проводимую тогда на украинском радио. Был уличен во «вредительстве» один из руководителей т. Карпеко, названный двурушником и националистом. Сначала он был подвергнут критике Наркомпросом, но он поклялся «соблюдать генеральную линию партии», однако, как показало расследование, «на деле не разоружился» и лишь украинские большевики, проявив необходимую бдительность, поняли настоящую сущность Карпеко. ВРК заслушал 15 декабря 1934 г. доклад своей бригады и принял по нему постановление «О художественном вещании ВУРКа, Одесского и Харьковского областных радиокомитетов», где разоблачалась «карпековщина» как «форма националистической деятельности в радиовещании», выразившаяся в «повседневном стремлении отвести радио от участия в борьбе с национализмом, в игнорировании и извращении директив партии о развернутом наступлении на национализм, смыкающийся с империалистическими интервентами» (?!); «в буржуазном национализме, по существу контрреволюционной контрабанде», когда в ряде передач по радио неверно освещался еврейский вопрос, противопоставлялась «украинская советская культура» культуре братских республик, «игнорировалась молдавская советская культура» (Молдова входила в состав УССР) и др.; в засоренности состава радиоработников «фашистскими, белогвардейскими, националистическими элементами» (назывались имена директора музыкального вещания – националиста, сына кулацкого спекулянта; зав. сектором общественно-политического вещания – террориста, украинского фашиста). ВРК обязывал журналистов усилить «классовую бдительность к микрофонным материалам и борьбу за проведение ленинско-сталинской национальной политики, твердо памятуя указание т. Сталина» (приводится выше цитированная нами его установка о бдительности).

В это же время фактически складывается система «военно-политического контроля над радиовещанием» (термин официального документа). Вспомним, что по решению ЦК ВКП(б) «О руководстве радиовещанием» (1927) этим должен был заниматься Главлит – «через свой аппарат» и уполномоченных им лиц. В 30-е годы и позднее этот контроль осуществляется и ВРК, и главным образом партийными органами, по их указаниям, о чем свидетельствуют материалы Всесоюзного совещания работников радиовещания 1–3 декабря 1934 г., которое обсудило и приняло в духе времени развернутое и программное постановление «О задачах политического радиовещания», где подчеркивалось: «Новые условия, в которых живет и борется наша страна, решения XVII съезда ВКП(б) и исторические указания т. Сталина, предъявляют новые требования к политическому вещанию по радио». Совещание пришло к выводу, что «на участке политического вещания в отдельных случаях имели место ряд серьезных искривлений партийной линии, использование радио классово-чуждыми элементами (националистическими элементами Украины, Белоруссии, Средней Азии), что сигнализирует о необходимости усилить политический контроль», проводить «предварительную глубокую проверку всего микрофонного материала, предназначенного для передачи по радио»; «обеспечить тщательную подготовку и предварительную проверку каждой передачи, заблаговременно подготовляя сценарий передач, текстовую часть, подбор материала, интересные факты и проч.»; планы докладов политических деятелей, ученых, писателей и др. утверждать через соответствующие советские и партийные органы.

Постановлением ВРК (1935 г.) «под видом борьбы с национализмом и многочисленными фактами вульгаризации и политических срывов в радиопередачах» республиканских, краевых и областных радиокомитетов устанавливался порядок радиопередач «в точном соответствии с методическими письмами и рекомендательными списками ВРК». Местные комитеты централизованно снабжались текстами радиопередач, подготовленных в специально созданной для этой цели в 1936 г. Главной редакции микрофонных материалов. Без ведома центра нельзя было подготовить оригинальную передачу.

В конце 30-х годов бдительность ВРК достигает апогея: в 1937 г. он под страхом судебной ответственности запрещает всякого рода радиопереклички, организуемые советскими и хозяйственными органами; в 1938 г. появляется приказ об «очистке от негодных в идеологическом отношении» звукозаписей: в итоге уничтожено немало культурных ценностей; в 1939 г. еще жестче регламентируется специальным решением ВРК порядок сдачи микрофонных материалов. Вот как звучит один из параграфов документа: «Выступления, записанные на пленку, редакции и сектора с представлением точной стенограммы и соответствующими визами сдают в сектор выпуска, завизированные уполномоченным Главлита, за 1 час до эфира. Уполномоченному Главлита указанные передачи сдаются не позднее чем за 3 часа».

Но и в этой репрессивно-цензурной атмосфере радиовещание бурно развивалось, что обеспечивалось объективными факторами: высоким интеллектуальным потенциалом страны, энтузиазмом радиоинженеров и техников, массовых радиолюбителей, новейшей по тем временам технологией. В 1937 г. страна имела более 4 миллионов радиоточек – многомиллионную аудиторию. Однако по плану второй пятилетки плотность радиосети должна была составлять в два раза больше. В связи с этим отставанием были обвинены во вредительстве «Рыков и банда его сообщников» по Наркомсвязи. В поиске врагов и вредителей в радиовещании особую активность проявляла «Правда»: она трижды разоблачала «вражескую деятельность» в радиокомитетах Украины, наконец, в статье «Навести большой порядок в радиовещании» 22 июля 1937 г. подвергла резкой критике ЦК КП(б)У и областные парткомы Украины, которые якобы передали руководство радиовещанием «банде шпионов и сомнительных людей», в частности, назывался председатель ВУРКа троцкист Грекун.

«Враги орудовали, – писала «Правда», – у микрофонов и в Киеве, и в Харькове, в Донбассе, в Чернигове и других местах Украины. Пользуясь безнаказанностью, вредители и шпионы, проникшие в радиовещание на Украине, не раз нарочно искажали политическую информацию, клеветали на Красную Армию, выключали микрофоны во время политически важных передач и так далее и тому подобное». Расширяя географию своих разоблачений, «Правда» обрушилась на радио Белоруссии, где, по ее мнению, также часты случаи враждебных «опечаток» по радио, когда, например, вместо слов «антифашистская борьба» произносят в микрофон «фашистская борьба». «В Минске также играли по радио пошлые фокстроты в годовщину смерти В.И. Ленина, играли траурный марш – в дни суда над шпионской бандой Пятакова и других. Кому же не ясно, что и здесь действует рука врага?» В заключение ЦО партии требовал: «В радиовещании пора навести твердый большевистский порядок».

Итогом всех партийно-бюрократических, репрессивных мер по контролю и цензуре за радиовещанием было создание такого фильтра, через который проходили в эфир только разрешенные сверху для массовой аудитории факты и события, художественные, музыкальные произведения. В таких условиях никакой талант и никакая преданность идее не могли быть гарантией свободного творческого труда публициста и литератора. Политический донос, обычная кляуза, облыжная критика, зависть нередко служили поводом для репрессий против самых одаренных журналистов, публицистов, организаторов и руководителей журналистики, таких, как Н.И. Бухарин, Л. Сосновский, К. Радек, М.Е. Кольцов и др. Недавно стали доступны документы о трагической судьбе блестящего советского журналиста М.Е. Кольцова, известного фельетониста и очеркиста, одного из ведущих публицистов «Правды», создателя и руководителя журнала «Огонек», редактора журналов «Крокодил», «За рубежом» и других популярных изданий, организатора многих журналистских кампаний. Его испанскими репортажами зачитывалась вся страна.

Сначала М.Е. Кольцова обвинили в «антипартийных колебаниях» и «антисоветских разговорах», создании и руководстве «антисоветской литературной группой редакции журнала «Огонек», проводившей антисоветский буржуазный курс в области журнально-редакционной работы». Затем пытками добились от видного журналиста новых признаний, соответствующих общей шпиономании середины 30-х годов:

«Таким образом, я признаю себя виновным:

1. В том, что, будучи завербован Радеком, с 1932 по конец 1934 года передавал шпионскую информацию германским журналистам.

2. В том, что покрывал и содействовал М. Остен в ее связи с английскими шпионскими элементами в среде немецких эмигрантов.

3. В том, что, будучи завербован Мальро и Эренбургом, сообщал им с 1935 по 1937 год шпионские сведения для французской разведки.

4. В том, что, будучи в 1936–1937 годах в Испании, оказывал содействие американскому шпиону Луи Фишеру и сообщал ему шпионские сведения о помощи СССР Испании».

М.Е. Кольцов, проявив мужество, отказался от выбитых из него показаний, о чем свидетельствует протокол заседания Военной коллегии Верховного суда СССР от 1 февраля 1940 г.: «Подсудимый ответил, что виновным себя не признает ни в одном из пунктов предъявленных ему обвинений. Все предъявленные обвинения им самим вымышлены в течение 5-месячных избиений и издевательств и изложены собственноручно... никому из иностранных журналистов он не давал никакой информации». Однако при санкции на арест сверху невинный становился в любом случае виновным. 2 февраля 1940 г. М. Кольцов был расстрелян.

Цензурно-репрессивный режим тех лет вел к своеобразному отбору в журналистских кадрах: вымывался слой наиболее активных творчески способных публицистов-аналитиков, одновременно открывался простор для карьеристов и подхалимов, льстецов, для тех, кто ради красного словца не пожалеет и отца. Такое положение сложилось вообще в руководящих идеологических кадрах. М. Горький, побывав на родине и вернувшись в Италию в 1929 г., написал по свежим впечатлениям 27 ноября письмо И.В. Сталину, где прозорливо отмечал появившееся в партии «весьма заметное количество двуногого хама». «Последние довольно успешно ведут поход против старой партийной интеллигенции, против культурных сил, которыми партия не богата до того, что все чаще ставит на боевые позиции культуры людей явно бездарных. Видя бездарность чиновников, молодежь, наиболее энергичная и жадная к власти, стремится пролезть вперед, занять видные места. Революционная фраза и лисья ловкость – ее единственное оружие».

Интересно, что в этом же году в ответ на обвинения в левом уклоне В.В. Ломинадзе, работавший тогда в аппарате Коминтерна, отправил в партийную организацию Института красной профессуры заявление, в котором отмечал ту же эволюцию в составе партии: «Довольно большое распространение получил особый тип коммуниста (его можно было бы назвать лакированным коммунистом). Этот тип коммуниста высказывает по любому поводу свое суждение лишь после того, как убедится, что это суждение уже признано правильным наверху. По сути дела, он никакого собственного суждения ни по какому вопросу не высказывает, он только повторяет и пережевывает то, что уже сказано другими, что уже всеми признано правильным. Основной чертой этого типичного представителя партийного болота является боязнь ошибиться, идейная трусость, постоянный страх, как бы не сказать чего-нибудь, что может разойтись с мнением руководящих товарищей».

Атмосфера партийной вседозволенности, бюрократизма, номенклатурности, культа личности воспитала в обществе своеобразную фигуру деятеля около журналистики и в целом идеологической работы, которую можно назвать идеологической, цензорской дубинкой. В этой роли выступали основные партийные кадры – от Е. Ярославского до Б.М. Таля, Л.3. Мехлиса, позднее А.А. Жданова, М.Б. Митина, М.А. Суслова, П.Ф. Юдина и др. М. Горькому в 30-е годы приходилось постоянно общаться с такого рода деятелями партии. В этом отношении интересно его большое письмо И.В. Сталину от 2 августа 1934 г. в период организации Союза писателей, когда Горький испытывал давление со стороны «идеологов», отвечавших за выборы состава правления ССП. Речь шла о П.Ф. Юдине и Л.3. Мехлисе. Характеризуя их как «людей одной линии», Горький откровенно выражает недовольство ею: «Идеология этой линии известна мне, а практика сводится к организации группы, которая хочет командовать Союзом писателей. Группа эта – имея «волю к власти» и опираясь на центральный орган партии, конечно, способна командовать, но, по моему мнению, не имеет право на действительное и необходимое идеологическое руководство литературой, не имеет вследствие слабой интеллектуальной силы этой группы, а также вследствие ее крайней малограмотности в отношении к прошлому и настоящему литературы». Особо М. Горький останавливается на характеристике П.Ф. Юдина: «Мое отношение к Юдину принимает характер все более отрицательный. Мне противна его мужицкая хитрость, беспринципность, его двоедушие и трусость». Он настаивает на том, что «Союз литераторов необходимо возглавить солиднейшим идеологическим руководством». Люди типа Юдина и Мехлиса для этой цели явно не подходят. В итоге партийное руководство сделало некоторые уступки Горькому. На I Всесоюзном съезде советских писателей с докладом выступал опальный в те годы Н.И. Бухарин, который был ближе Горькому.

Именно в середине 30-х годов у М. Горького установились довольно сложные отношения с «Правдой», которую тогда редактировал Л.3. Мехлис, как было показано, одна из наиболее одиозных фигур сталинского партийного аппарата. Литератор В. Сутырин, знавший Мехлиса много лет, так отзывался о нем: «Мехлис мог скорее простить отцеубийство, нежели малейшее сопротивление его указаниям».

В качестве идеологических цензоров выступали не только партийные функционеры, но и некоторые партийные публицисты, литературные критики, литераторы. Можно с уверенностью назвать в их числе Д.И. Заславского, известного советского журналиста, который в 1917 г. печатал статьи о В.И. Ленине как о немецком шпионе. Сам Ленин обычно использовал фамилию Заславского как нарицательное имя заведомого клеветника. Именно Заславский с 1928 г. становится постоянным сотрудником, как тогда говорили, ленинской «Правды», ее фельетонистом, яростно проводившим официальную политику. «Жертвами его разнузданного пера были многие деятели культуры. Имя этого перевертыша, – пишет А. Ваксберг, проводивший журналистское расследование, – наводило ужас и страх. Я сам видел два приговора: по первому человека осудили на 10 лет за то, что в компании приятелей он назвал Заславского «грязной личностью», по второму 8 лет получил тот, кто показывал сослуживцам статьи Ленина о Заславском». Этот второй приговор был А.Я. Вышинским опротестован «за мягкостью», а судья изгнан с работы: «Товарищ Заславский олицетворяет собой партийную печать, его дискредитация – это гнусный вражеский выпад против Советской власти». Прокурор А.Я. Вышинский не давал в обиду полезных людей, близких по духу.

Приведем лишь один эпизод из большой доносительно-цензорской практики литератора и публициста Д.И. Заславского. В 1935 г. в 20-м номере «Правды» появились его «заметки читателя» «Литературная гниль». В них он выступал против издания «Академией» романа Ф.М. Достоевского «Бесы». Его попытался урезонить М. Горький. «Правда» 25 января опубликовала его заметки «Об издании романа “Бесы”». Он считал, что «Бесы», а также «однозвучные с ними романы: Писемского «Взбаламученное море», Лескова «Некуда», Крестовского «Марево», т.е. контрреволюционные романы» при таком подходе превращаются из легальной литературы в нелегальную, продающуюся из-под полы, соблазняющую молодежь своей запретностью и заставляющую ее ожидать «неизъяснимых наслаждений» от этой литературы». М. Горький считал, что Заславский «хватил через край», назвав «Бесы» наиболее художественно слабым произведением Достоевского. Горький наоборот поставил это произведение в ряд с «Братьями Карамазовыми». «Громко выраженный испуг Заславского, – замечает писатель, – кажется мне неуместным: Советская власть ничего не боится, и всего менее может испугать ее издание старинного романа». Аргументы Горького во внимание приняты не были, но, чтобы его не расстраивать, были изданы 300 экземпляров романа «Бесы» – для подношения по начальству. Один экземпляр оказался и в библиотеке М. Горького. В каталоге книгоиздательства «Академия» (1980 г.) есть запись № 209: «Тираж не осуществлен. Известны отдельные экземпляры».

Такого типа, как Д.И. Заславский, публицисты, литераторы, критики, политики, идеологи, достаточно эрудированные, стремящиеся всеми средствами укрепиться в номенклатуре, во власти, обладающие определенными журналистскими способностями, выступали в роли добровольных цензоров и составляли при И.В. Сталине, ЦК партии, его печатных органах своеобразный партийный синод, бдительно следящий за крамолой в журналистике и литературе. В этом качестве выступали и руководящие партийные издания – газеты «Правда», «Большевик», журнал «Большевистская печать» и др. Им подражали местные партийные органы. При этом был использован для внутренней цензуры в творческих коллективах опыт Госиздата по выпуску «Бюллетеня», выполнявшего и некоторые цензурные функции. В конце 20–30-х годов выходили «Бюллетени Наркомата просвещения», «Репертуарный бюллетень» (1926–1928), помещавший списки запрещенных кинофильмов, «Правдист» (с 31 октября 1928 г.), «Тассовец» (с 1931 г.), «Известинец» (с 1934 г.) и др. Наряду с профессиональными задачами эти издания выполняли и цензурные. Порою трудно дифференцировать одни от других: где рецензирование, анализ мастерства автора произведения, а где контроль за идеологической позицией, идеологическими взглядами. Так или иначе, этот тип изданий активно участвовал в борьбе с инакомыслием, проникновением на страницы печати неугодных идей.

Тотальный характер партийной цензуры этого периода выразился и в трансформации партийной и литературной критики в политический донос, их срастание с цензурой. В этом жанре журналистики уже не требовалось обычной научной аргументации. Стала применяться такая практика, когда цитирование слов «врагов народа», «вредителей и шпионов» не допускалось и даже считалось пропагандой враждебных взглядов. В марте 1937 г. Политбюро специально занималось такого рода проблемой: ЦК КП(б) Узбекистана издал и распространил по организациям политическое письмо, которое почти сплошь состояло, по сообщению Г.М. Маленкова, из «цитат участников контрреволюционных организаций», «содержащих подробное изложение программы и методов борьбы контрреволюционных, националистических организаций». И.В. Сталин лично отредактировал проект решения Политбюро, категорически запрещавшее цитировать врагов, и вписал в него слова, приравнивающие такое цитирование к «рекламированию программы и работы врагов Сов[етской] власти». Естественно, этот опыт стал достоянием партийной цензуры. Так, газета «Красное знамя» (Краснодар) подверглась резкой критике за то, что в дни процесса троцкистско-зиновьевского центра цитировала выступления его представителей, а в них якобы содержались антисоветские выпады. Добровольный цензор делал вывод, что в газету «пробрались враги народа». В книге «Третья империя в лицах» (Госполитиздат, 1937) цитировалась автобиография А. Гитлера «Моя борьба». И это рассматривалось как вылазка врага. Впоследствии цензоры долгие годы будут облегчать аргументацию в гуманитарных науках, не давая возможности ссылаться на слова тех, кого подвергают критике, на запрещенные произведения и др.

Под особой опекой партийно-цензурных структур всегда находилась иностранная периодика и литература. Сначала она проходила строгий досмотр на границе, затем шел ее отбор по разным «каналам», перевод для массовой аудитории, для служебного пользования – бюрократии, партийной элите, имевшей доступ и к оригиналам, хранившимся в спецхранах. На примере контроля за иностранной литературой особенно ярко видно еще одно проявление цензуры того времени – ее срастание с редактурой.

Естественно, создавшаяся атмосфера в обществе влияла на государственные учреждения цензуры, где также стал господствовать разоблачительный стиль. В 1938 г. Главлит возглавил Н. Садчиков, чутко улавливавший дух времени и умело к нему приспосабливающийся. Он сразу же развернул борьбу с врагами народа, вредителями и шпионами в своем департаменте. И начал ее со своего заместителя А.С. Самохвалова, написав доносительную докладную записку в Отдел печати и издательств 11 февраля 1938 г., где обвинил Самохвалова в том, что он несет «политическую ответственность за засорение аппарата враждебными элементами, за потворство политически вредной линии в качестве заместителя начальника Главлита». Для справки: Самохвалов пробыл на этой должности всего 4 месяца. Усилиями Садчикова 14 начальников крайобллитов были освобождены от работы как враги народа, 14 других сняты с должности, еще 24 сотрудника отстранены от работы. Свое кредо руководитель Главлита изложил в одном из циркуляров: «Роль советской цензуры как органа, охраняющего военные, экономические, политические интересы СССР, неизмеримо возрастает». Формулировка явно перекликается со сталинской – по поводу обострения классовой борьбы: та тоже возрастала. Бдительность Н. Садчикова не имела границ. В письме в ЦК партии и НКВД он возмущается тем, что свиней и коров крестьяне называют «политически недопустимыми именами»: Депутат, Селькор, Русь, Пролетарка, Коммуна, Свобода и т.п. Он предлагал прекратить такую практику.

В этот период Главлит развил бурную деятельность по искоренению, недопущению, запрету и т.д. За 8 месяцев 1939 г. газета «За новый Север» (Коми) конфисковалась 6 раз за искажения и опечатки. Вошли в практику уничтожение и перепечатка тиража газет. За первый квартал 1939 г. были перепечатаны тиражи 93 газет. С помощью Главлита росли спецхраны, уничтожалась неугодная литература, рос перечень информации, представляющей тайну. Государственной тайной стала и структура Главлита, его цензорская переписка.

В перечне тайн 1936 г. насчитывалось 372 позиции, в 1937 г. к ним прибавилось еще 300.

В 1938 г. были объявлены политически вредными 10.375.706 книг, 223.751 плакат, на иностранных языках уничтожены 55.514 газет и журналов.

Итогом эволюции партийной цензуры стала выработанная к 40-м годам всесторонняя и всеохватная система партийного руководства журналистикой, включающая в себя высшие и низшие инстанции партии – от Генсека, Политбюро, ЦК до низовых парткомов. Все эти структуры партаппарата имели определенные цензурные полномочия, причем в конце концов они стали фактически неограниченными. Так, первый секретарь обкома, райкома, горкома был основным руководителем местной газеты. Он мог запретить любую статью, устроить разнос любому журналисту, включая редактора газеты.

Поскольку тема «Партком и газета» была одной из излюбленных тем исследователей в советский период и тщательно ими изучена, постольку мы ограничимся лишь некоторыми замечаниями. Сама цензура в обществе приняла тотальный характер: внутрипартийная цензура как бы вышла на всесоюзную арену, при этом она включала в себя все виды как предварительной, так и последующей цензуры. Многие партийные структуры занимались карательной практикой по отношению к инакомыслящим, к нарушителям партийных указаний, к тем, кто просто ошибался, и т.д. Тотальный партийный режим определял особенности и характер журналистики: от ее типологии, содержания, проблематики, диапазона информации до ее форм, языка и стиля, ее связей с аудиторией – весь журналистский творческий процесс, что вело к развитию в журналистике мифологизации информации, фальсификации фактов прошлого и настоящего. Цензура как бы позволяла власть имущим безнаказанно подгонять историю и события современности под их текущие нужды, помогала упрочению и процветанию партийной бюрократии.