А.И. Красовский и его деятельность: «один из самых мрачных, эпизодов в истории русского просвещения».

«Времена Красовского возвратились» – краткая запись 1835 г. из дневника А.С. Пушкина по своему внутреннему содержанию очень емкая. Частным поводом к ее появлению стало возмущение поэта цензурой, не пропустившей в его «Сказке о золотом петушке» такие строки: «Царствуй лежа на боку», «сказка ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок». Одновременно суждение А.С. Пушкина о характере цензуры своей обобщенностью свидетельствует о типичности для цензурной эпохи 30–40-х годов такой фигуры, как Александр Иванович Красовский (1770–1857). Для Пушкина это имя, довольно часто возникавшее и ранее в его переписке («Бируков и Красовский не в терпеж глупы, своенравны и притеснительны», «Благодаря Красовскому и Бирукову вся литература за последнее пятилетие (или десятилетие) царствования Александра I сделалась рукописной»), ассоциировалось с определенным историческим периодом.

Другой эпизод в связи с именем Красовского, появившийся на страницах пушкинского дневника, не менее поражает выявлением цензорского кредо этого чиновника Министерства народного просвещения. Судьба свела поэта и одиозного цензора на представлении великой княгине Елене Павловне, которая неожиданно спросила Красовского: «А очень должно быть скучно читать все, что выходит в свет?» Тот, не задумываясь, ответил: «Да, современная литература так мерзка, что это – чистое наказание». В ответе Красовского не было иронии, в нем выражено равнодушие цензора, не понимавшего и не хотевшего понимать вообще литературу, но по обязанностям службы вынужденного ее читать.

С 1821 г. А.И. Красовский был цензором Петербургского, а с 1826 по 1828 г. – Главного цензурного комитетов. Служебное рвение Красовского не знало границ. Ироничные потомки бережно хранили плоды его цензорского труда. Приведем для иллюстрации хотя бы пару примеров из этой коллекции. На столе Красовского оказались «Стансы к Элизе» поэта В.Н. Олина. Цензор подверг их уничижающему и безграмотному комментарию, а затем запретил журналу «Сын Отечества» печатать их.

Невежество и ханжество А.И. Красовского ярко сказывались и при цензуровании изобразительной продукции. По его распоряжению пропускались только такие рисунки и гравюры с изображением женщин, у которых колена прикрывались платьем. Если же женские формы сколько-нибудь обнажались или в глаза бросались чувственные позы, то такие репродукции и подлинники как безнравственные конфисковались.

Несмотря на всю свою «славу» и самодурство Красовский успешно продвигался по служебной лестнице. Мало того, ему было доверено руководство всей иностранной цензурой страны: с 1833 г. и до конца жизни он был председателем Комитета цензуры иностранной (КЦИ). Своей репрессивной деятельностью Красовский оставил значительный негативный след в российской культуре того времени. Вот его характеристика, данная ему одним из современников, хорошо знавшим его, секретарем КЦИ А.И. Рыжовым: «Это был казенный человек, как понимали казенного человека в старину, и он шел к своей казенной добыче всегда верхним чутьем, которое его никогда не обманывало. В нем было все напоказ: его тело и душа в мундире, набожность, православие, человеческие чувства, служба – все форменного покроя. Водотолченное усердие, принизительное смирение, угодливость перед высшими, рассчитанное ханжество – все это служило ему ходулями в продолжении всей его деятельности».

Трудно перечислить все негативные характеристики, которые давали этому цензору А.С. Пушкин, Н.И. Греч, И.С. Аксаков и др. Последний замечал, что Красовский «в качестве председателя Комитета цензуры иностранной 30 лет сряду чудесил и куролесил в этой немаловажной, кажется, области управления... 30 лет почти полновластного над Русскою и Европейскою литературою беснования этого маньяка, одержимого свободобоязнью и какою-то гипертрофиею подозрительности, представляют, конечно, немалый интерес для патологической истории современного общества, но вместе с тем и один из самых мрачных эпизодов в истории русского просвещения». Фигура Красовского в общественном мнении как бы олицетворяла собой все отрицательное в цензуре. О нем в литературных кругах ходили анекдоты, слагались эпиграммы. П.А. Вяземский посвятил ему басню «Цензор», А.Ф. Воейков поместил его в своем «Доме сумасшедших»:

Ба! Зачем здесь князь Ширинский?

Как палач умов здесь тих!

Это что? «Устав Алжирский

О печатании книг»!

Вкруг него кнуты, батоги

И Красовский – ноздри рвать!

Я, скорей, – давай Бог ноги!

Здесь не место рассуждать!

В архиве поэта А.Н. Майкова, служившего под началом А.И. Красовского, исследователи поэтики обнаружили несвойственный для Майкова стих:

Но тут встает как демон злой

Муж с конской мордою, с улыбкою бесовской

И вислоухий, как осел:

Сам Александр Иванович Красовский –

«Читай! Читай! Трудись! Пошел! Пошел!»

И мысль моя опять под игом чуждых бредней!

Служебные качества А.И. Красовского во многом были типичны чиновничеству тех лет. Умный граф С.С. Уваров говорил, что «Красовский у меня как цепная собака, за которою я сплю спокойно». По мнению А.И. Рыжова, Красовский испытывал омерзение к иностранной литературе, которую он называл «смердящим гноищем, распространяющим душегубительное зловоние». Особенно доставалось от председателя КЦИ французским сочинениям, так как он считал Париж – «любимым местопребыванием дьявола». Для его комитета по долгу службы выписывались иностранные газеты и журналы. Все цензоры, кроме Красовского, их читали. Красовский черпал все политические известия из «Северной пчелы», вообще, кроме бумаг, ничего не читал. О его культурном кругозоре свидетельствует его дневник за 1848 г. – год, когда революционные события в Европе принесли столько хлопот и царю, и полиции, и цензуре. На душе у Красовского, судя по страницам дневника, все спокойно, у него другие заботы:

«Марта 11-го.Ясно, потом облачно. У.О.У. +3^х°. П. +2°. Н. + 1°. Благодарение Создателю, сон был хорош от 1-го до 7-го.

(Во сне виделся А.С. Танеев, показывающий мне указ об учреждении комитета для проверки действий Министерств народного просвещения относительно цензуры.) Отправление желудка было в 11 ч. почти обыкновенное, ужинал в 9 ч. и на ночь лег спать в 11ч., после большой усталости».

Даже во сне Красовский видит цензурные комитеты, бумаги и, помимо Танеева, других старших чиновников по службе – Д.П. Бутурлина, С.С. Уварова, которые делают ему внушения, дают указания. Впрочем, эти сны председателя КЦИ имели под собой реальную почву, так как Министерство графа С.С. Уварова в 1848 г. буквально регламентировало каждое движение цензора. Так, 21 марта последовал запрет прессе помещать фельетоны из иностранной печати, где публиковались романы, еще неодобренные цензурой. 6 апреля С.С. Уваров обязал цензоров заранее представлять ему заглавие каждого романа, разрешенного к переводу на русский язык, и ожидать по поводу его публикации окончательного решения. Наконец, 11 августа министр народного просвещения распорядился, чтобы издатели переводных с французского языка романов заблаговременно предоставляли ему заглавия выбираемых ими произведений, так чтобы к переводу и набору они могли приступить уже по получении министерского разрешения. Все эти предписания явно противоречили уставу цензуры. Последнее было даже отменено новым министром народного просвещения П.А. Ширинским-Шихматовым.

Наяву же председатель Комитета цензуры иностранной расплодил бесконечное море бумаг. «Бедные чиновники над этой сизифовою работой денно и нощно мозолили себе пальцы», – свидетельствует А.И. Рыжов.

После смерти А.И. Красовского в 1857 г. его преемник, исполнявший короткое время обязанности председателя КЦИ, Г. Дукшта-Дукшинский дважды подавал докладные начальству о тех беспорядках, которые были обнаружены в делах комитета. В квартире А.И. Красовского, бывшего председателя КЦИ, были найдены 340 подлинных непереплетенных журналов заседаний комитета, 7 тысяч рапортов о рассмотренных иностранных книгах, причем 3 тысячи из них не имели резолюций, «более 3 тысяч бумаг разного рода и времени, вынутых из дел Комитета, около 200 связок карточек о книгах, рассмотренных в Комитете, и др.». Этот эпизод характеризует чисто бюрократический подход Красовского. Другой эпизод красноречиво высвечивает бесплодность бюрократической деятельности такого рода. Когда в 1850 г. Министерство народного просвещения запросило А.И. Красовского дать предложения по совершенствованию деятельности иностранной цензуры, тот предоставил подробные «Замечания председателя КЦИ», где критиковал существующий цензурный устав, требовал новых предписаний. В числе его предложений: «Сожжение выписанных из-за границы запрещенных книг, вынужденная мера злоупотреблениями со стороны книгопродавцев доверенности к ним Правительства, может быть, по моему мнению, допущена с тем, чтобы таким образом поступлено было с книгами, о запрещении которых объявлено было книгопродавцам по крайней мере за 6 месяцев до ввоза их в Россию». Такие ограничительные меры по отношению к книгам предпринимались еще в средние века.

Цензор А.И. Красовский призывал «к возвышению степени взыскания с книгопродавцев за выписку запрещенных книг», а также предлагал то, что уже практиковалось, в частности, привлекать к цензуре профессоров университетов с тем, чтобы они могли «указывать на погрешительные начала и опровергнуть ложные умствования».

В КЦИ, как положено, велись журналы (протоколы) заседаний, во время которых цензоры докладывали результаты работы, высказывали предложения. Почти под каждой записью с предложением цензора дозволить то или иное сочинение к распространению в России стояло вето Красовского: «А г. Председатель полагает безопаснее запретить».

«Подлежит суду потомства» как «человек с дикими понятиями, фанатик и вместе лицемер, всю жизнь гасивший просвещение», – такова оценка результатов деятельности А.И. Красовского, которую дал ему А.В. Никитенко, его современник и опытнейший цензор. И оказался прав.

«ЭПОХА ЦЕНЗУРНОГО ТЕРРОРА» (1848–1855)

Николай I: «...рассмотреть, правильно ли действует цензура и издаваемое журналы соблюдают ли данные каждому программы». Расширение участия различных ведомств в цензуровании и попытки укрепить цензурный аппарат.

Произошедшие в Европе события в конце 1840-х годов негативно сказались на внутренней политике Николая I, что привело к ужесточению цензурного режима. Были запрещены целые разделы знаний для преподавания, установлен строгий контроль за лекциями профессоров, предпринимались попытки насильственного руководства общим направлением преподавания в духе «видов правительства» и казенно-патриотической доктрины. Император Николай I хотел подчинить всю культурную работу, академию, университеты «строгой, на армейский манер, дисциплине». В цензуре изменения шли в двух направлениях: усиление цензурного режима сопровождалось совершенствованием цензурного аппарата за счет профессионализации цензоров. В научной исторической литературе период 1848–1855 гг. называют «эпохой цензурного террора», по словам историка и публициста М.К. Лемке, это «едва ли ни самый мрачный и тяжелый период всей истории русской журналистики. Помимо обыкновенной, официальной и весьма строгой цензуры, в это время и над печатным словом тяготела еще другая цензура – негласная и неофициальная, находившаяся в руках учреждений, обличенных самыми широкими полномочиями и не стесненных в своих действиях никакими рамками закона».

Сразу же после начала европейских революционных событий по распоряжению Николая I стали готовиться контрмеры против их влияния на Россию. 27 февраля 1848 г. Министерство народного просвещения получило «собственноручно написанное» императором распоряжение: «Необходимо составить комитет, чтобы рассмотреть, правильно ли действует цензура, и издаваемые журналы соблюдают ли данные каждому программы. Комитету донести мне с доказательствами, где найдет какие упущения цензуры и ее начальства, т.е. Министерства народного просвещения, и которые журналы и в чем вышли из своей программы». Как видим, Николай 1 четко определил основные направления работы нового управленческого звена, предполагая передать ему часть выполняемых им самим функций цензора цензоров; особое внимание он обратил на развивающуюся, несмотря на все ограничения, журналистику. Далее в документе императора назывался состав комитета: председатель генерал-адъютант А.С. Меншиков, члены комитета действительный тайный советник Д.П. Бутурлин, статс-секретарь барон М.А. Корф, генерал-адъютант граф А.Г. Строганов, генерал-лейтенант Л.В. Дубельт, статс-секретарь П.И. Дегай. Распоряжение заканчивалось приказом: «Занятия Комитета начать немедля».

В течение марта император Николай I и Комитет предприняли ряд организационных мер. Комитет потребовал от Министерства народного просвещения, во-первых, представить списки всех русских повременных изданий с их программами; списки издателей и сотрудников. Во-вторых, предостеречь цензоров о том, что «за всякое дурное направление статей журналов, хотя бы оно выражалось в косвенных намеках, цензора, сии статьи пропустившие, подвергнутся строгой ответственности». Комитет начал сразу же борьбу с анонимностью произведений печати и потребовал, чтобы все журнальные статьи, кроме рекламных («за исключением объявлений о подрядах, зрелищах и т.п.»), имели подпись автора, «напечатанную под самими статьями». Комитет усвоил военный тон Николая I, предлагая, чтобы «это правило было со следующего дня приведено в исполнение». Даже император посчитал это излишним, разрешив публикацию статей в периодике без подписей, но так, чтобы редактор знал автора и по первому требованию правительства давал сведения о нем. Однако многие ведомства остались, как говорят, при своем мнении, борясь с анонимностью в журналистике.

25 марта 1848 г. вышло новое высочайшее повеление: «Объявить Редакторам, что за дурное направление их журналов, даже в косвенных намеках, они подвергнутся личной строгой ответственности. Независимо от ответственности цензуры». Председатель комитета князь Меншиков вызвал к себе всех редакторов периодики и проинформировал их о новом повелении. Кроме того, он огласил записку, подготовленную в связи с этим и замечательную тем, что ею Комитет одним распоряжением хотел сделать всю печать союзницей правительства, считая, что долг редакторов не только отклонять все статьи предосудительного направления, но и содействовать своими журналами правительству «в охранении публики от заражения идеями, вредными нравственности и общественному порядку».

Наконец, император Николай I пригласил Комитет к себе и выступил перед ним, заявив, что ему невозможно самому читать все, выходящее в печати. Министерство народного просвещения под управлением графа С.С. Уварова не справляется с цензурными проблемами, поэтому и создан Комитет, члены которого «будут глазами» императора, «пока это дело иначе устроится». В связи с этим определялись задачи и положение Комитета:

1. Основная его цель – «высший, в нравственном и политическом отношении, надзор за духом и направлением» периодики на всех языках.

2. «Комитет рассматривает единственно то, что уже вышло в печать, и о всех наблюдениях и замечаниях своих доводит до сведения императора»

3. «Как неофициальное и негласное учреждение, комитет не имеет сам по себе никакой власти, и все его заключения вступают в силу лишь через их высочайшее утверждение».

Поражает лицемерие последнего положения в заявлении Николая I: имея непосредственную связь с императором, состоя из лиц, отобранных именно им, Комитет обладал основными властными полномочиями в области цензуры, а граф С.С. Уваров как главный цензор был фактически от них отстранен. Организационный Комитет вскоре уступил место «бутурлинскому», названному по дню образования его Комитетом 2 апреля 1848 г. 16 апреля его председатель Д.П. Бутурлин, директор Императорской публичной библиотеки, член Государственного совета, конфиденциально и только министерствам и главным управлениям сообщил об учреждении Комитета и его задачах. Для будущего культуры страны важное значение имело новое правило, введенное Комитетом, «чтобы для доставления Комитету большей возможности следить за ходом нашего книгопечатания, все министры и главноуправляющие доставляли ежемесячно в Императорскую публичную библиотеку именно ведомости о выпущенных книгах, периодических изданиях, брошюрах, отдельных листах и пр.».

Что касается министра народного просвещения графа С.С. Уварова, то его опыт цензора был использован в другом направлении. 3 апреля он получил Высочайшее повеление «приступить к соответственному обстоятельствам времени пересмотру цензурного устава, дополненных к нему толкований», приняв в руководство некоторые тогда же последовавшие распоряжения императора, в их числе повеление – «усилить способы цензуры и улучшить содержание цензоров, но с тем вместе поставить непременным правилом, чтобы цензоры не имели никаких других служебных обязанностей, дабы не отвлекаться от цензурных занятий и отнюдь не участвовали в редакции периодических изданий».

Уже 5 мая 1848 г. граф С.С. Уваров доложил Николаю I «о главных основаниях будущего устройства цензуры». Эти основания базировались на централизации и профессионализации цензурного дела. Он предлагал «учредить в составе Министерства народного просвещения особый департамент цензуры и сосредоточить в нем внутреннюю и иностранную цензуры сего министерства». Подробно был расписан штат цензурного аппарата. Должности цензоров относились к VI классу российского чиновничества. Подробно раскрывались «преимущества чиновников цензурного управления», подчеркивалась необходимость «приискания образованных чиновников», знающих несколько языков и «современное движение литературы», и др.

Имея обстоятельное представление о состоянии дел в Комитете цензуры иностранной, граф С.С. Уваров много внимания в своем проекте уделял иностранной цензуре. «Наиболее изменений потребовали, – замечал он, – постановления на счет цензуры иностранных книг, впрочем эти изменения касаются главнейшим образом порядка делопроизводства, которое потребовало почти коренного преобразования». Министр народного просвещения объяснял это тем, что со времени принятия цензурного устава число изданий, ввозимых в Россию ежегодно, увеличилось «почти вдевятеро» (с 90 до 825 тысяч томов). Принимая во внимание, что предполагаемые преобразования в цензурном аппарате увеличат расходы на него, Уваров представил смету: ежегодно этот аппарат стоил казне 40566 рублей 48 коп. серебром, преобразованный аппарат станет дороже на 26936 рублей 52 коп. серебром, что составит 67503 рублей серебром.

Вероятно, такое удорожание цензурного ведомства не входило в планы императора: проект Уварова не получил поддержки, хотя часть его предложений через некоторое время будет осуществлена. Так, 19 июля 1850 г. было утверждено Николаем I мнение Государственного совета о преимуществах цензоров. По этому документу:

Ø цензорами могли быть назначены «только чиновники, получившие образование в высших учебных заведениях или иными способами приобретшие основные сведения в науках»;

Ø цензоры должны быть «при том достаточно ознакомлены с историческим развитием и современным движением отечественной или иностранной словесности, смотря по назначению каждого»;

Ø цензоры «во время занятий сей должности не должны вместе с нею нести никаких других обязанностей».

Многие цензоры этого периода одновременно работали в других местах. Характерна в этом отношении такая известная фигура в истории цензуры, как А.В. Никитенко (1804–1877), который был сыном крепостного и всю жизнь полностью зависел от заработка. Уже к 1860 г. он расстроил свое здоровье, и врачи рекомендовали ему поездку за границу для лечения. В связи с этим 14 марта 1860 г. Никитенко обратился в Главное управление цензуры с просьбой предоставить ему отпуск на 4 месяца с сохранением за все время окладов жалованья по службе.

«Усиленная деятельность и труды с некоторого времени начали оказывать печальное влияние на мое здоровье. Я беден и существую с семейством моим одними моими трудами. Если у меня будет вычтено за время моего отсутствия жалованье, то, конечно, я не в состоянии воспользоваться единственным средством к моему выздоровлению».

К просьбе А. В. Никитенко приложил записку о своей более чем 30-летней службе Отечеству – уникальный документ, показывающий, сколько обязанностей он выполнял наряду с цензорскими. С апреля 1833 по 1848 г. Никитенко был цензором Петербургского цензурного комитета. Он работал с журналами «Библиотека для чтения» (1834–1848), «Отечественные записки» (1839, 1841–1844), способствовал выходу в свет «Мертвых душ» Н.В. Гоголя (1-й том, 1842), «Антона-Горемыки» Д.В. Григоровича (1847), сборника «Стихотворения» Н.А. Некрасова (1860); предлагал не подвергать цензуре посмертное издание собраний сочинений А.С. Пушкина; пытался улучшить цензурное законодательство и т.д. Приведем часть его записки:

«...состоит в службе с 22 июня 1828 г. и более 28 лет занимает кафедру в университете... преподавал русскую словесность в одно и то же время в университете, в Екатерининском институте (около 15 лет), в Смольном монастыре (6 лет на Дворянской половине и в специальном педагогическом классе 8 лет), в Офицерских классах Артиллерийского училища, в Аудиторском училище Военного министерства... в Офицерских классах Института путей сообщения... в Строительном училище, в Римско-Католической Академии с самого начала существования, в Санкт-Петербурге более 15 лет заведовал в качестве Инспектора частными пансионатами и школами». Далее следует перечень более чем на страницу того, что А.В. Никитенко приходилось делать «сверх того» «по воле начальства».

Как и рекомендовал граф С.С. Уваров, через некоторое время были увеличены штат цензурного ведомства и расходы для его содержания: теперь ежегодно на него ассигновалось уже 104324 рубля 92 коп. серебром.

Отправляя эти документы по назначению в цензурные комитеты, Министерство народного просвещения подчеркивало: «Не излишне, считаю, присовокупить, что Правительство, даровая особые преимущества цензорам и весьма значительно возвысив оклады их содержания, имело намерение доставить к избранию в эти должности и к удержанию в них людей истинно достойных, которые действовали добросовестно, в благодетельных видах его».

Предпринятые правительством шаги в совершенствовании цензурного аппарата свидетельствуют о том, что оно было озабочено укреплением цензурного режима и повышением авторитета цензурного аппарата, стремясь уменьшить число конфликтов между цензорами и литераторами, издателями, редакторами в связи с тем субъективизмом, которым грешили чиновники цензуры. Действительно, со временем вследствие повышения окладов цензоров и требований к их образовательному цензу в их ряды вольется значительное число литераторов: И.А. Гончаров, Ф.И. Тютчев, А.Н. Майков, В.Я. Полонский и др., которых в те годы их профессия литератора прокормить не могла. Без сомнения, постепенно стал расти и профессионализм и самих цензоров. Однако не эти писатели и поэты были типичными фигурами цензурного ведомства тех лет.