Б) Инструментализм. 4 страница

4. Разработка парадигмы включает в себя не только уточнение фактов и измерений, но и установление количественных законов. Например, закон Бойля, связывающий давление газа с его объемом, закон Кулона и формула Джоуля, устанавливающая соотношение теплоты, излучаемой проводником, по которому течет ток, с силой тока и сопротивлением, и многие другие были установлены в рамках нормального исследования. В отсутствие парадигмы, направляющей исследование, подобные законы не только никогда не были бы сформулированы, но они просто не имели бы никакого смысла.

5. Наконец, обширное поле для применения сил и способностей ученых предоставляет работа по совершенствованию самой парадигмы. Ясно, что парадигмальная теория не может появиться сразу в блеске полного совершенства, лишь постепенно ее понятия приобретают все более точное содержание, а она сама — более стройную дедуктивную форму. Разрабатываются новые математические и инструментальные средства, расширяющие сферу ее применимости. Например, теория Ньютона первоначально в основном была занята решением проблем астрономии и потребовались значительные усилия, чтобы показать применимость общих законов ньютоновской механики к исследованию и описанию движения земных объектов. Кроме того, при выводе законов Кеплера Ньютон был вынужден пренебречь взаимным влиянием планет и учитывать только притяжение между отдельной планетой и Солнцем. Поскольку планеты также оказывают влияние друг на друга, их реальное движение отличается от траекторий, вычисленных согласно теории. Чтобы устранить или уменьшить эти различия, потребовалось разработать новые теоретические средства, позволяющие описывать движение более чем двух одновременно притягивающихся тел.

Именно такого рода проблемами были заняты Эйлер, Лангранж, Лаплас, Гаусс и другие ученые, посвятившие свои труды усовершенствованию нью­тоновской парадигмы.

Чтобы подчеркнуть особый характер проблем, разрабатываемых уче­ными в нормальный период развития науки, Кун называет их "голово­ломками", сравнивая с решением кроссвордов или с составлением картинок из раскрашенных кубиков. Кроссворд или головоломка характеризуются тем, что:

а) для них существует гарантированное решение и

б) это решение может быть получено некоторым предписанным путем.

Пытаясь сложить картинку из кубиков, вы знаете, что такая картинка существует. При этом вы не имеете права изобретать собственную картинку или складывать куби­ки так, как вам нравится, хотя бы при этом получались боле интересные — с вашей точки зрения — изображения. Вы должны сложить кубики опреде­ленным образом и получить предписанное изображение. Точно такой же ха­рактер носят проблемы нормальной науки. Парадигма гарантирует, что реше­ние существует, и она же задает допустимые методы и средства получения этого решения. Поэтому когда ученый терпит неудачу в своих попытках ре­шить проблему, то это — его личная неудача, а не свидетельство против па­радигмы. Успешное же решение проблемы не только приносит славу уче­ному, но и еще раз демонстрирует плодотворность признанной парадигмы.

Рассматривая виды научной деятельности, характерные для нормаль­ной науки, мы легко можем заметить, что Кун рисует образ науки, весьма отличный от того, который изображает Поппер. По мнению последнего, душой и движущей силой науки является критика — критика, направленная на ниспровержение существующих и признанных теорий. Конечно, важная часть работы ученого заключается в изобретении теорий, способных объяс­нить факты и обладающих большим эмпирическим содержанием по срав­нению с предшествующими теориями. Но не менее, а быть может, более важной частью деятельности ученого является поиск и постановка опровер­гающих теорию экспериментов. Ученые, полагает Поппер, осознают лож­ность своих теоретических конструкций, дело заключается лишь в том, что­бы поскорее продемонстрировать это и отбросить известные теории, освобо­ждая место новым.

Ничего подобного у Куна нет. Ученый Куна убежден в истинности парадигмальной теории, ему и в голову не приходит подвергнуть сомнению ее основоположения. Работа ученого заключается в совершенствовании пара­дигмы и в решении задач-головоломок. "Возможно, что самая удивительная особенность проблем нормальной науки, — пишет Кун, — ... состоит в том, что ученые в очень малой степени ориентированы на крупные открытия, будь то открытие новых фактов или создание новой теории"^7[84]. Деятельность учено­го у Куна почти полностью лишается романтического ореола первооткрывателя, стремящегося к неизведанному или подвергающего все беспощадному сомнению во имя истины. Она скорее напоминает деятельность ремесленни­ка, руководствующегося заданным шаблоном и изготавливающего вполне ожидаемые вещи. Именно за такое приземленное изображение деятельности ученого сторонники Поппера подвергли концепцию Куна резкой критике.

Следует заметить, однако, что в полемике попперианцев с Куном прав­да была на стороне последнего. По-видимому, он был лучше знаком с со­временной наукой. Если представить себе десятки тысяч ученых, работающих над решением научных проблем, то трудно спорить с тем, что подавляющая их часть занята решением задач-головоломок в предписанных теоретических рамках. Встречаются ученые, задумывающиеся над фундаментальными проблемами, однако число их ничтожно мало по сравнению с теми, кто никогда не подвергал сомнению основных законов механики, термодинамики, электродинамики, оптики и т.д. Достаточно учесть это обстоятельство, чтобы стало ясно, что Поппер романтизировал науку, перед его мысленным взором витал образ науки XVII—XVIII столетий, когда число ученых было невелико и каждый из них в одиночку пытался решать обширный круг теоретических и экспериментальных проблем. XX век породил громадные научные коллективы, занятые решением тех задач-головоломок, о которых говорит Кун.

III. 3. НАУЧНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

Понятие научной революции является центральным понятием концеп­ции Куна. Многие исследователи основной вклад Куна в философию науки видят именно в том, что он привлек внимание к этому понятию и к тем проблемам, которые возникают в связи с анализом крупных концептуаль­ных преобразований в науке. Некоторые философы-марксисты стремились принизить значение работы Куна, ссылаясь на то, что марксистская диалек­тика всегда говорила о "скачках", "перерывах постепенности", свойствен­ных любому развитию, поэтому с философской точки зрения в работе Куна нет ничего нового. Следует учесть, однако, что диалектика говорила о каче­ственных преобразованиях, об отрицании старого новым абстрактно - схоластически, вообще, а Кун показал, как все это происходит в конкретном процессе развития науки. И если абстрактный аппарат диалектики так и ос­тался бесплодным, работа Куна вызвала широкий отклик. И научная револю­ция в описании Куна предстала не просто как абстрактный переход количест­ва в качество или от одного качественного состояния к другому, а как сложный многосторонний процесс, обладающий массой специфических особенностей. Мы помним, что нормальная наука в основном занята решением голо­воломок. В общем этот процесс протекает успешно, парадигма выступает как надежный инструмент решения научных проблем. Увеличивается коли­чество установленных фактов, повышается точность измерений, открываются

новые законы, растет дедуктивная связность парадигмы, короче гово­ря, происходит накопление знания. Но вполне может оказаться — и часто оказывается, — что некоторые задачи - головоломки несмотря на все усилия ученых, так и не поддаются решению, скажем, предсказания теории посто­янно расходятся с экспериментальными данными. Сначала на это не обра­щают внимания. Это только в представлении Поппера стоит лишь ученому зафиксировать расхождение теории с фактом, он сразу же подвергает со­мнению теорию. Реально же ученые всегда надеются на то, что со временем противоречие будет устранено и головоломка решена. Но однажды может быть осознанно, что средствами существующей парадигмы проблема не может быть решена. Дело не в индивидуальных способностях того или ино­го ученого, не в повышении точности приборов и не в учете побочных факторов, а в принципиальной неспособности парадигмы решить проблему. Такую проблему Кун называет аномалией.

Пока аномалий немного, ученые не слишком о них беспокоятся. Одна­ко разработка самой парадигмы приводит к росту числа аномалий. Совер­шенствование приборов, повышение точности наблюдений и измерений, строгость концептуальных средств — все это ведет к тому, что расхожде­ния между предсказаниями парадигмы и фактами, которые ранее не могли быть замечены и осознаны, теперь фиксируются и осознаются как пробле­мы за счет введения в парадигму новых теоретических предположений на­рушают ее дедуктивную стройность, делают ее расплывчатой и рыхлой.

Иллюстрацией может служить развитие системы Птолемея. Она сфор­мировалась в течение двух последних столетий до новой эры и первых двух новой эры. Ее основная идея, как известно, заключалась в том, что Солнце, планеты и звезды вращаются по круговым орбитам вокруг Земли. В течение длительного времени эта система давала возможность рассчитывать положения планет на небосводе. Однако чем более точными становились астрономические наблюдения, тем более заметными оказывались расхождения между вычисленными и наблюдаемыми положениями планет. Для устранения этих расхождений в парадигму было введено предположение о том, что планеты вращаются по вспомогательным кругам — эпициклам, центры которых уже вращаются непосредственно вокруг Земли. Именно поэтому при наблюдении с Земли может казаться, что иногда планета движется в обратном направлении по отношению к обычному. Однако это помогло ненадолго. Вскоре пришлось ввести допущение о том, что эпициклов может быть несколько, что у каждой планеты своя система эпициклов и т.п. В конечном итоге вся система стала настолько сложной, что ей оказалось трудно пользоваться. Тем не менее, количество аномалий продолжало расти.

По мере накопления аномалий доверие к парадигме падает. Ее неспо­собность справиться с возникающими проблемами свидетельствует о том, что она уже не может служить инструментом успешного решения голово­ломок. Наступает состояние, которое Кун именует кризисом. Ученые оказываются перед лицом множества нерешенных проблем, необъясненных фактов и экспериментальных данных. У некоторых из них господствовав­шая недавно парадигма уже не вызывает доверия, и они начинают искать новые теоретические средства, которые, возможно, окажутся более успеш­ными. Уходит то, что объединяло ученых, — парадигма. Научное сообщество распадается на несколько групп, одни из которых продолжают верить в пара­дигму, другие выдвигают гипотезу, претендующую на роль новой парадигмы. Нормальное исследование вымирает. Наука, по сути дела, перестает функционировать. Только в этот период кризиса, полагает Кун, ученые ставят эксперименты, направленные на проверку и отсев конкурирующих теорий. Но для него это период распада науки, период, когда наука, как замечает он в одной из своих статей, становится похожей на философию, для которой как раз конкуренция различных идей является правилом, а не исключением.

Период кризиса заканчивается, когда одна из предложенных гипотез доказывает свою способность справиться с существующими проблемами, объяснить непонятные факты и благодаря этому привлекает на свою сторо­ну большую часть ученых. Она приобретает статус новой парадигмы. Науч­ное сообщество восстанавливает свое единство. Смену парадигмы Кун и называет научной революцией. Так как же происходит этот переход? И на что опираются ученые, отказываясь от старой парадигмы и принимая новую? Чтобы вполне понять ответ Куна на эти вопросы, следует яснее пред­ставить себе, что такое научная революция в его понимании. Истолковы­вать этот переход просто как замену постулатов или аксиом одной теории постулатами другой при сохранении остального содержания рассматривае­мой научной области — значит совершенно не понимать Куна. У него речь идет о гораздо более фундаментальном изменении. Как уже отмечалось, господствующая парадигма не только формулирует некоторые общие ут­верждения, но и определяет, какие проблемы имеют смысл и могут быть решены в ее рамках, объявляя псевдопроблемами или передавая другим об­ластям все то, что не может быть сформулировано или решено ее средства­ми. Парадигма задает методы решения проблем, устанавливая, какие из них научны, а какие недопустимы. Она вырабатывает стандарты решений, нор­мы точности, допустимую аргументацию и т.п. Парадигма детерминирует содержание научных терминов и утверждений. С помощью образцов реше­ний проблем парадигма воспитывает у своих приверженцев умение выде­лять определенные "факты", а все то, что не может быть выражено ее сред­ствами, отсеивать как шумовой фон. Все это Кун выражает одной фразой: парадигма создает мир, в котором живет и работает ученый. Поэтому пере­ход от одной парадигмы к другой означает для ученого переход из одного мира в другой, полностью отличный от первого — со специфическими про­блемами, методами, фактами, с иным мировоззрением и даже с иными чув­ственными восприятиями.

Теперь мы можем спросить: как происходит или мог бы происходить переход от одной парадигмы к другой? Могут ли при таком понимании су­щества этого перехода сторонники старой и новой парадигмы совместно об­судить их сравнительные достоинства и недостатки и, опираясь на некото­рые общие для них критерии, выбрать лучшую из них? Такое сравнение, считает Кун, невозможно, ибо нет никакой общей основы, которую могли бы принять сторонники конкурирующих парадигм. Если бы существовали общие для обеих парадигм факты или нейтральный язык наблюдения, то можно было бы сравнить парадигмы в их отношении к фактам и избрать ту из них, которая лучше им соответствует. Однако в разных парадигмах фак­ты будут разными и нейтральный язык наблюдения невозможен. Кроме того, новая парадигма обычно хуже соответствует фактам, чем ее предшественни­ца: за длинный период своего существования господствующая парадигма су­мела достаточно хорошо "приспособиться" к громадному количеству фактов и, чтобы догнать ее в этом отношении, ее молодой сопернице нужно время. Таким образом, факты не могут служить общей основой сравнения парадигм, а если бы они могли это делать, то ученые всегда были бы вынуждены сохра­нять старую парадигму, несмотря на все ее несовершенства.

Можно было бы попробовать сравнивать конкурирующие парадигмы по числу решаемых ими проблем и обосновывать переход ученых к новой пара­дигме тем, что она решает больше проблем и, следовательно, является более плодотворным орудием исследования. Однако и этот путь оказывается сом­нительным.

Во-первых, старая и новая парадигмы решают вовсе не одни и те же проблемы. То, что было проблемой в старой парадигме, может оказаться псевдопроблемой с точки зрения новой; проблема, которая считалась важной сторонниками одной парадигмы и привлекала лучшие умы для своего реше­ния, приверженцам другой может показаться тривиальностью.

Во-вторых, если мы при сравнении парадигм будем ориентироваться на количество решае­мых проблем, то мы опять-таки должны будем предпочесть старую разви­тую парадигму: новая парадигма в начале своего существования обычно решает очень немного проблем и неизвестно, способна ли она на большее. Для выяснения этого нужно начать работу в рамках новой парадигмы.

Таким образом, если принять во внимание то, как полновластно гос­подствует куновская парадигма над мышлением ее сторонников, становится понятным, насколько трудно найти общие основания для сравнения и вы­бора одной из конкурирующих парадигм. Причем с точки зрения всех су­ществующих методологических стандартов новая парадигма всегда будет казаться хуже старой: она не так хорошо соответствует большинству фак­тов, она решает меньше проблем, ее технический аппарат менее разработан, ее понятия менее точны и т.п. Для того чтобы улучшить ее, развить ее потенциальные возможности, нужны ученые, способные принять ее и начать разрабатывать, однако "принятие решения такого типа может быть основано только на вере"^8[85].

Ученые, принявшие новую парадигму, начинают видеть мир по-новому: например, раньше на рисунке видели вазу. Нужно усилие, чтобы на том же рисунке увидеть два человеческих профиля. Но как только переключение образа произошло, сторонники новой парадигмы уже не способ­ны совершить обратного переключения и перестают понимать тех своих коллег, которые все еще говорят о вазе. Сторонники разных парадигм гово­рят на разных языках и живут в разных мирах, они теряют возможность общаться друг с другом. Что же заставляет ученого покинуть старый, обжи­той мир и устремиться по новой, незнакомой и полной неизвестности доро­ге? — Вера в то, что она удобнее старой, заезженной колеи, религиозные, метафизические, эстетические и аналогичные соображения, но не логико-методологические аргументы. "Конкуренция между парадигмами не является видом борьбы, которая может быть решена с помощью доводов"^9[86].

(М: Это и есть борьба ценностей-целей, лежащих в основе матриц сознания, а из них уже выстраиваются ценности-средства и весь инструментарий)

В одной из своих лекций^10[87] Кун очень ясно показал, почему, по его мнению, универсальных методологических стандартов и критериев, подоб­ных тем, которые формулировал Поппер, всегда будет недостаточно для объяснения перехода ученых от одной парадигмы к другой. Он выделяет несколько требований, которые философия науки устанавливает для научных теорий. В частности:

1) требование точности — следствия теории должны в определенной мере согласовываться с результатами экспериментов и наблюдений;

2) требование непротиворечивости — теория должна быть непротиворечива и должна быть совместима с другими признанными теориями;

3) требование относительно сферы применения — теория долж­на объяснять достаточно широкую область явлений, в частности, следствия теории должны превосходить ту область наблюдений, для объяснения которой она первоначально была предназначена;

4) требование простоты — теория должна вносить порядок и стройность там, где до нее царил хаос;

5) требование плодотворности — теория должна предсказывать факты нового рода.

Считается, что этим или аналогичным требованиям должна удовлетворять хорошая научная теория.

Кун вполне согласен с тем, что все требования такого рода играют важную роль при сравнении и выборе конкурирующих теорий. В этом он не расходится с Поппером. Однако если последний считает, что этих требова­ний достаточно для выбора лучшей теории и методолог может ограничить­ся лишь их формулировкой, Кун идет дальше и ставит вопрос: "Как отдельный ученый может использовать эти стандарты в случае конкретного выбо­ра?" При попытке ответить на этот вопрос выясняется, что для реального выбора этих стандартов недостаточно. Прежде всего, все методологические характеристики хорошей научной теории неточны, и разные ученые могут по-разному их истолковывать. Вдобавок, эти характеристики могут всту­пать между собой в конфликт: например, точность принуждает ученого вы­брать одну теорию, а плодотворность говорит в пользу другой. Поэтому ученые вынуждены решать, какие характеристики теории являются для них более важными. А решение такого рода может определяться, считает Кун, только индивидуальными особенностями каждого отдельного ученого. "Ко­гда ученые должны выбрать одну из двух конкурирующих теорий, два че­ловека, принимающие один и тот же список критериев выбора, могут тем не менее придти к совершенно различным выводам. Возможно, они по-разному понимают простоту или имеют разные мнения по поводу тех об­ластей, с которыми должна согласовываться теория... Некоторые из разли­чий, которые я имею в виду, являются результатом прежнего индивидуаль­ного опыта ученого. В какой части научной области он работал, когда столк­нулся с необходимостью выбора? Как долго он в ней работал, насколько ус­пешно и в какой степени его работа зависит от понятий и средств, изменяе­мых новой теорией? Другие факторы, также имеющие отношение к выбору, находятся вообще вне науки"^11[88]. Не только методологические стандарты оп­ределяют выбор, который совершает конкретный ученый, — этот выбор де­терминируется еще многими индивидуальными факторами.

Приведенные соображения Куна объясняют, почему переход от старой парадигмы к новой с его точки зрения нельзя обосновать рационально — опираясь на логико-методологические стандарты, факты, эксперимент. Принятие новой парадигмы чаще всего обусловлено внерациональными факторами — возрастом ученого, его стремлением к успеху и признанию или к материальному достатку и т.п. Но такое утверждение означает, что развитие науки не является вполне рациональным, наука — основа рацио­нализма сама оказывается нерациональной! Этот вывод вызвал ожесточен­ную критику куновского понимания научных революций и стал поводом к обсуждению проблемы научной рациональности.

III. 4. АНТИКУМУЛЯТИВИЗМ В ПОНИМАНИИ

РАЗВИТИЯ ЗНАНИЯ

Традиционно считалось, что наука развивается прогрессивно и кумуля­тивно — научное знание с течением времени совершенствуется и растет. Ученые сегодняшнего дня знают о мире все, что знали о нем ученые пред­шествующих эпох, и в дополнение к этому знают то, что было неизвестно более ранним поколениям. Это убеждение настолько прочно вошло в обще­ственное сознание, что сомнение в нем кажется невозможным. Ну, в самом деле, можно ли сомневаться в том, что Эйнштейн или Бор знали гораздо больше, нежели Аристотель, Архимед или Евклид? А если последние и зна­ли что-то, что неизвестно современным ученым, то это — заблуждения, от­брошенные в процессе развития науки.

Тем не менее, несмотря на очевидную убедительность подобных рас­суждений, в философии науки середины XX века появились концепции, от­рицающие прогресс в развитии научного знания. Уже фальсификационизм К. Поппера отвергал накопление истины, единственный прогресс, по мне­нию Поппера, возможный в науке, состоит в разоблачении и отбрасывании ложных идей и теорий. В его модели развития наука переходит от одних проблем к другим — более глубоким, но научные теории не становятся более глубокими и более истинными. Однако Поппер так и не смог полностью по­рвать с идеей научного прогресса и разработал концепцию возрастания сте­пени правдоподобия в историческом развитии науки. Кун в этом отноше­нии пошел еще дальше.

Модель развития науки Куна выглядит следующим образом:

…®нормальная наука, развивающаяся в рамках общепризнанной парадигмы, ®

®рост числа аномалий, приводящий к кризису, ®

®научная революция, означаю­щая смену парадигм.®…

Накопление знания, совершенствование методов и инструментов, расширение сферы практических приложений, т.е. все то, что можно назвать прогрессом, совершается только в период нормальной науки. Однако научная революция приводит к отбрасыванию всего того, что было получено на предыдущем этапе, работа науки начинается как бы заново, на пустом месте. Таким образом, в целом развитие науки получается дискретным: периоды прогресса и накопления разделяются революционными прова­лами, разрывами ткани науки.

Следует признать, что это — весьма смелая и побуждающая к размышлениям концепция. Конечно, довольно трудно отказаться от мысли о том, что наука прогрессирует в своем историческом развитии, что знания ученых и человечества вообще об окружающем мире растут и углубляются. Но после работ Куна уже нельзя не замечать проблем, с которыми связана идея научного прогресса. Уже нельзя простодушно считать, что одно поколение ученых пе­редает свои достижения следующему поколению, которое эти достижения преумножает. Теперь мы обязаны ответить на такие вопросы: как осуществляется преемственность между старой и новой парадигмами? Что и в каких формах передает старая парадигма новой? Как осуществляется коммуникация между сторонниками разных парадигм? Как возможно сравнение парадигм? Концепция Куна стимулировала интерес к этим проблемам и содействовала разработке более глубокого понимания процессов развития науки.

И все-таки влияние концепции Куна на философию науки было обусловлено не столько смелостью и оригинальностью его идей — идеи логических позитивистов, Поппера, Лакатоса и других были не менее смелыми и оригинальными, — сколько тесной связью его методологических построений с реальной историей науки. До Куна история науки привлекалась философами лишь в качестве материала, иллюстрирующего и поясняющего их философско-логические схемы развития познания. И пожалуй только Кун (правда, вслед за А. Койре) попытался придать изучению истории большее значение. Будучи сам историком, Кун склонен отстаивать само­стоятельность своего предмета перед лицом философской экспансии и с недоверием относиться к попытками философов навязать истории априор­ные стандарты и нормы. Хотя он и согласен с тем, что при изложении исто­рических событий историк опирается на некоторые философские и методологические предпосылки при отборе, интерпретации и оценке исторических данных, он подчеркивает в то же время, что у историка имеются еще и дру­гие, специально-исторические принципы построения исторического изло­жения. "Например, повествование историка должно быть непрерывно в том смысле, что одно событие должно переходить в другое событие или сме­няться другим, нельзя перепрыгивать через события. Кроме того, его рас­сказ должен быть правдоподобным в том смысле, что поведение людей и деятельность учреждений должны быть понятными для нас... И, наконец, следует указать еще на один момент, наиболее важный для наших целей: история должна быть построена без насилия над данными, которые мы соби­раемся отбирать и интерпретировать"^12[89]. Только благодаря своей независимо­сти и самостоятельности история может оказывать влияние на философско-методологические рассуждения о познании.

Однако для Куна этим вовсе не исчерпывается значение истории для философии науки. Большая часть философов видит в истории лишь сово­купность примеров, которые можно привести в подтверждение или опро­вержение той или иной методологической концепции. Для Куна же история может служить также "чрезвычайно важным источником проблем и реше­ний"^13[90] для философов науки. Вместо того, чтобы изобретать методологиче­ские концепции, устанавливать методологические стандарты, нормы и пра­вила, опираясь исключительно на философию и логику, философ должен об­ращаться также и к истории науки, с тем чтобы в ее материале отыскивать элементы своих методологических конструкций, а не только проверять их. "Я глубоко убежден в том, — говорит Кун, — что многое в сочинениях по философии науки было бы улучшено, если бы история играла большую роль в их подготовке..."^14[91]. Например, почти все методологические концепции го­ворят о научных открытиях, причем под "открытием" обычно понимают некоторое одноактное событие, которое всегда можно отнести к опреде­ленному месту, времени и конкретному индивиду. Однако изучение исто­рии могло бы показать философам, что "многие научные открытия, в частности наиболее интересные и важные из них, не относятся к тому сорту собы­тий, относительно которых можно задавать вопросы 'где?' и 'когда?'. Даже если все возможные данные налицо, на такие вопросы нельзя ответить. То, что мы упорно продолжаем ставить такие вопросы, есть симптом фундаментальной неадекватности нашего понимания научных открытий"^15[92].

Анализируя открытия кислорода, планеты Уран, рентгеновских лучей, Кун показывает, что открытия такого рода включают в себя, по крайней мере, три этапа: констатация расхождения теоретически ожидаемого с наблюдаемым в опыте; признание этой аномалии как обусловленной не случайными ошибками, а некоторыми новыми явлениями; теоретическая ассимиляция этого явления, связанная с перестройкой имеющегося знания. Все это растягивается в достаточно длительный процесс, в котором могут принять участие несколько ученых, поэтому часто трудно с уверенностью сказать, кто и когда сделал открытие подобного рода. Это следует учитывать философам.

Далее, считает Кун, история науки могла бы уменьшить то расстояние, которое в настоящее время отделяет философию науки от самой науки бла­годаря существующей специализации. Конечно, лучшим способом прибли­зиться к реальной науке для философа была бы практическая работа в од­ной из областей науки. Однако современная организация научных исследо­ваний и система образования делают это почти невозможным. Поэтому единственным средством приблизить философию науки к самой науке ока­зывается обращение к изучению истории развития науки. Ясно, что сбли­жение философии с наукой может оказать плодотворное влияние на мето­дологические концепции.

Таким образом, значение истории науки для философии Кун усматривает в трех факторах:

· история может давать материал для методологиче­ских обобщений;

· история помогает сблизить методологию с наукой;

· история исправляет построения философов науки.

В значительной мере под влиянием книги Куна философы науки чаще стали обращаться к истории научных идей, стремясь обрести в ней твердую почву для своих методологических построений. Казалось, что история может служить более прочным основанием методологических концепций, нежели гносеология, психология, логика. Однако оказалось наоборот: поток истории размыл все методологические схемы, правила, стандарты; релятивизировал все принципы философии науки и в конечном итоге подорвал надежду на то, что она способна адекватно описать структуру и развитие научного знания.