Б) Инструментализм. 1 страница

Поппер дает чрезвычайно ясное и простое изложение инструменталистской концепции и ее отличия от эссенциализма. С точки зрения последнего мы должны проводить различие между:

1) универсумом сущностей;

2) универсумом наблюдаемых феноменов;

3) универсумом языка. Каждый из них можно представить в виде плоскости:

Здесь а и в — наблюдаемые феномены; А, В — соответствующие сущности; α и β — символические представления или описания этих сущностей; Е представляет существенную связь между А и В; Т — теория, описы­вающая связь Е. Из α и Т мы можем вывести β Это означает, что с помо­щью теории мы можем объяснить, почему появление а вызывает появле­ние в. Инструментализм отбрасывает плоскость (1), т.е. универсум сущно­стей. Тогда α и β непосредственно относятся к наблюдаемым феноменам а и в, а Т вообще ничего не описывает и представляет собой инструмент, помогающий дедуцировать β из α.

Поппер согласен с инструменталистами в том, что научные теории яв­ляются инструментами для получения предсказаний. Но когда инструмен­талисты говорят, что теории есть только инструменты и не претендуют на описание чего-то реального, они ошибаются. Научные теории всегда пре­тендуют на то, что они описывают нечто существующее и выполняют не только инструментальную, но и дескриптивную функцию. Поппер показы­вает это следующим образом.

Инструментализм уподобляет научные теории правилам вычисления. Чтобы показать ошибочность инструменталистского понимания науки, нужно продемонстрировать отличие теорий от вычислительных правил. Поппер это делает, отмечая,

во-первых, что научные теории подвергаются проверкам с целью их фальсификации, т.е. в процессе проверки мы специ­ально ищем такие случаи и ситуации, в которых теория должна оказаться несостоятельной. Правила и инструменты не подвергаются таким провер­кам. Бессмысленно пытаться искать случаи, когда, скажем, отказывают пра­вила умножения.

Во-вторых, теория в процессе фальсифицируется, т.е. отбрасывается как обнаружившая свою ложность. В то же время, правила и инструменты нельзя фальсифицировать. Если, например, попытка побриться топором терпит неудачу, то это не означает, что топор плох и его следует выбросить, просто бритье не входит в сферу его применимости. "Инструменты и даже теории в той мере, в которой они являются инструментами, не могут быть опровергнуты. Следовательно, инструменталистская интерпретация не способна понять реальных проверок, являющихся попытками опроверже­ния, и не может пойти дальше утверждения о том, что различные теории имеют разные области применения"^14[54].

И, наконец, в-третьих, инструментализм, рассматривая теории как пра­вила, спасает их от опровержения, истолковывая фальсификации как огра­ничения сферы применимости теорий-инструментов. Тем самым инстру­ментализм тормозит научный прогресс, способствуя консервации опро­вергнутых теорий и препятствуя их замене новыми, лучшими теориями. Та­ким образом, «отвергая фальсификацию и подчеркивая применение, инст­рументализм оказывается столь же обскурантистской философией, как и эссенциализм»^15[55].

Критика, которой Поппер подвергает инструментализм, интересна и изобретательна, но она, как мне представляется, не может быть убеди­тельной при тех гносеологических предпосылках, которые он принимает. Философская позиция Поппера, в сущности, сближает его с инструмента­листами. Действительно, если не существует никаких критериев истины, если все теории — лишь необоснованные предположения, которые рано или поздно будут отброшены, то можно ли приписать им более чем инст­рументальное значение? Поппер вряд ли смог бы защититься от следующе­го аргумента инструменталиста: я считаю теории не более чем инструмен­тами и признаю прогресс только в накоплении фактов; вы ж утверждаете, что теории еще претендуют на описание чего-то реального; но одновремен­но вы признаете, что все они ложны и со временем будут отброшены. Что же оставляет после себя отброшенная теория? Только факты. Следователь­но, между нами, по сути дела, нет большого расхождения: и вы, и я видим прогресс только в накоплении фактов, а теории — для меня, и для вас — ни­какого знания не дают.

Для того чтобы аргументы Поппера против инструментализма стали убедительными, нужно признать, что научные теории не только претендуют на описание реальности, но в определенной степени действительно описывают ее. Надо согласиться с тем, что научная теория верно отображает определенные стороны реальности и после фальсификации не отбрасывается как износившееся платье, а передает некоторые элементы своего содержания новым теориям. Тогда критика инструментализма будет обоснованной и можно всерьез противопоставить "реализм" в понимании теорий инструментализму.

В) Гипотетизм.

Критика Поппером эссенциализма и инструментализ­ма уже дает некоторое представление о понимании им научного знания. Поппер принимает тезис эссенциализма о том, что ученый стремится полу­чить истинное описание мира и дать истинное объяснение наблюдаемым фактам. Но в отличие от эссенциалистов Поппер считает, то эта цель акту­ально недостижима и наука способна лишь приближаться к истине. Науч­ные теории, по его мнению, представляют собой догадки о мире, необосно­ванные предположения, в истинности которых никогда нельзя быть уверен­ным: "С развиваемой здесь точки зрения все законы и все теории остаются существенно временными, предположительными или гипотетическими да­же в том случае, когда мы чувствуем себя неспособными сомневаться в них"^16[56]. Эти предположения невозможно верифицировать, их можно лишь подвергнуть проверкам, чтобы выявить их ложность. Таким образом, поп-перовское понимание сходно с эссенциализмом в том, что оно также при­знает поиск истины целью науки. Однако оно сходно и с инструментализ­мом, утверждая, что цель науки никогда не может быть достигнута.

Инструментализм сводит реальность лишь к одному уровню наблю­даемых феноменов. Эссенциализм расщепляет мир на уровень сущности и уровень наблюдаемых явлений. Поппер признает наличие в реальности множества структурных уровней или "миров": "Поскольку, согласно наше­му пониманию... новые научные теории — подобно старым — являются подлинными предположениями, поскольку они являются искренними по­пытками описать эти дальнейшие миры. Таким образом, все эти дальней­шие миры, включая и мир обыденного сознания, мы должны считать равно реальными или, может быть, равно реальными аспектами или уровнями ре­ального мира. (Глядя через микроскоп и переходя ко все большему увели­чению, мы можем увидеть различные, полностью отличающиеся друг от друга аспекты или уровни одной и той же вещи — все в одинаковой степе­ни реальные.) Поэтому ошибочно говорить, что мое пианино — как я его знаю — является реальным, в то время как предполагаемые молекулы и атомы, из которых оно состоит, являются лишь 'логическими конструкци­ям' (или чем-либо еще столь же нереальным). Точно так же ошибочно го­ворить, будто атомная теория показывает, что пианино моего повседневно­го мира является лишь видимостью"^17[57].

Утверждая иерархическое строение реальности, Поппер отвергает ту дихотомию наблюдаемого — теоретического, которая играла столь боль­шую роль в методологической концепции логического позитивизма. В его концепции всем терминам и предложениям языка науки приписывается де­скриптивное значение и нет терминов и предложений, значение которых полностью исчерпывается наблюдаемыми ситуациями. Он отвергает спе­цифику эмпирического языка. Тот язык, который мы используем в качестве эмпирического, включает в себя универсалии, а все универсалии, по мне­нию Поппера, являются диспозициями. Например, термины "хрупкий", "горючий" обычно считают диспозициями, но диспозициями будут и такие термины, как "разбитый", "горящий", "красный" и т.п. В частности, термин "красный" обозначает диспозицию вещи производить в нас ощущение оп­ределенного рода при некоторых условиях. Все термины, входящие в язык науки, являются диспозиционными, однако одни термины могут быть дис-позиционными в большей степени, чем другие. Таким образом, разделение языка науки на теоретический и эмпирический Поппер заменяет много­уровневой иерархией диспозиционных терминов, в которой значения всех терминов зависят от теоретического контекста, а не от чувственных вос­приятий. "Все это можно выразить утверждением о том, что обычное раз­личие между 'терминами наблюдения' (или 'не-теоретическими термина­ми') и 'теоретическими терминами' является ошибочным, так как все тер­мины в некоторой степени являются теоретическими, хотя одни из них яв­ляются теоретическими в большей степени, чем другие"^18[58].

Попперовское понимание научного знания гораздо более реалистично по сравнению с логико-позитивистским пониманием. Однако оно ослабля­ется его исходной агностической установкой. Поппер сам чувствует, что его "реалистическая" интерпретация теоретического знания не вполне со­гласуется с его утверждением о том, что не существует никакого критерия истины. Он признает, что против его понимания можно высказать следую­щее возражение: если вы считаете, что все научные теории — лишь не­обоснованные предположения, в истинности которых мы никогда не можем быть уверены, то как вы можете утверждать, что структурные уровни, опи­сываемые теориями, действительно реальны? Чтобы назвать эти уровни ре­альными, вы должны допустить, что наши теории истинны. Вы этого не допускаете, следовательно, вы не имеете права говорить о реальности вещей, описываемых теориями.

Ответ Поппера на это возражение представляется совершенно неудовле­творительным. Он указывает на то, что всякая теория претендует на истин­ность и мы должны, хотя бы временно, соглашаться с этой претензией и при­знавать реальность описываемых теорией положений дел. Но если мы убеж­дены, что всякая теория ложна и со временем неизбежно будет отброшена, то зачем даже временно признавать ее истинность? Можно принять попперов­ское понимание научного знания и согласиться с его временным признанием теорий, только согласившись с тем, что теории, хотя и не могут быть вполне истинными, все-таки верно отображают некоторые аспекты реальности. Но это допущение, в свою очередь, можно обосновать лишь указанием на существование в познании некоторого критерия истины. Поэтому избавить попперовское понимание научного знания от внутренних трудностей, по­рождаемых его гносеологическими предпосылками, вряд ли возможно.

II. 6. ТЕОРЕТИЧЕСКОЕ ЗНАНИЕ

Логические позитивисты либо сводили теоретическое знание к эмпири­ческому, либо истолковывали его инструменталистски. Напротив, Поппер — "реалист": все термины и предложения науки имеют, с его точки зрения, де­скриптивное значение, т.е. описывают реальные вещи и положения дел. Он отвергает редукционизм логических позитивистов и решительно выступает против инструменталистского понимания научных теорий. В своих послед­них работах Поппер разработал концепцию "объективного" знания — кон­цепцию, которая в своем основном содержании была прямо направлена против субъективизма и феноменологизма логических позитивистов.

Поппер называет знание "третьим миром", существующим наряду с другими мирами. "Для объяснения этого выражения, — пишет он, — я хочу указать на то, что если не принимать слишком серьезно слова "мир" или "универсум", то мы можем различить следующие три мира или универсума: во-первых, мир физических объектов или физических состояний; во-вторых, мир состояний сознания или мыслительных состояний; и, в-третьих, мир объективного содержания мышления, в частности, научного и поэтического мышления и произведений искусства"^19[59]. "Третий мир" Поппера имеет, по его собственному признанию, много общего с платоновским ми­ром идей и с гегелевским объективным духом, хотя в еще большей степени он похож на универсум суждений в себе и истин в себе Б. Больцано и на универсум объективного содержания мышления Г. Фреге. Вопрос о нуме­рации миров и об их количестве является, конечно, делом соглашения.

К числу объектов "третьего мира" Поппер относит теоретические сис­темы, проблемы, проблемные ситуации, критические аргументы и, конечно, содержание журналов, книг, библиотек. Все согласны с тем, говорит Поп­пер, что существуют проблемы, теории, предположения, книги и т.п., но обычно считают, что они являются символическими или лингвистическими выражениями субъективных состояний мышления и средствами коммуни­кации. В защиту самостоятельного существования "третьего мира" Поппер приводит аргумент, состоящий из двух мысленных экспериментов.

Эксперимент 1. Пусть все наши машины и орудия разрушены, исчезли также все наши субъективные знания об орудиях и о том, как ими пользоваться, однако библиотеки и наша способность пользоваться ими сохрани­лись. В этом случае после длительных усилий наша цивилизация в конце концов будет восстановлена.

Эксперимент 2. Как и в предыдущем случае, орудия, машины и наши субъективные знания разрушены. В то же время разрушены также наши библиотеки, так что наша способность учиться из книг становится беспо­лезной. В этом случае наша цивилизация не будет восстановлена даже спустя тысячелетия. Это говорит о реальности, значимости и автономности "третьего мира".

Введение понятия "третьего мира" оказывает существенное влияние на понимание задач гносеологии. Неопозитивистская гносеология изучала знание в субъективном смысле — в смысле обыденного употребления слов "знаю" или "мыслю". Это уводило ее от главного — от изучения научного познания, ибо научное познание не является знанием в смысле обыденного использования слова "знаю". В то время как знание (в том смысле, в котором обычно упот­ребляют термин "знаю" в утверждениях типа "я знаю") принадлежит "второ­му миру", т.е. миру субъективного сознания, научное знание принадлежит "третьему миру" — миру объективных теорий, проблем, решений. "Знание в этом объективном смысле вообще не зависит от чьей-либо веры или согласия, от чьего-либо признания или деятельности. Знание в объективном смысле есть знание без знающего: это есть знание вне познающего субъекта"^20[60].

Дополнительный аргумент в пользу самостоятельного существования "третьего мира" строится Поппером на основе следующей биологической аналогии. Биолог может заниматься изучением животных, но может иссле­довать и продукты их деятельности, например, изучать самого паука или сотканную им паутину. Таким образом, проблемы, встающие перед биоло­гом, можно разделить на две группы: проблемы, связанные с изучением, например, того или иного животного, и проблемы, встающие в связи с изу­чением продуктов его деятельности. Проблемы второго рода более важны, так как по продуктам деятельности часто можно узнать о животном боль­ше, чем путем его непосредственно изучения. То же самое применимо к че­ловеку и продуктам его деятельности — орудиям труда, науке, искусству. Аналогичным образом в гносеологии мы можем проводить различие между изучением деятельности ученого и изучением продуктов этой деятельности.

Одной из основных причин субъективистского подхода к рассмотре­нию знания является убеждение в том, что книга без читателя — ничто, она становится книгой лишь в том случае, если ее кто-то читает, а сама по се­бе — она лишь бумага, испачканная краской. Поппер считает это убежде­ние ошибочным. Паутина остается паутиной, говорит он, даже если со­ткавший ее паук исчез или не пользуется ею; птичье гнездо остается гнездом, даже если в нем никто не живет. Аналогично и книга остается кни­гой — продуктом определенного рода — даже в том случае, если ее никто не читает. Более того, книга или даже целая библиотека не обязательно должны быть кем-то написаны: таблицы логарифмов, например, могут быть вычислены и напечатаны компьютером. Таким путем можно получить са­мые точные таблицы, скажем, до 50-го знака после запятой. Эти таблицы могут попасть в библиотеку, и никто ими не воспользуется за все время су­ществования человека на Земле. Тем не менее, эти таблицы содержат "объ­ективное знание" — знание, существующее само по себе, вне субъекта.

Можно сказать, что всякая книга такова: она содержит объективное знание — истинное или ложное, полезное или бесполезное, а читает ее кто-нибудь и понимает ли ее содержание — это дело случая. Человек, читаю­щий книгу с пониманием, — редкость, — замечает Поппер. Но даже если бы таких людей было много, всегда существовали бы неверные понимания и ошибочные интерпретации. "Возможность быть понятой или диспозици-онное свойство быть понятой или интерпретированной, либо быть непоня­той или ошибочно интерпретированной — вот что делает книгу книгой. И эта потенциальность или диспозиционность может существовать, даже не будучи актуализированной"^21[61]. Таким образом, для того чтобы принадле­жать "третьему миру" объективного знания, книга — в принципе или по возможности — должна иметь способность быть понятой кем-то.

Идея автономии является центральной идеей теории "третьего мира". Хотя "третий мир" является созданием человека, продуктом человеческой деятельности, он — подобно другим произведениям человека, существует и развивается независимо от человека по своим собственным законам. По­следовательность натуральных чисел, например, является созданием чело­века, однако, возникнув, она создает свои собственные проблемы, о кото­рых люди и не думали, когда создавали натуральный ряд. Различие между четными и нечетными числами обусловлено уже не деятельностью челове­ка, а является неожиданным следствием нашего создания. Поэтому в "тре­тьем мире" возможны факты, которые мы вынуждены открывать, возможны гипотезы, предположения и опровержения, т.е. все то, с чем мы сталкива­емся при изучении "первого мира" — мира физических вещей и процессов.

Одной из фундаментальных проблем теории "трех миров" является проблема их взаимосвязи. По мнению Поппера, "второй мир" субъективно­го сознания является посредником между "первым" и "третьим" мирами, которые в непосредственный контакт вступить не могут. Объективное су­ществование "третьего мира" проявляется в том влиянии, которое он ока­зывает на "первый мир" физических объектов. Это влияние опосредовано "вторым миром": люди, усваивая теории "третьего мира", развивают их прикладные следствия и технические приложения; своей практической деятельностью, которая направляется теориями "третьего мира", они вносят изменения в "первый мир".

Концепция трех миров Поппера представляет собой чистейшей воды метафизику, от которой мы стали уже отвыкать в XX веке. Ее слабости дос­таточно очевидны и их немало критиковали^22[62]. Я не хочу здесь воспроизво­дить эту критику и выскажу лишь одно принципиальное несогласие с пози­цией Поппера. Он считает, что книга содержит некое объективное знание, т.е. некоторую информацию, смысл, даже если ее никто и никогда не читал. Мне это мнение представляется ошибочным. Я думаю, что книгу делает кни­гой именно читатель — тот читатель, который видит в ней не просто опреде­ленный физический предмет, а старается понять ее. Во всяком случае, Поп­пер никогда не смог бы доказать, что данный предмет является книгой, по­ка кто-нибудь не попытался бы прочитать данный предмет. Если же никто и никогда не читал некоторой книги, то на каком основании вы утверждаете, что это — книга? Может быть, это просто бумага, испачканная краской!

II. 7. МЕТОД НАУКИ

Важнейшим, а иногда и единственным методом научного познания долгое время считали индуктивный метод. Согласно индуктивистской ме­тодологии, восходящей к Ф. Бэкону, научное познание начинается с наблю­дения и констатации фактов. После того как факты установлены, мы при­ступаем к их обобщению и построению теории. Теория рассматривается как обобщение фактов и поэтому считается достоверной. Однако еще Д. Юм заметил, что общее утверждение нельзя вывести из фактов, и поэтому всякое индуктивное обобщение недостоверно. Так возникла проблема оп­равдания индуктивного вывода: что позволяет нам от фактов переходить к общим утверждениям?

Осознание неразрешимости проблемы оправдания индукции и истол­кование индуктивного вывода как претендующего на достоверность своих заключений привели Поппера к отрицанию индуктивного метода познания вообще. Поппер затратил много сил, пытаясь показать, что та процедура, которую описывает индуктивный метод, не используется и не может ис­пользоваться в науке.

Прежде всего, он указывает на то, что в науке нет твердо установленных фактов, т.е. того бесспорного эмпирического базиса, который служит отправ­ным пунктом индуктивной процедуры. Все наши констатации фактов явля­ются утверждениями, а всякое утверждение носит гипотетический характер и может быть опровергнуто. Не существует и "чистого" наблюдения, которое могло бы снабдить нас достоверными фактами, так как "наблюдение всегда носит избирательный характер. Нужно избрать объект, определенную зада­чу, иметь некоторый интерес, точку зрения, проблему. А описание наблю­дений предполагает дескриптивный язык и определенные свойства слов; оно предполагает сходство и классификацию, которые, в свою очередь, опираются на интерес, точку зрения и проблему"^23[63]. Таким образом, наука в противоположность тому, что рекомендует индуктивный метод, не может начать с наблюдений и констатации фактов. Прежде чем приступить к на­блюдениям, необходимо иметь некоторые теоретические средства, опреде­ленные знания о наблюдаемых вещах и проблему, требующую решения.

Можно далее показать, что скачок к общему утверждению часто со­вершается не от совокупности, а от одного единственного факта. Это сви­детельствует о том, что факты являются не базой для индуктивного обоб­щения и обоснования, а лишь поводом к выдвижению общего утверждения. Даже в тех случаях, когда имеется совокупность фактов, общее утвержде­ние или теория настолько далеко превосходят эти факты по своему содер­жанию, что, по сути дела, нет разницы, от какого количества фактов мы от­талкиваемся при создании теории. Их всегда будет недостаточно для ее обоснования. Таким образом, приходит к выводу Поппер, "индукция, т.е. вывод, опирающийся на множество наблюдений, является мифом. Она не является ни психологическим фактом, ни фактом обыденной жизни, ни фактом научной практики"^24[64].

Ошибочность индуктивизма, по мнению Поппера, заключается глав­ным образом в том, что он стремится к обоснованию наших теорий с помо­щью наблюдения и эксперимента. Такое обоснование невозможно. Теории всегда остаются лишь необоснованными рискованными предположениями. Факты и наблюдения используются в науке не для обоснования, не в каче­стве базиса индукции, а только для проверки и опровержения теорий — в качестве базиса фальсификации. Это снимает старую философскую про­блему оправдания индукции. Факты и наблюдения дают повод для выдви­жения гипотезы, которая вовсе не является их обобщением. Затем с помо­щью фактов пытаются фальсифицировать гипотезу. Фальсифицирующий вывод является дедуктивным. Индукция при этом не используется, следова­тельно, не нужно заботиться об ее оправдании.

Каков же метод науки, если это не индуктивный метод? Познающий субъект противостоит миру не как tabula rasa, на которой природа рисует свой портрет. Человек всегда опирается на определенные теоретические ус­тановки в познании действительности; процесс познания начинается не с наблюдений, а с выдвижения догадок, предположений, объясняющих мир. Свои догадки мы соотносим с результатами наблюдений и отбрасываем их после фальсификации, заменяя новыми догадками. Пробы и ошибки — вот из чего складывается метод науки. Для познания мира, утверждает Поппер, "нет более рациональной процедуры, чем метод проб и ошибок — предположений и опровержений: смелое выдвижение теорий; попытки наилуч­шим образом показать ошибочность этих теорий и временное их признание, если критика оказывается безуспешной"^25[65]. Метод проб и ошибок характе­рен не только для научного, но и для всякого познания вообще. И амеба, и Эйнштейн пользуются им в своем познании окружающего мира, говорит Поппер. Более того, метод проб и ошибок является не только методом по­знания, но и методом всякого развития. Природа, создавая и совершенствуя биологические виды, действует методом проб и ошибок. Каждый отдель­ный организм — это очередная проба; успешная проба выживает, дает по­томство; неудачная проба устраняется как ошибка.

В рассуждениях Поппера о методе науки, в его критике индуктивизма много справедливого. Вместе с тем здесь очень ярко проявляется его скеп­тицизм в отношении возможности обнаружения истины. За что, собственно, Поппер так ожесточенно нападает на индукцию? Да в основном за то, что индукция претендует на некоторое обоснование научных теорий и гипотез. Конечно, если надеяться на то, что индукция даст полное обоснование тео­риям, то Поппер прав — эта надежда ошибочна. Но с тем, что индукция может дать некоторое, пусть весьма слабое обоснование теориям, он мог бы согласиться. Да, научные теории носят существенно предположитель­ный, гипотетический характер. Верно, что факты не доказывают их истин­ности. В этом Поппер прав. Но почему он не хочет согласиться с тем, что факты все-таки дают нам некоторую основу для выдвижения гипотез и мы скорее примем гипотезу, опирающуюся на факты, чем совершенно произ­вольную гипотезу? Потому, что ему мешают исходные гносеологические установки. Ничто не может быть обосновано и ни в какой степени. Поэтому нет индукции как метода обоснования.

Отвергая индукцию и выдвигая на передний план метод проб и оши­бок, Поппер, по-видимому, далеко расходится с реальной научной практи­кой. Конечно, метод проб и ошибок используется в науке и в повседневной жизни, но это отнюдь не универсальный и не единственный метод исследо­вания. Его обычно используют в ситуациях, в которых мы имеем дело с но­вым и совершенно незнакомым для нас явлением, к которому не ясно, как подступиться. Когда же нам уже кое-что известно об исследуемой области (а обычно так и бывает), то нет нужды прибегать к этому методу и наши гипотезы в этих случаях будут не просто случайными догадками. Рассмот­рим пример ситуации, с которой можно столкнуться в повседневной жизни. Пусть в нашей квартире имеется щиток с электропробками: А, Б, В, Г, Д, Е. Однажды в одной из комнат гаснет свет: ясно, что перегорела одна из пробок, но неизвестно, какая именно. В этой ситуации нет иного выбора, как начать действовать методом проб и ошибок. Меняем пробку Б — свет не загорается; меняем пробку Д — опять ошибка; меняем пробку Е — свет го­рит! Здесь перед нами действительно почти чистые пробы — ничем не обос­нованные догадки. Хотя даже в этом случае можно руководствоваться неко­торой системой с тем, чтобы уменьшить число неудачных проб. (Этот при­мер, в частности, показывает, что "чистых", т.е. не опирающихся ни на какое предварительное знание, проб практически не бывает.)

В следующий раз наше поведение будет гораздо более уверенным. Ес­ли свет погас в той же комнате, прошлый опыт подсказывает нам, что пере­горела именно пробка Е. Если свет загорится, то индуктивный вывод ока­жется справедливым. Через некоторое время мы почти безошибочно будем определять, какую именно пробку следует заменить, чтобы свет загорелся. Чисто случайными будут только первые пробы, но чем больше опыт, тем меньше случайности в наших догадках.

Этот простой пример наглядно показывает, в чем неправ Поппер. Он считает, что, решая очередную проблему, мы как бы начисто забываем все, что происходило при решении других задач. В этом случае действительно все наши гипотезы могут быть только слепыми пробами. Однако человек никогда так не действует. Приступая к решению очередной задачи, он все­гда опирается на опыт решения предыдущих. Нужно признать накопление знания, согласиться с тем, что и индукция может направлять выдвижение гипотез: только тогда мы сможем показать, что учимся на наших ошибках. Хотя Поппер и говорит об "обучении на ошибках", но это противоречит его абсолютизации метода проб и ошибок. Поппер исключает накопление зна­ния, а обучение без этого немыслимо.

II. 8. СОДЕРЖАНИЕ И ПРАВДОПОДОБИЕ ТЕОРИЙ

Еще дальше отходит Поппер от своих гносеологических установок в учении о содержании и правдоподобии научных теорий. Понятие правдо­подобия несовместимо с узколобым фальсификационизмом и с механиче­ским перебором "проб". Может быть, поэтому оно не оказало большого влияния на развитие попперианской школы.

Истина.До 1935 г., говоря о науке и ее развитии, Поппер избегал упо­минать понятие истины. Теорию корреспонденции Л. Витгенштейна, со­гласно которой структура истинного атомарного предложения изоморфна структуре атомарного факта, он считал наивной и ошибочной. Столь же не­приемлемыми для него были прагматистская и конвенционалистская тео­рии истины. Однако вскоре после выхода в свет "Логики исследования" Поппер встретился с А. Тарским, который познакомил его с идеями своей семантической концепции истины. Поппер сразу же принял теорию Тарского и с тех пор широко использовал идею истины в своих философских и методологических работах.