I. 5. КРИТЕРИИ ДЕМАРКАЦИИ

Существует древняя философская проблема, обсуждение которой вос­ходит еще к первым античным философам: как отличить подлинное надеж­ное знание от изменчивого мнения или то, что я могу знать, от того, во что я вынужден верить? В философии науки XX в. эта проблема предстала в виде проблемы демаркации: как провести разграничительную линию между наукой и другими формами духовной деятельности — философией, рели­гией, искусством и т.п.? Отличается ли наука от философии и мифа, а если отличается, то — чем? Именно эта проблема весьма сильно занимала логи­ческих позитивистов, и они затратили большие усилия на ее решение. Од­нако им не удалось решить ее так, как им бы хотелось. Логические позити­висты пытались провести четкую логическую границу между наукой и ненаукой, но в ходе этих попыток и выяснилось, что эта граница весьма ус­ловна и исторически изменчива. — По-видимому, как раз в этом состоит самый ценный результат обсуждения проблемы демаркации.

Опираясь на понимание научного знания как описания чувственно данного и руководствуясь аналогией с экстенсиональной логикой, в кото­рой истинность молекулярных предложений устанавливается обращением к значениям истинности атомарных предложений, логические позитивисты в качестве критерия демаркации избрали верифицируемость: предложение научно только в том случае, если оно верифицируемо, т.е. если его истин­ность может быть установлена наблюдением; если же предложение неверифицируемо, то оно ненаучно. Протокольные предложения не нуждаются в верификации, так как представляют чистый чувственный опыт и служат базой для верификации всех других предложений. Остальные предложения языка науки должны быть верифицированы для того, чтобы доказать свою научность. Процесс верификации выявляет чувственное содержание науч­ных предложений, и если некоторое предложение нельзя верифицировать, то это означает, что оно не обладает чувственным содержанием и его сле­дует изгнать из науки. Предложения философии нельзя верифицировать, поэтому она сразу же отсекается от науки.

Логические позитивисты пошли еще дальше и объявили верифицируемость не только критерием демаркации, но и критерием осмысленности: только верифицируемые предложения имеют смысл, неверифицируемые предложения бессмысленны.

Отождествление осмысленности с верифицируемостью, по-видимому, было подсказано экстенсиональной логикой. Попытки устранить парадок­сы, обнаруженные в теории множеств, и разработка теории типов Б. Рассе­лом привели к тому, что старая дихотомия истины и лжи была заменена трихотомией истинности, ложности и бессмысленности. Предложение мо­жет быть не только истинным или ложным, но и просто бессмысленным. Причем его бессмысленность может быть обусловлена не просто наруше­нием правил обычной грамматики, а нарушением логических правил по­строения предложений, которое может быть выявлено только с помощью логического анализа. Витгенштейн отождествил смысл предложения с тем положением дел, которое оно описывает^26[26]. То, что некоторое предложение имеет смысл, т.е. говорит о каком-то реальном положении дел, выясняется в результате сведения этого предложения к атомарным предложениям, ко­торые непосредственно сопоставляются с фактами. Те же предложения, ко­торые не являются функциями истинности атомарных предложений и, таким образом, не говорят о фактах, Витгенштейн объявляет бессмысленными.

Правда, при этом оказываются бессмысленными также и логические тавтологии, т.к. они не описывают никакого положения дел. "Тавтология не имеет условий истинности, потому что она безусловно истинна. — писал Витгенштейн. — Тавтология и противоречие не имеют смысла"^27[27]. Однако, хотя тавтологии и не имеют смысла, они все-таки не совсем бессмысленны. "Но тавтология и противоречие не являются бессмысленными, они являют­ся частью символизма, подобно тому как 'Q' есть часть символизма арифметики"^28[28].

Следует сказать, что для эмпиризма математика и логика всегда были камнем преткновения при его попытках опытного обоснования научного знания. В самом деле, в области астрономии, механики, биологии не так уж трудно показать, что законы этих наук основываются на опытных данных. Но как быть с математическими и логическими законами? Ведь они явно не являются истинами, полученными посредством опыта! И здесь Витгенштейн находит блестящее решение: да, это не опытные истины, но это — инструмент обработки, преобразования опытных истин, поэтому математи­ка и логика образуют необходимую часть науки.

Логические позитивисты заменили атомарные предложения Витгенштейна протокольными предложениями, но сохранили его тезис о своди­мости всех предложений науки к протокольным предложениям и о бессмысленности тех предложений, для которых такое сведение оказывается невозможным. Предложения философии неверифицируемы, следовательно, они бессмысленны. Так философия была не только отделена от науки, но и полностью дискредитирована.

Сейчас нетрудно заметить, что, утверждая бессмысленность филосо­фии, логические позитивисты допускали определенную некорректность. Верификационный критерий осмысленности утверждает, что неверифицируемые предложения эмпирически непроверяемы, следовательно, не имеют эмпирического значения. Но отсюда еще не следует, что такие предложения лишены всякого значения. Логические же позитивисты отождествили значение с эмпирическим значением и тогда оказалось, что предложения фи­лософии не просто лишены эмпирического значения, но лишены значения в лингвистическом смысле, т. е. попросту бессмысленны. Однако это ото­ждествление не было высказано ими в явной форме, и отсутствие эмпири­ческого значения без всякого обоснования выдавалась ими за бессмыслен­ность в обычном, лингвистическом смысле^29[29].

Например, Карнап, обсуждая причины появления в языке бессмыслен­ных предложений, утверждал, что предложения философии бессмысленны так же, как бессмысленны предложения, нарушающие правила грамматики или логики, типа "Цезарь есть и" или "Цезарь есть простое число"^30[30]. Таким образом, философия оказалась бессмысленной с точки зрения чрезвычайно узкой теории значения — теории, приписывающей значение только тем терминами и предложениям, которые относятся к чувственно воспринимаемым вещам^31[31]. Но логические позитивисты выдали это за бессмыслен­ность в обычном смысле и использовали в качестве основания для поноше­ния философии.

Чрезвычайная узость верификационного критерия демаркации и зна­чения не могла не вызвать протеста. Этот критерий не только уничтожал философию, но отсекал и наиболее плодотворную часть самой науки. На­учные термины и предложения, относящиеся к идеализированным или про­сто к чувственно невоспринимаемым объектам, с точки зрения этого кри­терия оказывались бессмысленными. Оставшаяся часть лишалась своих за­конов. Большая часть научных законов имеет форму общих предложений, например, "Все тела при нагревании расширяются" или "Ни одно матери­альное тело не может двигаться со скоростью, превышающей скорость све­та". Для верификации подобных предложений требуется бесконечно много частных предложений вида "Тело а при нагревании расширяется", "Тело Ь при нагревании расширяется" и т.д. Но мы не в состоянии сформулировать и проверить бесконечного количества протокольных предложений. Следо­вательно, законы науки неверифицируемы и должны быть объявлены бес­смысленными. На это обратил внимание уже К. Поппер в своем письме к издателю журнала "Erkenntnis"^32[32]. Однако что же будет представлять собой наука, если лишить ее законов?

Абсурдные следствия, вытекающие из первоначального понимания ве­рифицируемости как полной проверяемости, заставили логических позити­вистов ослабить свой критерий демаркации и заменить его критерием частичной верифицируемости, или эмпирической подтверждаемости^33[33]: лишь то предложение научно, истинность которого можно хотя бы частично подтвердить эмпирически. Общие предложения теперь включаются в число научных, т.к. некоторые частные следствия общего предложения могут быть проверены, и их истинность служит частичным подтверждением об­щего предложения. Подтверждаемость по-прежнему связывается с осмыс­ленностью: лишь эмпирические термины и предложения вполне осмыслен­ны; остальные термины и предложения науки получают смысл лишь постольку, поскольку они могут быть частично подтверждены.

В работе "Проверяемость и значение"^34[34] Карнап строит иерархию язы­ков, выражающую постепенное ослабление демаркационного критерия ло­гических позитивистов. Язык L₁ содержит только предикаты наблюдения и только экстенсиональные молекулярные предложения. Первоначально ло­гические позитивисты считали, что лишь такой язык приемлем в качестве научного языка и все, что не может быть в нем выражено, следует считать ненаучным и бессмысленным. Язык L₂ дополнительно включает в себя об­щие и экзистенциальные предложения, которые могут быть лишь частично подтверждены. И, наконец, сам Карнап уже склонен принять язык L₃, со­держащий не только термины наблюдения, но и диспозиционные предика­ты (о них см. ниже). Предложения с такими предикатами — подобно об­щим предложениям — также не могут быть верифицированы, а могут быть лишь частично подтверждены.

Таковы первые шаги логических позитивистов на пути ослабления своего узкого верификационного критерия демаркации. Однако в этот период Карнап все еще настаивает на экстенсиональности научного языка и верит в то, что каждый научный термин может быть сведен к предикатам наблюде­ния. Научные предложения должны выражаться в языке L₃; все, что нельзя выразить в этом языке, ненаучно и лишено смысла.

В дальнейшем Карнап еще больше ослабляет демаркационный крите­рий. Он отказывается от требования экстенсиональности для всего языка науки и сохраняет это требование лишь для языка наблюдения. Он также уже не требует, чтобы каждый научный термин был сводим к терминам на­блюдения. Достаточно, если хотя бы некоторые термины будут связаны с терминами наблюдения. Модель языка науки теперь включает в себя три элемента: язык наблюдения, термины и предложения которого обладают значением благодаря их связи с чувственными впечатлениями; теоретиче­ский язык, термины и предложения которого сами по себе лишены значе­ния и который уподобляется неинтерпретированному исчислению; правила соответствия, связывающие теоретический язык с эмпирическим. Термины теоретического языка входят в теоретические постулаты, которые обеспе­чивают между ними определенную связь. Когда некоторые из этих терми­нов мы с помощью правил соответствия связываем с терминами наблюде­ния, то благодаря теоретическим постулатам все теоретические термины получают эмпирическую интерпретацию и осмысленность. Таким образом, если для некоторого термина мы можем подобрать цепочку предложений, устанавливающих его связь с другими терминами, и если хотя бы один тер­мин из этой цепочки предложений можно связать с терминами наблюдения посредством подходящих правил соответствия, то наш термин можно счи­тать научным и осмысленным.

По-видимому, этот демаркационный критерий уже настолько расплыв­чат, что едва ли он может выполнять свое предназначение. В конце концов, для многих философских терминов можно подобрать соответствующую цепочку предложений, которая сделает их научными. Различие между нау­кой и философией становится совершенно неопределенным. Что же остает­ся? — Лишь позитивистское предубеждение против философии.