Путь России в цивилизацию

Россия принадлежит миру новых народов. Рим, некогда сильный доблестью, ослабел в неге и пал, покоренный варварами. Началось новое творение: явились новые народы, Европа приняла новый образ. В новую систему Европы вошла и Россия.

И российский и германо-романский миры выросли из взрыва стихий, двинувшего полчища варваров в эпоху переселения народов в Римскую империю. Судьба этих полчищ оказалась, однако, различной. Германские племена попали в области Римской империи, где уже был заложен фундамент для европейской цивилизации.

Славяне же, напротив, были оттеснены на северо-восток, в места девственные, заселенные дикими финскими племенами. Бесплодная почва, на которую попали славяне, и культивированная почва античности, сумевшая в течение столетия цивилизовать германцев — очень разные условия для становления России и Европы.

Славяно-финские племена — будущая Русь — шли сложным и трудным путем к созданию цивилизационных основ жизни. Скандинавия дала нашему отечеству первых государей, добровольно принятых славянскими и чудскими племенами, обитавшими на берегах Ильменя, Бела-озера и реки Великой. «Идите княжить и властвовать над нами. Земля наша обильна и велика, но порядка в ней не видим», — сказали им славяне и чудь, устав от междоусобиц.

Норманизация имела для Руси очень важные, судьбоносные последствия: она связала молодое государство с остальной Европой, а контакты с Византией, благодаря христианизации, втягивали Русь в орбиту молодых, цивилизующихся, хотя и полуварварских народов.

Надо, однако, учесть, что Русь постоянно испытывала давление Степи, степных племен - половцев и печенегов, кочевников, стоявших на более низкой ступени развития, занимавшихся не производством продукта, а грабежом, т. е. представлявших культуру варварскую, паразитарную. По отношению к этим племенам Русь начинает играть роль, какую играли в свое время Рим и Византия по отношению к окружавшим их варварам - тем же германцам и славянам: отражает набеги, заводит с кочевниками дипломатические связи, русские князья женятся на половецких княжнах... Цивилизуясь сама, Русь пыталась цивилизовать степных соседей.

Но это развитие было прервано катастрофой. Стихийным бедствием считали практически все мыслящие люди России татаро-монгольское нашествие в первой половине XIII в. Сметая все на своем пути, орды Батыя выжгли и практически уничтожили Киевскую Русь: разрушая города, церкви, убивая и уводя в полон жителей. Молодое европейское государство Киевская Русь столкнулась с силой, являющейся абсолютной противоположностью европейской цивилизации. Урбанистическая идея, связанная с принципом окультуривания пространства, столкнулась с общественной организацией, базирующейся на исчерпании ресурсов без дальнейшего их воспроизводства.

Татаро-монгольское иго и сегодня переживается как актуальное событие, ибо послужило причиной выхода России из цивилизованного европейского пространства, отбросило ее назад. Земледелие, ремесло и торговля становились делом маловыгодным, ибо завоеватели (а их господство продолжалось несколько столетий) отбирали любой прибыток. Цивилизованная жизнь прекратилась.

Оценивая масштабы разрушения Руси монгольскими ордами, русские историки проводили аналогию с падением Римской империи в эпоху переселения народов. «Россия,- писал Н. М. Карамзин,- испытала тогда все бедствия, претерпенные Римскою империею от времен Феодосия Великого до седьмого века, когда северные дикие народы громили ее цветущие области. Варвары действуют по одним правилам и разнствуют между собою только в силе» [1].

Несмотря на уважение к памяти Карамзина, эффектность и внешнюю убедительность сравнения, ему необходимо возразить. Во-первых, варвары, ворвавшиеся в области Римской империи, приняли христианство, оказавшее в дальнейшем решающее влияние на их культуру. Татаро-монголы однако остались чужды христианству, обходясь с церковью как с необходимым для их нужд орудием. Не церковь подчиняла завоевателей, а завоеватели-варвары подчинили себе церковь. Во-вторых, германские племена попали на почву высокоразвитой античной цивилизации, складывавшейся и укреплявшейся не одно столетие. Русь же сама только-только ступила на путь цивилизации. И если германцы в конечном счете подпали под влияние покоренного ими Рима, то на Руси произошло обратное: Русь оказалась под мощным воздействием Золотой Орды, стоявшей на более низкой ступени развития. Иными словами, неокрепшая, только становящаяся на ноги цивилизация была сызнова варваризована.

В результате, разумеется, не могла идти речь ни о «правильном» феодализме, ни тем более о возникновении третьего сословия, сколько-нибудь напоминавшего европейское. Если в Европе централизация происходила как результат внутренних центростремительных тенденций, с опорой на богатевшие города, на поднимавшееся третье сословие, учившееся чувству независимости личности у сословия феодального, то Россия получила свое единство с помощью татарских войск, разорявших враждебные Москве (имевшей «ярлык на великое княжение» от ханов Золотой Орды) города и княжества, приводя страну в упадок. Конечно, как говорят историки, московский князь, обманув татар, окреп с их помощью, а затем сумел им противостоять. В этой хвале не учитывается, однако, что возвышение Москвы могло произойти только потому, что Москва взяла на себя функции представительницы завоевателей, собиравшей дань и грабившей Русь от имени и по поручению татар. -«Этот союз,- писал В.О.Ключевский,- сначала только финансовый, потом стал на более широкое основание, получив еще политическое значение. Простой ответственный приказчик по сбору и доставке дани, московский князь сделан был потом и полномочным руководителем и судьею русских князей» [2]. Произошла, как замечал Г. П. Федотов, «московизация» Руси, сложилось, по его же словам, «православное ханство». Пытаясь разобраться в истоках русского большевизма и просматривая под этим углом зрения историю России, Н. А. Бердяев пришел к заключению, что «московское православное царство было тоталитарным государством» [3].

Сегодняшний сторонник евразийства, своего рода певец складывавшейся в эти годы антиправовой направленности русской социальной психологии, Л. Н. Гумилев тем не менее весьма точно формулирует принцип российского деспотизма, на котором выросла Московская Русь. Московиты, утверждает он, «стремились не к защите своих прав, которых у них не было, а к получению обязанностей, за несение которых полагалось «государево жалованье» [4]. Он полагает, что именно «эта оригинальная, непривычная для Запада система отношений власти и подчиненных была столь привлекательной» [5], что собрала вокруг Москвы всю Русь. При таком устроении общества, разумеется, не могло сложиться гражданского общества, т. е. цивилизованности - в точном значении этого слова (от латинского civilis — гражданский), не было и законов, утверждавших элементарные права личности. «Сословия различались не правами, а повинностями, между ними распределенными. Каждый обязан был или оборонять государство, или работать на государство, т.е. кормить тех, кто его обороняет. Были командиры, солдаты, работники, не было граждан» [16].

Следуя за этой мыслью Ключевского, мы без труда придем к соображению, что стоит ослабнуть или прекратиться по тем или иным причинам самодержавной власти, как все части этого механизма неминуемо начнут действовать вразнобой (ибо в них нет элемента самодостаточности) и воцарится хаос, Смута. К этому надо добавить, что в сознании московизированной Руси русский царь как бы соединял в себе и царя (т.е. императора)' Византии, будучи его «наследником» как владыка православного государства, и царя (хана) Золотой Орды. Русский царь территориально оказывается преемником татарского хана, а семиотически — греческого императора. Царь становится более важной фигурой, чем патриарх — он наделен божественной властью по праву рождения. Государственная власть в России — более важная, чем церковная, поэтому религиозные ереси никогда не приводили к Смуте, к гражданской войне, а ослабление царской власти моментально вызывало катастрофическое потрясение в стране.

На основе «полюдпой дани», собираемой татарами с покоренной Руси, возник социальный слой русских людей. Из этих пленников, по мнению историка казачества А. А.Гордеева, часть народа, предназначенная для пополнения вооруженных сил монголов, селилась на указанных ими землях, обзаводилась семьями и превращалась в военные поселения. Вооруженные силы Золотой Орды и были той школой, в которой формировалось казачество. В течение длительного периода казаки были и за, и против степняков (защищая границы Руси), но в их поведении степное, необузданное очень долго превалировало. Они легко сливались с шайками разбойников («казаки-разбойники»). Известный русский философ М.А. Ильин писал: «Не было в старину твердой грани между разбойниками и казаками, эта грань появилась лишь тогда, когда «вольные люди» приобрели оседлость и имущество, когда храброе казачество заселяло и обороняло русские окраины. Тогда анархия постепенно принимала закон и верность» [7].

Характерно, что разбойники понимались как потенциальные революционеры. Так, М.А. Бакунин считал самодержавие порождением «германской Европы» и видел «светлое будущее» России в «стихийно-народно-социальной революции», основу которой должно составить наше вольное казачество, бесчисленное множество наших святых и не святых бродяг... воров и разбойников» [8]. У М.А.Бакунина было достаточно много единомышленников и последователей в революционной среде России.

В XVII в. государство изменило форму деспотизма, наделив правами дворянство. Народ же оказался как бы в двойном рабстве: не только у государства, но и у частных владельцев. Дворянство приобщилось к европейской культуре, отделившись от своего собственного народа: другой язык, другой образ жизни, иное платье, иной быт, другое миропонимание. Так внутри одной страны возникли по существу две цивилизации.

Важен еще один факт: дворянство усилило государственную власть, но самостоятельности не приобрело. А поскольку большинство народа оставалось в положении рабов, подлинная цивилизация тогда в России так и не состоялась, сложилось то, что М.А.Бакунин удачно назвал «государственной цивилизацией». Принуждение, деспотическая власть являются основой подобной цивилизации.

И все-таки социокультурный, экономические принципы западной цивилизации входили постепенно в монолит самодержавия, и реформы Александра II двинули страну в европейском направлении. Но опасение дать «слишком много» свобод и разбудить стихию сдерживало реформы. Возможно, вовремя принятая конституция, включившая все зарождающиеся партии в легальные рамки, умерила бы призывы к насильственному ниспровержению режима. Дело было еще и в том, что народ ощутил лишь недостатки реформ: к «не изжиткам» крепостничества добавился капиталистический гнет в его самой дикой и примитивной форме.

Для мирного вхождения в цивилизацию нужно было обойтись без потрясений, но революцию торопили все партии. Д.И.Менделеев в работе «К познанию России», вышедшей из печати в Санкт-Петербурге в 1906 г., писал, что Россия к 1930 г. догонит наиболее развитые страны, если не будет стихийной внутренней катастрофы.

Русский народ, погруженный в «трясину внеисторического существования», по выражению европейца Ф.Энгельса, пошел за большевиками, которые загнали этот народ в лагеря и голодом уморили несколько миллионов. Но весь ужас в том, что народ сам всколыхнулся, сам пошел за большевиками, иначе бы они не победили, сам пошел громить уже появившиеся в России элементы европейской цивилизации.

Таким образом, в русской истории второй раз победила стихия: первый раз «чужая» — татары, второй раз — «своя», в 1917 г. Эту надвигающуюся катастрофу — всеобщее недовольство правительством — видели все. Морис Палеолог в дневнике от 13.XI. 1915 приводит слова одного из русских сановников, говорившего, что прогрессисты, кадеты, октябристы и прочие либералы и «ведут нас к революции, которая унесет их самих с первого же дня, ибо она пойдет гораздо дальше, чем они думают, и ужасом она превзойдет все, что когда-нибудь видели... Когда мужик, тот мужик, у которого такой кроткий вид, спущен с цепи, он становится диким зверем. Русский народ самый покорный из всех, когда им сурово повелевают, но он не способен управлять сам собою. Он нуждается в повелителе... может быть, это происходит у нас от долгого татарского владычества. Но это так» [9].

Неспособность управлять самим собой — одна из самых страшных характеристик: это бытие в произволе, когда произвол становится нормой, основой жизни — «что хочу, то и ворочу». Народ не знал демократических институтов, правовые структуры цивилизации только начинали складываться. «В том-то и дело, что революции у нас никто не делал, и даже никто по-настоящему так скоро не ждал: она произошла сама собой, стихийной силой», — удивлялся С.Булгаков [10]. Масштабы разрушения были так велики, что снесли государственные учреждения, законы, нормы морали, права.

Писатели и поэты («красные» и «белые») определили это время апокалиптически разбушевавшейся стихией. «Взвихренная Русь» А.Ремизова, «Россия, кровью умытая» А.Веселого, «Голый год» Б.Пильняка, «Окаянные дни» И.Бунина, «Рожденные бурей» Н.Островского, «Бич Божий» Е.Замятина, «Хождение по мукам» А.Толстого, «Двенадцать» А.Блока — во всех названиях ощущение неуправляемой стихии, накала почти космической катастрофы.

Жозеф де Местр как-то заметил, что России следует опасаться Пугачева с университетским образованием, ибо он сможет довести бунт до победы, а перед Европой закамуфлировать суть происходящего привычными для европейского слуха понятиями. Таким человеком оказался Ленин, взявший на вооружение европейскую теорию марксизма, не имевшую никакого отношения к реалиям России (по словами самого Маркса). Объявив русский бунт социалистической революцией, он посеял смущение в головах европейских прогрессистов, поддержавших Октябрьский переворот и Советскую республику. По сути дела Октябрьская революция явилась первым в русской истории победившим бунтом.

Организация большевиков была достаточно амбивалентна. Выросшая в подполье, строившаяся на принципе произвола по отношению к обществу и историческому -процессу, она была при том спаяна - в отличие от разбойничьей вольницы - железной дисциплиной и могла стать (и стала) костяком нового, но не менее, а более деспотического государства. К этому добавим, что установка большевиков на произвол и насилие оказалась в данном случае организующим и структурирующим ферментом: они, как некогда татары, собрали распадавшуюся Россию. Идеи коммунизма как бы санкционировали насилие и оправдывали его в глазах Европы.

Стихия народного произвола была страшна. Но большевики жестокостей не боялись. Все рассказы о бессудных расстрелах в чрезвычайках сегодня подтверждены документально. Существует устойчивое представление, что большевики поначалу расстреливали только оппозицию и представителей правящих классов. Действительно, в первые годы острие красного террора было направлено в эту сторону - с полного одобрения народа, видевшего в интеллигенции и всех обеспеченных слоях своих врагов. Однако здесь необходимо важное уточнение: большевики с самого начала уничтожали всех, кто был против их линии, невзирая на социальное происхождение. И степень их жестокости - в своей методичности и целенаправленности - превысила степень стихийной народной жестокости. Произвол был побежден еще большим произволом.

Сработал архетип единства народа и власти во имя борьбы с общим врагом - «буржуазным окружением». Большевики же даже против народа действовали «во имя народа» и «именем народа». Поэтому обманутый и ограбленный народ, снова отброшенный в сторону от благоустроенной цивилизованной жизни, был, тем не менее, убежден, что он - главный, что он самый великий и счастливый народ в мире, ибо все делается ради него, а жестокость по отношению к себе он прощал, понимая произвол власти как суровую необходимость для усмирения его собственного произвола. Иными словами, из рабства рождается произвол, а из произвола снова рабство. Сталинский тоталитаризм можно определить еще и как застывший, непрекращающийся произвол.

Русские философы понимали, что большевистская диктатура рухнет, и тревожились, как Россия переживет эту новую ломку. «Момент падения коммунистической диктатуры, освобождая национальные силы, в то же время является и моментом величайшей опасности», — писал Г.П.Федотов [11].

Об этом писал и Н.А. Бердяев: «Внезапное падение советской власти, без существования организованной силы, которая способна была бы прийти к власти не для контрреволюции, а для творческого развития ..., представляла даже опасность для России и грозила бы анархией» [12]. Ожидаемое падение свершилось. Но не революцией, не нашествием извне, а в результате самоизживания, естественного ослабления режима.

Что же у нас произошло и происходит? Началось все с переворота внутри партаппарата, переворота, который сегодня называют «аппаратной революцией», а еще недавно у нас и во всем мире называли «перестройкой». Переворот, совершенный партийной верхушкой, преследовал вполне конкретные прагматичные цели. По сути дела, проиграв «третью мировую», партаппарат решил пожертвовать трупом Ленина и идеологией марксизма, чтобы достигнуть компромисса с Западом.

Виновником всего был объявлен пришедший с Запада марксизм, словно бы и не поняли русские мыслители-эмигранты уже в конце 30-х годов, что марксистами были не только большевики, но и их самые активные противники - меньшевики, что большевизм может произрастать не на одной марксистской почве. Ленин был сомнительным марксистом. Сталин вообще никакой марксист. В России Маркс — только имя без содержания... Большевизм - это культура тоталитарной злобы. Но под прикрытием борьбы марксизмом происходил более серьезный процесс: партийная бюрократия старалась приобрести иной социальный статус, связанный не только с пребыванием во властной иерархии, а с ценностями более прочными и долговременными, которые можно передать по наследству. Под видом демократизации и создания экономики, наподобие западной, пошло создание «бюрократического рынка». Сегодня уже достаточно ясна даже широкой публике сверхзадача этой «перестройки» и «революции», имевшая, как мы теперь видим, вполне определенную цель: перевести свою политическую власть, которая начала к тому времени расшатываться, во власть более надежную и, так сказать, «демократическую» - в капитал. При этом, конечно, не допуская народ до «второй русской приватизации» -дележа на частные куски» государственного пирога.

Но аппаратная революция, т. е. «перестройка», логикой движения поневоле вовлеченных в аппаратные игры масс приобрела отчасти и реформаторское направление. Не говоря уже о возникшем желании немалой части народа тоже получить собственность, ее сломали два движения: во-первых, сепаратистское - бывших республик империи; во-вторых, демократическое.

Демократия, однако, стала оценочным критерием деятельности нынешних правителей. И этого критерия большинство из них не выдерживает (стоит открыть любую газету). Хотя, конечно, в массовом сознании идеи западного демократизма оказались подорваны беззастенчивой коррупцией псевдодемократов.

В результате в массовом сознании идеи демократизации прочно связались с торжеством коррупции, мафиозных игр разнообразных нынешних властей, с развалом экономики и заметным снижением уровня жизни. Разумеется, к действительному европеизму происходящее у нас в последние годы имеет пока что мало отношения, ибо европеизм — там, где модернизируются экономика, политика, все жизненные отношения и возникает принципиально открытая, сознательно спорящая внутри себя, актуально не совпадающая с собой культура... «Запад» в конце XX века - не географическое понятие и даже не понятие капитализма... Это всеобщее определение того хозяйственного, научно-технического и структурно-демократического уровня, без которого немыслимо существование любого истинно современного, освобожденного от докапиталистической архаики общества.

А что же Россия? Юрий Афанасьев пишет: «Примерно с XIV века у нас на обширном евразийском пространстве стало складываться общественно-политическое устройство, которое, пройдя несколько стадий, себя исчерпало, устройство патримониальное и архаическое, склоняющееся сейчас к распаду» [13]. Этот распад уже произошел — в 1917 г. Россия вступила на путь, которым Европа шла столетия. Наш путь будет долгим и непохожим на европейский: история у нас была иная.

Но процесс европеизации неизбежен: Россия в своем генезисе была составляющей частью Европы, к ней и идет. Отрицая Европу, Россия у нее училась, заимствовала оттуда технологию. Даже идеологию — марксизм — взяла европейскую.

Фундамент советской культуры строился из «обломков» культуры европеизированной «царской» России. Интеллигенция выросла на этих «обломках». Сегодня иное время, на пороге XXI век, входящий в нашу жизнь с емким и требовательным названием — «информационный». Время нас заставляет войти в мировую цивилизацию.

2. Россия на перекрестке культур: Запад—Восток

Обеспокоенность положением России на перекрестке великих культур мира первым высказал Петр Яковлевич Чаадаев. «Мы не принадлежим ни к Западу, ни к Востоку, и у нас нет традиций ни того, ни другого... Стоя между главными частями мира, Востоком и Западом, упираясь одним локтем в Китай, другим в Германию, мы должны были бы соединять в себе оба великих начала духовной природы: воображение и рассудок, и совмещать в нашей цивилизации историю всего земного шара. Но не такова роль, отведенная нам провидением... Одинокие в мире, мы ничего не дали миру... ничем не содействовали прогрессу человеческого разума, и все, что нам досталось от этого прогресса, мы исказили...», — пишет он в «Философских письмах» [14]. Публикация первого письма в журнале «Телескоп» (№15,1836 г.) привела к закрытию журнала, ссылке редактора и объявлению автора душевнобольным с установлением над ним медицинского надзора.

Почему? Что так обеспокоило власть? Ведь П.Я.Чаадаеву принадлежат и другие строки: «Придет день, когда мы станем умственным средоточием Европы... , и наше грядущее могущество, основанное на разуме, превысит могущество, опирающееся на материальную силу». Так П.Я.Чаадаев осознал две перспективы развития русской культуры: угрозу исторического провала, духовного бесплодия и возможность великого синтеза.

Идея П.Я.Чаадаева верна: Россия — не только не Запад, она и не Восток (если под Востоком понимать Индию, Иран, Китай). Она не входит, прочно и устойчиво, пи в один большой культурный мир, а расположена между мирами. Эта идея была унаследована Достоевским, который считал, что «беспочвенность» — черта лишь верхнего образованного слоя России, а народ и православие — это незыблемая почва, не надо только отрываться от нее.

Но византийское влияние — не единственное, что оказало воздействие на русский национальный характер. Само название «крестьяне» (христиане) решительно ничего не доказывает. Что христианского в Ерошке, Лукашке («Казаки» Л.Н.Толстого)? Что исконно русского в их черкесках и папахах? Славянофилы были такими же носителями западной образованности, как и западники, и прилагали к России схемы мысли, выработанные на Западе. Одни исходили из универсализма просвещения и доказывали, что Россия должна европеизироваться, другие — из немецкой романтической критики французских революционных идей и отстаивали национальное своеобразие. Но в чем оно? Чем православная Россия отличается от православной Греции, Грузии, Румынии, Сербии? Не находя ответа, Тютчев пытается конструировать Россию из нее самой, из ее чистой сути, взятой прямо с неба:

Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить.

Да, европейским аршином Россию не измеришь. Но, может быть, есть другие аршины, неевропейские? Иначе говоря, может быть, есть аналоги русскому развитию — если не в Европе, то в Азии?

Когда началась европеизация Азии и Африки, повсюду появились беспочвенные интеллигенты, раскол на вестернизаторов (западников) и традиционалистов (почвенников); нашлись сходные черты в противостоянии Западу у нашего Хомякова, японца Окакуро Какудзо, китайца Ку Хунмина, индийца Ауробиндо Гхоша, араба ал-Агафани, сенегальца Сенгора. Россия — первая, но не единственная вестернизированная страна (подчеркнем еще раз: не европейская — в этом славянофилы правы, но европеизированная, а европеизация, вестернизация — это уже «аршин»). В XVIII —XIX веках аршина еще не было, но сейчас он есть. Возникают аналогии с Японией, Индией, Китаем.

Только две неевропейских страны, захваченные процессом вес-тернизации, не попали в порочный круг слаборазвитости. Эти две страны — Россия и Япония. Историю их чрезвычайно интересно сравнить. Замечательны и сходства и различия.

Хаос феодальных междоусобиц в Японии XIII —XVI века несколько напоминает удельный период на Руси; а самодержавие сегунов Токугава (XVII —XIX века), утвердившее строго централизованное государство, — параллель Московского царства. Замкнутость Токугава достаточно похожа на московский мессианизм и страх перед латинской ересыо. В обоих случаях изоляция, сплачивая страну, в то же время ведет к отставанию и угрозе потери независимости. В обоих случаях самодержавие, утвердив единство, решительно открывает страну западным контактам и перестраивается на западный лад.

Пример Японии показывает, что периоды изоляционизма не были совершенно бесплодными. Русский период закрытости был менее плодотворен, но, во всяком случае, он утвердил общерусский патриотизм, проверенный в испытаниях Смуты.

Страна, начавшая складываться на периферии западного мира, с варягами, с X века вошедшая в византийский узел, с XIII века, вовлеченная в мир ислама (примерно как и другие обломки византийского мира, от Эфиопии до Румынии), — эта страна могла потерять всякую ориентацию, и идея православного Третьего Рима до какой-то степени помогла русской культуре найти тождество с самой собой.

Следует, впрочем, заметить, что «перекресточность» — только один из аспектов русского бытия, не исключающий других. Можно рассматривать Россию иначе — как славянскую страну, страну православную или как страну евразийскую. Евразийская точка зрения как шутка была высказана еще двести лет назад: «поскребите русского — и вы найдете татарина». В поэтической форме это повторил Блок:

Да, скифы — мы!
Да, азиаты — мы,
С раскосыми и жадными очами!

История не дает России легкой жизни. Она вынуждена решать мировую проблему диалога культурных миров как проблему внутренней политики.

Взаимосвязь европейской и русской культур проследим на примере Германии и России. В решающие века ее формирования Россия остается без главной своей наставницы — Византии — и колеблется от гордыни Третьего Рима до готовности усвоить любой чужеземный обычай. Выгоды положения на перекрестке часто парализуются отдаленностью от центров ее окраин. Веками шло общение не столько с Византией, сколько с Балканами, не с Багдадом, а с Сараем, не с Европой, а с Немецкой слободой.

Близость русской культуры немецкой существует и во многом объясняется историческим сходством между двумя странами, Обе вышли на политический горизонт Европы с некоторым опозданием, обе испытывали по разным причинам сложности в определении собственной идентичности и своего места в европейской цивилизации. В обеих странах политическая жизнь была крайне слабой из-за отсутствия развитой буржуазии и мощного сосредоточения власти в руках придворно-бюрократического аппарата.

Немецкую культуру создают бюргеры, которые не могут войти в правящую элиту, гораздо более закрытую для третьего сословия, чем, скажем, французский правящий слой, постоянно смешивающийся в XVIII веке с выходцами из богатой буржуазии. Как показал Н. Элиас, неаристократическая интеллигенция Германии сосредоточивается в основном в церкви и университетах, которые осознают себя в оппозиции к «закрытой» административной верхушке. В силу этого немецкая культура в XVIII - XIX веках формируется как антиаристократическая. Аристократия при этом выступает хранителем социального этикета, принимающего формы «цивилизованного» поведения. Отсюда, согласно Элиасу, в Германии формируется ясная оппозиция «культура / цивилизация». Культура (как нечто духовное и возвышенное) формируется в оппозиции к цивильным этикетным формам поведения, которые критикуются как «пустые», «поверхностные», «глупые».

В России мы обнаруживаем ту же оппозицию, во многом объяснимую сходными мотивами. В первой трети XIX века, в начальный период формирования русской классической культуры, она возникает в основном в среде той аристократии, которая пытается эмансипироваться от власти, тяготится отсутствием альтернативы административным структурам самодержавия. Русский дворянин оказывается перед выбором: либо делать бюрократическую карьеру в администрации (или в армии), либо быть выброшенным за пределы властных структур. Русская литература (как явление «духовной» культуры) возникает именно в контексте отказа целого поколения (в основном средней аристократии) стать государственными чиновниками. Закономерно, что формирование новой независимой литературы идет параллельно волне отставок дворян в армии, первому «декабристскому» выступлению аристократии против самодержавия.

Стержень социальной позиции Пушкина (идентифицируемой со свободолюбием русского интеллигента) проходит через критику социального этикета с позиций культуры (как области реализации свободы). Характерно, что биография Пушкина с начала и до конца пронизана бунтом против «цивильных» норм придворного ритуала. Его эскапады у цыган и т. д. являются прямыми формами отказа от гнетущих норм этикетности..

Но еще более фундаментальное значение оппозиция «культура/ цивилизация» приобретает позже, с приходом в литературу поколения разночинцев, культивирующих «нецивилизованные» формы поведения (сравните с нигилистической аитиэтикетностыо) как выражение полной недоступности властных структур для нового поколения интеллигенции. В отличие от Германии, православная церковь в России так и не стала альтернативным духовным убежищем (как и эффективной формой приобщения к власти). Культура целиком сосредоточивается в литературе и университетах. Они становятся главным прибежищем русской интеллигенции. Оппозиция «культура/ цивилизация» приобретает в России столь же важное (а может быть, еще более важное) значение, как и в Германии. Она становится основой критики Европы. И в этой критике европейской цивилизации как «пустой», «поверхностной», «этикетной», «бездуховной», по существу, отражается тот же комплекс недопущения России внутрь европейской системы ценностей. Россия противопоставляется Европе как страна богатой духовной культуры странам цивилизации. Эта оппозиция помогает преодолевать национальные комплексы, связанные с очень низким уровнем бытовой, материальной культуры в России. Последняя относится к разряду цивилизационных «ненужностей». Ее отсутствие становится плюсом, помноженным на наличие уникальной культуры.

Обе «запоздавших» страны - Германия и Россия - пожинают в течение двух десятилетий до начала первой мировой войны плоды невиданного культурного взлета; последствия этого динамического развития скоро перевернут и Германию, и Российскую империю.

Лихорадка периода грюндерства - в Германии с 1870, в России, самое позднее, с 90-х годов - ведет к головокружительному подъему промышленности. Несмотря па политическое отчуждение, уплотняется сеть цивилизаторских связей, объединяющих силы прогресса двух стран. Восстановим это в памяти. Экспрессу, идущему из Берлина в Санкт-Петербург, требовалось в 1913 г. не больше времени, чем сегодняшнему «Северному экспрессу». Пограничные станции - Эйдткунен-Августово, Вирбаллен, Алек сандрово - служат опорными пунктами оживленного движения пассажиров и товаров, Это всего лишь железная дорога, но в XIX и в начале XX столетия железнодорожное сообщение является самым мощным, преодолевающим географические и психологические расстояния средством передвижения и коммуникации, -европейская цивилизация до 1914 г. немыслима без этого революционного средства передвижения. Оно раздвигает границы и горизонты, соединяет людей, приводит в движеиие мысль. Это средство познания действительности из первых рук, с ним связан круг опыта и надежд целого поколения.

Движение между Москвой и Берлином, Петербургом и Мюнхеном было чем-то само собой разумеющимся. В крупных городах германской империи существовали русские общины, в российской империи - немецкие; в Москве, Петербурге, Одессе, Екатеринославе или Ревеле о них и сегодня напоминают здания кирх. Каждая крупная община иностранцев - это окно в мир, это тесные контакты и близость в общении. Эти общины служат скрепами взаимопонимания. В образованных кругах двух- и трехъязычие были не исключением, а скорее, правилом. Крупные фирмы имели представительства в промышленных центрах и провинциальных городах. Во многих русских городах на слуху были имена Оренштайна и Коппеля, Сименса и Шуккерта, Борзига и других. Немец присутствует в Российской империи не только как идея, но как инженер, фабрикант, банкир. В свою очередь, Россия в Германском рейхе появляется в образе русских курортников, регулярно наезжающих в Бад-Эмс и Баденвейлер, в образе русских студенческих землячеств. Немецкие фирмы представлены на нижегородской ярмарке, так же как и русские на Лейпцигской. Там отмечают золотыми медалями качество товаров, а не национальность. Немец-инженер, которому предлагается место в Москве или Перми, отправляется туда, и это представляется само собой разумеющимся.

Поверх границ без препон функционирует научный, культурный и художественный обмен. Великие дирижеры Густав Малер и Рихард Штраус концертируют с оркестрами Петербурга и Москвы, звезды русской оперы и балета, такие, как Федор Шаляпин и Сергей Дягилев, приезжают в Дрезден, Мюнхен и Берлин.

Немецкие университеты привлекают студентов из России. Это относится к таким русским студентам, как будущие художники Игорь Грабарь, Марианна Веревкина, Василий Кандинский, к студентам-философам, которые едут в Марбург, Фрайбург или Гейдельберг. Многие из создателей плана ГОЭЛРО, такие, как Карл Адольфович Круг и Александр Васильевич Винтер, учились в высшей технической школе Берлин-Шарлоттенбург и проходили практическую подготовку в немецких фирмах. Эль Лисицкий получил образование в Высшей технической школе в Дармштадте. А важный деятель будущего режима Леонид Красин работал в Берлине в фирме Сименс-Шуккерт. Некоторые из ведущих представителей русской интеллигенции, участвовавших в сборнике «Вехи» в 1909 г., учились в Германии: в их числе Кистяковский, Франк и Бердяев.

Эта степень знакомства и интимности, существовавших до того, как мы стали врагами, утрачены нашей культурой. Только там, где другая культура становится неотъемлемой частью живого опыта, устанавливается непринужденность общения, которая нам сегодня, даже после исчезновения железного занавеса, представляется совершенно утопической. В этом едином цивилизованном пространстве существует нечто вроде общих стандартов, которые в Санкт-Петербурге выглядят не иначе, чем в Берлине или Вене. Мыслители двигаются вдоль меридианов этой Европы, и им не надо знать друг о друге, чтобы двигаться в одном и том же направлении. Конечно, эта сеть взаимосвязей возникла не вдруг - она складывалась в череде поколений, над ней трудились как дворянская культура, интеллигенция и торговые дома, так и международные банки и международные рабочие организации. Городские центры перед первой мировой войной были космополитически-интернациональными образованиями, где не играло никакой роли, кто откуда явился. Иоганну фон Гюнтеру мы обязаны впечатляющими воспоминаниями о «Башне» Вячеслава Иванова. Русские социал-демократы ориентировались в Германии так же свободно, как и дома - стоит почитать берлинские воспоминания Осипа Пятницкого. У молодого Степуна и молодого Пастернака не было никаких трудностей взаимопонимания с их гейдельбергскими или марбургскими профессорами. Впрочем, это, конечно, было свойственно элите — аристократии, интеллигенции, молодой буржуазии. Элитарность этой культуры как раз является одной из причин того, почему ее опорные элементы были столь радикально ликвидированы.

Но ее структура функционировала еще и после первой мировой войны и после русской революции. Опыт общего горизонта давал преимущества представителям и нового, и старого мира. Персонажи, выросшие еще в старой Европе, своеобразно действуют в межвоенное время. Стоит задуматься над естественностью, с какой находят взаимопонимание дипломаты старой школы Николай Чичерин и Брокдорф-Рацау в Москве и в Висбадене. Задумаемся о том, каких почетных гостей приглашают на 200-летиий юбилей Российской академии в Ленинград: в их числе был, например, Макс Планк. Вспомним о гастролях Александра Таирова и Всеволода Мейерхольда в Берлине и концертах современной музыки, которые давал Отто Клемперер в Москве. Когда читаешь берлинское эссе Андрея Белого 1922 г. или написанный в 1923 г. в Берлине трактат Николая Бердяева «Новое средневековье», становится ясно, что они созвучны другим мыслителям нового века, таким, как Мартин Хайдеггер, и что речь идет не просто о русско-немецком диалоге, но о дискурсе, обсуждающем настоящее и будущее европейской цивилизации.

Поиски своего пути кончились катастрофой, которая привела к военной конфронтации и продолжению мировой войны. То, что последовало за модерном в 20-е годы,- так называемые «сталинизм» и «фашизм» - не было ни возвращением в «новое средневековье», ни азиатчиной «Чингисхана с телефоном», но было продуктом распада европейского модерна там, где гражданские традиции были слишком слабы, чтобы обуздать развязанный индустриализацией динамизм. Диалектика прогресса заглохла в царстве ГУЛАГа и концентрационных лагерей и превратилась в саморазрушение. Гражданским лицам больше негде искать спасения: Советский Союз перестал даже быть надежным убежищем для антифашистов. Нацистский Рейх стал ловушкой для русских эмигрантов.

Это означает: Россия и Германия не справились с теми мощными творческими потенциями, которые раскрылись в конце XIX века, убедительным свидетельством чему является расцвет литературы, искусства, науки, техники в этих странах в межвоенные годы.

Мир искони делился на две части — Восток и Запад. Это не только географическое деление, это — два принципа, соответствующие двум динамическим силам природы, две идеи, обнимающие весь жизненный строй человеческого рода. Сосредоточиваясь, углубляясь, замыкаясь в самом себе, созидался человеческий ум на Востоке; раскидывался вовне, излучаясь во все стороны, борясь со всеми препятствиями, развивается он на Западе. А между ними — Россия, вбиравшая культуру и Запада и Востока, сближавшая их, одновременно оставаясь сама собой, целым миром, в котором, как в котле, переваривались традиции, языки и культура многих ее народов.

В чем состоит самобытность каждого народа? В особенном, одному ему принадлежащем образе мыслей и взгляде на предметы, в религии, языке и более всего в обычаях. Все эти обстоятельства чрезвычайно важны в формировании и развитии культуры, и все они проистекают из одного общего источника, причины всех причин — климата и местности.

Если учесть, что территория России столь велика и разнообразна по климату и по местности, то сказанное выше будет вполне справедливо: Россия сама есть целый мир.

Что же такое Европа и что такое Азия? Азия — мир созерцания, Европа — воли и рассудка. Год для Европы — век для Азии; век

для Европы — вечность для Азии. Все великое, благородное, человечное, духовное взошло, выросло, расцвело на европейской почве. Утонченность нравов, искусство, наука, победа над материей, разнообразие жизни, рыцарство, святость человеческого права — все, из-за чего гордится человек своим человеческим достоинством, — все это есть результат развития европейской жизни.

Россия не принадлежала и не могла, по основным элементам своей жизни, принадлежать к Азии: она составляла какое-то уединенное, отдельное явление. Татары, по-видимому, должны были сроднить ее с Азией; внешними узами они успели привязать ее с Азией, но духовно не могли, потому что Россия — держава христианская.

Основные силы русского народа никогда по-настоящему не обращались на собственное его развитие, как это имело место у народов германо-романских. Присоединив к своему государству очередную территорию, русские тратили силы на обустройство и развитие культуры проживающего там народа: отправлялись русские учителя, инженеры, государственные чиновники, армия.

В славянском характере есть что-то женственное; этой умной, крепкой расе, богато одаренной разнообразными способностями, не хватает чего-то, чтобы самой пробудиться, она как бы ждет толчка извне. Для нее всегда труден первый шаг, но малейший толчок приводит в действие силу, способную к необыкновенному развитию. Важна была роль норманнов и подобна той, какую позже сыграл Петр Великий при помощи западной цивилизации.

Славянский язык бесспорно принадлежит к языкам индоевропейским, а не индоазиатским; кроме того, славянам чужды эти внезапные порывы, пробуждающие фанатизм всего населения и это равнодушие, способствующее тому, что одна и та же форма общественной жизни сохраняется долгие века, переходя от поколения к поколению.

На взгляд Европы, Россия была страной азиатской, на взгляд Азии — страной европейской. Эта двойственность соответствовала ее характеру и ее судьбе, которая помимо всего прочего, заключается и в том, чтобы стать великим караван-сараем цивилизации между Европой и Азией.

Даже в самой религии чувствуется это двойное влияние. Христианство — европейская религия, это религия Запада; приняв ее, Россия тем самым отдалилась от Азии, но христианство, воспринятое ею, было восточным — оно шло из Византии.

Греческое православие связало нерасторжимыми узами Россию и Константинополь. И когда Магомет II вошел победителем в Константинополь, церковь пала к ногам русских князей и с той поры не переставала указывать им па полумесяц на соборе св. Софии.

Наследница византийского престола Софья Палеолог, став женой Ивана III, оказала значительное влияние на культурное развитие двора и столицы России: привезла с собой герб — двуглавого орла, ставшего гербом России, трон, вытеснивший княжескую лавку, роскошные царские одежды и придворный этикет, Александрийскую библиотеку; с ее именем связано начало каменного строительства в Москве.

В газете «День» 4 ноября 1862 г. появилась статья поэта, журналиста, писателя Ивана Сергеевича Аксакова «Народный отпор чужеземным учреждениям», в которой он в своеобразной форме задает Руси вопрос, отчего ей не в прок идет умение заморское, хотя есть и немцы-дядьки и французы-гувернеры; смотрится Русь неряхой, грязным неучем, вся в заплатках и пятнах, хотя ее и наряжали, и румянили, и белили?

«Оттого я так безобразна, — отвечает святая Русь, — что набелили вы, нарумянили мою красу самородную, что стянули мои могучие плечи в немецкий тесный... кафтан... принуждаете жить чужим обычаем, чужою верою, чужою совестью!» [15].

Решившись создать русскую цивилизацию, решившись превратить в европейцев миллионы своих подданных, которые не обнаруживали ни малейшего желания изменить свой стародавний быт, Петр I вступил в борьбу со стихийною силою. Это было равнозначно тому, чтобы, например, сменить в России климат.

Цивилизаторские попытки Петра Веткою прошли мимо русского народа, потому что ни одна из них не была вызвана живою потребностью самого народа.

Арнольд Тойнби справедливо выдвигает вывод, что для развития цивилизации необходимо, чтобы большинство подражало интеллектуальному меньшинству, тянулось до его уровня, обеспечивая этим социальное единство общества.

Реформы Петра I раскололи российское общество: интеллектуальное меньшинство заговорило на чужом языке, изменился образ жизни, изменились моральные и нравственные ценности.

А большинство что же? Мужику было не до реформ Петра, когда ему надо было сегодня пахать, завтра сеять, ладить с барином и бурмистром. Барские затеи Петра не облегчали страшного гнета материальных забот, лишений и стеснений, парализующих всякую энергию воли и поступков.

История человечества — не только история продуктивной деятельности, но и история бесконечных войн, дележа территорий, захватов и т.п. Россия не является исключением. Охватывая в момент возникновения небольшой регион на северо-востоке Русской равнины, российское государство постоянно расширялось, включив в свои границы в конечном итоге огромную территорию на двух континентах — Европе и Азии. Из 525 лет (с 1368 по 1893 гг.) Россия провела 305 лет в войнах. Либо нападала она, либо нападали на нее.

Чем же держится Россия? Самобытной и глубокой культурой, которая была создана единым русским народом, во всем сложном сочетании его национальностей. Эта культура создавалась в течение целого тысячелетия, на единой, все расширяющейся территории, при едином государственном и культурном языке, в единой судьбе войн и хозяйственно-торгового сотрудничества. Все это выработало у народов России сходство душевного уклада, близость в обычаях и характере, единство в восприятии мира, людей, государства. На этой основе творилась и развивалась русская национальная культура. И потому, вынужденная провоевать две трети своей истории, Россия остается живым, духовно и исторически сложившимся организмом, который из всякого распада вновь восстанавливается таинственной, древней силой своего духовного бытия.

Литература

Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. — М., 1990.

В поисках своего пути: Россия между Европой и Азией. Части I и И. - М., 1994.

Гумилев А.Н. Древняя Русь. Великая степь. — М., 1989.

Данилевский Н.Я. Россия и Европа. — М., 1991.

Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. I —IV. — Калуга, 1993.

Миронов В.Б. Пир мудрецов. Возрождение России. — М.,1994.

Рыбаков Б.А. Язычество Древней Руси. — М., 1987.

Вопросы для обсуждения

1. В чем специфика пути России в цивилизацию?

2. Почему Россия оказалась на перекрестке культур Запада и Востока? Россия — Запад или Восток?

Есть ли в истории цивилизаций аналоги цивилизационного пути развития, пройденного Россией

ЛЕКЦИЯ 2. ЦИВИЛИЗАЦИЯ И СУБЦИВИЛИЗАЦИИ РОССИИ

/. Этнокультурные истоки.

2. Московская Русь как субцивилизация.

3. Формирование имперской субцивилизации.

1. Этнокультурные истоки

В рамках единого цивилизационного феномена, каковым является тысячелетняя история России, четко выделились три периода как самостоятельные «исторические субцивилизации»: Киевская Русь (примерно с конца X по конец XIII века), Московская Русь (с начала XIV по конец XVII века), имперская Россия (с начала XVIII века и до дня сегодняшнего). Многообразие российского бытия, конечно, было значительно сложнее: огромное влияние на формирование названных цивилизаций оказал дохристианский этап — этнополитический «первичный бульон», I тыс. н.э., зоны межэтнического взаимодействия (Золотая орда, Половецкая степь, Литовская Русь, национальные «окраины» и т.д.). Без учета этих образований общая картина цивилизационных особенностей России может оказаться искаженной.

Исторический тип российской цивилизации может быть определен через анализ степени принадлежности древнерусской — русской — российской культуры к славянской. В каком смысле ее можно назвать славянской, если древнерусская народность складывалась в смешении (по меньшей мере) трех субэтнических компонентов: земледельческих славянского и балтского, охотничье-промыслового финно-угорского, с заметным влиянием германского, кочевого тюркского и отчасти северокавказского субстратов?

Было ли численное преобладание славян в этом процессе? Археологи и антропологи такое славянское преобладание подтвердили только в 2-х районах: приильменском и прикарпатском. На остальных территориях будущего Древнерусского государства определено либо преобладание балтского (к северу от Припяти) или финно-угорского (к востоку от Валдая) населения.

Древнерусские летописи подчеркивают, конечно, славянское и отчасти скандинавское происхождение населения Руси, однако к

этим свидетельствам следует относиться с известной осторожностью. В византийских, арабских и западноевропейских источниках сохранились сведения не об основной массе населения Руси, а о древнерусских воинах VI —XI вв.с преобладанием у них черт, скорее германского, чем славянского типа (внешний вид, ритуалы, погребальные обряды, оружие, военная тактика и т.д.) [1].

В религиозно-обрядовых чертах дохристианской Руси заметно влияние балтское и финно-угорское: мать-олениха, «лесо-речной», т.е. по «профилю» не земледельческий. А вот язык не вызывает никаких сомнений, в нем славянское доминирование.

Итак, подчеркнем, что российская цивилизация зарождалась как гетерогенная общность, образуемая из трех хозяйственных регионов: земледельческого, скотоводческого и промыслового; трех типов образа жизни: оседлого, кочевого и бродячего; на пересечении нескольких религиозных потоков и в смешении этнических субстратов. Более 150 племен населяло территорию, на которой образовалось впоследствии русское государство.

При такой многовариантности всех исходных структур, без явного преобладания одного из них, формирующееся государство на огромной территории Восточно-Европейской равнины должно было найти некий надежный и мощный инструмент консолидации. У киевских Рюриковичей не было совершенной военно-бюрократической системы, какую имели римские императоры, или культурно и численно доминирующего этноса, использованного ахеменидскими шахами. Такой опорой в построении державы стало христианство, явившееся идейной, культурной, образовательной, ценностно-ориентационной базой.

Таким образом, на вопрос, какой по происхождению является русская культура, следует ответ: славянской по языку и греко-православной по большинству иных параметров.

В стране, преимущественно сельскохозяйственной по роду жизнедеятельности, христианство принесло становление городской культуры, хотя со специфическим «слободским» характером, когда основная масса горожан продолжала заниматься сельскохозяйственным производством, а мелкотоварное производство было занятием незначительной части жителей городов.

Этим можно объяснить то, что собственно городская культура сосредоточилась в сравнительно узком круге светской и церковной аристократии. Отсюда объяснение формально-обрядового (поверхностного) уровня христианизации русских мещан и селян, невежественное и наивное толкование основ вероучения, что так удивляло европейцев, посещавших Русь.

Опора властей на религию как на социально-нормативный источник регулирования общественных отношений сформировала особый

тип массового православия: формального, невежественного, часто полуязыческого — «православия без христианства», как метко назвал его Н.Бердяев

В первые века древнерусской государственности Киевскую Русь по многим чертам можно было бы назвать «дочерней» зоной византийской культуры, что не могло не определить специфики цивилизации Древней Руси.

Разнообразие природных условий и связанное с этим формирование региональных особенностей хозяйственной деятельности довольно рано обусловили появление трех возможных центров культурно-хозяйственной жизни: северного, южного и «центрального» со «столицами» в Новгороде, Киеве, Ростове Великом. Наличие этих центров — показатель не только разнообразия возможных путей культурно-исторического развития, но и объективного полицентризма, изначальной вариативности, пластичности русской культуры. Данные районы аккумулировали в себе не только различный природно-демографический субстрат, но и были сориентированы на различные регионально-культурные влияния: Киев в основном на греко-византийский мир, Новгород — на североевропейский, Ростов — на европейскую культуру и мир кочевых цивилизаций.

К концу периода формирования единого культурного целого (XIII в.) Россия занимала территории и в Европе и в Азии, создав своеобразный евразийский универсум, во многом определявший особенности ее культуры.

Восточно-Европейская равнина была местом постоянного переселения народов, когда многочисленные племена, выброшенные на ее пространства разнообразными историко-культурными катаклизмами, образовывали недолговечные союзы и объединения, сменявшие друг друга и оставлявшие после себя не только отрицательную, но и культурно-значимую память. В IIIв. образовался готский союз племен, в IV в. — карпатский межплеменной союз, в это же время в северном Причерноморье доминировали в течение приблизительно ста лет гунны, с VI в. резко усилилась активность тюркских племен, прежде всего аваров. VIII —IX века прошли под знаком власти хазар, подчинивших славянские племена. Через хазар осуществлялась связь с Византией, Востоком, арабским миром. На смену хазарам в IX —XI вв. пришли печенеги, затем огузы и, наконец, в XI —XIII вв. половцы, создавшие свое знаменитое государство Дешт-и-Кипчак. Особым фактором русской культуры была, безусловно, Степь, которая стала архетипом всего враждебного, темного, разрушительного, символом великого противостояния Руси кочевым цивилизациям Востока. Через степь в русскую культуру вошел тюркский элемент, сформировалась объективная возможность цивилизационного и культурного синтеза Запада и Востока, о котором грезили русские мыслители конца XIX — начала XX в. Степь привнесла в русскую культуру и проблему «внутреннего Востока».

Уже к VIII в. родоплеменные союзы на территории Руси уступают место территориально-политическим объединениям восточных славян, в основе которых лежала общность языка, веры, исторического опыта, культурного стиля жизни. Началась повторная колонизация Восточно-Европейской равнины славянскими племенами с юго-запада на север и восток, которая завершилась лишь к XVIII в., когда славяне заселили Причерноморье и Приазовье. Именно в Приазовье (частично и в Поднепровье) в первых веках до н. э. жили предки славян — анты, племенное название которых — «русь» или «рось» — по одной из версий дало наименование всей земле восточных славян. По версии немецкой исторической школы, название Руси производно от древнего скандинавского слова «руотси», которое обозначало мореплавателей-воинов. Вместе с тем сравнительно-лингвистический анализ до сих пор не дает однозначной версии происхождения названия нашей страны. Первоначально (IX—XI вв.) «Русьской землей» называлось среднее Поднепровье, затем данное название с земель киевских полян перешло на земли иных восточных славян (XII —XIII вв.). В результате повторной колонизации к IX —X вв. на Восточно-Европейской равнине расселились многочисленные племена восточных славян: тиверцы, уличи, дулебы, бужане, волыняне, поляне, древляне, дреговичи, радимичи, северяне, вятичи, кривичи и т. д., которые активно взаимодействовали с угро-финскими, тюркскими и иными племенами. Легенда о призыве варягов излагается в «Повести временных лет». Призыв Рюрика Гостомыслом для управления славянами преследовал, по-видимому, цели нормализации власти и упорядочивания отношений в социуме в условиях этнического разнообразия и постоянных межплеменных стычек. Позже, со сменой государственно-культурных доминант призыв Рюрика на княжение начинает осмысливаться с иной точки зрения: в XV —XVI вв. вырабатывается обоснование генеалогии правящей династии, что отражается прежде всего в «Сказании о Великих князьях Владимирских», автор которого, тверской инок Савва (Сатана) выводил происхождение Рюрика и, следовательно, всех русских князей и царей от римского цезаря Августа. С этого времени подчеркивалась не роль варягов в образовании русского государства и генезисе русской культуры, а доказывалась священная древность правящей династии, само право на монархическую власть. Особое значение это получило в период царствования Ивана IV Грозного, который считал себя потомком Августа, легендарного римского героя Пруса, но отнюдь не русским человеком.

С XVII в. предком славян официально стали считать Ноя, правнук которого Скиф дал жизнь двум сыновьям — Словену и Русу, от них повели свое происхождение западно-восточные славянские народы. В этот же период рождается каноническая легенда о том, что славянские князья, участвуя в походах Александра Македонского, получили от него в благодарность золотую грамоту на владение Русью.

В 1724 г. в результате начала деятельности Академии наук в Россию были приглашены для систематизации исторических источников немецкие ученые Миллер и Байер, целью которых стало доказательство призвания варягов не как легендарного, а как исторического факта. В результате была сформулирована так называемая «норманнская теория», рассматривающая особенности русской культуры и государственности с точки зрения пангерманизма и доказывающая, что славяне принципиально не могут сами организовать собственную государственно-культурную жизнь.

Начиная с работ М.В.Ломоносова развивается антинорманнизм, намеренно не учитывающий историко-археологические данные об объективном присутствии варяжского фактора у истоков русской государственности (раскопки Гнездова под Киевом, Рюриково городище). Однако нельзя забывать, что на русскую государственно-политическую традицию оказали влияние и «восточные» явления, что отразилось даже в наименовании русских предводителей: вплоть до XI в. они носили титул кагана, а не князя, и именно в таком статусе сведения о них, начиная с IX в., встречаются в западноевропейских хрониках.

Прежде чем стать консолидирующим фактором, христианство прошло на Руси целый ряд этапов в своем развитии, ассимилируясь в культурном контексте древнерусской цивилизации. До сих пор преобладает концепция двух путей проникновения христианства на Русь: византийского и моравско-болгарского. Из болгарских земель на Русь пришли первые пастыри, вероучительные книги, первые писцы и «мужи ученые». На основе греческих, арабских, древнерусских источников воссоздается деятельность не только первых учителей веры — Кирилла и Мефодия, — но и особенности постижения христианства Русью. Знакомство Руси с христианством осуществилось задолго до ее официального крещения Владимиром в 988 г., и оно было связано с контактами Руси с Римом, Византией, западноевропейским миром.

Русские торговцы и военные дружины подолгу жили в Византии и Болгарии, на Крите, в Германии, Сирии, Египте, Моравии. Они были хорошо знакомы с исламом, иудаизмом, Римской, Александрийской, Византийской церквями. Представители этих религий постоянно жили и в самой Руси в качестве наемников, ремесленников, купцов с христианством на Русь пришли культурные ценности всего христианского мира, но прежде всего Византии и Рима. Основная часть письменных источников, посредством которых Русь приобщалась к культурным традициям античного и христианского мира, была представлена преимущественно византийскими произведениями. Вместе с византийским культурным влиянием на Русь пришли две основных византийских культурных парадигмы — аскетическая и гуманистическая. Русь выбрала аскетическую парадигму, восходящую к идеалам первоначального христианства, с его тягой к рассмотрению общества как братской монашеской общины: данный момент ярко проявился в эпоху Ивана Грозного, который попытался реформировать общество в связи с этим образцом, создав так называемую монастырскую утопию.

Творческое переосмысление культурных влияний не могло не отразиться на художественной традиции этого периода.

Русская литература началась с деятельности моравских братьев в 60-х годах IX в., создавших славянскую письменность, лежащую в основе книжной церковнославянской традиции. К концу IX в. были выполнены переводы основных библейских текстов, полный отредактированный перевод которых был осуществлен в окончательной канонической редакции только в XIX в.

В основном мы знаем древнерусскую литературу по поздним спискам при утраченных оригиналах. Так, «Повесть временных лет» написанная Нестором в 1111 —1113 гг., известна в редакции Сильвестера (1116 г.), попавшей в состав Лаврентьевской летописи (1377 г.). «Слово о полку Игореве», предположительно созданное в конце XII в., известно в списке XVI в. Вместе с тем существовали и интересные авторские сочинения («Слово о законе и благодати» Иллариона, «Поучение» Владимира Мономаха), к которым примыкают дидактико-житийные произведения: «Сказание о Борисе и Глебе», «Житие Феодосия Печерского», «Житие Варлаама Хутынского», сочинения Кирилла Туровского. Помимо летописных сводов (прежде всего Ипатьевской летописи, «Еллинского и римского летописца»), которые синтезировали исторические своды, житийную и документальную литературу, строясь на образцах греко-византийских хронографов, хроник и их компиляций, в древнерусской литературе постепенно формировался корпус сочинений, излагавших библейскую каноническую историю, в которой Русь, представляемая как носительница единой христианской традиции, должна была занять подобающее место в христианском культурном универсуме. В многочисленных палеях, временниках, летописях Русь приобретала изначально отведенное ей Богом место, осмысливаемое в соответствии с жанрово-стилевыми особенностями литературы данного периода. К XII—XIII вв. формируются сочинения, в которых отражается тема испытания русской земли и ее народа, борьба Добра и Зла, служения Истине, Правде, Отечеству и Миру. Это — «Слово о погибели Русской земли», «Повесть о разорении Рязани Батыем», «Повесть о Меркурии Смоленском». В них входит новая тема: героической жертвенности, «вольной страсти» (муки) во имя общего дела, сознательного непротивления смерти как высшего осознанного служения христианским идеалам. Особое место в литературе этого времени занимает «Моление Даниила Заточника», дошедшее в двух редакциях (XII и XIIIвв.).

Вусловиях двоеверия, безграмотности народа, специфических форм христианизации книга не могла в полной мере выполнять культуро-синтезирующую роль. Здесь на помощь приходила архитектура. Храм организовывал не только пространство, но и время средневекового русича: звон его колоколов (настоящее, уникальное искусство русского колокольного звона начало формироваться с XIII в.) отмерял время для всех жителей Древней Руси. Символическим воплощением христианской истории, христианского миропонимания становится в русской архитектуре крестово-купольная композиция, выступающая воплощением единства небесного и земного, вечного и преходящего, святого и греховного, божественного и человеческого. Но начало русскому зодчеству дало великолепие византийской купольной архитектуры, образцами которой стала София Киевская и София Новгородская.

После строительства Спасо-Преображенского собора в Чернигове (1036 г.), уже при создании композиции первой русской каменной церкви в Киеве — Богородицы Десятинной (конец X в.), которая была полностью разрушена в 1240 г. ордынскими войсками, — были воплощены чисто русские, неканонические для Византии черты: многокупольность (25 куполов), акцентирование алтарной части, пирамидальность композиции. В XI веке в Печерском монастыре был сооружен первый однокупольный Успенский собор. Создаются уникальные архитектурные сооружения, отнесенные к мировым сокровищам культуры: церкви Покрова Богородицы на Нерли (1165 г.), Спасо-Преображения Покровского монастыря (1165 г.) , Дмитровский собор во Владимире (1194 —1197 гг.).

Идеальным воплощением нового русского национального стиля стали Спасская церковь Спасо-Андронникова монастыря (XVв.), храм Василия Блаженного (XVI в.), церковь Вознесения в Коломенском (XVIв.).

Первые иконы появились в Византии в VI—VIIвв., а к IX в. иконографический канон сложился окончательно и в этом виде пришел на Русь. Первые росписи осуществляли византийские и греческие мастера: например, великолепную роспись церкви Спаса на Нередице в Новгороде, уничтоженную во время Великой Отечественной войны, осуществлял византиец Олисей Гречин. Иконографическая традиция на Руси начиналась с фресок Софии Киевской, на которых были изображены не только христианские святые и сюжеты священной истории, но и групповой портрет семьи Ярослава Мудрого, скоморохи и музыканты, что, безусловно, являлось нарушением строгого византийского канона. От раннего периода осталось очень мало икон: от знаменитых мозаик Михайловского монастыря в Киеве, например, сохранилось лишь изображение Дмитрия Солунского, из икон Георгиевского собора Юрьева монастыря в Новгороде — только Устюжское Благовещенье. Постепенно общие каноны построения изображения, свойственные византийской иконографии, сменяются особенностями национальных иконописных школ: Новгородской, Московской, Владимиро-Суздальской. Первый русский иконописец Алимпий Печерский творил в XI в.; национальные же иконографические школы складываются только во второй половине XIII в.

Однако по большинству важнейших черт о