Интерпретация как метод философствования

Интерпретация в философии имеет свои особенности. Философские идеи, концеп­ции и учения живут особым способом - они заново проблематизируются и интерпретиру­ются с появлением новых контекстов, в развивающейся культуре, в новом времени и ос­таются открытыми для последующих интерпретаций. Общие для любой интерпретации проблемы присутствуют и в этом случае, однако характер их проявления, безусловно, ме­няется. Главная проблема - множественность интерпретаций, что следует, по-видимому, оценивать положительно. Не только множественность, но даже конфликт интерпретаций (П.Рикёр) является не столько недостатком, сколько достоинством понимания, выражаю­щего суть интерпретации, поскольку любой текст не исчерпывается одним - авторским или читательским - значением, но «живет» в виртуальности многих смыслов, которыми владе­ет человек в культуре и жизни. Оценка многозначности интерпретаций в значительной ме­ре зависит от позиции философа: работает ли он в одной доктрине как «единственно ис­тинной», или мыслит в режиме диалога различных подходов и концепций, заведомо пред­полагающего некоторое множество интерпретаций. Эта мысль может быть подтверждена идеями Ф.Ницше, который использовал понятие интерпретации для принципиально иного подхода к познанию мира, названному им «перспективизмом».

Рассматривая познание как «волю к власти», он исходит из того, что наши потребности применяют логику, истолковывают мир с помощью «схематизирования в целях взаимного понима­ния» и это позволяет сделать его доступным формулировке и вычислению. Такой подход объясняет нам, почему возможно множество интерпретаций. Всегда остается «зазор» между тем, что есть мир -бесконечно изменчивый и становящийся - и устойчивыми, «понятными» схемами и логикой. Всегда возможно предложить новые смыслы, «перспективы» и способы «разместить феномены по опреде­ленным категориям», т.е. не только тексты, но сама действительность открыта для бесконечных ин­терпретаций, а «разумное мышление есть интерпретирование по схеме, от которой мы не можем ос­вободиться». Человек «полагает перспективу», т.е. конструирует из себя весь остальной мир, меряет его своей силой, осязает, формирует, оценивает, и ценность мира оказывается укорененной в нашей интерпретации.

В философской интерпретации речь идет об особого рода «фактах» - не о вещах, но об «отсветах, тенях, уровнях» (М.Мерло-Понти). Сам интерпретируемый текст зна­чим как целостность, обладающая более богатым содержанием, не постигаемым про­стым анализом значений слов, предложений, написанных страниц. Вторичная интер­претация текстов - интерпретация интерпретации - имеет дело с «понятиями о поняти­ях», является ведущей для философов, опирающихся на огромный массив историко-философских текстов, а «истолкование истолкований - дело более важное, нежели ис­толкование вещей» (М.Монтень). В этом случае интерпретатор прежде всего обеспечи­вает понимание значений и смыслов текста, который выступает для него первичной ре­альностью, соотнося его с другими текстами самого автора и других мыслителей, а также с внетекстовыми реалиями - историко-культурными, социальными и иными ус­ловиями создания текста.

Особая задача, - осуществляя текстуальный анализ, выявить неявное знание, скрытые смыслы и значения, концептуальные предпосылки и принципы. Интерпретация, решающая эти задачи, следует общим правилам и принципам, не отличается, по сути дела, от историко-филологической и достаточно часто заменяет собственно философскую интерпретацию, что мо­жет и не осознаваться. Лингвист, обращаясь к языку текста, может и не обсуждать проблему, из­лагаемую в тексте, тогда как философ всегда обращается к содержанию, к самой проблеме. Применяя логико-методологические и историко-филологические приемы, собственно философ­ская интерпретация вместе с тем выходит на более глубокие уровни. Это либо дорефлексивный и даже довербальный уровень эмпирических знаний, «жизненного мира» - горизонт, предшест­вующий субъектно-объектным отношениям, либо надэмпирический, трансцендентальный уро­вень субъекта как «сознания вообще», либо, наконец, экзистенциальный уровень бытия субъек­та.

Один из существенных вопросов философской интерпретации - отношение к автору,понимание его роли в бытии философского текста. Обсуждаются возможные

варианты: «изгнание» автора, «отсечение» его от текста на основе признания автоно­мии языка, текста. Это в определенной степени соответствует идеалам классической науки, элиминирующей субъекта из знания, или эпистемологии без познающего субъ­екта Поппера, а также постструктурализму, идеи которого программно выражены, в частности, в «Смерти автора» Р.Барта. Наиболее известные аргументы, поддерживаю­щие эту позицию, состоят в следующем: не имеет значения, что хотел сказать автор, значимо только то, что говорит его текст; автор часто не знает в полной мере, что он хотел сказать, авторские смыслы могут быть недоступны, а значение текста может из­меняться даже для самого автора. На мой взгляд, эти аргументы, будучи эмпирически возможными, не являются непреодолимыми и коренятся прежде всего в традиционном понимании объективности знания как его «бессубъектности». Кроме того, критик или интерпретатор, «изгоняя» автора, сам становится на его место и присваивает право на авторские смыслы, что и поддерживает «беспредел» интерпретации. Чтобы избежать регресса в «дурную бесконечность» толкования смыслов философского текста, необхо­димо восстановить и сохранять роль автора как определителя значений и смыслов тек­ста из своего «единственного места» (М.М.Бахтин) в мире. Изгнание автора, пренеб­режение заданными им смыслами означает утрату главного нормативного принципа -прежде всего текст «значит» то, что имеет в виду автор. Доверие автору, соблюдение по отношению к его тексту не только семантических, эпистемологических, но и мо­ральных норм - вот кардинальные условия корректности и обоснованности в работе ин­терпретатора - блюстителя авторской позиции, что, казалось бы, не вызывает сомнений.

В связи с обсуждением проблемы автора, субъекта или «центра» Ж.Деррида выяв­ляет два типа истолкований. Первый тип предполагает опору на «начало», «центр» как не­обходимое требование и условие; интерпретация находится под концептуальным и даже «идеологическим» контролем господствующей доктрины, владеющей «началом». Как ме­тоду ей отводится только логико-техническая функция в частных вопросах, но не дозволя­ется быть примененной к доктрине в целом, а тем более к ее «началу». Требуется лишь ус­воить как образец «правильную» интерпретацию. Это можно иллюстрировать не только ситуацией господства одной (например, марксистской) доктрины в философии, но и идеа­лами классического естествознания, где, например, допускалось лишь одно описание и теоретическое объяснение данного эмпирического базиса (единственность истины), в от­личие от признания сегодня возможности эквивалентных описаний и конкурирующих тео­рий по отношению к одному эмпирическому материалу.

Итак, первый тип - это истолкование, приемлемое только по обязательным прави­лам, основанным на признании «начала», «центра». В этом случае вариативность и суще­ствование некоторого множества самих истолкований рассматривается как опасная «воль­ность», порождающая необъективность и ненаучность. Такого рода интерпретации, опре­деляемые одной доктриной, часто бывают слишком жесткими и даже агрессивными, «узурпирующими», что является своего рода платой за определенность и обоснованность в рамках доктрины.

Второй тип истолкования не предполагает опору на признанное «начало», а сама интерпретативность, вариативность принимается как определяющий принцип. Эту осо­бенность второго типа истолкования невозможно игнорировать, отринуть, с этим «прихо­дится жить». Такое понимание и применение истолкования, по Деррида, противоречит гу­манизму, поскольку человек на протяжении всей истории мысли грезил о некоем надеж­ном оплоте, о «начале» и о ясной цели. Оба типа интерпретации не приемлют друг друга и тем не менее одновременно существуют в современном гуманитарном знании, и еще на долгие годы эта ситуация, по мнению философа, сохранится.

Проблема интерпретации в аналитической философии имеет свой опыт и иную традицию рассмотрения, в частности, в ее лингвистической версии, для которой за особенностями языка стоят общие «параметры» и свойства реальности. Именно эти он­тологические идеи служат предпосылкой и основанием теории интерпретации извест­ного американского философа Д.Дэвидсона, являющейся наиболее разработанной и ар­гументированной в аналитической философии сегодня. Для него реальность - не толь­ко объективная, но и субъективная - формируется и существует с помощью языка и ин­терпретации. Но Дэвидсон не приемлет веру в то, что каждый из нас может «постро­ить» картину мира, опираясь на собственные восприятия, показания органов чувств. Сознание не носит личного характера, основой познания являются интерсубъектив­ность, наша коммуникация с другими людьми и объектами, а также ситуации и собы­тия, интегрированные в один и тот же «контекст значения», который требует интерпре­тации. С этих позиций реальность - это «сплав языка и интерпретации», познание ре­альности возможно лишь во взаимодействии с другими людьми, общим языком, собы­тиями. В таком контексте иначе предстает и интерпретация, соответственно новая тео­рия Дэвидсона получила название «радикальной теории интерпретации».

Он исходил из того, что понимание отдельного предложения обусловлено способностью понимания всего языка как единой концептуальной системы; интерпретируя фразу говорящего,

мы должны проинтерпретировать всю систему языка. Для интерпретации отдельного речевого акта необходимо понять «нереализованные диспозиции говорящего», то, что говорящий подра­зумевает, каковы его убеждения или намерения, верования или желания. Мы должны принять общее соглашение по поводу того, в чем говорящий и интерпретатор убеждены, а разногласия должны быть выявлены и осмыслены. Принцип доверия, или «максима интерпретативной бла­гожелательности», должен лежать в основе понимания и интерпретации, обеспечивая возмож­ность коммуникации. Согласие и сходство убеждений и установок говорящего и интерпретато­ра, казалось бы, являются условием успешной интерпретации, но остается открытым вопрос: яв­ляется ли то, относительно чего достигнуто согласие, истинным, ведь само по себе согласие во­все не гарантирует истинности. Для концепции философа, однако, важно другое - согласие и общность убеждений нужны как базис коммуникации и понимания. Согласие не создает истины, когда осуществляется интерпретация, мы опираемся на общую структуру согласия, однако мы не можем считать, что мы знаем, в чем заключена истина.

Истинность знания и успех интерпретации не находятся в прямой зависимости ни от полноты и предельной детализации знания, ни от «всеведения» интерпретатора. Проблема истины в теории радикальной интерпретации предполагает рассмотрение во­проса о влиянии языка на результаты интерпретации. В целом не вызывает сомнений плодотворность идей аналитической философии, рассматривающей интерпретацию в контексте таких понятий и явлений, как картина мира, язык, коммуникации и интер­субъективность, истина, убеждения, согласие, доверие, которые не выражают логико-методологические или этические принципы, социологические или лингвистические сущности, но предстают как компоненты бытия интерпретирующего субъекта.

Истинность философского знания.Она может быть определена, как и в специ­ально-научном знании, в традиции Платона - Аристотеля соответствием знаний и су­ждений действительности. Однако абстрактно-теоретическая, рефлексивная и интер­претирующая природа философского знания, высокая степень умозрительности и опо-средованности, а также существенная зависимость предмета и задач философии от со­циальной и культурно-исторической обусловленности - все это порождает особые тре­бования к обоснованию и проверке истинности философского знания. В отличие от специально-научного знания, экспериментальные исследования для проверки истинно­сти философского знания неприменимы. Философия как рефлексия критически осмыс­ливает сами эмпирические данные, их предельно общие основания и предпосылки, а поэтому философские утверждения не могут быть доказаны простой ссылкой на фак­тический ход дела.

В теоретическом философском знании на первый план выступает система вне-

эмпирических критериев истинности - логических, социокультурных, политических, идеологических и других. При этом важно подчеркнуть, что в этой системе внеэмпири-ческих критериев содержится, по сути, квинтэссенция социального опыта в целом, го­раздо более полного и разнообразного, чем опыт экспериментальных исследований ка­кого-либо конкретного фрагмента реальности. Эмпирический критерий, не теряя своей важности и ведущей роли при определении объективной истинности философского знания, выступает в данном случае в опосредованной форме. В конечном счете истин­ность философского знания проверяется на основе его применения в качестве предпо­сылок науки, методологических принципов теоретического мышления вообще и других форм деятельности в различных областях культуры и социальной практики.

Истинностная оценка применима к философская теории в той мере, в какой она, как и специально-научная, представляет собой систему логически взаимосвязанных предложений, отражающих существенные, общие и необходимые внутренние связи и отношения явлений действительности. Содержательное отличие ее, например, от соци­ально-научной теории, заключается в том, что в качестве предметной области здесь вы­ступают не частные связи и отношения, а всеобщие объективные законы развития при­роды, общества и мышления. Как и научная система знания, философская теория имеет определенный состав и структуру, а также предполагает построение абстрактной идеа­лизированной модели объекта, в которой выполняются ее высказывания. Однако, если в состав научной теории входят понятия, отражающие объекты предметной области и их свойства и отношения, то в состав философской теории, кроме этого, включаются и понятия, характеризующие сам способ, условия построения и мировоззренческие осно­вы философской теории. Наряду с высказываниями и принципами, относящимися соб­ственно к предметной области, в философской теории содержатся высказывания о за­конах и принципах познания этой области. Данное обстоятельство связано с тем, что научная теория принимает за исходные некоторые общепринятые положения, в то вре­мя как философия пытается вскрыть исходные предпосылки всякого знания и позна­ния.

Таким образом, философское знание, как и специально-научное, в развитой форме представляет собой логически непротиворечивую систему объективно-истинных высказываний о действительности, выполняет функции объяснения и предсказания. Но оно имеет и специфические, собственно философские параметры, поскольку принци­пиально отличается от специального предметом и методом познания, способами обос-

нования и проверки знания, а также обязательным включением в содержание теории мировоззренческих и методологических предпосылок, что и определяет специфические функции философского знания в общей системе культуры.

В связи с этой особенностью следует, по-видимому, говорить не столько об ис­тинности философского знания, сколько о его достоверности, т.е. принятии нами его как истинного на веру, на основании доводов, выдвинутых философом. Кроме того, философ имеет дело с выяснением не столько соответствия знания действительности, сколько соответствия вещи, явления, мысли понятию о них.