Выдержки из освенцимского архива 1 страница

Р: В завершение четвёртой лекции позвольте мне привести вам ряд свидетельских показаний, которые я считаю достоверными — главным образом потому, что я не вижу причин, по которым бывшие узники лагерей стали бы выдумывать заявления, оправдывающие или могущие быть использованы для оправдания нацистов.

С: Ну, некоторые узники могли опасаться организаций бывших эсэсовцев или самого немецкого правительства.

Р: Можно утверждать с полной уверенностью, что послевоенное руководство Германии не представляло абсолютно никакой опасности для бывших узников. Да и поведение узников и организаций узников в послевоенной ФРГ ясно показывает, что они никогда не воспринимали новые немецкие власти как угрозу.

Вообще, заявление о том, что организации эсэсовцев могли представлять какую-либо опасность для бывших узников лагерей, — это не совсем удачная шутка. После 1945 года бывшие эсэсовцы, за редкими исключениями, не пользовались никакой юридической поддержкой ни в Европе, ни в других частях света. Ни одна организация подобного рода не пользовалась каким-либо существенным влиянием, в отличие от крайне могущественных и хорошо организованных организаций бывших узников концлагерей.

Впрочем, давайте перейдём к выдержкам из правдоподобных заявлений бывших узников. Как я уже показывал[874], не всему, что они говорят, нужно обязательно верить, но в данной главе я ограничусь заявлениями, внушающими доверие.

Я уже упоминал и анализировал заявления Марилы Розенталь. Несмотря на сильное давление, оказывавшееся на неё, она оставалась твёрдой до конца и продолжала говорить, что она не может вспомнить никаких жестокостей, будто бы происходивших в Освенциме во время её нахождения там (глава 4.2.2). Также я приводил правдивые показания бывшего заключённого Якоба Левинского о его пребывания в трудовом лагере Освенцим-Моновиц (глава 3.4.1), и показания Эмиля Бера, который работал в Освенциме в качестве электрика и был коллегой Адольфа Рёгнера, но не смог подтвердить ничего из того, о чём впоследствии «вспоминал» профессиональный лжец Рёгнер (глава 4.2.4).

4.6.3.1. Артур Хартман

Р: Вскоре после прибытия в лагерь Хартман повредил ногу, и его отправили чистить картошку. Согласно его воспоминаниям, в лагере было множество больных и нетрудоспособных заключённых, что грубо противоречит официальной версии событий, согласно которой таких заключённых сразу же отправляли в газовую камеру. Он рассказывает об эсэсовце, который плохо обращался с заключёнными и которого за это приговорили к смертной казни. В остальном же ему не в чем было жаловаться на лагерный персонал[1285].

4.6.3.2. Генрик Бартошевич

Р: Бартошевич работал на кожевенном заводе Освенцима. Из-за участия в лагерном подполье Бартошевича подвергли допросам, на которых его несколько раз пнули ногой; впрочем, ни о каких других формах дурного обращения или пыток он не упоминает[1286].

4.6.3.3. Александер Горецкий

Р: Горецкий сообщает о заключённом, который только что подвергся операции на мочевом пузыре и готовился к операции на предстательной железе. Разумеется, о том, что заключённых в Освенциме оперировали, предпочитают помалкивать[1287].

4.6.3.4. Адольф Рёгнер

Р: Рёгнер и тот не всегда говорил неправду; так, к примеру, он поведал, что в мае 1943 года во время пребывания в концлагере Дахау его лечили в госпитале, так что в итоге он снова стал трудоспособным[1288].

4.6.3.5 Конрад Ланг

Р: Ланг находился в заключении в Освенциме с 1940-го по 1945-й годы, а в 1943-м году он стал старшим надзирателем («капо») в Немецкому цеху по производству оборудования (Deutsche Ausrüstungs-Werke), имея на попечении две тысячи заключённых. Он утверждал, что ему пришлось иметь дело с Богером лишь однажды, при расследовании планируемой попытки саботажа. Западногерманский следователь, допрашивавший Ланга в 1958 году, подытожил его показания следующим образом: «Ланг всего лишь слышал из вторых рук, что Богер был «очень проницательным» и что заключённые его боялись. Ланг утверждает, что он никогда ничего не слышал об убийствах или о расстрелах заключённых Богером или по приказу Богера».

Ланг поднялся очень высоко по лагерной иерархии, он контактировал со многими заключёнными и лицами, ответственными за лагерь. Поэтому тот факт, что он ничего не знал о каких-либо зверствах Вильгельма Богера, выглядит весьма примечательно.

С: Возможно, что из-за сотрудничества с немцами Ланг скомпрометировал себя. Кто знает — может, он тоже издевался над заключёнными, которые были на его попечении?

Р: Эту возможность нельзя исключать, но тогда это бы значило, что его могли шантажировать, а значит, он бы не стал делать ничего такого, что могло бы вызвать недовольство со стороны организаций бывших узников, иными словами — он бы выступил с обвинениями в адрес Богера, пусть даже сказанное им не соответствовало бы действительности. Кстати, тактика по сокрытию собственных преступлений действительно применялась — например, Юджином Когоном, о чём я уже упоминал (глава 2.1). Но Ланг Богера ни в чём не обвиняет. И я не могу найти никаких других объяснений такого поведения со стороны Ланга, кроме как его приверженности истине[1289].

4.6.3.6. Мориц Саломон

Р: Саломон утверждает, что Богер так сильно над ним издевался, что в конце концов он стал «готов для газовой камеры». Но затем произошло чудо, и Саломона отправили в лагерный госпиталь, где он в итоге поправился[1290].

4.6.3.7. Якоб Фрис

Р: Как и Рёгнер, Якоб Фрис был закоренелым преступником. В Освенциме он отбывал четырнадцатилетний тюремный срок. Фрис занимал должность руководителя всех рабочих групп основного лагеря Освенцима. После войны он был расспрошен союзниками, в том числе и о мнимых преступлениях Богера. Из его допроса следователи сделали следующий вывод: «Он утверждает, что ни о каких расстрелах в Освенциме он не слышал. [...] Он помнит лишь, как в Освенциме охранники стреляли по узникам, пытавшимся перелезть через забор. О каких-либо других преступлениях против заключённых он также не слышал. Он утверждает, что о происходившем в Освенциме и, особенно, в Биркенау он узнал только после 1945 года из сообщений СМИ»[1291].

Здесь мы либо имеем свидетеля, который в состоянии отличить свой собственный опыт от услышанного им после войны, либо мы имеем человека, который сотрудничал с немцами в деле организации принудительных работ и, следовательно, дал такие показания, которые бы позволили ему избежать наказания.

С: А что, разве бывших узников после войны сажали в тюрьму?

Р: Конечно, особенно если они не поддерживали официальную версию и успели нажить себе врагов из числа других узников. Взять, к примеру, Эмиля Беднарека. В Освенцим он будто бы попал за принадлежность к польскому подполью и служил там охранником из числа заключённых. После войны его обвинили в убийстве четырнадцати узников и приговорили к пожизненному тюремному заключению[1292]. Не стоит забывать, что сразу же после войны влиятельные и хорошо организованные ассоциации бывших узников (такие, как Ассоциация жертв нацистского режима VNN) оказывали на своих бывших сотоварищей огромное давление, куда входили угрозы и запугивание (см главу 4.3.3). Для них не составляло особого труда выдумать всевозможные обвинения против несговорчивых коллег. На Западе организации узников были единственной угрозой для бывших заключённых немецких концлагерей, так что мы можем быть уверены, что многие заключённые старались не давать «неправильные» показания.

Следовательно, если бы Якоб Фрис решил дать ложные показания, он бы сделал это таким образом, чтобы не вызывать недовольства со стороны организаций бывших узников, так же как и следователей. Таким образом, если бы ему было что скрывать, то он, скорее всего, поддержал бы официальную версию. Однако он этого не сделал, несмотря на всю угрожавшую ему опасность.

Что же касается заявления Фриса о том, что о происходившем в Освенциме он ничего не знал, то оно не соответствует истине, поскольку его непосредственным начальником был гауптштурмфюрер Аумайер, руководитель лагеря обеспечивающего ареста и заместитель коменданта Освенцима.

4.6.3.8. Альфред Корн

Р: Сначала Альфред Корн сидел в лагере Плажов, где он пользовался определёнными поблажками, поскольку Плажов стал закрытым лагерем только в 1943 году. В конце 1943-го он по собственному желанию отправился в Освенцим, где надзиратели-эсэсовцы обращались с ним вполне нормально. Однажды Корн был допрошен лагерным Гестапо, но это не имело для него никаких последствий. Корн сказал, что о лагерных злодеяниях он «знал» из лагерных слухов, но так и не смог дать каких-либо подробностей этих злодеяний. Единственное, что он будто бы «вспомнил», — это газация, имевшая место в ноябре 1944-го. Но даже согласно традиционной версии истории, устройства для уничтожения людей из Освенцима незадолго до этого прекратили свою работу, а к ноябрю 1944-го они уже были разобраны[1293].

4.6.3.9. Отто Локке

Р: Отто Локке рассказывает о том, как Богер с ним плохо обращался. После этого он провёл чётыре недели в госпитале для заключённых — по всей видимости, из-за болезни, подхваченной им в карцере, или из-за тифа[1294]. Локке сообщает также о том, что начиная с весны 1943-го, по приказам коменданта лагеря Либехеншеля (потребовавшего, чтобы узников перестали бить), Богер стал обращаться с узниками хорошо. Дурная репутация Богера тянется с того времени, когда во время допросов иногда применялись избиения. Как бы то ни было, Локке отказался подавать жалобу на Богера.

4.6.3.10. Райзла Садовская

Р: Находясь в Освенциме, еврейка Садовская получила серьёзную травму на производстве и потеряла работоспособность. Вот что она заявила: «Так как я больше не могла работать, я боялась, что меня отправят в газовую камеру. Все знали, что всех нетрудоспособных отправляют в газовую камеру»[1295].

В конце концов Садовская была отправлена — нет, не в газовую камеру, чего она так боялась и что должно было обязательно произойти согласно легенде, — а в лагерный госпиталь, где она оставалась до тех пор, пока не поправилась. Через семь дней её отправили к самому доктору Менгеле. Тот будто бы стал проводить на Садовской очень болезненные опыты; какие именно — она не уточнила. Как она утверждала, эти опыты сделали из неё калеку. В таком случае, согласно легенде, её уж точно должны были отправить в газовую камеру, поскольку теперь она не только была нетрудоспособной, но и не годилась для опытов, как она сама заявила. Но тут случилось ещё одно «чудо»: за ней снова стали ухаживать до тех пор, пока она окончательно не поправилась[1296].

Вы только вдумайтесь во всё это: с заключённой-еврейкой из Освенцима произошёл тяжёлый несчастный случай, и её отправили в госпиталь, где за ней ухаживали в течение недели. Затем врач-эсэсовец стал проводить на ней неприятные хирургические операции, после чего она полностью поправилась. Это чётко доказывает то, что эсэсовцы сделали всё возможное (включая хирургическое вмешательство), чтобы вернуть этой женщине здоровье и трудоспособность. Однако на послевоенном дознании Садовская попыталась перевернуть всё вверх ногами: её якобы не лечили, а пытались убить. Обратите также внимание на то, что следователь, проводивший это дознание в 1959 году, даже не попытался выяснить, что за опыт (то есть хирургическую операцию) над ней проводили. Это уже в который раз подтверждает детскую доверчивость этих следователей.

То, что пережитое Садовской в Германии во время войны вовсе не было таким уж ужасным, доказывается и тем, что после войны Садовская решила остаться жить в Германии, поскольку ей не понравился израильский климат.

Под ту же самую категорию подпадает и «селекция», через которую Садовская будто бы прошла по прибытии в лагерь. Предназначение: трёхмесячный карантин для всех заключённых, прибывших вместе с Садовской. По завершении этого карантина (целью которого было удостовериться в том, что все заключённые здоровы) женщины прошли через ещё одну селекцию, после которой бóльшую их часть перевели в другие бараки. Затем этих женщин куда-то увезли на грузовиках; при этом они, согласно Садовской, пели свою «последнюю песню».

С: А откуда она знала, что это была их последняя песня?

Р: Хороший вопрос. Наверно, она решила, что раз она больше этих женщин не видела, значит их убили. Это, конечно же, полный бред: если бы эсэсовцы действительно хотели их убить, они бы не стали держать их до этого три месяца на карантине, кормить и поить. К тому же люди, едущие на казнь в грузовиках, вряд ли станут распевать песни по дороге.

4.6.3.11. Уго Брайден

Р: Аналогичный парадокс встречается в показаниях Уго Брайдена, который заявил на дознании, что за одним одиннадцатилетним еврейчиком (которого, вопреки общепринятому мнению и несмотря на его возраст, не отправили в газовую камеру сразу же после прибытия), заболевшим тифом, несколько недель оказывали весь необходимый медицинский уход только для того, чтобы затем сделать ему, выздоровевшему, смертельную инъекцию. Впрочем, окончательная судьба этого мальчика известна Брайдену только по слухам[1297].

4.6.3.12. Эрвин Валентин

Р: В показаниях бывшего узника Валентина также содержится много противоречий. Он утверждает, что подал уголовную жалобу на коменданта рабочего лагеря Нойтомишель по фамилии Штюльпнагель, вследствие которой Штульпнагеля приговорили к 18 месяцам тюремного заключения за хищение продуктов. Штюльпнагель отбыл свой срок в концлагере Штутхоф[1298].

С: То есть, расхитители продуктов из числа эсэсовцев карались, а убийцы — нет?

Р: Именно в это они хотят заставить нас поверить. Валентин утверждает также, что в результате его постоянных жалоб его в конце концов отправили в Освенцим, где он подхватил пневмонию.

С: То есть он хотел, чтобы его отправили в Освенцим?

Р: Да.

С: Выходит, репутация Освенцима была не такой уж и плохой.

Р: По крайней мере не тогда и не для него. В отличие от остальных тяжелобольных пациентов, которых якобы отправили в газовую камеру, Валентин прошёл курс лечения в Освенцимском госпитале, так как он был врачом-хирургом. Он сообщает, что после этого он стал работать главным врачом в 9-м корпусе госпиталя для заключённых под руководством доктора Ганса Мюнха и что в этом госпитале лежало одновременно до одной тысячи заключённых, бóльшая часть которых болела тифом и дизентерией. Это, разумеется, не согласовывается с заявлением Валентина о том, что тяжелобольных заключённых подвергали селекции и отправляли в газовую камеру. Больше о газовых камерах и селекциях Валентин ничего не говорит, поэтому можно предположить, что о газациях он додумался уже после войны.

О жестоком поведении Богера Валентин знает только по слухам. Сам же он говорит о Богере следующее: «Богер обращался ко мне на вы — первый из всех в Освенциме».

О своей врачебной деятельности у него также остались хорошие воспоминания, а о своём начальнике-эсэсовце он не мог сказать ничего плохого.

Всё, что Валентин знает о массовом уничтожении, основано на слухах, как он сам в этом признаётся: «Всё, что сообщалось о газациях и сожжении несчастных, основано, по большей части, на слухах»[1299].

4.6.3.13. Вальтер Мосбах

Р: Показания Вальтера Мосбаха также весьма противоречивы; он сам признал этот факт и дал ему следующее объяснение: «Я хотел бы разделить доктора Фишера [эсэсовца] на двух разных людей: как доктор он вёл себя хорошо, он даже принимал сторону узников; зато как эсэсовец он, к примеру, отправлял узников, которых за пятнадцать минут до этого он лечил и защищал перед врачами-узниками, в газовую камеру во время селекций»[1300].

С: Отсюда выходит, что врачи-эсэсовцы обращались с заключёнными лучше, чем врачи, отобранные из числа самих заключённых.

Р: Да. В показаниях Мосбаха кроется самый настоящий парадокс: добрый эсэсовский доктор Фишер[1301], отправляющий своих горячо любимых пациентов в газовую камеру с тёплой улыбкой на лице. Весь парадокс, однако, пропадёт, если мы просто вырежем из показаний Мосбаха слова «в газовую камеру», то есть если мы предположим, что Фишер был уверен, что селекция заключённых проводилась им не для отправки последних в газовую камеру, а в других, вполне безобидных, целях, — например, для отправки их в госпиталь или на определённые работы.

4.6.3.14. Макс Вильнер

Р: В показаниях ещё одного бывшего заключённого, Макса Вильнера, также содержится схожее внутреннее противоречие. Сначала он рассказывает о том, как его отобрали из числа других заключённых с подозрением на тиф и отправили в госпиталь Биркенау, где он в итоге выздоровел, и это при том, что он был нетрудоспособным евреем. Однако на следующей странице он заявляет, что в Биркенау заключённых делили на категории в соответствии с их болезнью, но на сей раз это делалось для их отправки в газовую камеру. Правда, о самих газациях ему нечего было сказать: «Даже при всём старании я не могу припомнить какие-либо конкретные случаи. Я попытаюсь в ближайшем будущем встретиться с бывшими узниками Освенцима, проживающими здесь, чтобы всё обсудить вместе с ними и узнать подробности об открытиях Центрального отдела земельных управлений юстиции в Людвигсбурге — прокурора Шулера [правильно: Шуле]»[1302].

Это говорит о том, что свидетели начали регулярно согласовывать между собой свои показания ещё задолго до начала Франкфуртского процесса, в чём им активно помогали прокуроры. Что ж, Вильнер хотя бы не постеснялся это признать.

4.6.3.15. Вильгельм Дибовский

Р: Вильгельм Дибовский пробыл в Биркенау с зимы 1941-1942 годов до февраля 1943 года, куда он попал за членство в немецкой компартии. Он сообщает о массовых газациях[1303], однако его показания переполнены выражениями наподобие следующих: «среди заключённых царила грусть», «позже один из них сказал», «лично я не знаю», «я слышал, что...», «сам я никогда не видел», «он будто бы похвалялся», «польским заключённым ... стало известно», «эти двое ... сказали мне», «я ничего не могу сказать о селекциях», «я знаю только по слухам», «я их не знаю», «я знаю имя Менгеле из одной книги», «я не знаю», «это мне ни о чём не говорит», «в лагере знали, что...», «более подробно об этом я вам не смогу рассказать», «об этом я также ничего не смогу рассказать».

С: Как таких «свидетелей» вообще можно принимать всерьёз?..

Р: Но одно Дибовский знает точно: «Я ничего не могу сказать о крупных газациях в Биркенау, поскольку, как мне кажется, они стали проводиться только тогда, когда меня в Освенциме уже не было».

С: Но ведь считается, что массовые убийства стали проводиться в Биркенау в начале весны 1942-го в бункерах и что тысячи евреев были тогда сожжены в огромных ямах на гигантских кострах, извергавших клубы дыма и языки пламени!

Р: Добавьте сюда и то, что Дибовский лично принимал участие в строительстве лагеря Биркенау, так что он был прекрасно осведомлен о происходившем там. О многом он, однако, знал только по слухам. Впрочем, в одном он был полностью уверен: во время его нахождения в Биркенау никаких крупных газаций там не проводилось.

С: Ура!

Р: Из показаний Дибовского видно также, какими «зверями» были эсэсовцы из Освенцима: «Я знал ... [эсэсовца] Бишоффа из Строительного управления. [...] После 1945 года Бишофф жил в Эссене, и однажды, находясь в Эссене, я его посетил. Я посетил его в 1950 году; тогда он жил в Эссене на Клаппштрассе 78. Впоследствии он переехал в Эссен-Штееле. [...] У меня есть сосед, который был одним из охранников в Освенциме. [...] Я не могу сказать о нём ничего плохого — только хорошее».

Карл Бишофф был главой Центрального строительного управления СС из Освенцима, под чьим руководством будто бы были воздвигнуты гигантские сооружения для массового уничтожения. А поскольку Дибовский участвовал в строительстве лагеря, Бишофф был его начальником.

С: С кем он остался в добрых отношениях после войны, так же как и с одним из бывших охранников.

Р: Да, откуда следует, что все эсэсовцы были жуткими злодеями...

Рис. 150. Вильгельм Дибовский ничего не знает... («Akten», стр. 1011)

4.6.3.16. Ганс Рёриг

Р: Рёриг попал в тюрьму в 1936 году за коммунистическую деятельность и государственную измену. В начале 1942 года он был переведён в Биркенау. Рёриг рассказывает о том, как один охранник, застреливший безо всяких причин одного заключённого, был арестован эсэсовцами и уведён[1304].

С: Выходит, самовольные расстрелы всё-таки считались преступлением?

Р: Именно так. Существовал даже специальный эсэсовский приказ, согласно которому жестокое обращение с заключёнными должно было сурово караться[1305]. То, настолько строго соблюдался этот приказ и действительно ли эсэсовцы, нарушившие его, подвергались суровому наказанию, — другой разговор.

В июне 1942 года Рёриг заболел тифом и был отправлен... нет, не в газовую камеру... в госпиталь из основного лагеря Освенцима, где он оставался вплоть до августа 1942-го, пока не поправился — благодаря медицинскому уходу со стороны эсэсовцев.

Лекция пятая

О науке и свободе

Псевдонаука

Р: А сейчас давайте вернёмся к вопросу о том, является ли ревизионизм холокоста псевдонаучным или нет.

С: А что значит «псевдонаучный»?

Р: «Pseudos» в переводе с греческого означает «ложный», «мнимый».

С: То есть «псевдонаучный» — это синоним слова «ненаучный»?

Р: Нет, псевдонаучный — это претендующий на научность.

С: Так вот почему отчёты Лёйхтера и Рудольфа считаются ненаучными, не совсем научными, хотя Лёйхтер и Рудольф, то есть вы, утверждают, что они вполне научны!

Р: Да, таково мнение немецкого правительства и большинства средств массовой информации.

С: А как отличить научную работу от ненаучной?

Р: Научная работа отличается тем, что делаемые в ней выводы и приводимые доказательства могут быть проверены другими лицами при помощи логических рассуждений, повторяемых опытов или же ссылок на документы и другие научные работы, так чтобы третья сторона была в состоянии лично ознакомиться с этими документами и работами. Именно поэтому настоящая книга имеет более тысячи примечаний.

С: Если рассуждать подобным образом, то тогда получается, что работы традиционных холокостных историков также являются научными (например, «Уничтожение европейского еврейства» Рауля Хильберга или «Размеры геноцида» Вольфганга Бенца), потому что в них полным-полно примечаний.

Р: То, что эти книги удовлетворяют критерию доказуемости делаемых в них утверждений, не подлежит никакому сомнению. Но это далеко не единственный критерий, необходимый для того, чтобы считать некий труд научным. Другим критериям эти работы не удовлетворяют; так, в них не приводятся и не обсуждаются противоположные аргументы. Кроме того, вышеупомянутые работы переворачивают вверх ногами общепринятую иерархию доказательств: самыми важными считаются показания свидетелей, за ними следуют документальные доказательства, а вещественные доказательства там вообще практически не встречаются. Как-никак, холокост, определяемый как систематическое убийство людей в газовых камерах, нельзя доказать из-за того, что никаких вещественных и документальных доказательств, которые можно было бы проверить, попросту не существует.

Ещё одним критерием научной работы является применяемый ею систематический подход, так же как и отделение фактов от мнений и трактовок, хотя это и необязательно.

Учитывая, что европейские власти нередко вмешиваются в нашу научную свободу на проведение исследований, когда речь заходит об истории (ниже я об этом подробно поговорю), я хотел бы привести цитату из судебного решения Федерального конституционного суда Германии, в котором, можно сказать, даётся определение научной работы или, точнее, приводится условие, при котором ту или иную работу нельзя лишать статуса научности. Это даст нам возможность судить цензурные учреждения их собственными стандартами: «Защита фундаментального права на свободную науку не зависит ни от правильности её методов или результатов, ни от здравости аргументации и логического обоснования, ни от полноты точек зрения и доказательств, лежащих в основе научной работы. Только сама наука вправе решать, какая наука хорошая и какая — плохая, какие результаты правильные и какие — нет. [...] Нельзя отказывать какой-либо работе в научности только потому, что она предвзята и имеет пробелы, или потому, что она не рассматривает должным образом противоположные точки зрения. [...] Она будет исключена из сферы научности только в том случае, если она систематически [...] не будет соответствовать критериям научности. Одним из показателей этого может служить систематическое пренебрежение к фактам, источникам, взглядам и результатам, противоположным мнению автора работы»[1306].

С: Но если немецкие суды всё же признали отчёт Лёйхтера ненаучным, значит ли это, что Лёйхтер систематически игнорировал факты, источники, мнения и результаты, которые могли бы опровергнуть его точку зрения?

Р: Экспертный отчёт Лёйхтера был первопроходческой работой. Это был первый труд в мире, в котором газовые камеры Освенцима или любых других мест рассматривались с судебно-медицинской точки зрения. Вряд ли можно обвинить его в систематическом игнорировании противоположных мнений и результатов, поскольку таковых попросту не существовало. Но Лёйхтера в этом никогда и не обвиняли. Обвиняли его в том, что он пришёл к ложным выводам, основываясь на ложных предпосылках[1307].

С: Оправдано ли это обвинение?

Р: На мой взгляд, частично — да[1308]. Но дело сейчас не в этом. Ведь, как постановил Федеральный конституционный суд Германии, даже ошибочные и несовершенные работы не обязательно являются ненаучными и, следовательно, они охраняются законом. Если бы критерием ненаучности работы были ошибки и дефекты, то тогда большинство научных работ оказалось бы псевдонаучными, ибо все хоть раз, но ошибаются. Так что это ещё не довод.

Причина подавления непопулярных научных исследований кроется в другом. В качестве примера я приведу цитату из газеты «Франкфуртер альгемайне цайтунг», где некий Патрик Банерс пишет о речи, которую Фред Лёйхтер произнёс в Германии: «Государство охраняет свободу науки. Оно распознаёт учёного не по правильным результатам, а по правильной форме. [...] Однако нельзя забывать о том, что подстрекательское намерение нельзя распознать только по форме, позволяющей отличить беседу за кружкой пива от научной лекции. Как раз наоборот, подстрекательство, совершенное по форме, является особо коварным. [...] Но ведь для бывшего узника Освенцима не может быть большего оскорбления, чем когда некий эксперт с логическими на вид рассуждениями утверждает, что этому узнику никогда не угрожала смерть.

Но государство в данном случае также подвергается осмеянию. Если бы «Мнение о холокосте» Деккерта [Гюнтер Деккерт перевёл речь Лёйхтера] было верным, то тогда Федеративная Республика [Германия] основывались бы на лжи. Каждое обращение президента, каждая минута молчания, каждая книга по истории были бы ложью. Отрицая убийство евреев, он отрицает законность Федеративной Республики»[1025].

Прочтите внимательно эти строки и скажите, где здесь ошибки аргументации.

С: Ревизионисты вовсе не утверждают, что заключённым Освенцима никогда не угрожала смерть.

Р: Совершенно верно, и это первая ошибка. Эпидемии тифа унесли жизни десятков тысяч заключённых. Ведущий ревизионистский эксперт по Освенциму Карло Маттоньо оценивает максимальное число умерших в Освенциме в 136 тысяч человек[228]. Какие ещё ошибки вы видите?

С: В своей статье Банерс отрицает научную свободу и ставит всё с ног на голову: чем научней, тем порицательней и тем запретней.

Р: Да, и отсюда видно, что типы вроде Патрика Банерса рассуждают не в соответствии с конституцией Германии. Он начинает с ложных предпосылок. Во-первых, непонятно, как иначе можно распознать подстрекательство, если не по ненаучной форме. Такая аргументация переворачивает всю логику вверх ногами. Во-вторых, в мире нет ни одного эксперта, который бы утверждал, что узникам Освенцима никогда не угрожала смерть, и в-третьих, мнение о том, что законность существования ФРГ покоится на принятии преобладающей точки зрения о преследовании и уничтожении национал-социалистами евреев, глубоко ошибочно и попросту нелепо. Если бы ФРГ действительно была основана на этой исторической детали, то тогда бы ей не сулило ничего хорошего, поскольку любое государство, существование которого основывается исключительно на той или иной точке зрения на историю, навязываемой его гражданам уголовным кодексом, рано или поздно прекратит своё существование.