И ИСТОРИЧЕСКИЕ ПРОЦЕССЫ 3 страница

В нашем обществе ребенку передается масса наблюдений и мыслей. Эти мысли являются результатом тщательного наблюдения и умозрения нынешнего и прежних поколений, но они передаются большинству индивидуумов как традиционный материал, во многих отношениях имеющий такой же характер, как фольклор. Ребенок ассоциирует новые восприятия со всею массою этого традиционного материала и истолковывает свои наблюдения при его посредстве.

Предположение, согласно которому истолкование, производимое каждым цивилизованным индивидуумом, является полным логическим процессом, ошибочно. Мы ассоциируем явление с несколькими известными фактами, истолкования которых предполагаются известными, и удовлетворяемся сведением нового факта к этим заранее известным фактам. Например, если средний индивидуум слышит о взрыве прежде неизвестного химического препарата, он рассуждает так: о некоторых веществах известно, что они обладают свойством взрываться при соответствующих условиях, и, следовательно, неизвестное вещество обладает тем же свойством, и удовлетворяется этим рассуждением.

Ни у цивилизованных, ни у первобытных людей средний индивид не доводит попытки причинного объяснения явлений до конца, но доводит их лишь до амальгамации с другими, предварительно известными идеями. Результат всего этого процесса вполне зависит от характера традиционного материала. В этом заключается огромная важность фольклора при определении образа мыслей. В этом главным образом заключается огромное влияние ходячих философских мнений на массы народа, как и влияние господствующей научной теории на характер научной работы.

Чем меньшее количество традиционных элементов входит в наше мышление, и чем более мы стараемся прояснить для себя гипотетическую часть нашего мышления, тем логичнее будут наши выводы. В прогрессе цивилизации заключается несомненная тенденция к все большему и большему выяснению гипотетической основы нашего мышления. Поэтому неудивительно, что по мере развития цивилизации мышление становится все более и более логичным. Но не потому, что каждый индивидуум логичнее развивает свою мысль, а потому, что традиционный материал, передаваемый каждому индивидууму, полнее и тщательнее продуман и разработан.

Примером, поясняющим как этот прогресс, так и его медленность, могут служить отношения между индивидуумами, принадлежащими к различным племенам. Существуют такие первобытные орды, для которых каждый посторонний человек, не состоящий членом орды, является неприятелем, и где считается справедливым вредить неприятелю по мере сил и, если возможно, умертвить его. Этот обычай в значительной степени основывается на идее солидарности племени и на чувстве, в силу которого обязанностью каждого члена племени является истребление всех возможных неприятелей. Поэтому всякое лицо, не являющееся членом племени, должно быть рассматриваемо как принадлежащее к совершенно иному классу, чем тот, в состав которого входят его члены, и с ним поступают соответственно этому.

Мы можем проследить постепенное расширение чувства товарищества в течение прогресса цивилизации. Это чувство в орде переходит в чувство единства племени, в признание уз, устанавливающихся благодаря соседству, а затем — между членами нации. Таков, по-видимому, достигнутый нами в настоящее время предел этического понятия человеческого товарищества.

Когда мы анализируем столь могущественное в настоящее время сильное национальное чувство, то признаем, что оно в значительной степени заключается в идее превосходства того общества, членами которого мы состоим. В предпочтении его языка, его обычаев и его традиций и в вере, что оно вправе сохранять свои особенности и навязывать их остальному миру.

Национальное чувство и чувство солидарности орды суть явления одного и того же порядка, хотя и видоизмененные благодаря постепенному расширению идеи товарищества. Но этическая точка зрения, оправдывающая в настоящее время увеличение благосостояния одной нации за счет другой, тенденции ставить свою собственную цивилизацию выше, чем цивилизацию остального человечества, такова же, как и те тенденции, которыми руководится в своих поступках первобытный человек, считающий всякого постороннего человека неприятелем и не удовлетворяющийся до тех пор, пока неприятель не убит.

Нам нелегко признать, что ценность, приписываемая нами нашей собственной цивилизации, обусловливается тем фактом, что мы принимаем участие в этой цивилизации и что все наши поступки с нашего рождения находились под ее влиянием. Однако вполне могут существовать другие формы цивилизации, основанные, может быть, на иных традициях и на ином равновесии между чувством и рассудком. И эти формы не менее ценны, чем наша, хотя мы, может быть, и не в состоянии ценить их, не выросши под их влиянием.

Общая теория оценки человеческих действий, вытекающая из антропологических исследований, учит нас более возвышенной терпимости, чем ныне признаваемая.

Одним из случаев, в которых всего лучше прослежено развитие мотивов, которыми объясняется поведение, является табу. Если бы индивидуум, привыкший есть собак, спросил нас, почему мы не едим собак, то мы могли бы только ответить, что это неприятно, и он так же был бы вправе сказать, что на собак у нас наложено табу, как мы вправе говорить о табу у первобытных людей. Если бы от нас настойчиво потребовали объяснения причин, мы, вероятно, обосновали бы наше отвращение к употреблению в пищу собак или лошадей тем, что кажется непристойным есть животных, живущих с нами в качестве наших друзей.

С другой стороны, мы не привыкли есть гусениц, и, вероятно, мы отказались бы есть их из чувства отвращения. Каннибализм внушает такой ужас, что нам трудно убедить себя в том, что этот ужас принадлежит к числу того же рода чувств отвращения, как и вышеупомянутое. Основное понятие святости человеческой жизни и тот факт, что большая часть животных не станет есть других особей, принадлежащих к тому же виду, побуждают выделять каннибализм как обычай, признаваемый одним из ужаснейших извращений человеческой природы.

Другими примерами могут служить многочисленные, все еще существующие обычаи, первоначально имевшие религиозный и полурелигиозный характер и объясняемые более или менее достоверными утилитарными теориями.

Такова целая группа обычаев, относящихся к бракам в группе, охватываемой понятием кровосмешения. Объем группы, охватываемой понятием кровосмешения, подвергался серьезным изменениям, браки же внутри каждой из этих групп одинаково внушают такое же отвращение. Но вместо религиозных законов в качестве основания для наших чувств приводятся этические соображения, часто объясняемые утилитарными понятиями.

Некогда людей, страдающих противными болезнями, избегали, веря, что их покарал Бог, а теперь их избегают потому, что боятся заразиться.

Еще немного лет тому назад разногласие с принятыми религиозными догмами считалось преступлением. Нетерпимость к иным религиозным взглядам и энергия, проявлявшаяся в преследованиях за ересь, становятся понятными лишь тогда, когда мы принимаем в расчет сильное чувство негодования по поводу уклонения от привычного направления мысли. Вопрос шел вовсе не о логической состоятельности новой идеи. Ум непосредственно возмущался оппозицией обычной форме мысли, столь глубоко укоренившейся в каждом индивидууме, что она стала существенной частью его духовной жизни.

Во всех вышеупомянутых случаях рационалистическое объяснение оппозиции, вызываемой переменою, основано на той группе понятий, в тесной связи с которой находятся возбуждаемые эмоции. Если дело касается одежды, приводятся основания, указывающие, почему новый фасон неуместен. В случае ереси доказывается, что новая доктрина является нападением на вечную истину. Точно так же бывает и во всех других случаях.

Однако глубокий, точный анализ показывает, что эти основания являются лишь попытками рационально истолковать наши чувства неудовольствия. Наша оппозиция диктуется вовсе не сознательным мышлением, а главным образом эмоциональным аффектом, производимым новой идеей и вызывающим диссонанс с тем, к чему мы привыкли.

Мы можем резюмировать эти замечания, сказав, что между тем как всякая привычка является результатом исторических причин, она может с течением времени ассоциироваться с разными идеями. Коль скоро мы сознаем ассоциацию между привычкой и известною группою идей, это приводит нас к объяснению привычки ее нынешними ассоциациями, вероятно, отличающимися от ассоциаций, существовавших в то время, когда привычка сложилась.

V

Сферой общественной жизни, в которой обнаруживается тенденция поддерживать консервативную привязанность к обычным действиям в умах народа, является воспитание новых поколений. Ребенок, который еще не усвоил себе поведения, обычного в окружающей его среде, усвоит многое из него путем бессознательного подражания. Однако во многих случаях его образ действий будет отличаться от обычного, и его будут поправлять старшие. Всем знатокам первобытной жизни известно, что детей постоянно увещевают следовать примеру старших. Во всяком сборнике тщательно запечатлеваемых традиций содержатся многочисленные упоминания о советах, даваемых родителями детям, которым вменяется в обязанность соблюдать обычаи племени. Чем большее эмоциональное значение имеет обычай, тем сильнее окажется желание внедрить его в умы юношества.

Эти условия оказывают очень сильное влияние на развитие и сохранение обычаев. Раз сознают, что обычай нарушается, должны представляться случаи, когда люди, побуждаемые вопросами детей или следующие своей собственной склонности к умозрению, вынуждены признать, что существуют известные идеи, которым они не могут дать иного объяснения, кроме того, что они существуют. Желание понимать свои собственные чувства и действия и выяснить себе тайны мира обнаруживается очень рано, и поэтому неудивительно, что на всех ступенях культуры человек начинает размышлять о мотивах своих поступков.

Для многих из этих поступков не может существовать никаких сознательных мотивов. Поэтому развивается тенденция открыть мотивы, которыми может определяться наше обычное поведение. Именно поэтому на всех стадиях культуры для обычных действий подыскиваются вторичные объяснения, совершенно не касающиеся их исторического происхождения, но представляющие собой выводы, основанные на имеющихся у данного народа общих знаниях. Существование таких вторичных объяснений обычных поступков является одним из важнейших антропологических явлений. Оно вряд ли менее обычно в нашем обществе, чем в более первобытных обществах. Обыкновенно наблюдается, что мы сперва желаем или действуем, а затем пытаемся оправдать наши желания или наши действия. Когда под влиянием полученного нами воспитания мы поддерживаем известную политическую партию, большинство не руководствуется ясным убеждением в справедливости принципов этой партии.

Мы действуем таким образом потому, что нас научили уважать эту партию как такую, к которой следует принадлежать. Лишь затем мы оправдываем нашу точку зрения, пытаясь доказать себе правильность этих принципов. Без такого рода рассуждении устойчивость и географическое распределение политических партий, равно как и вероисповеданий, были бы совершенно непонятны. Беспристрастный самоанализ убеждает нас в том, что в огромном большинстве случаев поступки среднего человека не определяются размышлением. Увы, он сначала действует, а затем оправдывает или объясняет свои поступки такими вторичными соображениями, которые общеприняты у нас.

Существенным результатом этнографических исследований является тот вывод, что источника, из которого произошли обычаи, нельзя искать в рациональных процессах. Все эти процессы оказываются подсознательными.

VI

В первобытно-родовых культурах еще в доисторические времена, как свидетельствуют археология и этнография, возникло строгое образование. Его очень трудно не признать настоящим школьным образованием. Судите сами.

Приближающиеся к половой зрелости подростки удалялись из семей в специальные лагери и довольно долгое время систематически готовились к испытаниям. Подростков отрывали от семьи и подчиняли новым для них людям, чтобы преодолеть узкое кровнородственное сознание и глубже укоренить в них преданность племени как предельно широкой для них общности. Преподавателями выступали опытные взрослые люди, обычно ранее не известные учащимся, хотя и являющиеся их родственниками в других кланах. Их обучали культурным ценностям данной общности, племенным верованиям, мифам. Они изучали общественное устройство и историю, ритуалы и право. Экзамены по всей этой премудрости входили в посвятительные обряды перевода юношей и девушек во «взрослость» (так называемые инициации). Без овладения сохраняемыми в устной традиции знаниями полноправное племенное членство было непозволительным.

Да ведь это не что иное, как строго стандартизированная и регулируемая правилами социальная акция! Она нацелена на ускоренное и эффективное включение подрастающего поколения в полезную для сообщества деятельность. Именно таким и осталось на веки вечные назначение школы.

В подготовке к инициации видны основные черты формальной школы, какой она сохранилась на протяжении всей истории человечества до сего дня:

1) она дополняет стихийную, естественную, в частности семейную социализацию. Обычного, в ходе каждодневного бытия осуществляемого практического показа и подражания, недостаточно для приобретения растущим человеком необходимых ему и сообществу качеств. Для достижения этих целей нужно также сообщение и усвоение концентрированного, специально отобранного знания; нужны упражнения, чтобы овладеть сложными умениями;

2) отбор содержания школьного образования определяется более или менее осознанными его целями и принципами, т.е. предполагает осмысленный план, или программу образования;

3) образование осуществляется в школе как институции, которая обеспечивает встречу сравнительного небольшого числа более совершенных и опытных людей (учителей, воспитателей) со многими менее совершенными и опытными (учащимися, воспитуемыми);

4) содержание образования сообщается и усваивается благодаря особому взаимодействию учителей и учащихся — преподаванию и учению (обучению). При этом деятельность преподавания и деятельность учения тесно переплетаются;

5) школьное образование считается приведшим к желательным результатам, только когда завершается публичной демонстрацией приобретенных совершенств — испытанием (экзаменом).

Образование общества со времен первобытности и первых цивилизаций (включая древние цивилизации Америки — майя, ацтеков и инков) до сего дня осуществляется в рамках формального образования — теоретического с элементами стажировки, практики и со строжайшими экзаменами. Образование на тысячелетия стало главным средством культурного воспроизводства.

Этническая и культурно-религиозная идентификация занимает большое место в становлении мировоззрения, мировосприятия и мироотношения, в сложных и противоречивых процессах зарождения и укрепления жизненных ценностей; Я-концепции; понятий «национальности», «этноса», «культурной традиции» и т.п. Корни этнического самосознания лежат в восприятии конкретных культурно-религиозных, историко-культурных стереотипов, в опыте реального взаимодействия с представителями других этносов и культур, в опыте практического общения.

Содержание образования призвано служить предотвращению агрессивной нетерпимости — прародительницы междоусобиц любого типа. Существует культура, способная решить указанную задачу и благодаря этнокультурным своеобразиям, и вопреки им. Это гуманитарное по своему характеру знание, соединенное с пониманием границ, пределов и специфики применения естественнонаучного метода.

Система знаний, с позиций которой может вестись диалог между представителями различных этносов, удаленных друг от друга в культурном отношении, задается базовым человекознанием. Оно обладает свойствами нейтрализовывать религиозные, философские, экономические, политические, военные, культурно-бытовые, идеологические и иные психогенные перегородки между людьми. Это знание-ценность, знание-отношение и знание-переживание: эмоционально окрашенное осознание своих глубинных, сущностных мотивов, интенций, интересов, страстей, надежд. Это также знание о всем многообразии противоречий между людьми и абсолютной необходимости и возможности их преодоления, мирного разрешения.

Системообразующий компонент содержания образования — понимание человеком самого себя. Только при этом условии он способен понять других, признать правоту каждого и принять эту правоту не как враждебное себе, а как подлежащее уравновешению, гармонизации, переговорно-компромиссному урегулированию. Понять себя значит понять равнозначность фундаментальных страстей, которых нельзя обойти ни одному человеку потому только, что он — человек; стало быть, — движущих сил поведения, первопричин желаний и истоков мыслей, обслуживающих желания.

Для предотвращения ксенофобии, войны всех со всеми важно усвоение идеи человека как единства общего, особенного и отдельного. Идеи общечеловеческого как сущностного и вместе неизбывного родства, коренного единства, а не только сходства всех людей, живших, живущих, будущих жить. Неизбывности и вместе с тем вторичности отличий людей друг от друга, как исторически, так и синхронистически сложившихся и складывающихся в самых разных по объему и типу группах людей: от любовной, семейной пары до государств и содружеств государств.

История обществ

Свое понимание человека как воспитателя и воспитуемого педагогическая антропология черпает из истории человечества.

История — едва ли не главная лаборатория педагогической антропологии. Вслушаемся, вживемся в раздумчиво неторопливые рассказы истории и извлечем из них уроки для настоящего и будущего. Учиться у истории — совсем не то же, что изучать историю. Приходится не столько запоминать, сколько задаваться вопросами типа: «А что это значит для воспитания? — В какой мере ход событий мог зависеть от воспитанности их участников? — Как воспитывались и чему учились эти люди? — Есть ли современные аналогии этих событий? — Что нужно исправить в воспитании, чтобы в будущем дела шли лучше?».

История как наука, как область исследований — ценнейший источник антропологического знания, так как ее предмет составляет природа человека. История показывает, как раскрывалась внутренняя природа человека в общении с людьми и естественной средой, как человечество развертывало свои силы и осознавало, познавало их.

Раскрывая природу человека с разных сторон, историческая наука дает воспитателю необходимый ему материал о гибельных и спасительных человеческих свойствах, при таком-то и таком-то стечении обстоятельств приводящих к таким-то последствиям, а при другом — к существенно иным.

В основе поведения личности лежат интересы, потребности, «страсти». Это, в частности, означает, что ход мировой истории зависит от воспитания чувств, становления мотивов, развития структуры потребностей и укоренившихся интересов, от того, какие именно цели будет преследовать человек в жизни и какие выбирать средства для их достижения. В большей или меньшей степени сознательно добиваясь этих целей, люди чаще всего бессознательно творят свою и общечеловеческую историю, от содержания и хода которой, в свою очередь, зависит судьба каждого из них.

Опыт, знания, потребности, привычки, житейские удобства, улучшающие частную личную жизнь отдельного человека и одновременно устанавливающие и совершенствующие общественные отношения, обладают свойством накапливаться в историческом процессе. Они изменчивы, пластичны, воспитуемы. Культура, постепенно создаваемая историей, в свою очередь продолжает и даже создает историю: ведь успехи людского общежития зависят от приобретения культуры, и воспитание обладает свойством изменять лицо мира. При этом ясно, что и история культуры, и историческая социология как области знания выступают и как важная составная часть содержания воспитания, образования, обучения.

I

В социальных институтах и в материальном производстве проявлены и воплощены идеи, дух, мышление, все продуктивные психические способности людей. Поэтому история промышленности и общественных установлений есть раскрытая книга истории личности, основание для классификации и типологии личности, для ее феноменологии, для изучения исторически преходящего в личности и вечно сохраняющегося, хотя и видоизменяющегося в ней.

Вот почему и свобода как цель и необходимое условие прогрессивного развития нуждается в осознании себя — иначе она недостижима. Не дадут народам свободы ни революции, ни войны, ни экономические достижения, ничто на свете, кроме образования: воспитания и обучения в их единстве. Духовность не возникает спонтанно — для ее воспроизведения нужны школы, преемственность, образцы, деятельность, все, что можно назвать духовно-образовательной работой общества.

Ближайшим и непосредственным образом педагогическая антропология черпает свой материал из истории педагогики и истории детства.

История педагогики отправляет наряду с образовательными и теоретико-эвристические функции, которые позволяют педагогической антропологии опереться на ее материалы и выводы.

История педагогики представляет собой полигон для познания природы человека. Образование сильно влияет на характер народов, который нельзя понять, не изучая историю воспитания. Воспитывающие воздействия на каждого члена общества оказывают все формы жизни — материальные условия, религия, обычаи, политика, искусство, наука, нравы, трудовая деятельность, традиции. Поэтому история педагогической практики и теории неотрывна от образа культурной жизни людей.

От нее зависит, произойдут ли гибельные или животворные изменения в судьбе людей. Без нее нет переработки наличного бытия, т.е. возможности извлекать уроки из истории, учиться на ошибках, накапливать лучшее и совершенствовать жизнь.

II

Наряду с педагогическими уроками, которые дает нам всеобщая история, т.е. изучение общей истории человечества, существует и очень важная научная цель специального изучения истории одной какой-либо страны, какого-либо отдельного народа.

Для получения столь важных знаний необходимо изучение как можно большего числа так называемых местных историй, поскольку только из разнообразия проявлений одних и тех же всеобщих человеческих качеств и страстей, например зависти или соперничества, можно составить себе представление и о единстве, и о многообразии (вариативности) природы человека.

Если цели и задачи изучения истории какой-то одной страны или народа должны быть выведены из задач изучения общей истории человечества, то и задачи национального воспитания могут быть поняты только в контексте мировой педагогики.

Исторический процесс вскрывается в явлениях человеческой жизни, известия о которых сохранились в исторических памятниках или источниках. В постоянно меняющейся истории есть нечто устойчивое: это — известный житейский порядок, строй людских отношений, интересов, понятий, чувств, нравов. Сложившегося порядка люди держатся, пока непрерывное движение исторической драмы не заменит его другим.

Накопление опытов, знаний, потребностей, привычек, житейских удобств улучшает, с одной стороны, частную личную жизнь отдельного человека, а с другой — устанавливает и совершенствует общественные отношения между людьми, вырабатывает человека и человеческое общежитие. Степень этой выработки, достигнутую тем или другим народом, обыкновенно называют его культурой, или цивилизацией. Признаки, по которым историческое изучение определяет эту степень, составляют содержание особой отрасли исторического ведения, истории культуры, или цивилизации.

Другой предмет исторического наблюдения — это природа и действие исторических сил, строящих человеческие общества. Это свойства тех многообразных нитей, материальных и духовных, с помощью которых случайные и разнохарактерные людские единицы с мимолетным существованием складываются в стройные и плотные общества, живущие целые века. Историческое изучение строения общества, организации людских союзов составляет задачу особой отрасли исторического знания, которую можно назвать философией истории. Отличие ее от истории цивилизации в том, что содержание последней составляют результаты исторического процесса, а в первой наблюдению подлежат силы и средства его достижения, так сказать, его кинетика.

Успехи людского общежития, приобретения культуры, или цивилизации, которыми пользуются в большей или меньшей степени отдельные народы, не суть плоды только их деятельности. Они созданы совместными усилиями всех культурных народов. Ход их накопления не может быть изображен в тесных рамках какой-либо местной истории, которая может только указать связь местной цивилизации с общечеловеческой, участие отдельного народа в общей культурной работе человечества или, по крайней мере, в плодах этой работы.

Сменялись народы и поколения, перемещались сцены человеческой жизни, изменялись порядки общежития, но нить исторического развития не прерывалась. Народы и поколения звеньями смыкались в непрерывную цепь, цивилизации чередовались последовательно, как народы и поколения, рождаясь одна из другой и порождая третью. Постепенно накоплялся известный культурный запас. То, что отложилось и уцелело от этого многовекового запаса, — это дошло до нас и вошло в состав нашего существования, а через нас перейдет к тем, кто придет нам на смену.

Когда особо изучается история отдельного народа, кругозор изучающего ограничивается самым предметом изучения. Здесь наблюдению не подлежит ни взаимодействие народов, ни их сравнительное культурное значение, ни их историческая преемственность. Преемственно сменявшиеся народы здесь рассматриваются сами в себе, как отдельные этнографические особи. Постепенные успехи общежития в связи причин и следствий наблюдаются на ограниченном поле, в известных географических и хронологических пределах. Мысль сосредоточивается на других сторонах жизни, углубляется в самое строение человеческого общества, в то, что производит эту причинную связь явлений, т.е. в самые свойства и действие исторических сил, строящих общежитие. Изучение местной истории дает готовый и наиболее обильный материал для исторической социологии.

Мы хотим знать, как раскрывалась внутренняя природа человека в общении с людьми и природой. Хотим видеть, как в явлениях, составляющих содержание исторического процесса, человечество развертывало свои скрытые силы. Следя за необозримой цепью исчезнувших поколений, мы хотим исполнить заповедь древнего оракула — познать самих себя, свои внутренние свойства и силы, чтобы по ним устроить свою земную жизнь.

Но по условиям своего земного бытия человеческая природа, как в отдельных лицах, так и в целых народах, раскрывается не вся вдруг, целиком, а частично и прерывисто, подчиняясь обстоятельствам места и времени. По этим условиям отдельные народы, принимавшие наиболее видное участие в историческом процессе, особенно ярко проявляли ту или другую силу человеческой природы. Греки, раздробленные на множество слабых городских республик, с непревзойденной силой и цельностью развили в себе художественное творчество и философское мышление, а римляне, основавшие небывалую военную империю из завоеванного ими мира, дали ему удивительное гражданское право.

В том, что сделали оба этих народа, видят их историческое призвание. Но было ли в их судьбе что-либо роковое? Была ли предназначена в удел Греции идея красоты и истины, а Италии — чутье правды? История отвечает на это отрицательно.

Древние римляне были посредственные художники-подражатели. Но потомки их, смешавшиеся с покорившими их варварами, потом воскресили древнее греческое искусство и сделали Италию образцовой художественной мастерской для всей Европы, а родичи этих варваров, оставшиеся в лесах Германии, спустя века особенно усердно реципировали римское право. Между тем Греция с преемницей павшего Рима, Византией, тоже освеженная наплывом варваров, после Юстинианова кодекса и Софийского собора не оставила памятных образцов ни в искусстве, ни в правоведении.

Возьмем пример из новейшего времени. В конце XVIII и в начале XIX в. в Европе не было народа более мирного, идиллического, философского и более пренебрегаемого соседями, чем немцы. А менее чем сто лет спустя после появления Вертера этот народ провозгласил право силы как принцип международных отношений и поставил под ружье все другие народы мира.

Значит, тайна исторического процесса, собственно, не в странах и народах, по крайней мере, не исключительно в них самих. Она — в тех многообразных и изменчивых счастливых или неудачных сочетаниях внешних и внутренних условий развития, какие складываются в известных странах для того или другого народа на более или менее продолжительное время. Эти сочетания — основной предмет философии истории.

Все исторически слагавшиеся общества — все различные местные сочетания разных условий развития. Следовательно, чем больше изучим мы таких сочетаний, тем полнее узнаем свойства и действие этих условий. Этим путем удается выяснить, например, почему в одних случаях капитал убивает свободу труда, не усиливая его производительности, а в других — помогает труду стать более производительным, не порабощая его. Изучая местную историю, мы познаем состав людского общежития и природу составных его элементов.

Историческому наблюдению доступны конкретные виды или формы, какие принимает человеческий дух в совместной жизни людей: это индивидуальная человеческая личность и человеческое общество. Люди живут вместе и в этой совместной жизни оказывают влияние друг на друга. Это взаимное влияние образует в общежитии особую стихию. Лица, составляющие общество, сами по себе каждое — далеко не то, что все они вместе, в составе общества. Здесь они усиленно проявляют одни свойства и скрывают другие; развивают стремления, которым нет места в одинокой жизни, посредством сложения личных сил производят действия, непосильные для каждого в отдельности. Известно, какую важную роль играют в людских отношениях пример, подражание, зависть, соперничество, а ведь эти могущественные пружины общежития вызываются к действию общежитием.