В современной России
Гражданское общество в каждой стране свое, национально особенное. Германское не похоже на английское или на американское. Когда-то в предельно бюрократизированной Пруссии люди научились решать свои проблемы помимо государства — в кафе, где они собирались и разговаривали. Договаривались до чего-то. И вот Гегель, наблюдая за жизнью берлинских кофеен, ввел понятие ≪гражданское общество≫. Его, по Гегелю, образуют люди, которые не могут удовлетворить свои потребности ни в семье, ни в государстве.
Гражданское общество в России обладает особенностями. Западные представления о гражданском обществе вряд ли в полном объеме применимы к нашим реалиям. В России, в частности, мало организованных форм гражданского общества, не происходит институционализации организаций. Конечно, из того, что наша реальность не соответствует знаниям, не следует делать вывод, что реальность дурна. Следует помнить, что ни одна страна не подвергалась таким изменениям, как Россия. Много десятилетий разные ≪реформаторы≫ проводили эксперименты над людьми, которые вынужденно приспосабливались к непрерывно меняющейся действительности. Государство из лучших побуждений непрерывно творит новую реальность, создает новые законы и нормативные акты, устанавливает ограничения. Люди, успев или не успев приспособиться к предыдущим новациям, сталкиваются со следующими. Чтобы эти новации нейтрализовать,
приходится налаживать ситуативные отношения—блат, знакомство, связи вне государства, в противодействие государству и его модернизационным усилиям. Это и есть наше гражданское общество. Очень мощное — эта система пронизывает все государственно-общественные институты. В Росси и чуть ли не 350 тысяч зарегистрированных общественных организаций, участниками которых числятся миллионы людей. Правда, эти общественные организации существуют либо на западные гранты, либо чаще всего созданы государством или бизнесом для осуществления какой-нибудь коммерции. Активность бизнеса в нашей стране направлена на решение проблем бизнеса: защиту от государства, отмывание денег, улучшение собственного имиджа.
В России отсутствует противопоставления государства и общества, это одно и то же. В своем социальном развитии страна находитсяна той стадии, когда отделение общества от государства ещене произошло. В 90-е годы ХХ в. они пытались разделиться, но неполучилось. Сейчас снова происходит их интеграция. В условиях сословной системы и корпоративного государства существовать не может. Сословная структура функционирует не порыночным законам, а по принципам социальной справедливости,которая заключается в распределении ресурсов сообразно сословномустатусу; рабочие получают (а не зарабатывают) столько-то, милиционеры— столько-то. И эта система несовместима с рынком и соответственнос классовым расслоением. Институционализированныхсословий в России множество. Имеются три вида государственныхгражданских служащих (федеральные, региональные и дипломатические).Есть военнослужащие (ФСБ, внутренние войска, СВР, железнодорожныевойска), правоохранители —их примерно столько жеразных видов, от наркополицейских до таможенников. Есть депутатскаяслужба — это сословие институционализировано законом остатусе депутата. Есть судейские, муниципальные служащие и т. д.И даже купцы появились, предпринимателями теперь называются,причем трех гильдий: члены Союза промышленников и предпринимателей —первая, ≪Деловая Россия≫ — вторая, ≪ОПОРА≫—третья-.
Спецификой российского гражданского общества является огромное
социальное расслоение. Для его оценки во всем мире широко используется децимальный коэффициент (соотношение 10% самых богатых и 10% самых бедных). В развитых государствах самая богатая прослойка людей за последнее время резко расширилась, там просто огромное количество миллионеров. К тому же увеличилась и численность чрезвычайно высококвалифицированных наемных работников (как менеджеров, так и профессионалов), и соответственно их зарплата. Словом, там ≪высшие≫ слои составляют 12—15%, а в России всего 2—3%. У нас ситуация качественно иная, и сравнение доходов верхнего и нижнего децилей практически ничего не дает. По цедильному коэффициенту на Западе —эти 10% представляют собой сравнительно однородную группу, у которых доходы примерно одинаковы. В России же верхние 10% можно поделить на две или три категории. Действительно богатые люди —это 2—3%.
Большинство населения оказались за чертой бедности в связи реформой либерализации цен и одновременной конфискацией денежных вкладов. Государство отреагировало тем, что изменило черту бедности. Это позволило тех, кто раньше считался бедным, перевести в разряд малообеспеченных, а тех, кто оказался в состоянии глубокой нищеты, рассматривали как бедных. Но глубина бедности резко усилилась. Появились люди, которые живут в такой нищете, какая реально в Советском Союзе и массовым слоям населения не снилась: ветшает имущество, в негодность приходит бытовая техника, у людей начинает ухудшаться здоровье — а это дополнительная статья расходов. Начинайся порочный круг. Люди теряют привычные социальные контакты. Сначала им помогают из жалости. Потом они начинают надоедать и раздражать, от них шарахаются, как от заразных. После того как меняется среда общения, наступает переход ≪в другое сословие≫, начинается маргинализация, ≪опускаются руки≫. В бедности нельзя оставаться долго, в этом случае неизбежны маргинализация и переход в качественно; иную категорию—социально исключенных. Известны даже сроки, в течение которых человек скатывается на самое дно жизни: 5—7 лет. Это уже отверженные (по Виктору Гюго), в силу разных обстоятельств они
вне общества, выброшены из него. У нас это большая часть населений (около 15—17%). Количество просто бедного населения, по данным Госкомстата, составляет около 30 млн человек. В Москве таковых наберется 15%. Есть несколько характерных особенностей, одна из них — опережающая динамика ухудшения положения по отношению к остальным слоям населения. Условно говоря, в серединке нашей вертикали, на 50-м проценте населения, четверть опрошенных будет говорить, что положение улучшилось, еще четверть—что ухудшилось, а 50% —что оно осталось стабильным. Но если, к примеру, 40% в какой-то группе говорят что положение ухудшилось, 50% — что оно такое же скверное, как было, и только 10% считают, что дела у них поправились,—это и есть опережающая динамика ухудшения. По России людей, находящихся в такой ситуации, 35—38%. 20% из них безнадежно бедные, а 15—18%—вполне нормальные люди, работающие, семейные, достаточно образованные — словом, никакие не маргиналы. Стечение обстоятельств и еще неверная государственная социальная политика поставили их в такие условия.
Однако современное российское общество может адаптироваться к меняющимся условиям и прогрессивно развиваться только в том случае, если люди не исходят из убеждения, что любой незнакомый человек для них —враг. Общество с низким уровнем межличностного доверия нельзя назвать современным, его устойчивость необеспеченна я проблематична. Сама возможность существования современных экономических и политических организаций решающим образом зависит от предсказуемости и надежности социальных связей между совершенно незнакомыми людьми. Как отмечалось выше, данный феномен Дж. Коулмен назвал ≪социальным капиталом≫. По его мнению, ≪социальный капитал — это потенциал взаимного доверия и взаимопомощи, целерационально формируемый в межличностном пространстве≫. В 80-е годы ХХ в. семейственность, клиентелизм, беззаконие, неэффективная власть экономический застой подорвали доверие населения к коммунистическим режимам, но и после падения советской власти в России ситуаций мало изменилась. Если в странах Запада в середине 80-х годов 85—95% респондентов было согласно с утверждением, что ≪людям можно доверять≫ (исключение составляла Италия—около 70%, в том числе в Сицилии—более 50%), то в России в первой половине 90-х годов так пола) не более 30% опрошенных.
Дата добавления: 2015-10-26; просмотров: 610;