Проблема объективации

1. Две сферы воздействия на человека. Если спросить, что же является специфически характерной особенностью человека по сравнению с другими живыми существами, то в первую оче­редь и голову приходит, конечно, мысль о языке, и мы говорим, что человек одарен способностью речи, в то время как другие живые существа абсолютно лишены ее. Другой вопрос, является ли эта способность вторичным, производным феноменом, в осно­ве которого лежит какое-нибудь другое явление, имеющее более основное значение, чем она. Не касаясь подробно этого вопроса, мы можем утверждать, что, несомненно, не существует ничего другого, за исключением окружающей нас действительности, что в такой же степени могло бы влиять и определять наше поведе­ние, как это делает речь.

Мы могли бы и иначе выразить ту же мысль, утверждая, что нет ничего характернее для человека, чем тот факт, что окружа­ющая его действительность влияет на него двояко - либо прямо, посылая ему ряд раздражений, непосредственно действующих на него, либо косвенно, через словесные символы, которые, сами не обладая собственным независимым содержанием, лишь пре-зентируют нам то или иное раздражение. Человек воспринима­ет либо прямое воздействие со стороны процессов самой дей­ствительности, либо воздействие словесных символов, представ­ляющих эти процессы в специфической форме. Если повеление животного определяется лишь воздействием актуальной действи­тельности, то человек не всегда подчиняется непосредственно этой действительности; большей частью он реагирует на ее яв­ления лишь после того, как он преломил их в своем сознании, лишь после того, как он осмыслил их. Само собой разумеется, это очень существенная особенность человека, на которой, быть может, базируется все его преимущество перед другими живы­ми существами.

Но возникает вопрос, в чем заключается эта его способность, на чем по существу основывается она.

Согласно всему тому, что мы уже знаем относительно челов'е-ка, естественно приходит в голову мысль о той роли, которую может играть в этом случае его установка. Перед нами стоит задача установить роль и место этого понятия в жизни человека.

Если верно, что в основе нашего поведения, развивающегося в условиях непосредственного воздействия окружающей нас среды, лежит установка, то может возникнуть вопрос, что же происходит с ней в другом плане - плане вербальной, репрезен­тированной в словах действительности? Играет ли и здесь ка­кую-либо роль наша установка или эта сфера нашей деятельно­сти построена на совершенно иных основаниях?

2. Проблема внимания. Для того, чтобы получить возмож­ность разрешить этот вопрос, необходимо в качестве исходного пункта использовать проблему внимания, точнее, проблему воз­можности акта внимания, более того - проблему осмыслимости этого акта. Дело в том, что обычно принято считать, что внима­ние по существу имеет избирательный характер, что оно дает нам возможность из ряда действующих на нас впечатлений выб­рать какое-нибудь из них и сосредоточиться на нем с тем, чтобы представить его, с максимальной ясностью и отчетливостью.

Но достаточно хоть несколько приглядеться к этому опреде­лению, чтобы тотчас же увидеть, что в сущности оно совершенно лишено должной ясности. Больше того, оно само возбуждает ряд вопросов, без предварительного разрешения которых нельзя остановиться на каком-нибудь из возможных определений внимания. В самом деле! Как возможно, чтобы мы обратили внимание на что-нибудь, прежде чем оно стало предметом нашего созна­ния? Ведь для того, чтобы остановиться на чем-нибудь, чтобы обратить на него внимание, совершенно необходимо, чтобы оно уже было нам дано в какой-то степени. Но чтобы это было воз­можно, т.е. для того, чтобы что-нибудь было нам дано, необходи­мо, чтобы мы уже обратили на него свое внимание. Принципи­ально, конечно, не имеет никакого значения вопрос о степени сосредоточения внимания; наша проблема касается вопроса в возможности первичного сосредоточения внимания независимо от степени, в какой оно происходит.

Таким образом становится очевидным, что обычное опреде­ление внимания не дает по существу ясного представления о

нем; оно нисколько не помогает нам понять, что же такое, соб­ственно, то, что называют вниманием.

Конечно, все это касается, как мне кажется, наиболее широко распространенного определения интересующего здесь нас по­нятия. Но ведь существуют же и другие определения! Можно ли и относительно них утверждать то же самое?

Я считаю, что основная мысль, которая здесь нас интересует, является общей для всех более или менее известных попыток определения внимания. Везде, во всех определениях, основной функцией внимания считается одно и то же, а именно - повыше­ние степени ясности и отчетливости возникающего представ­ления, и если эти определения отличаются в чем-нибудь друг от друга, то во всяком случае не в этом. Поэтому, поскольку речь касается основной мысли существующих определений нашего понятия, мы считаем достаточным ограничиться сказанным.

Если приглядеться к этому определению, возникает мысль, что оно касается не какого-нибудь единичного процесса. Ско­рее всего, можно подумать, что речь идет здесь о двоякой данно­сти одного и того же явления; действующие на нас впечатления, как будто, переживаются нами двояко: с одной стороны, как яв­ления, не сопровождаемые актами нашего внимания, с другой -как те же явления, но на этот раз опосредствованные как раз этими актами. Следовательно, считается, что мы можем пережи­вать ряд явлений, но без всякой ясности и отчетливости их пред­ставления; в случае же активности внимания, мы переживаем их ясно и отчетливо. Это, конечно, не означает, что в первом случае мы имеем дело со слабой степенью, а во втором с сильной степенью деятельности внимания. Скорее всего, в первом слу­чае вовсе отрицается наличие внимания.

Следовательно, считается, что есть случаи, в которых наша мысль работает, в частности воспринимает ряд явлений, без вся­кого участия нашего внимания, т.е. воспринимает явления, кото­рые на этот раз лишены ясности и отчетливости. Конечно, в обычном определении внимания предполагается, что это возмож­но, что в сознании могут иметь место и такие явления, которые вовсе лишены предиката ясности и отчетливости. Но вряд ли имеет смысл допустить наличие у нас таких содержаний, кото­рые ничего не получают от того, что они становятся именно психическими содержаниями, что они остаются для субъекта тем же, чем они были до того, т.е. чуждым, «неизвестным», не су­ществующим для него содержанием.

По-видимому, мы должны допустить, что если существуют какие-нибудь психические содержания, то они всегда сопровож­даются той или иной степенью «сознания», независимо от того, можем мы в этих случаях говорить об участии внимания или нет. В противном случае не было бы никакого основания счи­тать, что мы имеем дело действительно с психическими содержа­ниями.

Можно предположить, что, быть может, в основе традицион­ного понимания внимания лежала неосознанная мысль, что ра­боту человеческой психики, собственногххдедуехполагать в двух различных планах, из которых в одном она протекает без учас­тия внимания, а в другом - с его прямым участием. Причем наличие ясности и отчетливости можно бы было в обоих случа­ях считать бесспорным. Наша задача заключается сейчас в том, чтобы показать, что эти планы работы сознания действительно имеют место и что для понимания психической жизни на раз­личных ступенях ее развития необходимо учитывать это обсто­ятельство.

3. Два плана работы нашей психики. О каких же планах

работы нашей психики идет здесь речь?

Правда, в нашей науке до настоящего времени не усматрива­лась с достаточной ясностью необходимость применения этих двух планов работы нашей психики. Однако при научном осоз­нании ряда явлений психической жизни приходилось прини­мать положения, которые, не будучи правильными по существу, все же скрывали в себе указания на ряд моментов, изучение которых в дальнейшем могло бы вскрыть истинную природу

этих явлений.

Для того, чтобы составить себе ясное представление, о каких планах работы сознания идет здесь речь, мы попытаемся проана­лизировать какой-нибудь из самых обыкновенных случаев на­шего поведения. Допустим, человек пробуждается и обращается к обычному в этом случае акту поведения: он начинает одевать­ся, берет обувь и начинает ее натягивать, и вдруг оказывается, что дело не подвигается вперед, что что-то мешает этому. В этом случае мыслимо двоякое отношение к данному явлению: или субъект не обращает внимания на это сравнительно незначи­тельное явление и все-таки продолжает обуваться, или же он сейчас же прекращает акт обувания, задерживается на некото­рое время и начинает фиксировать свою обувь с тем, чтобы уяс-

нить себе причину неожиданно возникшего неудобства. Это он должен сделать для того, чтобы устранить эту причину и совер­шить необходимый для него акт поведения.

Этот элементарный пример является самым обычным слу­чаем, который можно констатировать на каждом шагу нашей жизни; можно сказать, что вся человеческая жизнь в значитель­ной степени построена на серии процессов этого рода. Необхо­димо поближе приглядеться к ним, чтобы увидеть, что в данном случае мы имеем дело с бесспорно существенным явлением, броса­ющим свет на истинную природу психической жизни человека.

Дело в том, что в этом сравнительно элементарном, обычном акте нашего поведения мы можем вскрыть наличие двух отдель­ных, существенно различных планов деятельности нашей пси­хики плана «импульсивной» и плана «опосредствованной» деятельности. Мы должны остановиться на анализе обоих этих планов, чтобы составить себе ясное представление об интересу­ющем нас здесь вопросе.

1 . План импульсивного поведения. Если обратиться к перво­му из них, т.е. к плану «импульсивного» поведения, то мы най­дем, что (шецишсой:;п^ж

очере^^^тр^редственность, включенность субъекта, как и его актов, в процесс поведения, безостановочная абсорбированность и того и другого им. Для того, чтобы яснее представить себе эту специфику импульсивного поведения, нужно вспомнить о так называемой инстинктивной деятельности животного или же о привычной, механизированной активности человека.

Нет сомнения, что в этих случаях акт отражения соответ­ствующих отрезков действительности имеется налицо и субъект отражает эту последнюю не во всей ее целостной совокупности, не во всех деталях, а лишь в определенной части ее агентов^ имеющих непосредственное отношение к целям поведения. Кроме того, он отражает их достаточно ясно для того, чтобы они могли сделаться действительными факторами в процессе его поведе­ния. Курица, например, должна заметить наличие зерен, чтобы начать клевать. Конечно, для того, чтобы стимулировать этот акт поведения, нет никакой необходимости детально обследовать эти зерна, достаточно заметить их. И этого бывает ей совершенно достаточно, чтобы сохранить себе жизнь.

Или же, если вернуться к нашему примеру: вставая утром с постели, человек должен выделить платье или обувь из числа

окружающих его вещей, должен достаточно ясно воспринять их, чтобы одеться и обуться. Это совершенно необходимо для него, но и вполне достаточно в определенных, обычно протекающих условиях его жизни. Ибо бесспорно, что всякая целесообразная деятельность предполагает факт отбора действующих на субъекта агентов, концентрацию соответствующей психической энергии на них и достаточно ясного отражения их в психике. Иначе всякая деятельность в этих условиях ее возникновения представляла бы собой один лишь хаос отдельных актов, не имеющих никако­го отношения ни к целям субъекта, ни к особенностям внешней ситуации, в условиях которой она протекает.

Несмотря на то, что здесь мы имеем дело и с фактами отбора агентов, действующих на субъект, и с концентрацией психичес­кой энергии на них, как и с фактом ясного отражения их в психике, говорить об участии внимания в этих актах у нас все-таки нет настоящего основания. Дело в том, что и содержание сознания, вроде образов восприятия, и отдельные акты деятель­ности, включенные в процесс импульсивного поведения, харак­теризуются особенностью, исключающей всякую мысль об обус­ловленности их актами внимания: они возникают и действуют лишь для того, чтобы немедленно, без всякой задержки уступить место стимулированным ими последующим актам, которые, в свою очередь, также безостановочно делают то же самое. Они играют роль отдельных звеньев в цельной цепи поведения, роль сигналов, стимулирующих дальнейшие шаги в процессе поведения. Они не имеют своей независимой ценности, не суще­ствуют самостоятельно и отдельно от процесса поведения, в ко­торый они безостановочно включены. Импульсивное поведение протекает под знаком полной зависимости от импульсов, выте­кающих из сочетания условий внутренней и внешней среды под знаком непосредственной и безусловной зависимости от ак­туальной ситуации, которая окружает субъекта в каждый дан­ный момент. Словом, в актах импульсивного поведения субъект остается рабом условий воздействующей на его актуальной среды.

Возникает вопрос: чем же в таком случае, если не той специ­фической способностью, которую принято называть вниманием, определяются эти процессы - процессы избирательного выделе­ния из массы действующих на нас агентов, именно тех, которые имеют отношение к задачам нашего поведения, концентрации «психической энергии» на них и, в результате всего этого, дос­таточно заметной степени ясности их сознавания?

Этот вопрос оказывается совершенно не разрешимым для обычной психологии, огульно игнорирующей наличие в нас про­цессов, все еще не известных старой, традиционной науке. В све­те нашей теории установки вопрос этот разрешается без особен­ных затруднений. Мы знаем, что, согласно этой теории, когда возникает какая-нибудь определенная потребность, то живой организм, или, правильнее, субъект, силится установить опреде­ленное отношение к окружающей действительности - к ситуа­ции удовлетворения этой потребности - для того, чтобы на самом деле удовлетворить возникшую потребность. Действительность, со своей стороны, как ситуация удовлетворения наличной по­требности воздействует непосредственно не на отдельные про­цессы, психические или физиологические, имеющие место в орга­низме - носителе этой потребности, а на живой организм в целом, на субъекта деятельности, порождая в нем соответствующий целостный эффект. Эффект это может представлять собой лишь некоторое целостное, субъектное (не субъективное) отражение действительности, как ситуация удовлетворения данной потреб­ности, - отражение, которое должно быть трактуемо как предпо­сылка и руководство ко всей развертывающейся в дальнейшем деятельности субъекта, как установка, направляющая данное поведение в русло отражения окружающей действительности. Если принять как основу это положение, то станет понятным, что все поведение, как бы и где бы оно ни возникало, определяет­ся воздействием окружающей действительности не непосред­ственно, а прежде всего опосредованно - через целостное отра­жение этой последней в субъекте деятельности, т.е. через его установку. Отдельные акты поведения, в частности вся психи­ческая деятельность, представляют собой явления вторичного происхождения.

Следовательно, в каждый данный момент в психику действу­ющего в определенных условиях субъекта проникает из окру­жающей среды и переживается им с достаточной ясностью лишь то, что имеет место в русле его актуальной установки. Это зна­чит, что то, чего не может сделать внимание, мыслимое как фор-_мальная сила, становится функцией установки, являющейся, та­ким образом, не только формальным, но и чисто содержатель-. ным понятием.

Таким образом, становится понятным, что в условиях импуль­сивного поведения у действующего субъекта могут возникать

достаточно ясные психические содержания, несмотря на то, что о наличии у него внимания в данном случае говорить не прихо­дится. Мы видим, что это может происходить на основе установ­ки, определяющей деятельность субъекта вообще и, в частности, работу его психики. На основе актуальной в каждом данном случае установки в сознании субъекта вырастает ряд психичес­ких содержаний, переживаемых им с достаточной степенью яс­ности и отчетливости для того, чтобы ему - субъекту - быть в состоянии ориентироваться в условиях ситуации его поведения. Правда, ясно и отчетливо переживаемыми становятся в этих условиях лишь те стороны или моменты, которые имеют непос­редственное отношение к ситуации данного поведения. Поэто­му луч ясности и отчетливости направляется в ту или иную сторону, на тот или иной момент ситуации, не по произволу субъекта. Он находится в зависимости от условий, в которых рождается и, быть может, фиксируется действующая в данный момент установка. Само собой понятно, что в этом случае речь может идти лишь о сравнительно простых ситуациях, на базе которых рождается и с успехом развивается соответствующая этим условиям установка.

2. План объективации. Другое дело в случае усложнения ситуации, необходимой для разрешения задачи, поставленной перед субъектом, - в случаях возникновения какого-нибудь пре­пятствия на пути. Поведение здесь уже не может протекать так же гладко и беспрепятственно, как это бывает при импульсив­ной деятельности. При появлении препятствия наличный, оче­редной акт поведения, наличное отдельное звено в цепи его ак­тов уже не может у человека; как обычно, возникнув, немедлен­но уступить место следующему за ним и стимулированному им акту поведения, так как препятствие касается как раз процесса этой стимуляции. В результате этого поведение задерживается и звено, так сказать, вырывается из цепи актов поведения. Не вызывая более последующих актов, оно перестает быть на неко­торое время одним из звеньев цепи и становится психологичес­ки предметом, объектом, имеющим свое самостоятельное, не за­висимое от условий актуально протекающего поведения суще­ствование и свои особенности, которые предварительно нужно осознать для того, чтобы снова использовать это звено целесооб­разно, снова включить его в процесс поведения.

Итак, при возникновении препятствий поведение задержива-

ется на каком-нибудь из актуальных звеньев. Например, обува­ясь, я чувствую, что «нога не лезет в обувь», но я не окончатель­но прекращаю поведение, направленное на обувание, а лишь за­держиваю его на некоторое время: я останавливаюсь, прекра­щаю осуществлять в своих действиях акты обувания. Зато воз­никает новая форма поведения: обувь, образ которой я получил в результате ее восприятия, включенного в акты процесса обува­ния, не будучи в состоянии стимулировать и направлять удач­ный, в данном случае достаточно целесообразный, акт обувания, становится сейчас для меня самостоятельным объектом, особен­ности которого я должен осознать для того, чтобы быть в состо­янии обуться, и я начинаю снова воспринимать обувь; она стано­вится предметом, на который направляются мои познаватель­ные акты, - я начинаю ее воспринимать с разных сторон, сопос­тавлять замеченные мной особенности, размышлять о возмож­ной обусловленности замеченного мной неудобства, быть может, именно обстоятельством, которое бросается в глаза. Словом, на почве идентифицирования обуви начинается процесс специально познавательного отношения к предмету, отношения, отвлекаю­щегося от интересов непосредственного практического приме­нения каждой из отмеченных мной особенностей, начинается процесс элементарного теоретического, а не непосредственного, практического поведения.

От результатов этого последнего и зависит, как развернется в дальнейшем моя деятельность, что я сделаю с обувью, чтобы целесообразно закончить процесс обувания. Очевидно, я внесу в нее необходимые в данном случае изменения, устраню препят­ствия, задерживающие целенаправленность моего поведения, словом, в результате теоретического отношения к предмету я сперва осуществлю практические акты, необходимые для приве­дения обуви в пригодность, и только после этого возьмусь за осуществление задержанного мною акта обувания.

Таким образом, вследствие усложнения ситуации, процесс импульсивного поведения может задержаться, и тогда наличное звено его, отраженное первично в психике в процессе осуществ­ляющихся актов поведения, может обратиться в самостоятель­ный для меня объект, может выключиться из непрерывной цепи актов практического поведения и сделаться предметом моего повторного наблюдения, стать объектом, на который я направ­ляю деятельность своих познавательных функций с тем, чтобы

получить более детальное и более ясное его отражение, необхо­димое для целесообразного завершения задержанного процесса моего поведения.

В результате, этого акта поведение поднимается на более высокий уровень - на уровень опосредствованного познаватель­ными актами, освобожденного от действия непосредственных импульсов поведения. Словом, - поведение в этих условиях под­нимается на уровень специфически человеческих актов, каче­ственно отличающихся от всего того, что может дать в обычных условиях своего существования то или иное животное.

Этот специфический акт, обращающий включенный в цепь деятельности человека предмет или явление в специальный, са­мостоятельный объект его наблюдения, можно было бы назвать коротко актом объективации1.

Само собой разумеется, этот акт объективации вовсе не со­здает впервые предметов или объектов окружающего нас объек­тивного мира; эти предметы, конечно, существуют независимо от субъекта и являются необходимыми условиями возникновения всякого поведения, кому бы оно ни принадлежало. Но сейчас они воспринимаются субъектом, идентифицируются. Акт объек­тивации имеет в виду наличие в действительности объектов, на которые можно бы было человеку направить свои акты с тем, чтобы повторно заметить и в этом смысле объективировать их, а затем, при помощи специальных познавательных функций, уяс­нить себе, что они представляют собой.

Таким образом, объективация не создает объектов, они суще­ствуют в объективной действительности, независимо от наших актов, - а обращает наличные объекты в предметы, на которых мы концентрируем наше внимание, или, говоря точнее, которые мы объективируем.

Если приглядеться к этому процессу, то можно будет сказать, что наше поведение, которое было включено в цепь последова­тельных актов отношения к действительности, как бы «освобож­дается» из этой цепи, «выключается» из нее и становится само­стоятельным и независимым процессом. Решающую роль в этом процессе «освобождения» поведения, поднятия его на более высокий, истинно Человеческий уровень играет, несомненно, акт объективации - акт обращения звена в цепи в самостоятельный, независимый предмет, на который направляются усилия наших познавательных функций. Но нет сомнения, что это и есть акт той самой задержки, остановки, фиксации, который мы наблюда­ем в условиях работы специфического состояния, известного под названием «внимания».

Следовательно, внимание по существу нужно характеризо­вать как процесс объективации процесс, в котором из круга наших первичных восприятий, т.е. восприятий, возникших на основе наших установок, стимулированных условиями актуаль­ных ситуаций поведения, выделяется какое-нибудь из них; иден­тифицируясь, оно становится предметом наших познавательных усилий и в результате этого - наиболее ясным из актуальных содержаний нашего сознания.

Таким образом, акт объективации является специфическим состоянием, свойственным человеку, состоянием, которого лише­но животное и на котором по существу строится все преимуще­ство человека над этим последним, строится возможность наше­го логического мышления.

Нам необходимо специально отметить наличие обоих этих уровней психической жизни - уровня установки и уровня объек­тивации. В то время как первый из них является специфичес­ким для всякого живого существа (в частности, в определенных условиях и для человека), второй представляет собой специаль­ное достояние лишь этого последнего как существа мыслящего, строящего основы культурной жизни, как творца культурных ценностей.

Если приглядеться к первому уровню - уровню установки, то нетрудно увидеть, что жизнь на этом уровне представляет собой безостановочный поток ряда изменений, неустанное становле­ние нового: она не знает ничего повторяющегося, ничего тож­дественного. Здесь, в плане установки, основным принципом действительности является принцип становления, исключающий всякую мысль о неизменяемой тождественности явлений. Мы видели выше, что действительность отражается в психике лишь в тех своих отрезках, которые необходимы для развития потока деятельности, направленной на удовлетворение актуальных по­требностей живого организма. Сама же эта действительность

или какая-нибудь из ее сторон остается целиком за пределами внимания субъекта, она не является его объектом, не является тем же предметом, специально обращающим на себя его взоры.

Словом, становится бесспорным, что действительность в пла­не установки представляет собой поле неисчерпаемых измене­ний, безостановочного движения, исключающего даже мысль о тождественности в бесконечном ряду явлений. Коротко говоря, действительность в плане установки представляет собой поле не имеющих конца, не знающих перерыва изменений.

Другое дело второй план этой действительности, обусловлен­ный принципом объективации, свойственным лишь этому пла­ну. Как только действительность сама же начинает казаться той же действительностью, сама же начинает становиться объектом для человека, она выступает из ряда факторов, непосредственно обусловливающих поведение человека, и становится самостоя­тельным предметом, на который направляется внимание субъек­та; иначе говоря, она объективируется.

На этой основе вырастают мыслительные акты, направлен­ные на возможно всестороннее отражение объективированной таким образом действительности.

В отличие от отражения в плане установки, здесь, в плане объективации, мы имеем дело с отражением, построенным на основе логического принципа тождества, необходимого для ре­гулирования актов нашей мысли. А именно: после того как мы выдвигаем идею одной из сторон объективированного нами от­резка действительности, нам приходится немедленно перейти к другой, затем к третьей и т.д., пока не исчерпаем всего предмета, представляющего в данном случае интерес для нас. Но, перехо­дя от одной стороны к другой, мы вовсе не приближаемся к удов­летворительному разрешению задачи, если не допустить, что каж­дая из рассмотренных нами сторон сохраняется перед нами в своей неизменной тождественности, необходимой для того, чтобы мы могли воссоздать из них образ предмета как целого; мы ана­лизируем и идентифицируем каждую из его сторон в течение времени, необходимого для того, чтобы завершить построение его, как целого.

Словом, течение нашей психической жизни из живого и ак­тивного потока обращается в объективированную данность - из отрезка жизни становится предметом нашей мысли.

Представления и идеи

1. Слово как объективный фактор установки. Мы видим, что человек выходит из затруднения, в которое попадает в ус­ложненных условиях своей жизни, обращаясь к акту объектива­ции, к акту крутого изменения направления и внутренней при­роды своего поведения. Вместо того, чтобы действовать в том или ином направлении, он останавливается на некоторое время, чтобы сначала «обсудить» создавшееся положение, и лишь пос­ле этого, в зависимости от результатов этого обсуждения, обра­титься к актам поведения.

Как протекает весь этот процесс? Принимает ли и здесь наша установка то или иное участие? Вот вопросы, которые должны быть разрешены, прежде чем составить окончательное мне­ние о характере и внутренней структуре человеческой ак­тивности.

Для того, чтобы разрешить этот вопрос, мы лучше всего обра­тимся и здесь к нашим обычным опытам. Только их придется несколько изменить, поскольку в данном случае нас интересует не вопрос о влиянии актуально действующей ситуации, а вопрос о влиянии ситуации, вербально опосредованной, ситуации, дей­ствующей лишь в плане представления. Новое, что должно быть осуществлено в этих опытах, - это замена актуально восприни­маемой ситуации лишь воображаемой, лишь вербально репре­зентированной ситуацией. Во всем же остальном опыты могут сохранить свою обычную структуру.

Опыты эти протекают следующим образом: вместо того, что­бы давать испытуемому обычные установочные тела, например шары, мы предлагаем ему представить, что в одной руке у него больший по объему шар, а в другой - меньший. Как и в обычных опытах, установочные экспозиции (представления) повторяют­ся многократно, в этом случае до 15 раз. Нужно полагать, что, если представление может быть фактором, стимулирующим ус­тановку, в результате этих 15 представлений у субъекта должна фиксироваться соответствующая установка. И это должно об­наружиться, как обычно, в критических опытах, в которых испы­туемому предлагаются обычные критические объекты - равные шары.

Опыты этого рода были проведены также и в оптической сфере1. В последнем случае экспериментатор поступал следую­щим образом: показав предварительно, какого рода раздражи­тели следует представлять, он предлагал испытуемому вообра­зить себе на том же экране, рядом, два круга, из которых один должен быть заметно больше другого. После 15-кратного по­вторения этих представлений испытуемый получал там же на экране два равных круга с заданием сравнить их между собой в отношении величины.

Результаты опытов оказались следующие: наша обычн иллюзия установки обнаружилась как в гаптической, так и оптической областях. Значит, не подлежит сомнению, что у ис пытуемых установка фиксируется и путем лишь словесного воз действия: достаточно им представить 15 раз, что на них дей ствуют шары разных объемов или что они видят два неравны круга, чтобы у них фиксировалась соответствующая установка установка, которая затем не дает им, как обычно, возможности адекватно воспринимать на некоторое время фактически пред­лагаемые им равные объекты.

Правда, такого рода иллюзии, т.е. иллюзии, стимулирован­ные на основе одного только представления установочных объек­тов, возникают значительно реже, чем иллюзии, появляющиеся в условиях непосредственного, актуального воздействия этих объек­тов, но факт наличия этих иллюзий не подлежит никакому со­мнению. Так, с обычными иллюзиями установки в гаптическо сфере мы имеем дело чуть ли не во всех 100% случаев, тогда как здесь, т.е. при стимуляции этих иллюзий путем вербального воз­действия, процент их не превышает 71,6. Еще ниже процент этих иллюзий в оптической сфере, где он едва достигает 42,2 общего числа испытуемых.

Таким образом, на основе данных этих опытов становится бесспорным, что установка может быть фиксирована и на осно­ве представления, стимулированного словесным воздействием на субъекта. Но становится бесспорным и то, что это бывает далеко не так часто, как в наших обычных опытах. Нужно ду­мать, что в общей массе испытуемых встречается какой-то более или менее значительный процент лиц, которым не удается фик­сировать установку, стимулированную путем словесного воздействия. Есть основания полагать, что это лица, которые характе­ризуются наличием какой-то степени аномалии временной и случайной или, быть может, даже сравнительно постоянной и стойкой.

Но если рассмотреть ближе нормально одаренных испытуе­мых, т.е. испытуемых со способностью фиксировать установку на базе вербального воздействия, то нам придется признать, что и они значительно отличаются друг от друга по степени живос­ти фиксированной установки и легкости ее образования. На основании имеющихся у нас результатов опытов можно утвер­ждать, что, в то время как большинство нормальных испытуе­мых обнаруживает способность фиксировать установку на ос­нове вербального воздействия лишь в слабой степени, сравни­тельно немного испытуемых, состоящих главным образом из артистов, а также студентов театрального института, оказывают­ся необычайно одаренными в этом отношении: они фиксируют установку на базе представления почти во всех 100% случаев, и притом фиксируют ее в достаточно сильной степени1.

Если рассмотреть случаи фиксированных таким образом установок со стороны их стойкости или прочности, то нам при­дется отметить, что установка, стимулированная вербальным воздействием, отличается сравнительно низкой степенью стой­кости: из 16 испытуемых, у которых имеется фиксированная в этих условиях установка, у 15, т.е. у 93,8%, отмечается сравни­тельно слабая фиксация установки, и только один субъект обна­руживает установку, которую можно было бы считать зафикси­рованной в сильной степени.

Словом, не подлежит сомнению, что фиксация установки этим способом отличается значительно более низкой степенью «стой­кости, чем это имеет место в случаях фиксации установки в условиях воздействия актуальной ситуации».