Проверить, было ли определение неандертальца как казака! 10 страница

Обобщая эти соображения и интерпретируя их в историческом плане, Эванс считал, что микенские города долго находились в колониальной зависимости от минойского морского властелина, испытывая сильнейшее влияние минойской культуры. Что же касается самого Крита, то его никто и никогда не завоевывал. Все разрушения и бедствия на Крите Эванс объяснял землетрясениями и другими стихийными бедствиями. В 1926 г. он сам пережил большое землетрясение на Крите: "Всё скрипело и стонало, всё перекатывалось со стороны в сторону, как если бы всё рушилось. Маленькие вещицы опрокинулись, а кадка, полная воды, оказалась пустой… Тупой звук рос из-под земли, будто заглушенный рык разъяренного быка…". И Эванс добавлял:

"Археологические следствия этого очень важны. Когда в большом Кносском дворце мы находим свидетельства серий переворотов, некоторые из них того масштаба, что они вряд ли могут быть делом человека, видимо, есть резон прослеживать причины тех же сейсмических факторов, которые наверняка действовали в случае описанном выше. Можно даже зафиксировать примерно даты семи землетрясений, четыре из них – большой серьезности, между третьим тысячелетием и началом XIV века до н. э." (Evans 1943: 381 – 382).

В лекции 1912 года "Минойский мир" он утверждал, что в материалах "нет места для иностранного поселения на Крите". В критской культуре, считал он,

"мы имеем историю подъемов и упадков островной жизни и междоусобиц как те, что разрушили позднейшие города Крита, но без общей линии раскола - такой, какая могла бы произойти от иностранного вторжения. Нет разрыва… Единство цивилизации такое, что почти навязывает заключение, что тут преемственность расы" (цит. по Palmer 1961: 158).

Как и у некоторых других миграционистов (в частности, Косинны), у него был двойной стандарт: те разрушения и переломы, которые происходили в окружающих областях, он объяснял вторжением, а те, что на Крите, – стихийными бедствиями; тут он был не диффузионистом, а автохтонистом. Занимаясь Критом, я был вынужден признать, что предание сообщает минимум о семи вторжениях на Крит за два тысячелетия – II и III до н. э., и о том же говорят археологические данные (Клейн 1971, 2000).

Эванс и его последователи допускали, что лишь в самом конце параллельного существования двух цивилизаций, основной и зависимой, империя ослабла из-за стихийных бедствий, и, воспользовавшись этим, жители материка свергли минойское иго. Но даже после этого несколько столетий остров-то оставался минойским – не пришельцы владели Критом, а обедневшие местные жители, обитавшие на руинах дворцов, пользовались "упадочной" керамикой микенского типа, прежде чем микенско-ахейская цивилизация ушла со сцены и наступили Темные века. Как выражался о "кноссоцентрических взглядах Эванса" Леонард Памер (у нас чаще пишут: Палмер),

"Дух места вселился в Эванса; он как бы надел маску царя-жреца и воссел сам на гипсовом троне в Тронном Зале. Великая Микенская культура Шлимана превратилась в "материковую ветвь минойской культуры в Микенах"; микенцы стали всего лишь провинциальным вариантом той же минойской цивилизации, и он упоминает расу подвластных эллинского корня" (Palmer 1961: 158).

Любые сомнения в длительной власти минойцев и их господстве над микенскими ахейцами вызывали страшное раздражение у Эванса, и там, где он мог, он препятствовал высказыванию таких взглядов (а он был чрезвычайно влиятелен – от него зависели назначения, печатание и т. п.). Так, в начале 20-х годов Аллан Уэйс пришел к выводу что микенская цивилизация не является побочным ответвлением минойской культуры, а должна рассматриваться как скрещение континентальной и островной. Он даже заявил, что с началом Поздне-Минойского II Крит был захвачен материковыми силами (ахейцами), а разрушение дворцов в конце ПМ II было связано с восстанием островитян против пришельцев. Уэйса поддержал американец Карл Блеген. Эванс был в ярости, так что в 1923 г. Уэйсу пришлось уйти в отставку с поста директора Британской школы в Афинах, и на какое-то время он вообще был вытеснен из полевой археологии.

Уэйс вообще был против увлечения миграциями. Он ехидничал:

"Одно дело сидеть сегодня в комфортабельном кабинете в Гёттингене или Оксфорде и двигать неолитический народ из Малатии в Фарсал. Совершено другое дело было для неолитического народа переселяться со всеми манатками (lock, stock and barrel) несколько тысячелетий тому назад" (Wace 1958: 31).

Интерпретация Эванса открытой им минойской цивилизации и ее соотношений с другими выглядит как отъявленный диффузионизм, а осуществление диффузии мыслилось в основном как завоевания, вторжения, миграции. Между тем, хотя о пристрастной позиции Эванса писали много, почти никто из историографов не трактует его как диффузиониста и миграциониста. Даже Триггер, посвятивший целые главы "имперскому синтезу" и "культурно-исторической археологии" и пишущий в рамках этой главы о диффузионизме, упоминает лишь ранние работы Эванса ("«Восточный вопрос» в антропологии" 1896 г., мог бы упомянуть и "Греческие и итальянские влияния в доримской Британии" 1893 г., перепечатка в 1904), а не интерпретацию его основных открытий на Крите (скажем, лекция 1912 г. "Минойский мир" и "Шахтные и купольные гробницы Микен и их взаимоотношения" 1929 г.). Так же поступил и Даниел, воевавший против "гипердиффузионизма". Вызвано ли это избеганием нанести ущерб культовой фигуре британской археологии, связанной с одним из великих археологических открытий, трудно сказать.

7. Эгоцентризм и первая европейская письменность. Реставрацию дворца Эванс осуществлял один – так, как он ее видел, на деньги, полученные от отца и свои собственные, с большим неудовольствием принимая вклады из других источников. Отцу он писал о раскопках Кносса в самом начале раскопок, в 1900:

"Кносский дворец – это была моя идея и мой труд, и это оказывается такой находкой, которую никто не может надеяться найти за всю жизнь или за много жизней. Что Фонд хочет помочь мне – это другое дело. Вот если ты согласен дать мне деньги лично – это было бы вполне приемлемо. Но мы должны сохранить также нечто от Кносса в семье. Я вполне решился не допускать, чтобы это всё растворилось в общем котле, решился по многим причинам, но особенно потому, что я должен иметь полный контроль над тем, чтó я лично предпринимаю. С другими людьми это может быть иначе, но я знаю, что это так у меня; мой способ, быть может, не лучший, но это единственный способ, которым я могу работать" (цит. по Evans 1943: 335).

Как у Шлимана: "разделенная работа – не работа".

Хотя общая характеристика минойской культуры надолго оттеснила с первого места у Эванса его основное увлечение – печати с иероглифами, идею ранней европейской письменности, но не вытеснила совсем. Он тщательно собирал все печати, их оттиски и таблички, надеясь их расшифровать – собрал около трех тысяч надписей. Но у него ничего не получалось. Верный своей идее догреческой критской культуры как создательнице письменности и отсутствию ахейцев на Крите, он считал язык этой культуры и письменности негреческим, ища ключ к расшифровке в языках Египта и Ливии. И тщетно. А чтобы кто-нибудь другой не расшифровал эту письменность до него, он не публиковал массу табличек десятилетиями, сохранял монополию. Имея около трех тысяч надписей, он обнародовал в 1909 г. в томе "Scripta Minoa" ("Минойские надписи") всего около 14 штук, а в 1935 г. издал около сотни (рис. 8). Тем самым задержал расшифровку.

В 1939 г. тот же американец Блеген с греком Курониотисом, раскапывая на материке гомеровский Пилос, резиденцию Нестора, обнаружили большой дворец, а в нем около 600 табличек с линейным письмом Б. Исследователи немедленно опубликовали находки, предоставив их в распоряжение всех ученых. Война прервала всякие филологические исследования, но после войны они пошли быстрым темпом. Расшифровку сделал к 1952 г. совершенно неожиданный человек – молодой английский архитектор Майкл Вентрис. Оказалось, что таблички написаны на очень архаичном диалекте древнегреческого языка. В 1956 г. совместно с привлеченным на помощь специалистом по древнегреческому Чэдуиком он издал монографию "Документы на микенском греческом". Вентрис и Чэдуик сурово осудили Эванса за его эгоизм: "Два поколения ученых были умышленно лишены возможности конструктивно работать над проблемой" (Ventris and Chadwick 1956).

Эванс не дожил до этого времени. Он умер в 90-летнем возрасте в 1941 г. за десятилетие до расшифровки и так и не узнал, что же написано на той тысяче табличек, которые он ревниво держал при себе. Мы-то теперь это знаем. Это был архив хозяйственной отчетности Кносского дворца. Такие же архивы хранились и в других дворцах – Пилоса, Микен и т. д. Они обрисовали нам экономику микенской культуры и ее религию. Конечно, это касается только письменности Б. Это она использовалась древнейшими греками-ахейцами, владевшими Пилосом, Микенами и захватившими Кносс. Таблички более ранней письменности А написаны тем же алфавитом, но язык негреческий и непонятен до сих пор. Исследователи предполагают его близость к языкам Малой Азии.

В Кноссе все таблички датируются примерно 1400 или 1380 гг., в Пилосе и других местах материка – 1200. Это вроде бы подтверждает тезис Эванса об опережении минойцами микенцев. Но в июле 1960 г. англичанин Леонард Р. Памер (Leonard R. Palmer) выступил в журнале "Обзервер" со скандальной статьей, в которой опровергал стратиграфию и хронологию кносских табличек Эванса. Анализируя дневники Эванса, он доказывал, что Эванс, прославленный как основатель лучшей полевой методики (введение послойно-квадратного метода), не разобрался в слоях многоэтажного здания: упавший пол второго этажа переместил лежавшие на нем таблички в нижний слой; в других местах стратиграфическое положение табличек было правильно помечено в дневниках Маккензи и записях Эванса, но при публикации через много лет переделано! Эванс исправлял полевые данные, подстраивая их под свою концепцию, а кое-где данные вообще не были записаны во время. Таблички Кносса, уверял Памер, относятся к тому же времени гибели дворцов, что и на материке – ко времени ок. 1200 г. Разгорелась жаркая дискуссия. Большинство английских археологов выступило против Памера, на защиту культовой фигуры сэра Артура Эванса. Памер издал в 1961 г. монографию "Микенцы и Минойцы" о главном пункте столкновения и в 1963 г. совместно с Дж. Бордменом в Оксфорде монографию "О Кносских табличках" (Palmer 1961; Palmer and Boardman 1963).

Более того, в 1982 г. американец К. Д. Хентшел из Йельского университета выступил с заявлением, что Эванс намеренно фальсифицировал данные, разделив СМ IIIb и ПМ IIIb, чтобы подтвердить свою периодизацию и свою концепцию, а по дневникам эти отложения не разделены горизонтом разрушения и одновременны друг с другом! Так пристрастность даже очень талантливых и методичных исследователей рождает подозрение об их нечаянной или даже намеренной необъективности, и этот шлейф тянется за Эвансом после его смерти.

8. Драматический конец. В 1939 – 40 гг., когда Эванс был уже болен, Вторая мировая война пришла, как пишет Джоан Эванс,

"в каждую часть Европы, которую он любил. Албания стала базой для итальянских рейдов на Грецию; Югославия храбро рассталась со всякой надеждой на процветание и счастье, противостоя Германии одна; Греция подверглась нашествию и потерпела поражение. Каждый этап продвижения каждой армии был для него знакомой почвой; каждый отданный городок был знаком и любим. 20 мая немцы вторглись на Крит; десять дней спустя англичане оставили остров в их руках. В последний раз Эванс был повержен в настоящий ужас. Британское отступление казалось ему предательством не только Греции, но и исторического прошлого" (Evans 1943: 395).

Эти строки писались еще в годы войны, когда исход ее был неясен. Эванс, да и его сестра вполне могли представить, что дальнейшее развитие пойдет по уже испробованному сценарию коллапса минойской цивилизации. Его описывает сам Эванс в публикации и по раскопкам Эванса повторяет его последователь Джон Пендлбери в обобщающей книге, вышедшей в год начала войны – 1939. Пендлбери:

"И вот в один весенний день середины XV века до н. э., когда дул сильный южный ветер, относивший почти горизонтально к северу языки пламени от горевших стропил, Кносс пал. Заключительная сцена разыгралась в помещении, которое воссоздает перед нами наиболее драматическую обстановку из всех раскопанных строений – в тронном зале".

Эванс:

"Люди были захвачены врасплох. Судя по следам, всё произошло чрезвычайно быстро. Вот, к примеру, тронный зал кносского владыки. Он был найден в состоянии полнейшего беспорядка. В одном углу лежал опрокинутый большой сосуд от масла; рядом находились какие-то культовые сосуды. Вероятно, царь поспешил сюда, чтобы в последний раз совершить какую-то религиозную церемонию…"

Пендлбери:

"…культовые сосуды, казалось, были в употреблении в момент наступления катастрофы. Всё имело такой вид, будто царь в смятении поспешил сюда, желая в последний раз совершить какую-то религиозную церемонию, чтобы спасти свой народ" (Evans 1921: ???; Пендлбери 1960: 250).

Эванс умер в своем доме близ Оксфорда в июле 1941, когда Гитлер, собрав силы для броска через Ламанш, отсрочил высадку и приближался к Москве, и было еще неясно, не постигнет ли Лондон судьба Кносса.

9. Судьба и суд. Даже сводная сестра Эванса назвала свою книгу о нем "Время и случайность" ("Time and chance"). То есть и она отводит ведущую роль в колоссальном успехе и трагических незадачах Эванса судьбе и удаче. Велика ли роль случайности в результатах Эванса? Да, он родился в рубашке – богатство и ученость были ему обеспечены от рождения. Но он мог так и просидеть всю жизнь в Оксфорде, оставаясь маститым и заурядным профессором. Нет, его неуемная страстная натура, английская предприимчивость, жажда приключений и славы, смелость и энергия вели его в Боснию и на Крит, к боснийским партизанам, в австрийский тыл и турецкий плен. "Эванс прибыл на остров в надежде найти оттиск печати и глиняную табличку, а Время и Случайность привели его к открытию цивилизации", - заявляла его сестра (Evans 1943: 338). Да нет же, он ведь еще в книге 1894 г. "Критские пиктографы" писал, что, исходя из наличия письменности, на Крите нужно искать высокую цивилизацию! Это был целенаправленный поиск.

Отпрыск островного народа, создавшего современную мировую империю и лидировавшего в Европе и мире, он не мог проигнорировать следы островной империи, начинавшей европейскую цивилизацию, и не мог иначе воспринять доставшиеся ему остатки. Морская экспансия минойской культуры, ее диффузия на всё Средиземноморье, ее доминирование в Южной Европе представлялись ему закономерным отражением мирового порядка – так было и так есть. Живя в эпоху развала британской империи, он с особым трагизмом переживал следы коллапса минойской цивилизации.

Но в его трагических неудачах сказались и личные факторы. Он так и не осуществил свою мечту – не расшифровал первую европейскую письменность, потому что искал не там и не так, и потому, что хотел добывать новую славу не в открытом соревновании с другими, а обеспечив себе привилегии, монополию. Он был сыном своего века и своего класса.

Эванс получил при жизни множество наград и немало критики, а после смерти вечную славу первооткрывателя и жестокие нарекания. Есть основания и для того, и для другого. Но, строго судя Эванса за его прегрешения перед наукой, вдумаемся: ведь мы судим его за то, что он открыл первую европейскую цивилизацию не так, как нам бы это больше нравилось. Чуть было не сказал: как мы бы ее открыли. Но всё-таки открыли не мы, а он. Будь меньше открытие, было бы и меньше сетований. На деле грандиозностью масштаба открытия должны измеряться заслуги, а вины надо измерять самим размером прегрешений, а не открытий. Но с этой точки зрения гораздо более жестоко надо судить тех археологов, которые совершали те же и еще худшие прегрешения, не делая таких огромных открытий или делая их случайно, не по своим заслугам. С этой точки зрения какому же суровому суду последующих поколений подвергнется каждый из нас…

10. Сравнение фигур. Откровенно говоря, я испытывал затруднение, продумывая, в какую узкую группу (или школу) включить Артура Эванса, с кем из археологов-единомышленников его логичнее объединить. Общая направленность ясна – культурно-историческая археология, но внутри нее есть много подразделений.

В популярных изданиях и ряде историографических трудов он помещается рядом со Шлиманом. На то есть свои основания: оба открыли неизвестные ранее культуры, важные для протоисторической Европы и предшествовавшие античной цивилизации, но на этом сходство кончается. Шлиман получил университетское образование поздно, Эванс рожден в ученой среде; Шлиман нажил огромное состояние и копал на свои деньги, Эванс принадлежал к состоятельному слою общества, но на раскопки должен был искать средства, и т. д.

Несколько больше сходств у Эванса с другим археологом, причем английским, - Флиндерсом Питри. Питри и Эванс - почти сверстники и имели научные контакты друг с другом, да и в археологию Эванс (ненамного старший) вошел на несколько лет раньше Питри, хотя систематические раскопки начал на несколько десятков лет позже. Оба они – сыновья и внуки маститых ученых. Оба открыли неизвестные ранее цивилизации – и в этом смысле совершили великие археологические открытия; цивилизации, открытые ими, были связаны одна с другой. Оба создали схемы периодизации, работающие до сих пор; оба в этом плане напоминают эволюционистов, но таковыми не являются – их схемы заведомо создавались как локальные. Оба рассматриваются в числе создателей методики археологических раскопок, хотя к обоим предъявлялись и предъявляются нарекания именно по поводу методики. Обоих можно рассматривать как представителей одного обширного научного направления – диффузионизма, культурно-исторической археологии, но в этих рамках они представляют весьма различные варианты. Питри придерживался полицентрического миграционизма, инвазионизма; Эванс рассматривал Крит как исходный центр влияний и завоеваний (диффузионизм моноцентрический и центробежный), а на этой базе отстаивал позиции державной идеологии, так сказать, имперского мифотворения.

Найти аналогичные позиции в ученом мире вообще-то нетрудно. Немало есть ученых, которые не устояли перед искушением обнаружить центр мироздания (или, по крайней мере, Европы) в своем раскопе. Еще больше тех, кто, ориентируясь на локальный национализм, рисует в своей стране исходный центр миграций индоевропейцев (как Косинна или Брюсов) или, по крайней мере, славян (Костшевский). Но Крит не был родиной Эванса, а его минойская великодержавность была больше, чем просто ученым эгоцентризмом.

Я решил, что наиболее логичным будет увязать Эванса с теми, кто подобно ему исследовал сенсационным образом некую раннеписьменную культуру, способную претендовать на то, что из нее родилась влиятельная историческая цивилизация – как из минойской эллинская, и, подобно ему, идеализировал эту культуру и уверовал в ее исключительную роль. Такой раннеписьменной культурой в Месопотамии была шумерская, предшествовавшая вавилонской, а археологом, ее исследовавшим, идеализировавшим и увидевшим в ней не меньшую влиятельность, чем Эванс в минойской, был английский же ученый Леонард Вулли. Правда, он не имел таких авторитарных амбиций, как Эванс, и такого имперского куража, но это была фигура подстать Эвансу.

11. Леонард Вулли. Русской образованной публике Вулли известен почти исключительно как открыватель "Ура халдеев" – упоминаемого под этим именем в Библии древнего города Месопотамии (халдеи – семитское племя, захватившее к библейскому времени Вавилонию, так что, начиная с Набопаласара, цари Вавилона - халдеи). Город упоминается в Библии как родина праотца евреев Авраама. Известен Вулли благодаря сокровищам, раскопанным им в царских гробницах Ура (книга его "Ур халдеев" переведена на русский язык). Но Вулли – исследователь гораздо более широкого плана.

Чарлз Леонард Вулли (Charles Leonard Woolley, 1880 – 1960; см. Woolley 1953, 1962; Winstone 1990) почти на три десятилетия младше Эванса и Флиндерса Питри, на десять – двенадцать лет старше Уилера и Чайлда. Он родился в Лондоне и получил образование, как и Эванс, в Оксфорде, изучая теологию и гуманитарные науки. Окончив университет в 1904 г. он путешествовал по Германии, чтобы хорошо освоить немецкий. В следующем году был принят помощником хранителя Эшмолеанского музея в Оксфорде, а хранителем этим был Артур Эванс, уже ведший в это время раскопки на Крите.

В 1907 г. Вулли отправился на Ближний Восток вести раскопки в экспедицию Д. МакАйвера, исследовавшую богатое мероитское кладбище в Караноге в Нубии. Там он получил хорошую школу полевой работы и руководства раскопками. В 1911 г. он отправился с экспедицией Британского музея раскапывать Кархемиш в Сирии. Экспедицию возглавил Хогарт, к этому времени хранитель Эшмолеанского музея, уже успевший раскопать знаменитый храм Артемиды Эфесской.

В 1912 г. 32-летний Вулли (рис. 9) перенял от Хогарта руководство экспедицией, а его помощником стал привезенный Хогартом его знакомец по Оксфорду молодой Нед Лоренс (рис. 10 - 11), полное имя Томас Эдвард Лоренс (Th. E. Lawrence, 1988 - 1935) – впоследствии знаменитый разведчик Первой мировой войны, "делатель королей" и классический мазохист полковник Лоренс Аравийский (рис. 12). Раскопаны были новохеттские храмы, дворцы и укрепления. Впоследствии научные отчеты о раскопках Кархемиша они делали совместно, так и опубликовано в соавторстве – Вулли и Лоренс (1914, 1923 и 1952). Оканчивая сезоны раскопок, они делали совместные археологические разведки по Северной Палестине к южному побережью Мертвого моря, отмечая не только археологические памятники, но и современные турецкие укрепления и их слабые места. Приближалась Первая мировая война, которая и прервала раскопки. Не только Лоренс, но и его старший друг Вулли стали офицерами английской разведки. Два года Вулли провел в турецком плену.

В 1919 г. Вулли смог вернуться в Кархемиш, но раскопки там были невозможны, потому что на Востоке шел передел территорий и сфер влияния на месте развалившейся Турецкой империи, а памятник помещался как раз между позициями французской и курдской армий. Оставленные на месте рельефы постигла скверная участь: многие были разбиты вдребезги, остальные использованы для укрепления железнодорожного полотна, часть украдена и продана. Вулли отправился в Египет и раскапывал жилой квартал в Эль Амарне, когда появилась возможность копать совсем в другом месте – на самом юге Месопотамии.

В 1922 г. 42-летний Вулли возглавил совместную американо-английскую экспедицию Британского музея и Пенсильванского университета, получившую изрядные средства на раскопки Ура. Место города было идентифицировано еще Ролинсоном по табличке с клинописной надписью. Затем тут вели небольшие раскопки Д. Е. Тэйлор (в середине XIX века), потом Г. Р. Холл (в самом начале Первой мировой войны). Приступив к раскопкам города, Вулли затем копал здесь тринадцать лет, нанимая до 400 рабочих. Но город оказался столь большим, а культурный слой столь глубоким, что экспедиция смогла за это время раскопать лишь незначительную часть холма, а к нижним слоям добрались на крохотном участке. Раскопки представляли собой глубоченный сужающийся книзу котлован, и это не выглядело эффектным раскрытием построек (рис. 13). Но самые эффектные находки были не в самом низу: царские могилы со знаменитыми арфой, штандартом и другими сокровищами и с множеством умерщвленных и погребенных с царями слуг.

Из Пенсильванского музея Вулли получил предупреждение относительно его кадровой политики. Директор музея Джордж Байрон Гордон писал: "Это личное и конфиденциальное…Вы упомянули миссис Килинг, которая … вызвалась быть добровольным помощником". Директор давал понять, что присутствие одинокой женщины в лагере с четырьмя мужчинами может вызвать больше сенсационного изумления, чем очертания зиккурата. Вулли успокоил директора: "Миссис Килинг близка к 40 и уже 7 лет как вдова, и все ее друзья уверяют, что она не имеет намерения выходить замуж снова". Директор изъявил согласие, а через год миссис Килинг была уже миссис Вулли (Moorey 1992: 93).

Она трудилась с Вулли все оставшиеся годы, а половину из этих тринадцати лет с ним работала еще одна интересная пара – молодой выпускник Оксфорда Макс Мэллоуэн (Max Edgar Lusien Mallowan, 1904 – 1978; см. Mallowan 1977) и понравившаяся ему в этой экспедиции сотрудница Кларисса урожд. Миллер, в разводе с прежним мужем-полковником. Мэллоуэн был сыном австрийца со славянской фамилией Малован и парижанки и попал в экспедицию через Хогарта. Кларисса же, как и некоторые другие археологи (от Даниела и Борда до Аниковича), увлекалась писанием романов. Она вскружила голову Максу Мэллоуэну, и в 1930 г. они поженились. Мэллоуэн в ее сопровождении и с ее помощью раскопал впоследствии Нимруд. За свои археологические заслуги Мэллоуэн, также как и Вулли, получил дворянское звание и титул сэра, а его супруга и постоянная помощница в поле (рис. 14) не только оказалась леди Мэллоуэн, но и сама получила от короля дворянский титул Дамы уже как писательница Агата Кристи (Agatha Christie, 1890 – 1976); это не псевдоним, Агата – одно из ее личных имен, а Кристи – ее фамилия по первому замужеству, когда она и начала писать.

Вулли копал и после Ура – Аль Мину (древний порт Антиоха) и тель-Атчану (древний Алалах), служил подполковником во Второй мировой войне, но в историю он вошел главным образом своими раскопками Ура, о котором он написал много книг – о широком контексте его культуры: "Шумеры" (1928), "Развитие шумерского искусства" (1935), "Авраам" (1936), непосредственно о его раскопках: "Царский могильник" (1934), "Зиккурат и окружение" (1939), и популярные бестселлеры "Ур халдеев" (1929), "Раскапывая прошлое" (1930), "Раскопки Ура" (1954 – именно эта книга переведена на русский под названием другой: "Ур халдеев"). Сэр Леонард был, конечно, классиком археологии (рис. 15).

12. Вулли и его инвазии. В Уре он вскрыл слои вавилонского времени, под ними залегали слои шумерской культуры, соответствующей ранним полумифическим династиям древних городов Двуречья (III тыс. до н. э.), а в самой глубине были исследованы еще три культуры. Верхняя из них была позже названа культурой джемдет-наср (по отдельному памятнику, где она представлена наиболее ярко), ниже шла культура, позже названная урукской (по городу Урук), а самая нижняя представлена лучше всего в раскопанном Вулли поселении неподалеку от Ура – Эль-Убейд. Следом за Вулли ее стали называть убейдской или обейдской. Слои убеидского времени датируются V тыс. до н. э. Это культура земледельческая с расписной керамикой, сделанной вручную, относящаяся, по Вулли, к позднему неолиту, по Чайлду - к халколиту. Следующая за ней урукская культура с монохромной гончарной керамикой совершенствует храмовое строительство и знаменует начало городской традиции. Культура джемдет-наср закладывает начало письменности. Вулли относит ее ко времени первой династии Ура. Только после этих трех культур появляется культура раннединастическая, наверняка шумерская.

Но кому принадлежали все эти культуры? Вулли достоверными шумерами считает только народ раннединастического периода, который возник в Уре в результате насильственного захвата власти, а все предшествующие культуры Вулли отводит другим этносам. Более того, каждую из трех предшествующих культур он приводит в район Ура отдельной миграцией. Даже такой диффузионист, как Чайлд, зная выводы Вулли, согласился с трактовкой Фрэнкфорта, рассматривающего все четыре культуры как четыре стадии развития одной культуры – шумерской. Только появление первой, обейдской культуры Чайлд в согласии с Вулли трактует как вторжение откуда-то извне (Чайлд 1956: 187 – 188).

В этом свете Вулли выглядит как отъявленный инвазионист, в духе Флиндерса Питри, и резко отличается от Эванса, у которого все смены культуры на Крите трактовались как землетрясения. Но присмотримся к доводам Вулли.

Появление обейдской культуры: "Глиняная посуда Эль-Обейда свидетельствет о том, что керамическое искусство – не местного происхождения и принесено сюда уже в полном расцвете откуда-то извне" (Вулли 1961: 23). По сходству с посудой Элама Вулли решает, что они должны были спуститься в долину с Эламских гор.

Появление урукской культуры:

"Техника изготовления посуды двух периодов совершенно различна: посуда Эль-Обейда вылеплена руками, а Урука – на гончарном круге; одна расписана многоцветными узорами, другая просто обожжена в особых печах с тонкой регулировкой пламени, позволяющей получать нужный цвет. Поэтому мы решили, что произошло вторжение нового народа; подобные изменения вряд ли были результатом развития местного ремесла. Но это только предположение, не больше".

Но чуть дальше об урукском периоде в соседней области: "Характер его культуры говорит о том, что она была принесена извне, скорее всего с севера" (Вулли 1961: 37).

Появление культуры джемдет-наср:

"Своеобразные трехцветные гончарные изделия не могли появиться в результате простой эволюции ремесла в долине. Гораздо вероятнее, что они были занесены сюда с востока, т. е. из той части, которая сейчас известна как Персия, или Иран. При этом совершенно необязательно предполагать нашествие и завоевание. Наоборот, факты говорят о постоянном проникновении. …Однако каким бы ни было переселение народа Джемдет Насра, пришельцы со временем подчинили себе коренных жителей. Зиккурат, центр поклонения богу-покровителю города, был перестроен в новом, пышном стиле, о котором мы можем судить по сохранившимся деталям мозаичного дворца в Уруке. Отсюда естественный вывод: власть над городом перешла в руки представителя народа Джемдет Насра" (Вулли 1961: 48).