СОЦИАЛЬНЫЙ СОСТАВ И СОЦИАЛЬНЫЕ ОТНОШЕНИЯ В СИБИРСКОЙ ОБЩИНЕ

Исследования советских историков по дореволюционной Сибири в значительной степени тенденциозно представляли социальный состав об­щины, степень расслоения крестьян на бедных и зажиточных и противосто­яние социальных групп. Классовый подход предопределил главенство ас­пектов классовой борьбы и вывод о складывании предреволюционной си­туации в начале XX в. Однако сохранилось множество свидетельств и оценок исследований современников о превалировании взаимосогласия, социального мира в среде старожилов. Особенно контрастно это выглядит в сравнении с действительным процессом нарастания социальной напряжен­ности и раскола в общине Европейской России.

Крестьянские выступления в Сибири не отличались массовостью, об­ширностью и выраженными насильственными действиями. Они были на­правлены на предотвращение попыток распространения на сибирские зем­ли помещичьего землевладения, усиление самовластья чиновников. Особый протест вызывали действия властей по ущемлению основ хозяйственной самостоятельности, традиций «захватного» права на заимочные угодья, ог­раничение размеров земельных владений общины. Сибиряки препятствова­ли насильственному водворению переселенцев на возделанные трудом их предков, но превышающие официальные размеры наделов пашни, по­косы, выпаса. Социальные конфликты поэтому происходили на рубежах: ста­рожилы — переселенцы, старожильческая община — властные структуры.

На глазах старожилов во второй половине XIX в. шел быстрый про­цесс вторжения рыночных отношений в замкнутый, самодостаточный мир. На бытовом уровне это проявлялось в увеличении числа тунеядцев, пьяниц, раз­рушении нравственных устоев, ином отношении к «заветам предков». Это, естественно, связывалось с увеличивающимся на­плывом переселенцев. Здесь справедливо полагали, что новоселы должны своим трудом обустроиться, утвердиться и добиться права на сытую благо­получную жизнь. Старожилов возмущали действия властей по предоставле­нию льгот, безвозмездных выплат, ссуд переселенцам при одновременном увеличении повинностей крестьян-общинников.

Масштабное переселение в начале XX в. еще более усилило раскол мира старожилов и новоселов. Одновременно зарождается мощное коопера­тивное движение, как форма защиты интересов крестьян от произвола тор­говцев, ростовщиков. Нормы традиций («обычного права») часто использу­ются в целях защиты прав старожилов, для обоснования критики неправомерности действий властей и при­тязаний новоселов. Так, за недоимки по-прежнему, согласно традициям, нельзя было изъять засе­янную пашню или закошенный покос.

Таким образом, особенность конфликтности в Сибири можно четко выразить словами из документа Енисейского жандармского отделения о том, что крестьянские выступления выражались в «форме неплатежа пода­тей и неповиновения властям, в основном... против изъятия земель при землеустрой­стве». Здесь не было «вины» одних социальных групп в бедности других, прежде всего в малоземелье. Даже в начале XX в. С.П. Шведов в журнале «Русское богатство» отмечал, что размеры пашни в Сибири «ограничиваются исключительно индивидуальными силами ее хозяина... Но разница не так давно была не особенно чувствительна, и в общем все жили более или менее зажиточно». Водораздел же между зажиточностью и бедностью про­ходил не внутри старожильческого мира, а более между старожилами и переселенцами.

14.1. ЗАЖИТОЧНЫЕ И «МАЙДАНЩИКИ»

Обычным для сибирского крестьянства был высокий уровень благосостояния и зажи­точности основной массы сельского населения старожильческих селений. К 1910 г. около 40% дворов, включая и переселенческие поселки, засевали более 10 десятин посева. 50% дворов имели по 4 и более лошадей (в Евро­пейской России только 10% дворов). Всего же на одно хозяйство в Сибири приходилось к 1917 г. в среднем по 16 – 18 голов скота (в Европейской России — 8 – 9 голов). Данные на 1909 г. (на 100 жителей) приведены в табл. 5.

Таблица 5

Как видим, Сибирь занимала первое место по количеству лошадей на 100 жителей, а по остальному скоту была на уровне ведущих стран мира. Но наиболее примечательной была высочайшая товарность крестьянского хозяй­ства сибиряков. Так, на совещании по вопросам хлебной торговли в 1907 г. отмечалось, что «лучше иметь конкурентом США, чем допустить в Россию сибирскую пшеницу». Нижегородский губернатор А. Хвостов так определил это решение: «Выход сибирского хлеба будет иметь своим последствием неминуемое разорение сельского хозяйства средней и южной России и все­го Поволжья».

Зажиточность сибирского крестьянина-старожила обусловливалась, прежде всего, трудовыми возможностями его семьи. Здесь большая патриархальная семья могла под­нять и обработать значительную по размерам пашню и, качественно обра­батывая землю, получить высокие урожаи. Соответственно этому семья могла содержать больше скота и обеспечивать высокий уровень жизни ее членов.

В качестве примера можно привести данные о зажиточных, крепких хозяйствах крестьян с. Тасеево Канского уезда (данные середины XIX в.).

Старожил П. Усачев. В хозяйстве 9 работников – взрослых членов семьи; разработано и засевается 32 десятины земли; на по­дворье 9 коров, 12 свиней, 50 овец.

Старожил А. Агафонов. В семье 18 человек, из них 10 работников; пашня — 36 десятин; на подворье 9 коров, 10 свиней, 50 овец.

Старожил Т. Малышев. В семье 20 человек, из них 9 работников; засевается 32 десятины пашни; в хозяйстве 10 коров, 10 свиней, 60 овец. Когда во второй половине XIX в. в семье Малышевых произошел раздел и сын Емельян отделился, то на семейном совете новое хозяйство получило 6 десятин разработанной земли, 4 лошади, 2 бороны, соху, 2 теленка, 4 коровы, 3 свиньи, 15 овец и даже таежное охотничье «ухожье».

Зажиточная семья из 8 – 16 человек, ведя общее хозяйство, обычно имела на подворье 2 – 3 жилые избы. Однако встречались и хозяйства, члены которых были связаны не родством, а «побратимством», «товариществом» и пр.

По подсчетам С. Капустина, выполненным в конце XIX в. в Западной Сибири, зажиточный домохозяин получал годовой доход от 1 100 до 1 500 руб. Конечно, этот доход складывался из результатов труда не только чле­нов семьи, но и наемных работников: годовых, сроковых, поденных. Огромную роль для таких домохозяев играли «помочи».

В отличие от крестьянской психологии «великороссов», основанной на неприятии богатства и идеализации уравнительности, сибиряки спокой­но и уважительно относились к зажиточности. Здесь считали нормой урав­нение в благополучии, зажиточности и довольствии. Сибиряк отрицательно относился к идее передела собственности. По словам курагинского старожила XIX в. Ф.Ф. Де­вятова, «зажиточный хозяин, держащий работников, продолжал быть всеми уважаемым человеком...» прежде всего потому, что наемный труд не был средством «бессовестного грабежа слабосильных». Труд работников оплачивался довольно высоко. Общепринятые традиции и об­щественное мнение «мира» сурово осуждало разрыв между трудовыми и нравственными началами в становлении зажиточности. Бывало так, что сын зажиточного крестьянина работал года два «в строку», чтобы самому заработать на становление домохозяйства, не «утруждая родителёв».

В сибирской деревне были и свои «кулаки-мироеды», но, в отличие от «великорусской» деревни, ими считались не зажиточные крестьяне-земледельцы, а деревенские лавочники, содержатели кабака, ростовщики. По словам Н.М. Ядринцева, здесь их называли «майданщиками» (слово заимствовано из острожного жаргона). Они брали хлеб и другие продукты крестьянского хозяйства и давали взамен водку, чай, сахар, другой товар, «ставя их по высокой цене». Бывали случаи, когда разбогатевший кре­стьянин, начиная заниматься торговлей, в своей деревне торговал «по божеским» ценам, даже в убыток себе, компенсируя убытки в соседних селениях. Он не желал прослыть у себя «майданщиком» и уронить «нрав­ственные начала» перед своими земляками.