Классы и партии в их отношении к религии и церкви

Прения в Государственной думе по вопросу о смете синода, о возвращении прав лицам, покинувшим духовное звание и о старообрядческих общинах дали чрезвычайно поучительный материал для характеристики русских политических партий со стороны их отношения к религии и церкви. Бросим общий взгляд на этот материал, останавливаясь, главным образом, на прениях по смете синода.

Первый вывод, который особенно бросается в глаза при рассмотрении думских пре­ний, состоит в том, что воинствующий клерикализм в России не только имеется налицо, но явно усиливается и организуется все больше.

16-го апреля епископ Митрофан заявил:

«первые шаги нашей думской деятельности были направлены именно к тому, чтобы нам, почтенным высоким избранием народным, здесь в Думе стать выше партийных дроблений и образовать одну группу духовенства, которая все стороны освещала бы со своей этической точки зрения... Что же причиной, что мы не пришли к этому идеальному положению?.. Вина в тех, которые разделяют с вами эти скамьи, именно, депутаты духовенства, принадлежащие к оппози­ции. Они первые возвысили свой голос и заговорили, что это не больше, как нарожде­ние клерикальной партии, и что это в высшей степени нежелательно. Конечно, говорить о клерикализме русского православного духовенства не приходится – никогда тенденций подобного рода у нас не было, и мы, желая выделиться в отдель­ную группу, преследовали чисто моральные, этические цели, а теперь, господа, когда вследствие такого несогласия, внесенного левыми депутатами в нашу братскую среду, последовало разделение и раздробление, теперь вы (т.е. кадеты) обвиняете нас в этом».

Епископ Митрофан в своей неграмотной речи выболтал тайну: левые, видите, вино­ваты в том, что отбили часть думских попов от образования особой «моральной» (это слово, конечно, удобнее для надувания народа, чем «клерикальной») группы!

Почти месяц спустя, 13-го мая, епископ Евлогий прочел в Думе «постановление думского духовенства»:

«православное думское духовенство в подавляющем большин­стве находит... что во имя первенствующего и господствующего положения право­славной церкви» недопустимы ни свобода проповеди для старообрядцев, ни явочный порядок открытия старообрядческих общин, ни наименование старообрядческих ду­ховных лиц священнослужителями.

«Чисто моральная точка зрения» русских попов вполне обнаружила себя, как чистейший клерикализм.

«Подавляющее большинство» думского духовенства, от имени которого говорил епископ Евлогий, составили, веро­ятно, 29 правых и умеренно правых священников третьей Думы, а может быть, и 8 священников октябристов. К оппозиции отошли, должно быть, 4 священника группы прогрессистов и мирнообновленцев и один из польско-литовской группы.

Какова же «чисто моральная, этическая точка зрения подавляющего большинства думского духовенства»? Вот несколько выдержек из речей:

Епископ Евлогий:

«Я только говорю, что инициатива церковных преобразований должна исходить извнутри церкви, а не извне, не со стороны государства и, конечно, не со стороны бюджетной комиссии. Ведь церковь есть учреждение божественное и веч­ное, ее законы непреложны, а идеалы жизни государственной, как известно, подвергаются постоянным изменениям».

Оратор вспоминает «тревожную историческую параллель»: секуляризацию церковных имуществ при Екатерине ІІ. «Кто может поручиться за то, что бюджетная комиссия, выразившая в настоящем году пожелание подчинить церковные средст­ва государственному контролю, в следующем году не выскажет пожелания переложить их в общегосударственное казначейство, а затем и совсем передать заведование их из власти церковной к власти гражданской или государственной?.. Церковные пра­вила говорят, что если вверены епископу души христианские, то тем более должны быть вверены церковные имущества... Ныне стоит перед вами (депутатами Думы) ваша духовная мать, святая православная церковь, не только как перед народными представителями, но и как перед своими духовными детьми».

Перед нами – чистый клерикализм. Церковь выше государства, как вечное и божественное выше временного, земного. Церковь не прощает государству секуляризации церковных имуществ. Церковь требует себе первенствующего и господствующего положения. Для нее депутаты Думы не народные представители, а «духовные дети».

Это не чиновники в рясах, как выразился с.-д. Сурков, а крепостники в рясах. Защи­та феодальных привилегий церкви, открытое отстаивание средневековья – вот суть политики большинства третьедумского духовенства.

Епископ Евлогий вовсе не исключение. Гепецкий тоже вопит против «секуляризации», как недопустимой «обиды».

Поп Машкевич громит октябристский доклад за стремление «подорвать те исторические и канонические устои, на которых стояла и должна стоять наша церковная жизнь, сдвинуть жизнь и деятельность русской православной церкви с канониче­ского пути на тот путь, на котором... действительные князья церкви – епископы – должны будут уступить почти все свои права, унаследованные от апостолов, князьям светским... Это есть не что иное, как... посягательство на чужую собственность и на права церкви и на ее достояние. Докладчик ведет нас к разрушению канонического строя церковной жизни, он хочет подчинить православную церковь, со всеми ее хозяйственными функциями, Государст­венной думе, такому учреждению, которое состоит из самых разнообразных элементов, и терпимых и нетерпимых вероисповеданий в нашем государстве».

Русские народники и либералы долго утешали или, вернее, обманывали себя «теорией», что в России нет почвы для воинствующего клерикализма, для борьбы «князей церкви» со светской властью и т.п.

Клерикализм существовал в скры­той форме, пока в целости и неприкосновенности существовало самодержавие.

Всевла­стие полиции и бюрократии закрывало от глаз «общества» и народа классовую борьбу вообще, и борьбу «крепостников в рясе» с «подлой чернью», в частности.

Первая же брешь, пробитая революционным пролетариатом и крестьянством в крепостническом самодержавии, сделала тайное явным.

Как только политической свободой начали пользоваться, захватив ее в конце 1905 г., пролетариат и передовые элементы буржуазной демократии, так потянулись к самостоятельной и открытой организации и реакционные классы.

Они не организовывались и не выступали особенно наглядно при нераздельном абсолютизме не потому, что были слабы, а пото­му, что были сильны, – не потому, что они не способны были к организации и полити­ческой борьбе, а потому, что они не видели еще тогда серьезной надобности в само­стоятельной классовой организации. Они не верили в возможность массового движения против самодержавия и крепостников в России. Они полагались всецело на то, что для удержания черни достаточен кнут. Первые же раны, нанесенные самодержавию, заста­вили социальные элементы, поддерживающие самодержавие и нуждающиеся в нем, выйти на свет божий.

С массами, которые способны были создать 9-ое января, стачеч­ное движение 1905 г. и октябрьско-декабрьскую революцию, нельзя уже бороться только старым кнутом. Надо выступать на поприще самостоятельных политических организаций; на­до, чтобы Совет объединенного дворянства организовывал черные сотни и развертывал самую бесшабашную демагогию; надо, чтобы «князья церкви – епископы» организовали реакционное духовенство в самостоятельную силу.

Третья Дума и третьедумский период русской контрреволюции характеризуются как раз тем, что эта организация реакционных сил прорвалась наружу, начала развертываться в общенациональном масштабе, потребовала особого черносотенно-буржуазного «парламента».

Воинствующий клерикализм показал себя воочию, и российской социал-демократии неоднократно придется теперь быть наблюдательницей и участницей конфликтов буржуазии клерикальной с буржуазией антиклерикальной.

Если общая наша задача состоит в том, чтобы помогать пролетариату сплотиться в особый класс, умею­щий отделить себя от буржуазной демократии, то в эту задачу входит ис­пользование всех средств пропаганды и агитации, в том числе и думской трибуны, для разъяснения массам отличия социалистического антиклерикализма от антиклерикализ­ма буржуазного.

Октябристы и кадеты, выступавшие в III Думе против крайних правых, против клерикалов и правительства, чрезвычайно облегчили нам эту задачу, показав наглядно отношение буржуазии к церкви и религии.

Взгляните на речь официального представителя октябристов Каменского, требующего восстановления прихода «в интересах укрепления православия». Эту мысль развивает так называемый «левый октябрист» Капустин:

«Если мы обратимся к народной жизни, – восклицает он, – мы видим печальное явление – колеблется религиозная жизнь, колеблется величайшая единственная основа нравст­венного строя населения... Чем заменить понятие греха, чем заменить указание совес­ти? Ведь не может же быть, чтобы это было заменено понятием классовой борьбы и прав того или другого класса. Это – печальное понятие, которое вошло в жизнь нашего обихода. Так вот, с той точки зрения, чтобы религия, как основа нравственности, продолжала существовать, была доступна всему населению, нужно, чтобы проводники этой религии пользовались надлежащим авторитетом...»

Представитель контрреволюционной буржуазии хочет укрепить религию, хочет укрепить влияние религии на массы, чувствуя недостаточность, устарелость, даже вред, приносимый правящим классам «чиновниками в рясах», которые понижают авторитет церкви.

Октябрист воюет против крайностей клерикализма и полицейской опеки для усиления влияния религии на массы, для замены хоть некоторых средств оглупления народа, слишком грубых, слишком устарелых, слишком обветшавших, недостигающих цели, – более тонкими, более усовершенство­ванными средствами.

Полицейская религия уже недостаточна для оглупления масс, да­вайте нам религию более культурную, обновленную, более ловкую, способную дейст­вовать в самоуправляющемся приходе, – вот чего требует капитал от самодержавия[bbbbbbb].

И кадет Караулов целиком стоит на той же самой точке зрения. Этот «либеральный» ренегат находит «ужасным», что массы «обезвериваются». Он вопит о том, что «огромная самоцен­ность церкви обесценивается... к громадному вреду не только для дела церковного, но и для дела государственного». Он называет «золотыми словами» отвратительное лицеме­рие изувера Евлогия о том, что «задача церкви вечна, непреложна и, значит, связывать церковь с политикой невозможно». Он протестует против союза церкви с черной сотней во имя того, чтобы церковь «в большей силе и славе, чем теперь, делала свое великое, святое дело в духе христовом – любви и свободы».

Товарищ Белоусов очень хорошо сделал, что посмеялся с думской трибуны над эти­ми «лирическими словами» Караулова.

Но насмешки далеко еще и далеко не дос­таточно. Надо было выяснить, что точка зрения кадетов совершенно тождественна с точкой зрения октябристов и выражает не что иное, как стремление «культурного» капитала организовать оглупление народа религиозным дурманом посредством более тонких средств церковного обмана, чем те, которые практиковал живущий в старине рядовой россий­ский «батюшка».

Чтобы держать народ в духовном рабстве, нужен теснейший союз церкви с черной сотней, – говорил устами Пуришкевича дикий помещик и старый держиморда.

Ошибаетесь, гг., возражает им устами Караулова контрреволюционный буржуа: вы только окончательно оттолкнете народ от религии. Давайте-ка действовать поумнее, похитрее, поискуснее, – уберем прочь слишком глупого и грубого черносотенца, напишем на знамени «золотые слова» епископа Евлогия, что церковь выше политики, – только при таком способе действия мы сумеем одурачить хоть часть от­сталых рабочих и, в особенности, мещан и крестьян, мы сумеем помочь обновленной церкви выполнить ее «великое, святое дело» поддержания духовного рабства народных масс.

О поведении трудовиков в Думе во время прений по разбираемым вопросам приходится сказать немногое. Как и всегда, обнаружилась яркая разница между трудовиками-крестьянами и трудовиками-интеллигентами к невыгоде для последних с их большей готовностью следовать за к.-д.

Крестьянин Рожков, правда, обнаружил своей речью всю свою политическую бессознательность: он тоже повторил пошлость кадетов насчет того, что Союз русского народа помогает не укреплять, а разрушать веру, он не сумел изложить никакой программы. Но зато, когда он бесхитростно стал рассказывать го­лую, неприкрашенную правду о поборах духовенства, о вымогательствах попов, о том, как требуют за брак кроме денег «бутылку водки, закуски и фунт чаю, а иногда спрашивают такое, что с трибуны я и боюсь говорить», – черносотенная Дума не вытерпела, раз­дался дикий вой с правых скамей. «Что это за издевательство? что за безобразие?» – вопили черносотенцы, чувствуя, что простая мужицкая речь о поборах с изложением «таксы» за требы революционизирует массы больше, чем какие угодно теоретические противорелигиозные и противоцерковные заявления. И шайка зубров, отстаивающих самодержавие в III Думе, запугала своего лакея, председателя Мейендорфа, и заставила его лишить слова Рожкова (социал-демократы, к которым присое­динились некоторые трудовики, к.-д. и пр., подали протест против этого поступка председателя).

Речь трудовика-крестьянина Рожкова превосходно показала всю пропасть между лицемерной, рассчитанно-реакционной защитой религии кадетами и примитивной, бессознательной, рутинной религиозностью мужика, в котором условия его жизни порождают – против его воли и помимо его сознания – действительно революционное озлобление против поборов и готовность решительной борьбы с средневековьем.

Кадеты – представители контрреволюционной буржуазии, которая хочет обновить и укрепить религию против народа.

Рожковы – представители революционной буржуазной демократии, неразвитой, бессознательной, забитой, несамостоятельной, раздробленной, но таящей в себе далеко еще не исчерпанные запасы революционной энергии в борьбе с помещиками, с попами, с самодержавием.

Интеллигент-трудовик Розанов приближался к кадетам гораздо менее бессознатель­но, чем Рожков. Розанов сумел сказать об отделении церкви от государства, как требо­вании «левых», но он не удержался от реакционных, мещанских фраз об «изменении избирательного закона в том направлении, чтобы духовенство было устранено от уча­стия в политической борьбе».

Революционность, которая сама собой прорывается у типичного, среднего мужика, когда он начинает говорить правду о своем житье-бытье, исчезает у трудовика-интеллигента, сменяясь расплывчатой, а иногда и прямо гнусной фразой. В сотый и в тысячный раз мы видим подтверждение той истины, что, только идя за пролетариатом, способны русские крестьянские массы свергнуть давящий и гу­бящий их гнет крепостников-землевладельцев, крепостников в рясах, крепостников-самодержавщиков.

Представитель рабочей партии и рабочего класса, с.-д. Сурков, один из всей Думы поднял прения на действительно принципиальную высоту и сказал без обиняков, как относится к церкви и религии пролетариат, как должна относиться к ней вся последовательная и жизнеспособная демократия.

«Религия есть опиум народа»... «Ни одного гроша народных денег этим кровавым врагам народа, затемняющим народное созна­ние», – этот прямой, смелый, открытый боевой клич социалиста прозвучал как вызов черносотенной Думе и отозвался в миллионах пролетариев, которые распространят его в массах, которые сумеют, когда придет время, претворить его в революционное дейст­вие.