Публичные лекции о гомеопатии д-ра Л. Е. Бразоля 6 страница

Неоднократно говорилось, что наша фармакодинамика не имеет научно-реального содержания, потому что заключающиеся в ней симптомы могут быть воображаемые, мнимые, случайные и находиться в зависимости от массы неуловимых влияний и т.д. Это неверно или, лучше сказать, это суждение основано на софизме так называемого неполного исчисления (dénobrement imparfait), который заключается в том, что вопрос рассматривается лишь поверхностно, не со всех сторон и из исключительных единичных фактов выводится общее заключение. Совершенно верно, что гомеопатическая фармакология содержит в себе много воображаемых, мнимых и случайных симптомов, вовсе не принадлежащих соответствующему лекарственному веществу. Совершенно верно, что Ганеман, особенно в последний период своей жизни, вносил иногда в протоколы сомнительные симптомы, на что уже давно указано в нашем лагере. Так, например, профессор Вессельгефт, врач-гомеопат в Бостоне, подвергнувши контрольному испытанию патогенезы Carbo vegetabilis, относящиеся, между прочим, к последнему, менее научному периоду деятельности Ганемана, нашел в них массу несущественного, неверного, недействительного. Верно и то, что были между нами и такие испытатели, как, например, Вольф в Берлине, который испытывал действие таким образом, что назначал по одной крупинке тысячного деления разом нескольким испытателям и затем описывал под видом патогенетических и физиологических симптомов все изменения здоровья, наблюдавшиеся у этих лиц в течение нескольких месяцев и даже лет после приема этой одной единственной крупинки туи в тысячном делении, вследствие чего и сливная оспа, случившаяся у одного из зтих испытателей через несколько месяцев от начала испытания, внесена им в патогенез туи. К этой категории относится и зуд в носу от Lycopodium через несколько дней или недель после приема крупинки 30-го деления. Я не буду нагромождать таких примеров, ибо по всей вероятности вам еще придется их услышать от моих оппонентов; поэтому избавлю вас от печальной необходимости дважды выслушивать одни и те же неприятности. Скажу одно, что все эти эксцентричности, чтобы не сказать более, впервые указаны, осуждены и заклеймены нами же и потом подхвачены нашими противниками; все это лишь одни исключения, вытравляемые из современной гомеопатической фармакологии и решительно не имеющие ни малейшего влияния на сущность ее содержания и на будущность ее развития. Не подлежит никакому сомнению, что научно обставленные и строго проведенные контрольные испытания австрийских, американских, английских и др. врачей блестящими образом подтвердили бóльшую часть ганемановской фармакологии, и не подлежит никакому сомненио, что осмысленные испытания, проведенные параллельно над большими и малыми дозами, подвергнутые строгой экспериментальной критике на большом ряде испытателей со всеми предосторожностями научного опыта, при устранении психических влияний, под условием соответствия субъективных симптомов с объективными, и возникновения их не случайно у одного, а с известным постоянством у многих испытателей, доставляют нам в высшей степени ценные сведения относительно субъективного и объективного действия лекарств на человеческий организм, которыми мы и пользуемся с несомненым успехом у постели больного. И в этом отношении наша фармакодинамика, со всеми ее исправимыми недостатками, доставляет нам более твердую и надежную помощь у постели больного, чем фармакология господствующей школы со всеми ее неисправимыми достоинствами, потому что они неприменимы и неприложимы к практическим требованиям врача-терапевта.

Наконец, есть еще четвертый источник сведений о действии лекарств на человеческий организм, это

4) Клинические наблюдения над влиянием лекарств на больной организм и над "побочным" действием слишком больших доз, назначаемых больным, материал для каковых наблюдений в достаточной мере доставляется нам нашими противниками. Нельзя отрицать, что и эмпирическое назначение лекарств, на основании пользы их в известных ранее наблюдавшихся аналогичных случаях, не должно быть вовсе отрицаемо при нынешнем еще несовершенном состоянии фармакологиии. Есть такие лекарственные вещества, действие которых мы знаем почти исключительно из наблюдений над больными, например, Kali bromatum, Natrum salycilicum и др. Таким же путем добыты весьма полезные сведения о действии атропина на эпилептиков; также и большое число так называемых "характеристичных" лекарственных симптомов, имеющих значение в гомеопатии, например, действие арники при ушибах, действие Rhus или дулькамары при страданиях от простуды и т.д., почерпнуты нами ex usu in morbis, т.е. из наблюдений над больными. Поэтому случается, что и мы назначаем лекарственные вещества лишь на основании клинического и практического опыта, хотя бы даже соответствующие физиологические свойства их еще не были достаточно изучены. Но тем не менее нужно сказать, что этот источник сведений о действии лекарств на человеческий организм, хотя и может играть известную роль в практической деятельности врача, но в чистой фармакологии должен занимать только второстепенное по значению место.

Таким образом, гомеопатическая фармакология основана на следующих составных науках: во 1-х, на токсикологии, во 2-х, на фармакологии, в 3-х, на фармакодинамике и в 4-х, отчасти на клинических наблюдениях у постели больного. Изучение фармакодинамики в связи с данными токсикологии и фармакологии открывает всю эволюцию или историю развития лекарственных болезней, начиная с едва заметных уклонений от нормального физиологического течения и кончая разрушением органической деятельности наиважнейших жизненных функций. Следовательно, наша фармакология обнимает очень широкое поле зрения и должна занять важное место в ряду биологических наук.

Теперь я должен сделать одну необходимую оговорку. Я начал с указания недостатков ганемановской фармакологии. Было бы несправедливо и непростительно с моей стороны оставить вас под впечатлением, будто бы ганемановский труд ничего, кроме недостатков, не содержит. Я слишком далек от этой мысли. Наоборот, чем более углубляешься в дух ганемановского учения, чем более изучаешь гомеопатическую фармакологию, тем более убеждаешься, что эти недостатки бледны, слабы и ничтожны сравнительно с его великими заслугами перед наукой и, по мере развития и усовершенствования науки и ее методов исследования, эти недостатки сглаживаются и устраняются, а великие его достоинства и заслуги выступают все определеннее и рельефнее, и бессмертное имя Ганемана все ярче и ярче выступает в летописях истории медицины.

Из этих заслуг первая и самая главная — это проведение и осуществление плодотворнейшей по последствиям мысли, что истинные свойства лекарственных веществ должны быть открыты не на лягушке, а на человеке, и притом не на больном, а на здоровом человеке, потому что в больном организме трудно разграничить симптомы болезни от симптомов лекарств. И хотя незадолго перед этим знаменитый Галлер высказывал также мысль о необходимости такого исследования лекарств, а Штёрк, в числе немногих других, даже пробовал на себе действие нескольких лекарств, но ни один из врачей до Ганемана так глубоко не прочувствовал этой первейшей необходимости испытания лекарственных веществ на здоровом человеке как conditio sine qua non рациональной фармакологии и основанной на ней физиологической терапии, и ни один из врачей ни раньше, ни после не проводил этого на деле с такой пламенной энергией, с таким беспримерным самопожертвованием и в таких грандиозных размерах, как Ганеман. Затем, нужно удивляться его необычайному дару наблюдательности, его тонкой способности схватывать характерные и своеобразные черты лекарственного действия и особливо искусству, еще никем не превзойденному, различать в массе по-видимому малозначительных и несущественных симптомов зародыши весьма существенных и значительных патологических состояний. Словом, Ганеман есть отец экспериментальной фармакологии и как тонкий знаток лекарственных орудий не имеет ceбе равных в истории медицины.

Но этого мало. Он не только создал фармакологию на твердом и незыблемом основании опыта, т.е., возвел ее на степень науки, но еще, кроме того, дал закон, посредством которого мы можем пользоваться этой наукой, указав, что физиологические свойства лекарственных веществ должны служить для врача истинным, безошибочным и неизменным руководством для терапевтического употребления этих лекарственных веществ, а именно в том смысле, что лекарственные вещества должны излечивать такие болезненные состояния, которые представляют наибольшее сходство с собственным физиологическим действием. И так как на основании этого индуктивного закона терапевтическая сфера лекарств всецело совпадает с их физиологической сферой действия, то с изучением физиологического действия лекарств, вместе с тем, открываются границы и содержание их терапевтического действия; физиологическая специфичность является, вместе с тем, и терапевтической и, таким образом, "similia similibus curantur" служит руководящей нитью не только для практического назначения лекарственных веществ, но и для открывания новых терапевтических сокровищ. Затем, Ганеман пламенным словом в своих многочисленных сочинениях и живым делом в своей практической деятельности неустанно поучал необходимость назначения лекарств в простом виде, без примеси каких-либо других веществ, откуда только и можно почерпнуть истинное познание о чистом терапевтическом свойстве лекарственных веществ. В этом отношении Ганеман не только опередил свой век более чем на целое столетие, но и теперь еще стоит, как гигант, целой головой выше толпы его современных карикатуристов. Поэтому Ганеман есть не только основатель экспериментальной фармакологии, но и отец научно-рациональной физиологической терапии.

В дополнение к сказанному о нашей фармакологии, я считаю необходимым прибавить еще следующее. Так как в наших фармакологических исследованиях мы ищем клинических отражений естественных болезней человека, то наша фармакология, конечно, должна показать, что лекарственные вещества действительно вызывают в здоровом человеческом организме такие патологические состояния в органах и тканях, против которых они же должны служить лекарственным орудием; она должна ясно обнаружить, что каждая клетка, каждая ткань, каждый орган и все физиологические системы человеческого организма так или иначе поражаются тем или другим лекарственным веществом, и что органический субстрат почти всех патологических состояний, которым подвержен наш организм, находит своё искусственное подражание в патологическом действии лекарственных веществ; она должна дать патологические портреты естественных болезней, если не в полном их развитии, то, по крайней мере, в зачаточном и начальном пepиoде их возникновения, и в этом отношении мы ищем дополнительных сведений в опытах над животными и в истории отравлений, потому что не можем доводить эксперименты у человека дальше известных опасных для жизни границ. Таким образом фармакология, кoнечно, должна дать известные патологические шаблоны естественных болезней.

Но этого мало, Нам недостаточно ещё знать, как то или другое лекарство действует на тот или другой орган человеческого тела, например, на почки, сердце и т.д. Нам нужны не столько аналитические детали, сколько синтетические образы, т.е. живые, полные и колоритные картины лекарственных болезней, вызывающие в уме ясное и определённое представление о других аналогичных естественных болезнях. Поэтому протокол лекарственного испытания должен соответствовать клиническому описанию индивидуальной разновидности какой-либо болезненной формы и должен быть описан терминами, свойственными специальной патологии и удовлетворять требованиям индивидуализирующей терапии; и на самом деле, клиническая точка зрения, принимающая в соображение всю совокупность объективных и субъективных симптомов, представляющихся анализу наших чувств, все равно, вооруженных или нет, для нас несравненно важнее патологической. Раньше я поставил в вину Ганеману значительный перевес субъективных симптомов над объективными или слишком широкое предпочтение симптоматике в узком смысле слова перед патологией. Но этим я вовсе не думал умалять значения симптоматологии. Я только хотел возвысить значение патологии, хотел выразить мысль, что не следует пренебрегать патологией и что обе эти науки — патология и симптоматология — должны идти рядом рука об руку и взаимно освещать и дополнять одна другую. Скажу больше: симптоматология, в смысле разумной оценки всех наличных симптомов болезни, в обширном смысле и значении, даёт гораздо более надежную опору для терапии, чем патология, подверженная многоразличным колебаниям во взглядах и находящаяся в зависимости от изменчивых гипотез и спекулятивных предположений. Патологический диагноз может быть неверен, что сплошь и рядом обнаруживается лишь при вскрытии, между тем как разумное сравнение наличных симптомов в большинстве случаев безошибочно приводит к цели. Патологическия теория и гипотезы меняются чуть ли не из году в год и, следовательно, никогда не могут служить основанием для рациональной терапии, между тем как клинические черты известной болезни остаются всегда те же и неизменны, и из метко и выразительно набросанных клинических картин какого-либо Сиденгама или Гиппократа мы так же живо узнаём болезнь, существовавшую 100 или 1000 лет назад, как бы она находилась теперь перед нашими глазами. Следовательно, симптоматология может во многих случаях заменить или, во всяком случае, дополнить диагноз.

Кроме того, симптоматологический метод важен в том отношении, что даёт возможность распознавать болезни в самом раннем периоде их возникновения, когда они выражаются лишь субъективными симптомами. Не могу пропустить случая, чтобы опять не указать на необходимость и важность анализа субъективных симптомов. Как часто вся история болезни пациента состоит исключительно из одних субъективных симптомов, и в таких случаях врач, произведя полное физикальное исследование груди и живота, исследовав все отделения, испытавши нервную и мышечную чувствительность, начертав кривую пульса, взвесивши пациента, словом, проделав над ним всевозможные методы исследования и не найдя в пациенте ничего ненормального, объявляет ему, что он здоров и называет его болезнь мнительностью, ипохондрией, истерией и т.п., и отпускает ого домой с рецептом Kali bromati одну драхму на 6 унций воды. Но от этого универсального и всеисцеляющего бальзама больному не легче. В нём может сидеть глубокое сознание какого-то внутреннего беспокойства, недомогания или недостатка где-то какой-то точки опоры, он чувствует смутную неопределённую боль, или, хуже чем боль, чувство неминуемо угрожающей болезни; он не может отделаться от мучительного сознания какой-то болезненной деятельности своего сердца или неестественного состояния своего мозга; он замечает в себе какую-то беспричинную и безотчётную физическую усталость; он тревожим предчувствием разыгрывающейся болезни, предчувствием, исходящим из самой глубины его существования — словом, он чувствует себя больным, несчастным и страдающим. И это страдание может иметь реальное основание. Вчера врач объявил его здоровым или "нервным", а завтра читает в газетах, что этот самый пациент, искавший у него помощи от болезни сердца и признанный им здоровым, скоропостижно умер на улице от разрыва сердца, или слышит, что другой, жаловавшийся на какое-то душевное беспокойство, сошел с ума или лишил себя жизни, или узнаёт, что третий пациент, представлявший непонятную для него картину субъективного страдания, пал жертвой какого-нибудь неисцелимого хронического недуга. Это факты не единичные и исключительные, а огульные, валовые, ежедневные. Гомеопатическая школа всегда внимательно изучала симптоматику болезней и никогда не теряла из виду, что болезненные субъективные ощущения составляют важную интегральную часть болезней человека. Поэтому она всегда обращала должное внимание на эту сторону и в испытаниях лекарств, в которых также встречаются такие же жалобы и субъективные ощущения. Критически размышляющий врач ганемановской школы, конечно, сумеет разобрать, где известное страдание распустилось на эфемерной почве фантазий и воображения, а где оно имеет реальное и глубокое основание, но он никогда не упустит из виду, что, пренебрегши этими симптомами больного человека, он утратил бы нить к пониманию сущности его болезни, и всегда будет помнить, что субъективные симптомы доставляют нам самые ранние признаки или предостережения будущих болезней. Поэтому, своевременно побеждая такие состояния, он, вместе с тем, искореняет зародыши будущих опасных и тяжелых страданий, т.е. действует не только симптоматически, но и профилактически, т.е. исполняет самую важную задачу терапии — предупреждать развитие важных и серьезных заболеваний.

На это нам говорят, что мы, значит, лечим симптомы, а не болезнь. Это неправда. Симптомы служат для нас только руководством для выбора лекарства, но не составляют единственной цели нашего назначения. Если путешественник идёт по незнакомой ему дороге от одного верстового столба к другому, от одной указательной вехи к другой, то это ещё не значит, чтобы эти столбы, вехи и указательные вёрсты на перекрестках составляли единственную цель его путешествия; они служат для него только полезными указаниями или внешними симптомами, что он находится на верном пути. Нам говорят с презрением, что, значит, наш терапевтический метод есть "симптоматический", думая этим нанести нам непоправимый удар. Нисколько! Да, наш метод есть симптоматический в обширнейшем смысле слова, понимая под ним всю совокупность как объективных, так и субъективных признаков болезни. Этот упрек, обращенный в нашу сторону, отскакивает рикошетом в наших противников, потому что они, назначая слабительное против запора, вяжущее против поноса, антипирин или антифебрин против всех лихорадочных болезней и т.д., действуют не против сущности болезни, а только против одного из ее симптомов, часто даже не самого существенного, т.е. в грубом и примитивном смысле симптоматически. Между тем врач-гомеопат, действуя на всю органически заболевшую область посредством сходно действующего на ту же область лекарства, уничтожает и всю совокупность всех наличных симптомов и, таким образом, ближе всего приближается к идеалу рациональной терапии, удовлетворяя в значительной степени важному показанию сущности болезни (indicatio morbi), хотя бы последняя и оставалась для нас неизвестной, потому что удаление всех симптомов болезни равносильно удалению самой болезни. Болезнь без симптомов или без внешних признаков ее существования мы понять не можем, или, во всяком случае, такое понятие о болезни было бы несовместимо с общепринятым понятием о здоровье и болезни.

Теперь, рекапитулируя в коротких словах сказанное в двух моих беседах, но нисколько не задаваясь мыслью представить подробную параллель между аллопатией и гомеопатией, на что сегодня у меня нет достаточно времени в распоряжении, я желаю только вкратце указать на следующие выдающиеся отличия между этими двумя системами лечения.

1) Что касается фармакологии, то для фармакологии господствующей школы объектами исследования являются лягушки, кролики, собаки и вообще животные, для гомеопатической же фармакологии — здоровый человеческий организм, а опыты над животными имеют лишь относительное значение, посколько они служат разъяснением и дополнением физиологического действия лекарств на человека.

2) Фармакология господствующей школы почти совершенно игнорирует симптоматологию или cyбъективную сторону действия лекарств, что отчасти обусловливается экспериментированием почти исключительно над животными. Гомеопатическая же фармакология внимательно изучает симптоматику лекарственных веществ и уделяет ей такое же почетное место, как и патологической анатомии лекарственных болезней. Поэтому она шире, полнее и разностороннее изучает предмет, подлежащий ее ведению.

3) В диагнозе или распознавании болезней господствующая школа, за немногими исключениями, до сих пор также еще мало оценивает значение симптоматологии или, во всяком случае, бессильна выводить из симптоматологии рациональные терапевтические показания. Между тем, в гомеопатической школе диагноз болезни непременно содержит в себе все составные элементы диагноза господствующей школы, плюс точный физиологический анализ субъективных ощущений и симптоматики болезни, дающей важную точку опоры для гомеопатической терапии. Из чего следует, что диагноз врача-гомеопата полнее, шире, подробнее и труднее диагноза, удовлетворяющего врача-аллопата. Последний, поставив общий родовой диагноз болезни, уже вполне удовлетворен. Между тем, для врача-гомеопата тут только и начинается дифференциальный диагноз видовой или подвидовой формы болезни, т.е. обособление тех своеобразных признаков, которые придают каждой болезни ее индивидуальный характер. Поэтому,

4) Индивидуализирование каждого болезненного случая, как в диагнозе, так и в терапии, присуще в неизмеримо большей степени гомеопатической школе, чем аллопатической, вследствие первая и стоит ближе второй к идеалу рациональной терапии4.

5) В терапии важное отличие заключается в том, что аллопат действует на здоровые части, а гомеопат на больные. Чтобы пояснить это положение, я позволю себе иллюстрировать его примером. Возьмем, положим, ложный или смазмодический круп. Терапевтическими показаниями для врача старой школы является одно из следующих или чаще все вместе: вызвать рвоту и испарину, произвести раздражение кожи, поставить мушку или горчичники, дать слабительное, умерить раздражительность нервной системы и т.д. Во всех этих случаях производится насильственная атака на здоровые части организма: производится рвота при совершенно здоровом состоянии желудка; вызывается пот, т.е. усиленная и ненормальная деятельность кожи, или производится ее воспаление посредством мушки при совершенно здоровом и нормальном состоянии кожи; дается слабительное, положим, каломель, т.е. раздражаются кишки, да заодно и печень, при совершенной невиновности этих органов в соответствующем местном заболевании; умеряется раздражительность нервной системы посредством оглушения или угнетения нормальной деятельности здоровых частей мозга. Словом сказать, производится анестезия, наркоз, оглушение, угнетение, раздражение и воспаление всех здоровых частей тела, между тем как больная часть, центр тяжести всего заболевания, оставляется без всякого внимания. Больного человека хотят вылечить тем, чтобы привести в больное состояние здоровые части его организма, т.е. сделать его еще более больным. Гомеопатическая школа, наоборот, оставляет здоровые части здоровыми, а действует лишь на больные части посредством лекарственных веществ, имеющих специфическое или избирательное сродство к этим больным частям (в данном случае Ipecacuanha, Belladonna, Platina, Cuprum и пр.). В задачу ее теpaпии вовсе не входит вызывать рвоту, понос, пот, воспаление и т.д. Ее единственная цель состоит в том, чтобы излечить больного, т.е. удалить болезненный процесс, что и достигается посредством нежных приемов лекарственных веществ, действующих на больные части и вызывающих в них целительную реакцию.

6) В числе успехов современной терапии профессор Манассеин в своем прекрасном, но к сожалению неоконченном руководстве к общей терапии, усматривает стремление направить лечение внутренних болезней прямо на больные органы, т.е. сделать его, по возможности, чисто местным ("Лекции общей терапии", стр. 25-27), что, по-видимому, стоит в противоречии с только что перед этим высказанным мною положением. Но этот кажущийся парадокс находит свое объяснение в том, что почтенный профессор понимает "местное" лечение в довольно грубом и чисто механическом смысле, именно в смысле промывания желудка, вырезание привратника желудка, операции кисты или заворота кишок, расширения гортани, впрыскивания лекарственных растворов прямо в лёгкие и т.п.

Мы тоже усматриваем прогресс терапии в усовершенствовании местного лечения, но местное лечение понимаем не в смысле удаления важных для жизни органов или действия на физическую поверхность какого-нибудь органа посредством вяжущих или прижигающих, но в смысле локализации лечения на больные клетки, в силу специфического или предпочтительного сродства лекарственных веществ к этим самым клеткам, вследствие чего лекарственные вещества, будучи введены в кровь и пустившись в лабиринт кровообращения, отыскивают ceбе части своего избирательного сродства и вызывают в них реакцию, оставляя все другие части здоровыми и незатронутыми. Целлюлярная или микроскопическая патология требует и целлюлярной терапии, и гомеопатическая терапия приближается к такому идеалу. Профессор Гёксли высказывает надежду, что со временем фармакология доставит терапевту возможность действовать в любом направлении на физиологические функции каждой элементарной клетки организма; он надеется, что вскоре станет возможным вводить в экономию человеческого организма такие молекулярные механизмы, которые, наподобие хитро придуманной торпеды, будут в состоянии проложить себе путь к известной группе живых клеток и произвести между ними взрыв, оставляя все другие клетки нетронутыми и неповреждёнными. Гомеопатическая терпия стремится именно к такой локализации действия лекарственных веществ посредством изучения их специфических свойств, и в этом отношении сделала уже огромные успехи, хотя многое ещё остается сделать будущим поколениям. Гомеопатическая терапия, в ее будущем развитии и усовершенствовании, принимающая в соображение всю совокупность болезненных явлений, представляет в одно и то же время чисто местную, атомистическую или целлюлярную, и в тоже время общую или конституциональную терапию, удовлетворяющую более всякой другой важному требованию indicationis morbi и ближе всякой другой приближающуюся к идеалу рациональной науки.

7) Старая медицинская школа до сих пор не может отделаться от микстурного маскарада, доказательством чего служат не только ворохи рецептов, как вещественные доказательства хранящиеся на руках у пациентов, но и руководства к общей и частной терапии и карманные книжки рецептов, находящиеся в обращении у врачей и студентов. От сложности и пестроты предлагаемых там формул рябит в глазах и тошнит от одного их чтения, и если в старину имело силу мнение, что medicamentorum varietas ignorantiae filia est, то теперь и подавно справедливо, что полифармация или многосмешение есть убежище медицинской посредственности. Старая школа, назначая смеси, никогда не знает, что в данном случае помогло и повредило, и поэтому пребывает в полном неведении терапевтических свойств лекарственных веществ. Гомеопатическая же школа, изучая местное и специфическое действие лекарственных веществ в простом виде, без примесей с другими, и применяя эти вещества к болезненным состояниям в том же самом простом виде, всегда приходит к определенным, позитивным и недвусмысленным результатам относительно их физиологических и терапевтических свойств. И в этом отношении эпитет невежества, столь часто расточаемый на нашу долю нашими противниками, относится, во всяком случае, не к нам. Нисколько не впадая в резкий, раздражительный или полемический тон, напротив, я могу совершенно спокойно и объективно сказать, что проповедью невежества является каждая страница таких руководств, предлагающих такие невозможные лекарственные формулы, и каждый рецепт, подписываемый клинической известностью и препровождаемый в аптеку. К чести русской школы врачей я должен сказать, что, под давлением гомеопатической системы лечения она, в лице своих лучших представителей, значительно вывела из употребления сложные смеси, микстуры и пилюли, стремится к простым назначениям и значительно уменьшает величину лекарственных приемов, так что в этом отношении прогресс совершается по направлению к гомеопатии. Немецкая же школа врачей, по крайней мере у нас, в Петербурге, все еще вязнет в средневековой рутине, прописывает безобразнейшие рецепты и отравляет своих больных в буквальном смысле лошадиными дозами лекарств.

8) Назначение лекарств врачами-аллопатами не находится ни в какой зависимости от какого бы то ни было руководящего принципа или закона, а происходит большей частью эмпирически или на основании доверия к известному клиническому авторитету, рекомендующему в такой-то болезни то или другое средство. А так как клинических авторитетов на белом свете много и каждый из них рекомендует против одной и той же болезни своё излюбленное средство, и так как, кроме того, эти излюбленные средства против одной и той же болезни у одного и того же авторитета меняются им непременно ежегодно или даже ежемесячно, то отсюда вытекает то бесконечное разнообразие грубо-эмпирических средств, которые предлагались и предлагаются против всякой болезни, и врач, в данное время назначающей против известной болезни именно это, а не другое средство, действует не сознательно, под влиянием какой-либо необходимости или на основании известных физиологических соображений или терапевтического закона, а, так сказать, принудительно или бессознательно, под влиянием модных веяний и течений. Против всех болезней сердца вчера он назначал Digitalis, сегодня Adonis, завтра ландыш, послезавтра гринделию, а через неделю еще что-нибудь новое, смотря по внушению свыше. Врач-гомеопат назначает лекарственное средство не потому, что оно превосхваляется тем или другим авторитетом, а потому, что это лекарственное вещество, будучи введено в здоровый человеческий организм, имеет способность производить в нем болезненную картину, в высшей степени сходную с подлежащей излечению, т.е. назначает лекарства на основании физиологического закона. Через это медицина в первый раз становится на степень точной науки, основанной на неизменных законах природы.

9) Отсюда вытекает довольно интересное различие между двумя школами — это резкий контраст в результате и механизме медицинских консультаций или врачебных совещаний у постели больного. Врачи старой школы, даже в случае согласия относительно диагноза (что, как вам известно, случается столь редко), всегда спорят, расходятся в своих взглядах, навязывают свои личные мнения или, если и соглашаются, то в силу раболепного отказа меньшей братии от собственного мнения и суждения перед влиятельным авторитетом. В гомеопатии личные мнения и импонирование собственным "я" не имеют никакого значения: болезненный случай внимательно исследуется со всех сторон, и затем сообща избирается то лекарственное вещество, которое в своем физиологическом действии ближе всего воспроизводит данную болезненную картину. При точном, всестороннем и внимательном анализе патологии и симптоматологии болезненного случая и при достаточных познаниях в гомеопатической фармакологии, в большинстве случаев все врачи, участвующие в консилиуме, скоро и единодушно приходят к соглашению5.