Воскресенье в деревне

…Тронулось утро; во тьму и молчанье

Что‑то живое проникло; стало свежее, и звезды

Начали тускнуть… петух закричал. Воскресенье тихонько

Подняло занавес спящего солнца, тихонько шепнуло:

«Солнышко, встань!»… И разом подернулся бледной струей

Темный восток; началось там движенье, и следом за яркой

Утренней звездочкой, рой облаков прилетел и усыпал

Небо, и луч за лучом полились, облака зажигая…

Вдруг между ними, как радостный ангел, солнце явилось.

Вся деревня проснулась и видит: стоит Воскресенье

В свежем венке из цветов и, сияя на солнце,

«Доброе утро!» всем говорит. И торжественно тихий

Праздник приходит на смену заботливо‑трудной неделе…

В. А. Жуковский. Воскресное утро в деревне

Церковный колокол призывает к молитве обитателей деревни. Церковь светла и чиста: за чистотой в ней смотрят сами крестьяне, так как на них лежит исполнение в ней различных обязанностей. Она представляет резкий контраст с хижиной бедняка: в ней много света и воздуха, сюда приходят, наряжаясь в лучшие одежды. Сходятся и съезжаются сюда также обитатели окрестных деревень, не имеющих своих собственных церквей. У церковной ограды останавливаются повозки, в которых приехали богомольцы издалека.

Церковная служба всегда сопровождалась проповедью, которая начиналась латинским текстом; затем следовало обращение к слушателям, потом рассказ, подходящий к данному дню, увещание и заключительное обращение к присутствующим. Вот отрывок из средневековой проповеди: «Возлюбленные! Не гневайтесь, если проповедь будет несколько длинна. Если бы между нами жил чужеземец, прибывший из далекой стороны, и встретил бы здесь знакомого соотечественника своего, то он, конечно, с жадностью и без всякого раздражения выслушал бы то, что ему мог бы рассказать такой человек об его родине и об его друзьях. Вы же здесь все – на чужбине и должны поэтому благоговейно выслушать то, что будет рассказано вам о вашем Отце и Матери‑Церкви и ваших согражданах – ангелах и святых».

Иногда вся проповедь заключала в себе простой рассказ, легенду, библейскую историю. Брались примеры даже из языческих писателей. Вот мы читаем в одном сборнике проповедей такие слова: «Так как мы сегодня, возлюбленные, прекратили радостное пение и обратились к печальному (проповедь произносилась в одно из воскресений, предшествующих Великому посту), я хочу вам рассказать вкратце историю из языческой книги, которая научит вас, как вы должны избегать мелодии мирских увеселений, с тем чтобы иметь возможность петь вместе с ангелами сладкогласную мелодию на небе. Кто найдет алмаз даже в грязи, должен поднять его и поместить в королевском уборе; так и нам полезно отыскивать все полезное, что можно найти в языческих книгах, и обращать найденное на созидание Церкви, Христовой невесты». После этих слов проповедник рассказал эпизод об Одиссее и сиренах, под которыми – по его словам – следует разуметь любостяжание, высокомерие и сластолюбие. Они могут погубить людей, как сирены могли погубить спутников Одиссея. Так, высокомерие говорит одному: «Ты молод и благороден, ты должен приобрести себе славу храброго рыцаря, лишь не щади своих врагов, убивай всякого, кого можешь»; оно же говорит другому: «Ты должен совершить путешествие в Иерусалим и раздавать побольше милостыни, тогда тебе будет оказываться почет и сочтут тебя за благочестивого человека»; то же высокомерие говорит монаху: «Ты должен побольше поститься, молиться и громко петь, тогда все прославят тебя, как святого». «Под Одиссеем, – говорит проповедь, – разумеется истинный христианин, который, переплывая на корабле Церкви житейское море, привязывает себя к мачте, то есть ко кресту Христову…» и т.д.

Вообще к аллегории прибегали проповедники очень часто. Так, в другой проповеди рассказывается о том, как один из св. отцов вышел раз погулять и встретил в лесу негра, который рубил дрова, вязал их в вязанки и старался поднять с земли. Одна вязанка была тяжела, но негр связал с ней еще вторую и благодаря этому уже совершенно не мог их нести. Далее св. отец увидел второго человека, который черпал воду кувшином, не имеющим дна, так что зачерпываемая вода вытекала из кувшина. Наконец он заметил двух людей, которые несли перед собою деревянный брус, держа его с разных сторон. Они хотели войти в городские ворота, но так как ни один из них не хотел уступить дороги другому, то оба они остались за городскими воротами. Далее в проповеди следовало объяснение, что негр – это человек, который дополняет одни грехи другими и вместо того, чтобы каяться в старых грехах, делает новые до тех пор, пока не падает под их бременем в полном отчаянии. Под вторым человеком, черпающим воду продырявленным кувшином следует разуметь того, кто хочет приобрести заслуги перед Господом своей милостыней и добрыми делами, но в то же время теряет их из‑за новых грехов. Двоим, несущим большой брус, уподобляются те, кто несут на себе тяжкое иго высокомерия, а потому не могут войти в небесный Иерусалим.

^{Зажиточный крестьянин. Со старинной гравюры}

Характерно содержание одной средневековой проповеди, произносившейся в день памяти всех святых, то есть 1 ноября: «Мы должны праздновать день во славу и в честь всех святых Божиих в помощь и утешение всем в Бога верующим душам усопших. Они пришли к концу того пути, по которому все мы должны пройти, и мы не можем знать, в каком положении находятся дела их. Мы все должны пойти туда, но никто из них не может вернуться обратно к нам. Что мы представляем теперь собою, и они были тем же когда‑то. Что они теперь, тем должны и мы сделаться, такова воля Господня. Теперь они ожидают ежедневно, и особенно в сегодняшний день, нашей помощи. Если вы думали о душах своих предков не так, как они того заслуживали, сегодня вы должны искупить это упущение вашей милостыней, вашей жертвой, вашей молитвой. Сегодня многие тысячи душ будут освобождены из ада общими молитвами всех христиан; вот почему они в продолжение целого года питают надежду на настоящий день. Они ждут вашей помощи, как пленник ждет освобождения в мрачной темнице. Они простирают к вам из ада руки, как человек, который утопает в пучине. Помогите им своей милостыней. Сегодня заупокойная обедня или «Отче наш» принесет им больше пользы, чем тысячи монет во время их жизни. Если вы будете сегодня верны им и поможете им, они будут ходатайствовать за вас пред Господом в день Страшного суда. Если вы позабудете сегодня о тех, кто оставил вам наследство с тем, чтобы вы вспоминали о душах их, то вы заслужите таким отношением лишь то, что и ваши потомки позабудут о вас… Молите Бога, чтобы Он сегодня, ради Матери Своей, освободил их от страданий и привел в то место, где они могли бы ждать дня Судного в радости и благодати. Поэтому споемте вместе “Восхвалим Сына Божия”».

Церковь в жизни средневекового крестьянина имела огромное и благотворное значение. Под сводами храмов исчезали отличия, существовавшие между обитателями деревни. Здесь обращались к ним, как к людям, имеющим известные права. Здесь поддерживали в их сердцах надежду на светлое будущее. Отсюда выносил крестьянин нравственные назидания, которыми мог пользоваться в своей жизни. Влияние церкви усиливало и то, что посещение ее в воскресные и праздничные дни было обязательным.

Когда кончалась месса, все расходились и разъезжались по домам, где принимались за обед, затем следовал отдых. Вечером все деревенское население высыпало на улицу. Люди рассаживались на скамеечках под развесистыми деревьями и толковали о своих делах, сплетничали (но, конечно, вполголоса) про своих господ. Погода, размер предстоящего урожая, сроки платежей – все это представляло немало материала для серьезных разговоров. Часто разговоры эти были далеко не радостны. Стороннему наблюдателю из других жизненных слоев жалобный тон крестьянских бесед казался странным. «Кто сотворил крестьян, – говорит по этому поводу один трубадур, – тот сотворил волков; все им не нравится, все наводит на них тоску; крестьяне не любят хорошей погоды, не любят дождя, они не терпят и Самого Господа, если Он не исполняет их желаний. Бог ненавидит крестьян и крестьянок, вот почему Он обременил их всякими тяжестями».

Кроме разговоров развлекались игрой в кости, несмотря на то что эта забава время от времени запрещалась, состязались в ловкости и силе. Была в ходу и следующая игра. Двоим завязывали глаза и вооружали их палками. На избранном заранее месте вкапывался в землю столб; к столбу привязывали две веревки, за концы которых брались играющие. По данному знаку они начинали бегать вокруг столба, держась одной рукой за веревку, а другой размахивая палкой, и при этом отчаянно мутузили друг друга, что вызывало в неприхотливых зрителях неописуемый восторг. Чтобы дело шло еще веселее, иногда между ними заталкивали какое‑нибудь неповоротливое животное, и тут уж хохоту собравшихся вовсе не было предела. Развлекались еще таким образом: устраивали из дерева грубое подобие человеческой фигуры и метали в него стрелы. В иных местах игра эта была даже чем‑то вроде феодальной повинности: ее нередко устраивали на замковой площади, чтобы позабавить господ. Развлекались петушиными боями, для чего предварительно натирали головы петухов чесноком; чеснок ел глаза, и бойцы с яростью набрасывались друг на друга; кровавая развязка этой забавы также доставляла зрителям огромное удовольствие. Устраивались соревнования по бегу в мешках, которые завязывались у бедер или вокруг шеи. Была в ходу и такая игра. Ставили два ящика: в один насыпали сажу, а в другой муку; состязающиеся должны были карабкаться по особым доскам, которые при малейшей неловкости перевертывались, и люди падали в ящики; случалось так, что один вылезал из ящика весь черный, а другой – весь белый. Две последние забавы также часто происходили в замках, для увеселения господ.

Настоящим праздником для обитателей деревни был приход в замок жонглеров‑скоморохов, музыкантов и певцов. По дороге они обычно останавливались в деревне и показывали здесь свое искусство. Особенно часто стали они заглядывать к деревенским жителям после того, как против них ополчились в городах из‑за не всегда благопристойных песен. Гонимые, они бродили по дорогам и питались, чем Бог пошлет, не гнушаясь и теми скудными подаяниями, которые выпадали на их долю со стороны крестьян, необыкновенно падких до всяких зрелищ, но – по понятной причине – довольно скупо вознаграждавших за них. Заберется пришлый балагур на импровизированные подмостки и потешает своими рассказами собравшийся люд.

Длинноволосые, в красных кафтанах, с арфой, скрипкой, волынкой или тамбурином в руках, жонглеры легко становились душой общества, среди которого появлялись. Чего только не приходилось им испытывать во время своих странствований. Неожиданность перемен, которые приходилось переживать им, прекрасно отразилась в средневековой сказке. Промаявшись целый день, какой‑то жонглер был застигнут ночью в глухом месте. Добрел он до одинокой хижины и стучится в нее. Дверь гостеприимно открылась. Оказывается, в хижине живут две старухи, которые и соглашаются пустить к себе на ночевку усталого жонглера. Но старухи были колдуньями и ночью превратили жонглера в осла. При этом жонглер сохранил свои прежние способности по части изобретательности на разные ловкие штуки. Старухи показывали его желающим за деньги и нажили себе большое состояние. В ту пору почти в каждом замке держали ради забавы каких‑либо дрессированных животных – и вот один богатый человек за большие деньги купил у старых волшебниц жонглера‑осла. Старухи были добросовестными продавщицами и советовали покупателю держать свою покупку подальше от пруда или реки, вообще от большего водовместилища: вода, говорили они, лишит его способностей, как только он выкупается в ней. Но как‑то раз, по оплошности приставленного к нему сторожа, осел вырвался из стойла, со всех ног понесся к ближнему пруду, бросился в воду и вышел из нее в своем прежнем облике: вода разрушила силу чародейства. Вернувши себе свой прежний человеческий образ, он стал повсюду рассказывать о своем замечательном приключении. Слух этот широко распространился и дошел до папы: волшебниц арестовали, заставили сознаться в своем поступке и, конечно, сожгли на костре.

^{Жонглеры в деревне. Со старинной миниатюры}

В этой сказке есть место, которое указывает на ее происхождение: о происшедшем, говорится там, рассказал сам жонглер. В последнее очень легко поверить. Несомненно, что вся эта сказка была придумана каким‑нибудь жонглером; она может служить образцом жонглерских повествований. Подобные сочинения были во вкусе толпы и вызывали у нее самое искреннее одобрение. Сюжеты приправлялись весьма резкими выражениями. Странствующий жонглер не скупился перед своими слушателями на скабрезности, лишь бы заработать что‑либо. За описанными забавами время летело незаметно.

И вот представим, что солнце уже клонится к западу. Рассказчик, утомленный продолжительной работой, куда‑то скрылся. Замок ярко озарен красноватыми лучами вечернего солнца. Спустился подъемный мост, и из‑под его ворот вышло веселое общество. Это владелец замка со своей семьей и многими гостями решили воспользоваться теплым вечером, чтобы прогуляться по живописному берегу реки. Их сопровождают слуги. Красивую картину представляет все это общество, спускающееся с замкового возвышения. Навстречу ему отправилась большая группа крестьян: одни из них хотят воспользоваться благоприятным случаем и обратиться к своему господину с просьбами, другие идут поглазеть. У самого конца спуска от группы крестьян отделилась красивая девушка. Она обратилась к своему господину с просьбой дозволить ей вступить в брак с молодым человеком, живущим в другой сеньории, то есть зависящим от другого господина.

Вопрос серьезный, решение его всецело зависело от воли господина. Он мог совершенно не разрешить женитьбы, мог поставить какие угодно условия. Но в данном случае дело усложнялось вопросом о детях, которые родятся от предполагаемого брака: кому будут принадлежать они, которому из господ, господину жениха или господину невесты? Вопрос этот решался различно: большей частью дети делились поровну между господами; если рождался только один ребенок, он становился собственностью господина матери, но в таком случае господин отца получал сумму отступных; бывало и так, что взамен выдаваемой замуж в другую сеньорию девушки ее господин получал из той сеньории другую девушку.

От XII века сохранился интересный документ. Случилось, что крепостной, принадлежащий парижскому аббатству Сен Маглуар, женился на девушке, жившей в одной из королевских деревень. Аббат заявил, что аббатство не желает в связи с этим браком терпеть убытки, и король Людовик VII подписал документ, признавший необходимость раздела детей от этого брака между королем и аббатством.

В одном хозяйственном инвентаре, относящемся к эпохе Крестовых походов, слуги и горничные записаны вперемешку с домашними животными и даже с хозяйственными предметами (вилами и носилками). Так что нет ничего удивительного в том, что девушка, обращающаяся к своему господину с просьбой о разрешении брака, трепетала не на шутку.

Впрочем, наш сеньор оказался весьма добр – он дал ей разрешение, и девушка, благодарная, с разгоревшимися от волнения щеками, пала к его ногам. Тем временем от группы крестьян отделился и подошел к господину молодой человек, который появился в деревне только сегодня. Он говорит, что хочет стать духовным лицом.

«Ты – мой человек?» – спрашивает его владелец замка.

«Нет, – отвечает юноша, – я владею леном в зависимости от одного человека, – тут он называет ближайший город и имя богатого горожанина, – он дал свое согласие на то, чтобы я пошел в клирики, но человек этот зависит от вас, а потому необходимо ваше согласие».

«Проэкзаменуйте его, отче! – обратился господин к находившемуся в его свите замковому капеллану и, когда тот дал удовлетворительный отзыв о познаниях молодого человека, сказал, уже капеллану: – Так составьте на досуге бумагу, я приложу к ней свою печать, а моя жена свою. Ступай с Богом!» – прибавил он, обращаясь к юноше, сияющему от удовольствия.

И блестящее общество со смехом и шутками направилось дальше к реке…