VIII. Социология; §85. 3 страница

Обращаясь теперь к проблеме феноменологии экономического эгрегора в аспекте монадности, мы должны выяснить природу движения ценностей и его значение для них самих. Так как монадная ценность возникает и существует по закону статических взаимоотношений, то всякое совершаемое ею движение вторично по отношению к ее собственной природе. Само это движение ни при каких условиях не способно создавать новые ценности и является исключительно лишь средством и методом организации, упорядочения множества конкретных хозяйств едийичных субъектов. Сложный процесс круговорота ценностей целиком слагается из единичных актов конкретного обмена. Во всякой нормальной сделке выгадывают обе стороны, и совершающийся здесь товарообмен статичен по своему существу, ибо само перемещение ценностей здесь оказывается только затрудняющим элементом, вызывающим потерю времени и расходов. Иначе говоря, здесь акт движения ценностей является лишь неустранимым злом, оправдываемым лишь иными косвенными путями. Чем легче этот процесс и меньше таких движений, тем более выигрывает благосостояние страны. Поэтому задача государства как высшего синтетического центра заключается здесь прежде всего в облегчении и сокращении движений, что достигается, с одной стороны, улучшением путей сообщения, а с другой — сокращением числа посредников между производителями и потребителями. С этой точки зрения и государство, и потребитель, и производители прямо заинтересованы в создании мощных трестов, в которых трение между промежуточными звеньями производства естественно стремится достигнуть минимума. Напротив, дифференциация капитала и обусловливаемая ею расторженность отдельных, звеньев цепи между производителем и покупателем вызывают осложнение и удорожание обмена ценностей, ибо малые предприятия никогда не могут довольствоваться такими оперативными доходами, которые вполне достаточны для крупных. Но в организации крупных сообществ и трестов мы встречаемся уже и с другой составляющей экономического эгрегора — с его пластичностью. Проблема рационального разрешения движения ценностей в границах монадности представляется неразрешимой по существу, и чем больше общество и чем сложнее его экономическая жизнь, тем она восстает в большей остроте. Общество может довольствоваться экономической жизнью в узких пределах одной монадной категории только при примитивном и преимущественно земледельческом хозяйстве.

Из самого определения монадной ценности следует, что процесс ее создания обусловлен раскрытием в человеке определенного ряда психических способностей. Здесь рисуется образ настойчивого труженика, всецело поглощенного своим хозяйством и прилагающего к нему все силы. Он вполне изолирован в своей работе, привязан к определенному месту и естественно стремится к тому, чтобы возможно меньше зависеть от окружающего, чтобы самому удовлетворять все свои потребности. В идеально односторонней монадности все его благосостояние зависит только от природы и его собственных усилий; вся его деятельность центрируется на его собственной личности, а потому от него требуются разнообразные психологические качества хорошего хозяина.

В пластической категории, согласно ее основоположному началу динамичности, экономический эгрегор общества зиждется на круговороте ценностей, как особой самодовлеющей реальности, и соответствующих психических потенциях индивидов, как элементов пластического множества. Всякая ценность здесь определяется прежде всего динамически. Она есть сила определенного устремления, по самой природе своей действующая во всеобщности целого, а потому в себе свободная от статических связей с конкретным субъектом. Первая часть этого определения показывает, что пластическая ценность непосредственно возникает в конкретном движении на экономическом плане и не может быть от него отделена. Ее значение и достоинство хотя и могут изменяться в соответствии с видами и обстоятельствами эмпирического сопряжения с конкретными субъектами, но и помимо них она является определенной объективной реальностью. Если первая часть определения устанавливает отсутствие сопряженности пластической ценности в себе с конкретным субъектом в силу динамичност. е. природы, то вторая утверждает тождественное в силу ее существенной всеобщности. Монадная ценность статична, и ее конкретность обусловливается статическим же ее выделением из окружающего и обособлением в себе. Пластическая ценность динамична, и ее конкретность устанавливается непосредственно ее устремлением. Поэтому поскольку первая центрирована на определенном элементе множества в своей объектности, постольку вторая центрируется на общей природе множества как единой целостной реальности. В первом случае для реальности монадной ценности необходимо должна существовать сопряженность с определенным индивидом, во втором же — такая реальность пластической ценности непосредственно устанавливается самым фактом действительности существования группового целого, общей природой множества. Но, параллельно с этим, для того, чтобы пластическая ценность конкретно и эмпирически обнаруживала свое бытие в преимущественно монадном сознании индивидов — членов множества, она необходимо должна обладать потенцией становления в свойственной этому сознанию системе трансцендентных категорий, т. е. предстоять ему. В этом становлении в предстоянии пластическая ценность сопрягается с одним или несколькими конкретными субъектами, но это сопряжение, в противоположность имеющему место в монадных ценностях, обладает существенно вторичной природой, есть факт эмпирической феноменологии, но не основной предикат ее собственного существа. Иначе говоря, пластическая ценность возникает непосредственно в динамической жизни множества как целого, и лишь обнаруживается в сознании индивидов в категории предстояния. Если возникновение монадной ценности совершается в категории субъект-объектности обособленного индивида, то в сопричислении его к пластической ценности нет ни обособленного объекта, ни проявления замкнутой субъектности. Здесь совершается лишь сосуществование человека на экономическом плане с динамической силой конкретного устремление. Все это и резюмируется доктриной: всякая пластическая ценность в себе безлична, и ее динамические сосуществования с конкретными субъектами вторичны по природе, как эмпирические становления в предстоянии в себе замкнутой целостной динамической конкретности.

Понятия о монадной и пластической ценностях являются спекулятивными и возникают дедукцией из общей основоположной эзотерической доктрины о двух модификациях Реальности. Всякое конкретное эмпирическое есть органическое сопряжение этих двух первоосновных составляющих, а потому в нем не может быть найдено их проявлений порознь. Но, с другой стороны, только при знании спекулятивной природы монадной и пластической ценностей делается доступным правильное уяснение эмпирической феноменологии экономического эгрегора человеческого общества. Все его конкретные данности и процессы представляют собой некоторое их сочетание, сопряжение двух различных природ и двух различных систем законов. Монадная составляющая проявляется в преобладающем значении в реальных ценностях, добываемых человеком из природы. Что же касается наиболее ярких проявлений пластической ценности, то их нужно искать прежде всего в динамической жизни общества как целого. Это есть поток ценностей, и притом таких, которые не связаны с определенной личностью, легко подвижны и существуют только благодаря факту бытиямножественного целого. Очевидно, что сюда должны быть отнесены: деньги, разного рода ценные бумаги и динамический элемент торговли, наиболее ясно обнаруживающийся в торговле деньгами, т. е. в банковском деле. Если монадная ценность возникает и может существовать даже в сопряжении только с одним индивидом и всякое дальнейшее ее движение и всякий товарообмен представляются явлениями вторичными, то пластические ценности возникают и существуют только в сложной жизни общественного целого.

Так, деньги возникают и возрастают в своем значении только в организованном множестве людей. Вначале они представляют собой простые меновые знаки, все назначение которых сводится только к облегчению торговли, к достижению большего удобства. Но с развитием и усложнением цивилизации деньги не ограничиваются этим чисто служебным значением. Они становятся не только олицетворением экономической силы, но реальной силой, управляющей и движущей всю экономическую жизнь общества. Они возрастают до такого же основного и всеобщего значения, как и так называемые реальные ценности, и составляют с ними основной бинер политической экономии. Долгий и нерешенный спор о том, какое государственное общество богаче — обладающее ли большими запасами естественных богатств или имеющее мощную валюту, — и показывает воочию параллельность и одинаковое основное значение этих двух видов общественного достояния, т. е. их бинерную сопряженность. Действительно, самые грандиозные естественные богатства остаются втуне и не могут создать столь необходимого экономического движения, круговорота ценностей. Точно так же и одна валюта, не имея приложения, сама себя обессиливает и уничтожает. При этом конкретный эмпирический вид валюты представляет собой проблему сравнительно второстепенную. Золотая или серебряная валюты, или, наконец, система биметаллизма, в сущности, так же условны, как и бумажное обращение. Это как нельзя лучше устанавливается историческими колебаниями мировых цен на благородные металлы, равно как и их соотношений между собой. Блестящие, но, к сожалению, не выполненные императором Николаем Iзамыслы о хлебной валюте в связи с ипотечным кредитом по всем вероятиям должны были привести к блестящим результатам и вывести Россию из ее хронического золотого голода. Как бы ни разрешалась конкретно проблема валюты, задача государственного общества сводится прежде всего к обеспечению ее устойчивости и постоянства. Всякое, даже самое осторожное ее изменение тяжело потрясает всю экономическую жизнь страны. Насколько в современном государстве денежное обращение играет важнейшую роль и справедливо аналогируется с кровеносной системой человеческого организма, настолько же и ее состояние является естественным барометром экономической жизни и благосостояния страны. Денежное обращение непосредственно центрируется на обществе в его целом, — это есть признак всеобщности пластической ценности. Деньги существенно динамичны и в мертвом положении утрачивают всякое значение и для индивида, и для общества, ибо их назначение быть все время в движении, — это есть признак динамичности. Наконец, деньги не связаны с определенной субъектностью индивида и лишь предстоят ему и становятся в конкретном хозяйстве, — что и составляет признак безличности.

Круговращение ценностей и денежные обороты совершаются через посредство торговли. Ее призвание существенно динамично, ибо она имеет своей целью движение ценностей. С монадной точки зрения торговля не создает никаких новых ценностей и, пользуясь разницей цен, лишь вампирически извлекает свои барыши с производителей и потребителей, т. е. отождествляется со спекуляцией. Между тем в действительности торговля не только включает в себе творческое начало, но и вообще может бьггь мощной и успешной только при разумном осознании и использовании этого начала. Истинная задача торговли состоит в создании новых рынков сбьгга, в возбуждении новых видов и устремлений потока ценностей. Это есть внутреннее пластическое естество торговли, ее динамическая творческая первооснова. Она не только использует естественно сложившиеся разности экономических потенциалов, чем определяется спекуляция, но самой динамичностью устремления потока ценностей призывает к бытию новые виды экономических взаимоотношений. Иначе говоря, если с монадной точки зрения движение ценностей представляется лишь мгновенным актом их простой взаимной перемены мест вокруг некоторой воображаемой оси при достижении статического равновесия, то торговля в действительности представляет собой природу особых динамических ценностей, чем и устанавливается ее пластичность. Как спекуляция в себе пуста и есть лишь болезненный нарост на экономической природе страны, так торговля есть реальная динамическая вещь в себе, что и обнаруживается эмпирически в ее великом культуртрегерском значении на пути всей всеобщей истории. Внутренняя пластичность торговли обнаруживается также в особом процессе обезличения ценностей. Для торговца важно не статическое достоинство ценности, но только ее динамический эквивалент. е. подвижность и напряженность воплощаемого в ней экономического устремления. Равным образом здесь совершенно изменяется и природа чувства и права собственности, ибо они переносятся с объекта как такового на пластическую динамичность, проявляющуюся через его посредство. Субъектность торговца связана с ценностью совершенно иным образом, чем это имеет место по отношению к монадным ценностям.

Означенный процесс обезличения ценностей достигает полного своего развития в торгово-промышленных акционерных обществах. Здесь не только сохраняется в полной мере общая пластическая динамичность торговли, но и в корне уничтожается статичность субъекта собственности. Вопервых, всякая акционерная компания существенно анонимна, и все ее достояние является общим для пайщиков. Право собственности пайщика здесь совершенно лишено статической предметности и обособленности и есть лишь право участия в результатах динамической деятельности общества. Акция, как ценность и предмет собственности, лишена статических признаков и субъект-объектной связи с определенным индивидом не только в силу ее подвижности и безымянности, причем последний признак в именных акциях может и отсутствовать, но и благодаря, что важнее всего, существенной динамичности самого реального объекта собственности. Это основное различие акций и монадных ценностей и обнаруживается в том, что вторые определяются по своей реальной стоимости, между тем как первые котируются почти исключительно по доходности, при наличии лишь более или менее правильного учета их вероятной доходности в будущем. Равным образом самый факт существования акций ео ipso устанавливает наличие некоторого организованного общества, где члены солидарны в своих интересах, т. е. экономически сосуществуют друг с другом. Иначе говоря, акция, кроме признаков динамичности и безличности, обладает также и признаком непосредственной центрированности на конкретно-организованном множестве людей, как едином целом, что и составляет конкретно-эмпирическое отражение идеи пластической всеобщности.

Котировка акций, кроме указанной уже динамичности, ярко обнаруживает также и ряд других пластических признаков. Весьма знаменательно, что биржа существует исключительно для преимущественно пластических ценностей. Сюда прежде всего относится сырье массового потребления, образующее в мировом хозяйстве те основные кормящие потоки, из которых затем и выкристаллизовываются разного рода специализированные фабрикаты. Если товарная биржа составляет как бы переход от монадносги к пластичности, то фондовая биржа живет почти исключительно пластической стихией. Давно известно, что разумной логики в колебаниях цен сравнительно весьма мало, равно как и то, что монадными способами ни учитывать биржу, ни воздействовать на нее нельзя. Царствующие здесь приливы и отливы, ажиотаж и паника создаются и проявляются настроениями, интенсивностью экономических торгового и спекулятивного устремлений.

Возникновение и развитие пластических ценностей обусловливается раскрытием в человеке определенного ряда психических способностей. Они естественно развиваются в атмосфере больших городов и крупных экономических оборотов. Помимо обычной монадной логики и способности статической оценки — у человека рождается особая восприимчивость к динамическим устремлениям и напряжениям экономической жизни. Монадным способностям организации и инициативы здесь соответствует совершенно особый дар улавливать еще только нарождающиеся тяготения, отождествлять с ними свое хозяйство и в самом динамическом процессе его деятельности все более приспосабливаться к тому, что называют потребностями и условиям рынка, но что есть ничто иное, как пластический ритм потока экономических ценностей. Как в монадности все усилия и дарования центрируются на определенном деле, на желании укрепить и возможно более развить определенное хозяйство, предприятие или распространение определенных товаров, так в пластичности такой направляющей первоосновой оказывается непосредственно сам пластический динамизм, независимо от того, в какие конкретно-эмпирические формы он облекается в данное время. Монадные и пластические экономические способности весьма различны по природе и составляют некоторый психический бинер. Весьма нередко человек, одаренный в одном направлении, оказывается вовсе неспособным к успешной деятельности в ином.

Истинная природа экономического эгрегора общества определяется бинером монадной и пластической составляющих. Поэтому экономическая деятельность индивида и экономическая жизнь страны в действительности протекают в параллельной подчиненности двум различным системам законов. Существуют два вида ценностей, и они одинаково необходимы для нормальной жизни и естественного развития. Только та страна действительно богата, в которой параллельно происходят процессы возникновения и развития монадных ценностей и в которой действует мощный пластический поток. Чем более повышается экономическая культура, чем теснее соединяются и переплетаются экономические интересы, тем более дифференцированность множества человеческого общества уступает место целостной организации. Эта организация осуществляется двойственным путем: во-первых, через тщательное разграничение и иерархическое соподчинение интересов частных субъектов собственности и, во-вторых, через развитие непосредственных связей в имманентном экономическом сосуществовании.

Возникновение и жизнь физиологического эгрегора общества всецело управляются общими законами природы, и здесь значение сознательной воли индивидов сводится к нулю. В экономическом эгрегоре мы впервые встречаем элемент сознательной воли человека, но поскольку он имеет нередко решающее значение для отдельных индивидов, постольку в общей жизни страны оно весьма незначительно. Экономические проблемы настолько сложны и трудны, что человек бессилен адекватно охватить их в своем сознании и прямо воздействовать на экономическую жизнь. Все попытки такого рода всегда оказываются косвенными и неверными толчками, приводящими нередко к обратным, а всегда к иным результатам, чем желаемые. С другой стороны, эмпирическое сознание в таких quasi-творческих потугах обычно ограничивается одной монадной категорией, вовсе не учитывая или не улавливая пластической составляющей. Значительное влияние сознательная воля индивидов приобретает лишь в политической жизни человеческого общества. Хотя политические устройство и жизнь также создаются по естественным условиям и законам, но с внешней стороны они могут представляться созданиями сознательных усилий граждан. Актуальная сопряженность индивидов общества в политическом отношении совместно с выработанными на пути предшествующего опьгга потенциями и проявившимися законами образует политический эгрегор. Так как в монадной категории всякая эмпирическая реальность возникает в процессе эволюции и определяется видами и соотношениями в категории формы, то здесь политический эгрегор может быть определен следующим образом. — Политический эгрегор всякого организованного общества есть не только совокупность опьипа всей предшествующей иерархии политических организмов, т. е. всех их собственных форм и конкретных условий среды совместно с актуально проявившимися в них законами природы, но и совокупность сознательных попыток реализации определенных интеллигибельных схем. Политический эгрегор в своем истинном целом объемлет собой не только совокупность форм и видов иерархического распорядка членений общественного устройства, но и различные течения в сознании государственного организма, стремящиеся выработать новые и представляющиеся более совершенными нормы жизни граждан по отношению друг к другу и всему целому общества. Как особый план групповой жизни, политический эгрегор есть целостная реальность, раскрывающаяся лишь в целостном бинере монадности и пластичности.

Односторонняя преимущественная подчиненность нашего эмпирического сознания монадной категории обнаруживается с необычайной яркостью в сфере политической. Огромное большинство людей, и в том числе даже и ряд выдающихся государственных деятелей, слепо убеждены, что общественное устройство всецело исчерпывается началом формы, обнаруживается только в ней и только от нее зависит. Всякая конституция всегда утверждается и излагается чисто монадно, и иерархия выражающих ее форм выдается за адекватное выражение устройства и функциональной деятельности общества. В соответствии с этим монадному началу и обнаруживающему его началу формы приписывается всеобщий творческий смысл. Все достоинства и недостатки государства выводятся из его монадной организации. Отсюда первым следствием является то, что система общественной организации провозглашается исключительным результатом разумных усилий человека. Так как начало формы и иерархическая организация имманентны человеческому разуму, а первые имманентны естественной жизни обществ, то из этого делается логический вывод об имманентности разума этой жизни. В силу этого все то, что не подходит под нормативные рамки разума в общественной жизни, или игнорируется, или отвергается как нечто случайное, несовершенное или, наконец, патологическое. Все это может быть выражено как неправомерное одностороннее рационализирование жизни человеческих обществ. Но если все в этой жизни фатально подпадает под юрисдикцию разума, то отсюда становится понятным и второе следствие из отождествления монадной организации и деятельности общества с таковыми же в себе. — Устранение недостатков общественной жизни может и должно бьгть осуществлено через утверждение надлежаще совершенной формы — монадной конституции. Отсюда логически вытекают все идеи Руссо об общественном договоре как единственном фундаменте всякого государства. Если ранее такие договоры совершались полусознательно, а потому были далеки от совершенства, то теперь просвещенные разумом граждане на учредительном собрании могут выработать совершенную конституцию и тем достигнуть если не раЯ на земле, то во всяком случае значительной к нему приближенности. Эти идеи лежат глубинным обоснованием всякого политиканства. Надо создать совершенную форму государства, и этим все будет достигнуто, — таков их постоянный и неизменный девиз. Отсюда же, равным образом, вытекает идея парламентаризма, т. е. управления государством помощью коллективного выборного представительства. Если все проблемы государственной жизни общества всецело объемлются сферой и законами разума, с другой же стороны — если истина раскрывается в результате обмена знаний, мыслей и предлагаемых методов разрешения, то именно парламент, наряду с отсутствием недостатков личного деспотизма, представляет наибольшие гарантии рациональнейшего, т. е. истиннейшего разрешения всех этих проблем. Эта фанатическая и наивно-убогая вера в парламентаризм, зародившись в конце XVIII века, продолжает до сих пор лярвически одерживать человечество, что и дало основание меткому и глубокому афоризму Иоганна Шерра:

«Каждое столетие, кроме общечеловеческой, имеет еще свою особенную глупость. Придурковатость девятнадцатого века носит парламентарный характер (innia garrula senatoria)».

Отсюда, наконец, и возникает та стихийная и наивная вера в революционные скачки и ломки, которая двигала и движет до сих пор народные массы. При этом естественно крайне обесценивается и уничижается естественный ход истории, веками сложившиеся установления и традиции, ибо все это, как выходящее за пределы обычного плоского интеллекта, провозглашается нелепыми пережитками и жалкими остатками варварства, предшествовавшего ныне наступившему веку общего и всем понятного единого разума. Но, увы, сама история грозными уроками показывает, как далеки от истины все эти воздушные замки.

Параллельно и сопряженно с монадностью общество живет также и в пластической своей составляющей. Каждое общество есть не только определенная иерархическая система форм, но и пластический поток, и именно его природа и законы имеют первенствующее и господствующее значение. Жизнь общества не статична, но динамична, и все его внешние формы суть только объективации состояний и вибраций его пластичности. Государственная организация есть только отражение глубинного пластического состояния, а потому справедлива мысль, что всякий народ имеет то правительство, которого он заслуживает. Когда государственное устройство насильно навязывается извне, то даже при его высоком совершенстве оно может принести один лишь вред, а то и прямую гибель. Равным образом формы общественной жизни могут устареть, ибо народ в своем пластическом динамизме их рано или поздно переживает, и тогда никакие искусственные подпорки не могут поддержать рушащееся устройство, а самые попытки к этому лишь ускоряют неотвратимый крах и лишь усиливают его катастрофичность. Более того, при всяких революционных скачках и переломах изменяется в сущности лишь кличка. Общество в себе не знает и не может знать революционных перепадов и вливает в насильственно ему навязанные формы все то же старое содержание. Эта доктрина блистательно подтверждается всей историей и горьким опытом всех тех революций, которые не являлись только констатированием исподволь дотоле свершившегося факта. Таким образом, мы естественно приходим к парадоксальной формуле: всякая революция лишь постольку действительна, поскольку она есть этап непрерывно длящейся эволюции. Последнее, в сущности, является лишь частным приложением к политической области общего закона эволюционного развития. В себе эволюция длится непрерывно, но с внешней стороны она обнаруживается рядом последовательных скачков — transcensus'ов — в категории формы. Пластичность и глубинность истинной природы и жизни человеческих обществ обусловливают их недоступность познавательным возможностям интеллекта, их существенную иррациональность. Общественная жизнь не может познаваться разумом не потому только, что его эмпирическое в нас проявление недостаточно и несовершенно, не потому только, что этой жизнью управляет некоторый более высокий и трансцендентный нам разум, но потому, что она вообще и принципиально протекает в иной природе, чем ему свойственная, потому что жизнь общества прежде всего пластична, в то время как начало разума подчинено монадной категории. Отсюда — полная нелепость утверждения всеобщности начала формы и монадной организации, отсюда наивность веры в форму как абсолютную панацею, отсюда ложность всех мечтаний Руссо и его последователей и отсюда, наконец, наивность и тщетность всякого политиканства в частности. Совершенное государственное устройство появится только тогда, когда люди поймут необходимость коренного изменения самых основоположных его принципов. Конституция и государственное управление должны непосредственно зиждиться на пластическом потоке данного общества и соответствовать динамически его живым и постепенно изменяющимся устремлениям и тональностям вибраций. Государственное устройство должно быть не давящим ярмом на жизни народа, но столь же живым откликом на его тяготения и совершающиеся в нем процессы, сколь жива его реальная действительность, сколь далека она от мертвенной закостенелости. Общественные учреждения по призванию своему суть только становления в предстоянии пластического потока общества, и они должны понять и стремиться выполнить это призвание. Законом пластического развития является не революция, но эволюция, а потому и общественные учреждения должны ответствовать течению жизни общества постепенным качественным изменением. Из всего этого и вьггекает вторичность начала монадной формы в политической жизни общества, а потому и довлеющая ей соподчиненность и служебное значение. По отношению к отдельным людям степень их способности воспринимать и сливаться в имманентном сосуществовании с пластической жизнью общества и устремлениями его потока, хотя бы и не отдавая себе ясного в этом отчета, и составляет истинное дарование к общественной и государственной деятельности, которое обычно совершенно неправильно называют «государственным умом».

4) Учение о духовной природе и единстве обществ

Выяснив на пути этого конспективного изложения бинерность монадной и пластической составляющих в физиологическом, экономическом и политическом эгрегорах, перейдем теперь к учению о духовной природе человеческих обществ как целостных реальностей. Основная встречающаяся здесь проблема касается вопроса о порядке и достоинстве общества как целого. Насколько толпа и ее феноменология легкодоступны конкретноэмпирическому наблюдению и нашли себе отражение в многочисленной литературе, настолько природа проявлений высшего духовного единства организованных человеческих обществ представляется обычно весьма смутной и неопределенной. Здесь даже остается открытым вопрос — где именно и в каких явлениях эмпирической жизни мы должны искать отражения духа и души народов? К исследованию этого мы и должны обратиться прежде всего.

В гранях монадной категории проблема основоположного духовного единства общества представляется неразрешимой. Прежде всего несомненен факт, что всякое эмпирически наблюдаемое скопище людей в своем целом значительно ниже по своему качественному достоинству своих составляющих, равно как и то, что человек, как член сборища, в большинстве случаев делает чудовищный регресс в умственном, этическом и других отношениях. Эта идея является одной из основных в классической работе Тарда:

«Даже самые совершенные формы социальных организмов, какие только известны, всегда обладают значительно низшей организацией, чем те живые существа, из которых они слагаются. Полипняк представляет род растения, тогда как отдельный полип является животным; точно так же, как бы затейлива ни была организация роя пчел или муравейника, она во всяком случае окажется несравненно менее сложною и удивительною, чем организация пчелы или муравья».