ГЛАВА XXIV
Первоверховный бинер космологии: единство — множественность в приложении к монадной и пластической модификациям Реальности. Учение о категориях множественности и конкретных множеств в монадной и пластической стихиях.
В категории монадности космос есть синтетическая иерархия видов конкретного бытия и их взаимоотношений, утверждаемых и утверждающихся как единичные модусы ипостасной Реальности. Каждый из них есть индивидуальная самость, есть конкретный субъект с изначально заданными возможностями, стремящийся в продлении мирового процесса реализовать свое достояние, актуализировать свои свойства, способности и иерархическое положение. Мир есть заданное органическое содружество единичных творческих деятелей. Несовершенство их актуального состояния обусловливает искривленность бытия и деятельности каждого, хаотичность взаимодействий и отчужденность отдельных планов, множеств и частных иерархий. Но развертывающийся в протяжении последовательности всеобщий закон эволюции осуществляет непрерывное приближение к конечной энтелехии, к просветлению всего единичного и гармонии всех частных множеств во Всеобщем. Закон иерархизма есть только динамический двигатель актуализации всеединства. Все единичное обладает внутренними, подземными связями со Всеобщим и со всеми частными сочетаниями единичных видов. Стихия интуиции разливает во всех состояниях мирового процесса и во всех разветвлениях дифференциации единичной самости предведение изначально заданной и довлеющей в пределе осуществиться абсолютной гармонии единого во многом и многого в едином. Каждая самость следует по своему пути, тяготеет к своей индивидуальной цели, но, стремясь к ним и осуществляя свои индивидуальные достижения, она творит и дело Всеобщего. Великий закон распорядка царствует во всем мире, есть источник всякой обособленности единичного бытия, но в то же время он гранит многоликость Верховного Единства и возводит все единичное к Всеобъемлющему Первоначалу. Индивидуальность, самость, эмпирическая форма — вот основоположная категория монадного бытия, и в ее иерархическом строении каждый единичный субъект осознает и утверждает свое особое бытие в субъект-объектных отношениях с предстоящей средой и подобными ему окружающими деятелями. Начало ипостасности — Логос как Абсолютная Монада — и есть источник всяческого бытия, и только в бесконечно возрастающем уподоблении ему все единичное осуществляет свое призвание актуально быть и в гранях своей единичной индивидуальности воссоздавать отблеск Всеобщего Единого, отражать Его Вечный Лик.
В категории пластичности космос есть вечный поток Жизни. Верховная Реальность есть не только Лик, Единое, пронизывающее множественность ограненных творческих сил и видов созерцания и напоенное безбрежностью многообразия всеобщего. Она есть и разлитая в просторе бесконечности стихия самодовлеющей Жизни, есть беспредельный мировой океан бытия, есть творческая сущность, объемлющая собою все и всему дающая начало. Этот океан Жизни един и всеобъемлющ; он прост и ясен как первичное начало, но все, что есть, в нем черпает свое бытие сгущением его непрерывных волн; он есть источник всякой сложности, всех видов бытия ограненного, и мир чеканных форм возникает лишь как мгновенный оттиск его приливов и отливов. Здесь нет закона граней; не формы чеканят бытие, но в связных цепях их все единичное входит между собой в союзы и соподчиняется взаимно. Здесь царствует закон тождественности единого во многом и многого в едином; могучее стремление к жизни в своей собственной среде являет устойчивость отдельных ритмов в гармонии нераздельного всеобщего. И каждый ритм силой устремления непрерывно ткет цепь своих аккордов, являющих его особое единство, звучащих как призвание к свершению особой цели, и чем глубже этот ритм, чем с большей полнотой и ясностью звучат его аккорды, тем более высоко конечное призвание, тем ярче выделено оно в сонме всех иных и тем больше его пронзенность всеединством и множественность взаимных братских переливов. Эта стихия Жизни, Безначальное Пластическое Бытие, есть Вечная Женственность Абсолютного, есть Бого-Материя . Как ипостасный Лик рождает все иерархии форм, вливает в них мощь обособленного утверждения, связует в множества и единит их все в своем единстве первородном, так Извечная Женственность рождает своей единой творческой стихией жизни естество всяческого бытия, связует их между собой в гармониях ритмов внутренних потоков и трепетании торжествующей победы жизни и вновь роднит их все в недрах все проникающей безначальности.
Природа Реальности определяется бинером; единство — множественность. Одновременно с первичной простотой, предшествующей всякой множественности и порождающей всякое многообразие, Реальность есть абсолютная сложность, безусловная исчерпанность всех возможных видов, качествований и состояний, гармонически возникающая из единства генетического и вновь восходящая к единству синтетическому. Это определение лежит в основе эзотеризма и со времен Гераклита и Платона ярко указует отличие подлинной философии от рационалистических метафизических спекуляций. Замечательно также, что эта эзотерическая концепция неизменно свойственна вообще всем арийским народам, религии которых в своей внутренней основе всегда были гармоническим сопряжением монотеизма с политеизмом. Здесь оба полюса бинера: единство — множественность утверждаются целокупно и самостоятельно: бинерная доктрина не смазывается интеллектуальными ухищрениями, но заостряется до полной яркости. Напротив, у семитов мы или встречаем односторонний монотеизм, или же, во всяком случае, идея множественности носит спекулятивный и подчиненный характер. В христианстве эта идея выразилась в догмате триединства. Одновременно с резким провозглашением веры в единого Бога христианское сознание утверждает также три ипостаси, как некую самобытную безначальную множественность. Это положение доказывается хотя бы известным святоотеческим толкованием слова «Элогим», где множественное число понимается как множественность ипостасей. Равным образом сюда относится учение о Предвечном Совете Троицы, как и вообще утверждение целокупной безначальности каждой ипостаси наряду с возможностью их обособленных взаимоотношений. В противоположность этому, у евреев мы хотя также находим следы идеи о множественности Реальности, но она оказьшается односторонне подчиненной крайнему монотеизму. Так, мы видим здесь тот же догмат троичности, но вместо органического соотношения христианских ипостасей здесь почти всегда их множественность оказьшется производной их единства, только феноменологическим инобытием последнего. Лики Божества суть только Его логические формы и возникают не в категории бытия, но только в категории разумной стихии, в процессе отношения к миру. Так, мы читаем:
«Истина в том, что каждый из этих трех ангелов [явившихся Аврааму], заключает одинаково элементы других, только у одного доминировал огонь, у другого вода, у третьего воздух».
Здесь свойства ипостасей определяются стихийными элементами, т. е. в категории феноменологии, что совершенно чуждо онтологической концепции христианства. Такой же характер носит крайне трудная и запутанная проблема относительно Шекины. С одной стороны, Шекина есть инобытие Бога, Его Космичность, Мировая Душа, чрезвычайно сходная с гностической идеей Пневмы. С другой же стороны, Шекина понимается как ипостасное Откровение Божества, как стихия Его раскрытия и воздействия на мир, т. е. как Личное Божество, воспринимаемое с точки зрения мира; это раскрытие отлично от Божества и в то же время с Ним тождественно. Так, Шекина иногда называется «Ангел Иеговы», иногда просто «Ангел», а иногда «Иегова». Знаменательно, что и сама триединая ипостасность относится не к Божеству в себе, а к Шекине; именно она являлась Аврааму:
«Это был Ангел Иеговы, иначе говоря — Шекина».
Далее, весьма многочисленны тексты, указующие, что Шекина есть женственность Божества, причем их сексуальные отношения понимаются в самом примитивном смысле. Они разделены грехом и рассеянием Израиля, которое кончится только по свершении нового Божественного Союза. Чтобы понудить к этому Божество, совершаются грубые и жестокие церемонии. Наконец, имеются указания, что под Шекиной понимается также и пластическое состояние Реальности, как отзвук древних эзотерических доктрин. Таким образом, и проблема изначальной двойственности Божества, подобно проблеметриединства, воспринимается еврейским сознанием не онтологически, а только феноменологически. Множественность в Божестве вторична и производив, ибо первичное Бытие в Себе только едино.
Так как на пути истории Реальность обычно воспринималась в категории монадности, то и определяющая Ее исконную природу антиномия: единство — множественность понималась также только в монадном аспекте. Здесь верховное единство образуется ипостасностью, личностью Божества, а раскрывающая Его множественность составляется Его объективированными и особо утвержденными в себе также ипостасными модусами, единичными личными началами. В силу этого космос есть многообразие единичных конкретных начал, где природа и возможности каждого определяются извечно заданной индивидуальностью как формой духа, которую они и стремятся реализовать в эволютивном процессе. Потенциальные индивидуальности, их взаимоотношения и органическая соподчиненность друг другу определяются системой потенциальных иерархий, а таковые же взаимоотношения их актуальных реализаций выражаются системой иерархий актуальных. Тезис раскрывается в антитезисе, и, обратно, через природу последнего мы воспринимаем природу первого. Монадность космического закона иерархического строения ео ipso определяет таковую же монадность проявлений и восприятий нами закона всеединства как тезиса. Действительно, мы воспринимаем всеединство в бинере монадных категорий: синтетичность — простота. Единый Лик Божества по своей всеобъемлемости включает в свою природу все многообразие единичных ипостасных конкретных видов бытия по категории формы, Всеобщность Его содержания образуется формами частных порядков; Всеобщее целокупно сопереживает утверждение каждой единичностью своей особой самобытности и ипостасной природы; оно входит во все единичное, отождествляется с ним и воссоздает его в себе. Дифференциация первичного единства и обратное синтетическое к нему восхождение как к всеобщему свершаются исключительно в стихии ипостасности. Равным образом и простота Реальности определяется как простота Ее ипостасной природы: множественность аспективных единичных ликов возникает и вновь возвращается в качественно неделимое единое целое. Итак — в категории монадности природа реальности, как единство — множественность, и бинер законов иерархического строения и всеединства воспринимаются и утверждаются в стихии ипостасности.
Совершенно аналогично этому и в основоположной синтетической категории пластичности исконная природа Реальности определяется бинером: единство — множественность. Безначальное Бытие есть одновременно ипостасное Первоначало и Богоматерия, а потому платоновская формула то ev кои лоАЛа остается в обоих случаях одинаково основоположной. Между тем достодолжное осознание этого в последнем случае представляет весьма значительную трудность. В историческом развитии человечество двигалось от наивного политеизма (анимизма) к монотеизму, после чего вновь возвращалось к политеизму в его органическом сопряжении с монотеизмом. Эта последовательность вполне закономерна: в первом этапе происходит следование за развивающимся антитезисом, эволютивно стремящимся к тезису, а во втором — при свете достигнутой вершины эволютивно же воссоздаются и оправдываются все ступени восходящей иерархии: антитезис утверждается как необходимое органическое инобытие тезиса. Соответственно этому, в категории пластичности первой открывается пластичность, текучесть нашего собственного единичного бытия, равно как и всего единичного в окружающем. Во втором периоде мы поднимаемся до идеи единой всемирной пластичности как конечной сущности и первопричины. Наконец, в третьем периоде мы вновь возвращаемся к многообразной пластичности и через это восходим до онтологического утверждения природы пластической реальности как «единство — множественность». Этот последовательный процесс в некотором смысле аналогичен гегелевскому — от конкретного эмпирического через абстрактно-спекулятивное к конкретно-спекулятивному. Таким образом, и здесь одностороннее утверждение единства предшествует платоновской формуле. Более того, в пластической категории эта односторонность достигает несравненно большей силы и гораздо труднее поддается преодолению, чем в категории монадности. Мы уже знаем, что система пневмато-логических категорий и бинер основоположных синтетических обладают самобытным обоснованием и как бы только пересекаются в конкретной феноменологии. Все пневматологическое триединство может одинаково получать окрас монадности или пластичности, равно как и идея каждой из последних одинаково не зависит от определенной пневматологическои категории, но может органически соединяться с каждой из них. С другой стороны, категория монадности имеет особое сродство с категорией разума и формы, а категория пластичности — с категорией мистики и содержания. Тем не менее тождество в последнем случае не имеет места. Так, например, существует содержание в категории монадности и форма в категории пластичности. Всякое конкретное эмпирическое есть результат органического взаимодействия двух систем категорий — пневматологических и основоположных. Восходя от конкретного эмпирического к первоначалам, мы лишь в весьма малой степени обладаем способностью осознания различия действований, феноменологически проявляющихся совместно. Так как идея ипостасности проявляется прежде всего через категорию формы, а пластичность Реальности воспринимается нами через категорию содержания, то мы естественно склоняемся если не к полному их отождествлению, то, во всяком случае, к признанию первых только трансфинитумами типов возрастания, конкретно-эмпирически характеризуемых вторыми. При таком отождествлении пневматологического содержания с пластичностью происходит соответствующее перенесение предикатов. Так как исконная природа мистики определяется прежде всего единством, то и пластичность реальности в силу ее онтологической первоосновности утверждается только как единство. Напротив, монадность, согласно исконной множественности природы разума, вырисовывается как начало, осуществляющее дифференциацию и обособление, т. е. реализующее в космосе принцип множественности.
Полученный вывод, в частности, является ключом к пониманию мировоззрения Новалиса, равно как и указует его истинное место. В своих «Гимнах к Ночи» Новалис прославляет Ночь как символ объединения противоположный Дню, царству солнца, расчленяющего, обособляющего все. Учение Новалиса носит определенные признаки интуитивного восхищения до идеи пластичности. Его натурфилософия определенно возвышается над антэротическими сопряжениями с природой в одной только монадной категории, ибо его единение с природой протекает не только в категории красоты внешних форм, но и непосредственно в категории их внутреннего естества. По его учению, «для познания природы нужно иметь особый орган — «Naturorgan», нужно в тесном многообразном единении со всеми телами, через посредство ощущений, смешиваться со всеми созданиями природы и вливаться в них своими чувствами». Итак, наша первоначальная интуиция пластической Реальности естественно приводит к утверждению ее природы как стихии абсолютного единства. Источником обособления и дифференциации, вводящим в космос принцип множественности, здесь является особое начало монадного, ипостасного бытия. Соответственно этому пластическая стихия единства провозглашается неспособной к самобытному творчеству: она только входит во всякое конкретное бытие, она служит источником и основанием всех видов конкретного естества, но образует их не собственной творческой силой, а лишь в пассивной подчиненности активно-творческому монадному началу. Иначе говоря, одностороннее утверждение единства пластической Реальност. е. ipso обусловливает абсолютную потенциальност. е. природы. Эта пластичность начинает пониматься только как первичная всепроизводящая материя, как общая космическая потенциальность. Здесь образ Новалиса этой пластичности — как ночи — оказывается в закономерной связи с исторической традицией. Уже в глубине веков «возможность», «чистая материя» (как потенция) называлась «ночью». Египетская Athor значит «Ночь»; то же у греков: Лето, Латона, Геката — различные образы Урании. Этот же символ мы встречаем и у ряда новейших авторов •— у Шеллинга, Ницше, Флоренского и др. В таком понимании космической пластичности она отождествляется с аморфным субстратом имманентного и как его идея утверждается в монадном сознании в пневматологической категории мистики. Единство этой пластичности оказывается не порождающим множественность конкретного эмпирического, но целокупно входящим во все единичное и подчиненным ему. Это значит, что в таком понимании пластичности как односторонней стихии единства последнее оказывается генерическим, а не генетическим и синтетическим, как это довлеет истинной самобытности. В действительности пластичность не гетерономна монадности: она есть такое же самодовлеющее начало, наделенное безначальной мощью творчества. Мы уже знаем, что основным предикатом онтологической самобытности является независимость данного начала как по категории бытия в себе, так и в стихии его феноменологического раскрытия. Последнее может входить в многообразные сочетания с таковыми же других начал, но то, что относится к данному, только в нем имеет свой источник и обоснование. Единство всеобщего может быть генетическим и синтетическим только в том случае, когда стихии этого начала довлеет и соответственная множественность. Всякое единство, неспособное раскрыться во множественности, есть генерическое, а потому его бытие гетерономно другим, т. е. оно или вовсе лишено самобытного обоснования, будучи только порождением иллюзии и редукции в бесконечность, или же, во всяком случае, принципиально лишено всякой возможности как бы то ни было проявлять свою самобытность. Единство без множественности есть или ουκον, или μηον всякое актуальное бьггие необходимо должно иметь органическое строение, т. е. быть гармоническим сопряжением центра с периферией, единства со множественностью. Космическая пластичность как самобытная модификация реальности, аналогично монадности, в своей собственной стихии развертывается из первичного генетического единства во множественность, органически восходящую и объединяющуюся вновь в единстве синтетическом.
Конкретное эмпирическое есть актуальная множественность феноменелогии космической Реальности. Оно является порождением одновременно обеих Ее модификаций — монадной и пластической. Это значит, что если генетико-синтетические единства стихий монадности и пластичности в отвлеченном мышлении могут пониматься как два хотя и сопряженных, но различных начала, то их раскрытия во множественности неразрывно сопряжены феноменологически. Здесь мы подходим к уже известным доктринам, что конкретное эмпирическое является в своем целом динамическим антитезисом двух различных тезисов в двух различных бинерах первого вида и что поэтому от конкретного эмпирического начинаются два различных типа возрастания, ведущих к трансцендентному и имманентному полюсам бытия. Изложенную доктрину, что феноменологическая множественность порождается сопряженными параллельными творческими действиями монадности и пластичности, мы встречаем уже в древней Индии. Так, мы читаем в Прашнопанишаде:
«Пожелав творений, Господь творений воистину Своей Мыслью сотворил мышление (принцип его). Затем, эманируя Свою творческую Мысль, Он помыслил о двойственности (о паре, т. е. бинере) и эманировал ее к бытию: Субстанцию и Жизнь. Обе они — помыслил Он — создадут для меня множественность творений».
Итак, в каждой основоположной синтетической категории имеется органическое сопряжение единства со множественностью, что и определяет внутренний простор и глубину, перспективу ее стихии. Однако природа этих множественностей, способ их возникновения и качествования их синтетических объединений в единствах существенно отличны, будучи определяемы в каждом случае направляющим типом основоположной категории.
В категории монадности множественность возникает из единства по принципу иерархически качественного понижения типа возрастания ипостасного бытия. Чем ниже иерархический порядок конкретного начала, тем в более относительных гранях отражается в нем Всеобщее, тем ограниченнее его кругозор и возможности, тем беднее и поверхностнее его взаимоотношения с окружающим. Последовательно в каждом низшем плане качественное понижение достоинства в некотором смысле компенсируется возрастанием по количеству. Разумеется, каждый низший план и во всем своем целом оказывается обладающим меньшим достоинством, но количественное возрастание числа его членов, а потому и числа единичных взаимоотношений между ними, устраняет возможность обладания низшим планом возможностей высших планов, как возможностей закрытых. Именно в силу этого прообраз всякого высшего бытия в некотором смысле уже включается во всякое низшее бытие, но для того, чтобы эти высшие возможности из закрытых претворились в свободные, необходимо должен произойти ряд соответствующих иерархических transcensus'oe. Благодаря этому же иерархическая система, несмотря на различие природ своих поясов и соответствующих им совокупностей свободных возможностей, остается целостной и единой. Как бы ни был низок порядок конкретного бытия, в нем неизменно отражается Всеобщее, но в этом отражении только весьма незначительная часть возможностей остается свободной — в строгом согласии с потенциально довлеющим ему местом в иерархической системе и уже свершенными актуальными достижениями. Все сказанное может быть непосредственно выведено из закона синархии.
Соответственно природе возникновения в категории монадности множественности из единства определяется и природа взаимоотношений ее членов, т. е. тип конкретно-эмпирических множеств. Так как наше сознание обычно ограничивалось в своих построениях категорией монадности, то, в частности, идея множественности и идея конкретного множества мыслились только в ее тональностях. Эти общие идеи почитались тождественными по природе явлениям конкретного эмпирического; было признано, что эти идеи не скрывают в себе никакого особого глубинного содержания, что в них нет никакой внутренней перспективы, что конкретные множества могут различаться количественно и качественно лишь по свойствам своих членов, но что множество, как идея, есть нечто вполне определенное и непосредственно говорящее само за себя. Между тем проблема бинера: единство — множественность, будучи связана с учением о монадной и пластической модификациях Реальности, оказывается в действительности более сложной и глубокой. Природа каждой модификации и ее внутренняя глубинность определяется бинером: единство — множественность, но этим же самым устанавливается органическая бинерность самих идей единства и множественности. В каждой модификации Реальности есть свое единство и своя множественность; они существенно отличны друг от друга, имеют разную природу и качествования, а потому возникает необходимость уяснения определяющих последние вторичных систем категорий. Итак, мы должны прежде всего выявить, что представляет собой единство и множественность в категории монадности и каковы категории всякого монадного конкретного множества.
В категории монадности конкретное бытие утверждается в своей самости, ипостасности, т. е. форме, при широком понимании ее идеи. Взаимоотношения конкретных видов бытия суть взаимоотношения различных форм. В силу этого природа монадности естественно тяготеет к изображению ее пространственной символикой. Все монадные построения если и не излагаются всегда more geometrico, to, во всяком случае, могут быть иллюстрированы пространственно геометрическими фигурами. Принимая же координатные направления качественными и показующими нарастание определенно заданного смысла, мы получаем возможность иллюстрировать самые сложные явления и интеллигибельные построения, достигая этим полной наглядности.
Так, идея множественности в монадной категории естественно иллюстрируется собранием элементарных форм, иначе говоря, всякая множественность имеет здесь как бы атомное строение. Это значит, что монадная множественность представляет собой агрегат, совокупность частей — элементов, где каждый имеет в себе свое обоснование, только раскрывающееся в его периферической форме и взаимоотношениях с другими. Поэтому всякая такая множественность есть система обособленных деятелей; в происходящих между ними контактах и взаимодействиях каждый проявляет свои качествования и действования только согласно своей собственной природе и совокупност. е. свойственных законов. Имеет ли множественность объединяющий синтетический единый центр, или он только намечается как мнимый — безразлично, феноменология элементов обусловливается непосредственно только этими единичными разрозненными началами. Такой синтетический центр всегда трансцендентен природе каждого элемента, его типу возрастания и качествованиям феноменологии; его бытие проявляется лишь опосредованно через совокупность элементов, как суммарный кинетический агент — эгрегор. Таким образом, имеется ли в действительности синтетическая объединенность деятельности единичных элементов или нет — все равно в плане множественности она проявляется лишь в инобытии, существенно отличном от ее реальной исконной природы. Отсюда мы и приходим к доктрине: всякая монадная множественность имеет прерывную природу, ее феноменология необходимо также прерывна и есть только суммарное целое феноменологии составляющих ее единичных элементов. Соответственно этому и всякое конкретное множество в категории монадности имеет основным предикатом прерывность конституции целостной природы и феноменологии. Каждый элемент обосновывает свое бытие независимо от других, и все взаимодействия с ними служат только средством актуальной реализации исконно заданного. Все эти взаимоотношения существенно периферичны для каждого элемента: они связуют только системы внешних качествований и уже от них стремятся достигнуть более глубокой связности между внутренними сущностями каждого из них. Но и здесь эта связанность неизменно остается существенно периферической. Конечный предел развитости феноменологии и раскрытия всех возможных взаимоотношений определяется только как полная использованность всех потенций естества каждого элемента. Тем не менее проблема непосредственной сопряженности внутренних сущностей элементов, т. е. не по их феноменологии, но в самой категории бытия, остается не только не разрешенной, но и недоступной разрешению принципиально. Сказанный конечный предел есть достижение только связанности в раскрытии различных видов конкретного бытия, но не их самих как таковых. Иначе говоря, прерывность природы множества как целого может только достигнуть в своей феноменологии совершенной регламентации и организации, но не может быть феноменологически преодолена. Идеально организованное множество, раскрывающееся во вполне целостной феноменологии, есть в то же время онтологически наиболее яркое обнаружение раздробленности бытия. Основной предикат статичности и прерывности монадных множеств обусловливает соответственные качествования природы монадного организма.
Во-первых, развертывание генетического единства во множественность есть его реальное раздробление в этом инобытии. Цикл от генетического единства ко множественности и от множественности к единству синтетическому есть реальное изживание единством мистерии раздробления целого, рассеяния его частей и постепенного эволютивного обратного их собирания. В истории религии эта идея раскрывается в мифах о «Растерзанном Боге». Личный ипостасный Бог, Мужское Начало, может ввести в космос принцип множественности индивидуального бытия лишь ценою жертвы своим нераздельным единством и реальным переживанием трагедии раздробленности.
Во-вторых, иерархическое возрастание от элемента множественности к синтетическому единству в монадной категории проходит через внутреннюю сущность первого. Это значит, что каждый элемент необходимо ощущает свою сопряженность с высшим единством как нечто первичное; сопряженность же со всеми другими элементами множества является только вторичной и сопутствующей данностью. Для такого элемента высшее единство является действительным первоисточником, безусловным и исчерпывающим в онтологическом смысле, множество же других подобных представляется только средой, соответствующей его данному феноменальному состоянию. Это множество, его природа и все, что в ней происходит, имеет лишь местное, частное значение, служит только ареной эмпирической деятельности и только дает материальные средства к осуществлению эво-лютивного процесса актуализации своей собственной самобытности. В силу этого каждый единичный элемент конкретного множества не только воспринимает высшую Реальность как трансцендентное ему генетическо-синтетическое единство прежде всего, но и не может иначе воспринимать Ее по самой своей онтологической природе. Множественность Реальности и Ее инобытие в виде среды не может не представляться ему только вторичной и производной Ее модификацией. Итак, стремление к одностороннему утверждению монотеизма реальности непосредственно вытекает из природы конкретного множества и его элементов в категории монадности.
В-третьих, так как самость каждого единичного элемента непосредственно сопряжена с высшим единством по особому типу возрастания, то эволюция каждого элемента есть непрерывно возрастающее утверждение им своей самости. По «закону пирамиды» иерархическое повышение синтетического единства влечет за собой возрастание соответствующего ему множества дифференциальных элементов и обратно. Поэтому эволюция самости элемента в своей внутренней сущности взаимно обусловлена развитостью его периферических общений с иными элементами множества, т. е. эмпирической деятельностью в их феноменальной среде. Основной монадный окрас и приводит к тому, что все эти периферические общения и всякая эмпирическая деятельность здесь представляет собой не выход из граней самости в простор среды, но, наоборот, перенесение всех ее данностей вовнутрь, одностороннее центрирование всех их на той же самости. В онтологической действительности эволютивное творчество частного начала есть одновременно и преодоление субъективных граней, выход из них во Всеобщее, и, обратно, привнесение этого Всеобщего в себя, воссоздание Его в себе. Здесь же свершается только половина этой бинерной действительности. Элемент подходит ко всему внешнему не как к имеющему самобытное обоснование и потому долженствующему вызвать в нем развитие соответствующего инобытия, но только как к своим отражениям вовне, только как к гетерономному его сущности бытию. В результате — на всем пути своей эволюции элемент оценивает все только со своей субъективной точки зрения и все более и более утверждает резкость и единственность своей самости. Психологически эта общая доктрина приводит к тому, что в монадной категории развитие человека не только неразрывно связано с эгоизмом, но и последний составляет необходимое условие самой возможности развития и его метод. На этом пути утверждение эгоизма в его глубоком смысле, т. е. не конкретно-эмпирического, а спекулятивного, должно быть всячески поддерживаемо и даже искусственно культивируемо как самая сущность монадного самосознания и метод монадного развития.
В-четвертых, высшее единство в монадном организме синтетически объемлет многообразные элементы соответствующего ему множества исключительно в стихии ипостасности и через нее. Это значит, что каждый единичный элемент сопереживается синтетическим целым не непосредственно в его внутренней пластической стихии бытия, лишь становящейся в системе форм, но только в стихии оформляющегося бытия, для которого система форм есть необходимое условие актуальности и единственный способ раскрытия. Целое входит в единичное и воссоздает его в себе как бы по периферии распространенности его в метафизическом пространстве, по совокупности его внешних очертаний. Объективируя и утверждая определенную форму, оно только уже вторично и опосредованно объективирует и утверждает соответствующее ей содержание. При этом такое содержание не является особой и имеющей самобытное обоснование данностью, но определяется лишь как то, что наполняет данную форму и проявляется в ней. Такое содержание вне идеи формы утрачивает всякое положительное значение, превращается или в апофатически постулируемую реальность, или в интеллектуальную абстракцию в зависимости от точки зрения и метода познавательного подхода. Таким образом, содержание единичного элемента здесь определяется через форму не только как через средство или прием актуального обнаружения, но и как через самую сущность актуального бытия реальности. Категория формы здесь становится единственной основоположной и всеобъемлющей, категория же содержания делается вполне подчиненной и только сопутствующей, вторично возникающей по методу редукции. Если отдельный элемент множества сам представляет собой некоторую иерархию качествований, нисходящих от его частного единичного центра к частной периферической множественности, то и в этом случае природа его включения в общее высшее синтетическое единство остается неизменной. Каждое единичное качество-вание и соответствующий ему дифференциальный аспект элемента утверждаются через их форму и через эту же форму соподчиняются в синтетическом единстве. Очертание такого сложного элемента в метафизическом пространстве представляет собой некоторую иерархию дифференциальных форм, но все их целое по отношению к внутреннему, также иерархическому содержанию одинаково остается только периферией. Сложное содержание единичного элемента утверждается по совершенно тождественному принципу как и простейшее, т. е. только в форме и через ее посредство. Синтетическое единство монадного организма, в гармоническом соподчинении себе множественности, раскрывается только как имеющий синтетическое строение ипостасный лик. Бытие высшего порядка и достоинства раскрывается во множественности низших видов бытия и, обратно, воссоединяет их в себе только в стихии ипостасности.
Все описанные только что качествования монадного организма, как сопряжение единства со множественностью, и определяют собой природу и основные категории монадной множественности. Для достижения полной ясности и отчетливости их осознания повторим вкратце полученные выводы. Основной категорией монадной множественности, а потому и конкретных множеств, являются статичность и прерывность. Отсюда непосредственно вытекает, что каждый элемент множества онтологически связан с высшим единством через свою внутреннюю сущность и что только через возрастание по этому иерархическому направлению он может сопрягаться с другими подобными. Иначе говоря, для каждого элемента единство, как модификация Реальности, первичнее Ее множественной модификации, или тип возрастания по единству, проходящий через внутреннюю самость элемента, первичнее типа возрастания по множественности, раскрывающегося в феноменологических общениях с ему подобными. Эта вторая категория именуется в эзотеризме категорией обособленной уединенности бытия и возрастания элементов монадной множественности. Далее, из онтологической природы такого элемента непосредственно вытекает, что феноменология его актуального развития необходимо должна заключаться в одностороннем утверждении эмпирической самости, центрировании на ней всех процессов и видов деятельности и восприятии всех объектов и явлений окружающей среды через призму эгоистической самости. Такова третья категория феноменологического гипертрофирования эгоистической самости всякого элемента монадного множества. Наконец, четвертая категория, определяющая природу включения конкретного множества в синтетическое единство, может быть выражена в следующей формулировке: во всяком монадном организме высшее единство синтетически объемлет элементы соответствующего ему множества исключительно в стихии и через ипостасности. Эти четыре категории: статичности и прерывности, обособленной уединенности бытия и возрастания феноменологического гипертрофирования самости и ипостасной природы синтетического объединения элементов множества в высшем единстве и определяют в своем целом самобытную особенность монадной множественности, монадных конкретных множеств, монадных единств и монадных конкретных организмов. Зная их, мы и раскрываем себе возможность должного осознания природы и качеств пластической модификации Реальности.
В категории пластичности конкретное бытие утверждается в своем естестве в непосредственной стихии жизни, т. е. в содержании при широком понимании его идеи. Взаимоотношения конкретных видов пластического бытия суть взаимоотношения различных видов становления единого космического потока. Этому общему потоку свойственно некоторое общее устремление, лишь раскрывающееся в отдельных случаях с различной силой, глубиной и яркостью. Стремясь найти простой и ясно показательный символ пластической модификации Реальности, мы тотчас же убеждаемся, что символика пространственная здесь совершенно и принципиально неприменима. Будучи основана на идее формы и взаимоотношениях их обособленных видов, пространственная символика составляет естественную и исключительную принадлежность категории монадности. В конкретно-эмпирическом мы можем найти для арупической пластичности Реальности подходящим символом лишь поток; наиболее же общим эмпирическим потоком, обладающим абсолютной текучестью и постоянством устремления, является поток времени. Итак, если монадности соответствует символика пространства, то пластичность иллюстрируется символикой времени. Так, идея множественности в пластической категории естественно иллюстрируется чередованием становящихся состояний единого потока. Иначе говоря, всякая множественность имеет здесь как бы текучую, непрерывно изменяющуюся природу. Это значит, что пластическая множественность, в противоположность монадной, представляет собой не совокупность частей — элементов, где каждый обладает особым в себе обоснованием и лишь входит во взаимоотношения с себе подобными как особая данность, в себе от них не зависящая, но есть цепь состояний одной и той же реальности. В монадности взаимоотношения элементов множественности хотя и предустанавливаются онтологически как системы возможностей, но самый их факт всецело относится к области феноменологии. Как таковые, эти взаимоотношения нисколько не касаются категории бытия и входят только в категорию раскрытия Реальности в актуальном процессе. Именно поэтому монадная множественность символически определяется как имеющая атомное, агрегатное строение. Как каждый атом возникает и существует в виде особой данности и уже затем входит в соединение с другими в качестве определенно обособленной единичности, так и всякий элемент монадной множественности имеет особую внутреннюю опору бытия и сопрягается с себе подобными как самобытный деятель. Поэтому всякая монадная множественность определяется как система обособленных деятелей. В противоположность этому в пластичности взаимоотношения элементы множественности составляют самую сущность их онтологической природы, так же как и их эмпирической феноменологии. Здесь мы вновь подходим к уже известной доктрине, что в стихии имманентного конкретность и актуальность суть синонимы, т. е. что иерархический диалектический актуальный процесс здесь не может иметь места, как не могут существовать и особые кинетические агенты. В монадности онтология и феноменология различны, и первая только раскрывается во второй; в пластичности онтология и феноменология совпадают, факт бытия и его актуальная являемость здесь нераздельны. Если в монадном множестве феноменологические взаимоотношения между элементами служат только актуальными обнаружениями их внутреннего родства благодаря единству их общего синтетического первоисточника, то во множестве пластическом феноменологические взаимоотношения элементов неотделимы от их онтологического родства в единстве целостного неделимого потока и с ним тождественны. Иначе говоря, эти взаимоотношения одинаково и нераздельно относятся и к категории бытия, и к категории его раскрытия в актуальном процессе. Как в монадности взаимоотношения элементов онтологически вторичны, так в пластичности они имеют основное и первенствующее значение. В монадности эти взаимоотношения протекают только в стихии раскрытия элементов, в себе изначально заданных, и затрагивают элементы только с их периферии, объективируя и утверждая в ней единичные аспекты и лишь опосредованно дифференцируя их содержание, нисколько не изменяя его онтологического существа. Напротив, в пластичности эти взаимоотношения протекают в самой стихии бытия элементов и целиком включают все их естество. В о взаимоотношении каждых двух элементов каждый непосредственно рождается из другого в непрерывном целокупном живом перерождении. Здесь не два разнородных начала оказывают взаимодействия на общих точках своих периферий, но одно и то же начало как бы последовательно принимает различные мгновенные состояния своего естества; здесь возникает только два становления пластической реальности, вызываемые к бытию одним и тем же устремлением единого потока. Именно в силу этого пластическая множественность символически выражается совокупностью последовательных во времени состояний непрерывно изменяющегося динамического потока естества. Как каждое последовательное состояние изменяющегося тела возникает из предыдущего его целокупным перерождением, существует как целокупное обнаружение целого и целокупно же перерождается в последующее, так и всякий элемент пластической множественности есть целокупное становление динамического потока, возникающее из предшествующих и переходящее в последующие непрерывным органическим перерождением. Поэтому всякая пластическая множественность определяется как последовательная цепь целокупных состояний одной и той же реальности. Во всякой монадной множественности синтетический центр, одинаково, реален он или мним, трансцендентен по природе, типу возрастания и качествованиям феноменологии каждому единичному элементу, равно как и их суммарной совокупности; бытие этого центра проявляется лишь опосредованно в плане множественной среды, и это его инобытие существенно отлично от его реальной исконной природы. В противоположность этому во всякой пластической множественности высшее единство всегда остается иерархически имманентным плану множественной являемости. Каждый элемент пластической множественности есть действительное и целокупное обнаружение этого единства, и разделение между ними возникает только искусственно, когда познающее сознание пластическую действительность пытается осознать в монадной категории.
Только там, где потенциальная конкретность и актуальная раздельны, где единичный модус обнаруживает только часть целостного содержания реальности, только част. е. качествований и возможностей, — только там конкретные виды бытия различного иерархического достоинства совершенно между собою раздельны, и в низшем высшее присутствует только потенциально в системах закрытых возможностей. Напротив, когда всякая конкретность есть актуальность и каждое становление есть целокупное отражение целого, непрерывно переливающееся в последовательной цепи ему подобных, — целое действительно присутствует в единичном, и притом в полной актуальности.
Только благодаря привычной односторонней подчиненности монадной категории наше сознание суживает в своих восприятиях действительность и как бы вырезывает единичное становление потока из их непрерывной цепи. Такое искусственно отмежеванное отдельное звено, разумеется, уже утрачивает присущие ему в действительности качествования и предстает пред нашим взором уже не как элемент пластической множественности, но только как элемент множественности монадной. Чтобы изучать такое звено в его действительной природе, человек должен погрузить свое сознание в соответствующую этому звену стихию. Тогда, будучи непосредственно включенным в поток естества и будучи лишь мгновенным состоянием непрерывной цепи единичных становлений, такое звено будет органически включать в себя все прошлое и будущее своей истории.
В этой именно историчности пластической действительности, как проникновенно указал уже Бергсон, и заключается ее основное отличие от механических построений монадного интеллекта. В монадном множестве каждая часть только потенциально отражает все целое в системах закрытых возможностей; актуально она делает это лишь в весьма слабой степени соответственно своим актуальным состоянию, свойствам и тональностям. В силу этого платоновское то ev кои поХХа актуально только для верховной Реальности, хотя и задано для всего космоса. Эволюция всякого единичного и заключается в постепенном приближении к реализации в себе этой заданное. Наоборот, в пластическом множестве каждая часть вечно и актуально отражает все целое, каждая часть есть действительно целое, и целое действительно и целокупно присутствует в каждой части. Поэтому стихия космической пластичности есть мир, где ### царствует вечно и актуально. Природа единичных элементов пластической множественности и их взаимоотношений, совместно с постоянством актуального присутствия в каждом единичном целого, и приводит нас к доктрине. — Всякая пластическая множественность имеет непрерывную природу, ее феноменология необходимо также непрерывна и есть нераздельное органическое целое исторических цепей феноменологии, составляющих ее единичных мгновенных становлений.
Прерывность монадной множественности и ее специфическая выразимость символикой пространства неразрывно связаны со статичностью ее исконной природы, типа ее изначального утверждения. Бытие и качествования каждого элемента изначально зиждутся его формой, которая в актуальном процессе только раскрывается и объективируется, но не создается и не изменяется. Это и показывает, что собственная конституция каждого элемента, а потому и конституция всей множественности в монадной категории принципиально чужды действительным феноменологическим процессам, предшествует им и от них в себе не зависят. Монадная множественность только участвует в динамике феноменологии, но в себе остается постоянной, утверждаясь в своем бытии статически. Этим мы и подходим к уже известной доктрине, что в монадной категории феноменологические взаимоотношения элементов множественности онтологически вторичны. Равным образом, если каждый элемент определяется обособленной статической неизменяемой в себе формой, то этим самым множественность имеет прерывную природу, и никакое развитие динамических феноменологических общений и взаимодействий между элементами не может преодолеть эту прерывность. В бинерную противоположность этому непрерывность пластической множественности и ее специфическая выразимость символикой потока времени неразрывно связаны с динамичностью ее исконной природы, типа ее изначального утверждения. Бытие и качествования каждого элемента динамичны по природе и динамически же определяются вибрациями его перманентно-актуального устремления. Конституция каждого элемента, а потому и конституция всей множественности в пластической категории принципиально неотделимы от действенных феноменологических процессов, утверждаются в их бытии и проявляются в них синхронически. Пластическая множественность не только раскрывается в динамике феноменологии, но именно в ней динамически утверждает свое бытие. Этим мы и подходим к приведенной выше доктрине, что в пластической категории онтология и феноменология совпадают, что факт бытия и его актуальная являемость здесь нераздельны. Как в монадности статичность исконного утверждения элементов множественности обусловливает их обособленность, а потому прерывность исконной природы множественности и обратно, так в пластичности динамичность одновременно исконного и феноменологического их утверждения устрояет их генетическую слитность, а потому и непрерывность природы пластической множественности. Отсюда явствует, что предикаты статичности и динамичности являются столь же основоположными для монадной и пластической множественности, как и предикаты прерывности и непрерывности. Более того, в действительности эти две пары предикатов органически неотделимы друг от друга, взаимно обусловливаются и могут быть выведены одна из другой. Мы разделяем их в нашем сознании в логической формулировке лишь искусственно, а потому должны памятовать, что такое разделение есть лишь гносеологический прием.
Соответственно природе пластической множественности и всякое конкретное множество в категории пластичности имеет основным предикатом динамичность и непрерывность конституции природы и целостной феноменологии. Каждый элемент обосновывает свое бытие в неразрывной динамической сопряженности и слитности своего пластического естества с каждым другим и со всем их множеством. Взаимоотношения элементов здесь составляют самую сущность их природы, относясь одновременно и к категории бытия, и к категории его феноменологической являемости. Для каждого элемента его взаимодействия с другими одновременно и центральны, и периферичны, ибо они одинаково связуют и системы внешних качествований, и имманентно присутствующие в них внутренние сущности. Так как, в противоположность монадной категории, феноменологическая являемость здесь всегда и целокупно актуальна, то взаимная непрерывная сопряженность элементов проявляется по сущности и по феноменологии в нераздельном тождестве. Поэтому всякое конкретное пластическое множество перманентно сохраняет динамическую непрерывность своей природы. Основной предикат пластических множеств обусловливает соответственные качествования природы пластического организма.
Во-первых, раскрытие в генетическом единстве пластического потока множественности есть не его раздробление, как это имеет место в монадной категории, но только переход от замкнутости в себе к предстоянию монадному дифференцирующему сознанию. Как в категории монадности в едином в себе Трансцендентном множественность возникает только в акте сопряжения с Имманентным как субстратом атомной множественности, так в категории пластичности единый поток естества Имманентного включает в себя множественность под действием дифференцирующих и организующих веяний Трансцендентного. В каждой основоположной синтетической категории раскрывается особый аспект космогонии. — В монадности исконным началом и первичным единством является Трансцендентное, а Имманентное оказывается соподчиненным и космогонически вносящим множественность, как основоположение многообразности и обособленной субъектности явлений мира. Наоборот, в пластичности исконным началом и первичным единством является Имманентное, а Трансцендентное оказывается соподчиненным и космогонически вносящим множественность, как основоположение иллюзорной раздельности и статической устойчивости единичных эмпирических проявлений бытия. В первом случае субстрат Имманентного представляется только инобытием Трансцендентного и как таковой не имеет самобытного обоснования; раздробленность бытия есть феноменологический факт, но онтологически есть иллюзия, преодолеваемая в самом средоточии Реальности — в Трансцендентном Лике, определяемом как ###. Во втором случае дифференцирующая, обособляющая и организующая деятельность Трансцендентного, аналогично, представляется только инобытием Имманентного, причем это инобытие, как таковое, не имеет самобытного обоснования; многообразие и статическая обособленность конкретно-эмпирического бытия есть только иллюзия, преодолеваемая в каждом единичном так же, как и во всеобщности имманентной пластичности, ибо в ней высший центр есть везде, а потому все есть ###. Если в монадной категории введение в самосознание Реальности множественности и рождение космической иерархии обособленных единичных видов конкретного бытия есть раздробление первичного генетического единства и рассеяние его частей, то в категории пластичности вступление Реальности к предстоянию монадной множественности изменяет лишь tavoc, осознания становлений ее вечно единой стихии. В собственной природе пластичности все виды иерархического протяжения сосуществуют сразу во всех своих продлениях, а потому элементы пластической множественности не выходят из лона общего единства и не утрачивают живой динамической слитности со всеми другими. Поскольку реальность переживает свое бытие в чистой пластической стихии, она объемлет весь космический поток естества и все вибрации его динамических становлений в абсолютном тождестве и событии всех точек продлений всех иерархических протяжений.
Переходя же к предстоянию монадной множественности Трансцендентного, космический поток в своем естестве начинает как бы устанавливать переход от нее к свойственной ему пластической множественности в тождестве синтетической категории воспринимающего сознания. Эта пластическая множественность в себе и онтологически, и феноменологически неизменно остается в стихии вечного и актуального тоеукси лоААсс, но, соответственно типу возрастания и качествованиям органически соприкасающейся с ней монадной множественности и действующих в плане последней эмпирических сознаний категории монадности, начинает восприниматься ими и предстоять им в синтетической категории последовательности. Благодаря этому поток естества и его пластическая множественность оказываются как бы имеющими конкретно-эмпирически измеряемое продление иерархических протяжений и, в частности, протяжения времени. Если в собственной природе пластичности всеединство протяжений и, в частности, вечно длящаяся и во всем присутствующая вечность времени устраняют возможность выделения единичных участков протяжений (в частности, определенных периодов — единиц меры времени), а полнота актуальной бесконечности претворяет абсолютную динамическую устремленность Жизни в абсолютный величавый покой Безначального Бытия, то в акте предстояния пластического потока монадной множественности его динамичность представляется непрерывной сменой единичных становлений, всеединство — органической плавностью перерождений друг в друга звеньев исторических цепей состояний, а актуальная бесконечность — беспредельно протяженной, т. е. потенциальной. В собственной природе пластичности сразу воспринимается весь поток естества и вся история его всеединого устремления; в его предстоянии монадной множественности воспринимается только мгновенное сечение этого потока, его единичное становление — искусственно обособленный элемент пластической множественности и соответствующий ему аспект — состояние общего устремления. Если теперь такой элемент пластической множественности будет восприниматься в монадной категории, он неминуемо частью распылит, а частью исказит свои собственные качествования в самом акте преломления в монадное сознание. Если же он будет восприниматься в пластической же категории, то, не изменяясь в своей онтологической природе, он введет в пластическую реальность переживание эмпирической длительности протяжений и последовательности становлений динамического потока. В результате — в акте предстояния монадной множественности всеединый поток естества начинает переживать свою динамичность уже не как постоянную исполненность собой всех видов протяжения, но как вечное по ним прохождение. Говоря другими словами, факт предстояния пластического потока монадной множественности приводит к возникновению в пластическом сознании длительности протяжений, к изменению вечности актуальной в становящуюся; это и есть рождение во всеединой стихии космического потока пластической множественности как особого феноменологического инобытия реальности. В категории монадности основным предикатом природы множественности служат статичность и прерывность; эмпирически она вьфажается символом атомного строения и возникает по принципу счета. В категории пластичности основным предикатом природы множественности служат динамичность и непрерывность; эмпирически она вьфажается символом потока переходящих друг в друга единичных становлений и возникает по принципу длительности протяжения. Все изложенное и показывает, что в то время, как рождение космической множественности для трансцендентного ипостасного лика есть раздробление его генетического единства во множественность единичных конкретных ипостасных начал, для имманентной пластичности это приводит лишь к переживанию искажения τονος'а предстояния его становлений, но ее собственная природа в себе остается неизменно непрерывной. Трагедия множественности переживается только Космической Ипостасностью, утрачивающей свое первичное генетическое единство и вновь восстанавливающей это единство как синтетическое в энтелехии космического процесса. Пластический Поток Жизни вечно остается в себе единым, но он соучаствует в этой трагедии, раскрывая начало длительности, и в то же время он вечно преодолевает ее, разнося повсюду и сохраняя во внутренней сущности каждого обособленного единичного конкретного бытия непосредственное живое ведение всеобщего единства. Эта эзотерическая доктрина и лежит в основании всемирно распространенного мифа о Растерзанном Боге и Его Божественной Супруге, странствующей по свету и собирающей Его останки.
«Изида сияющая является мстительницей за Брата. Она без устали ищет Его и с воплем блуждает по всему свету, не зная покоя, пока Его не найдет».
Повсюду это убитый, разорванный и расчлененный великанами Бог. Его ищет Богиня и в поисках обходит мир, а обходя его, дает законы, обычаи, основывает города, дает науку, искусство, культ и обряды. А убитый Бог, разорванный на части великанами, после многочисленных битв и страданий воскресает и, наконец, прибывает торжествующим и победоносным. Во Фригии это Кибела, безутешная от неверности Атиса, в гневе обегает мир и заставляет Атиса изуродовать себя в отчаянии от измены, которую она от него вынесла. В Египте это Изида в отчаянии от смерти Озириса, убитого изменнически Тифоном, заставившим его примерить свой гроб, и разорванного на куски великанами. Изида обходит мир, чтобы собрать эти куски: она собирает их все, кроме фаллоса, которому она посвящает свой образ; при этом она повсюду дает законы, искусство, культ, а Озирис — после многочисленных битв и трудов является победителем Тифона и великанов и возрождается для счастья мира. В Финикии это Афродита (Венера), безутешная от смерти Адониса, убитого жестоким Аресом (Марсом), воплотившемся в вепря; она обыскивает мир, чтобы найти его тело, но Адонис устрашает, наконец, это отвратительное животное и возвращается победоносным. В Ассирии это Саламбо и Беллита, в Халдее — Тамуз и Иштар, с которыми происходит тождественное. В Персии — это Митрас и Митра, у скандинавов — это Фрейя и Балдур с аналогичной историей. В Самофракии, в Трое, в Греции, в Риме — это Церера, безутешная от похищения своей дочери, путешествует по всей вселенной и утешается лишь тогда, когда видит бездну, через которую Плутон увлек Прозерпину (Персефону). Это Вакх, убитый, разорванный и растерзанный гигантами, трепещущее сердце которого находит Паллада, части тела которого собирает Церера (или Деметра), который наполняет мир своими подвигами, остается победителем и завоевывает себе место среди богов. В христианской символике и иконографии эта же идея лежит в основании многообразно разработанной искусством всех веков темы: «Mater dolorosa».
Во-вторых, во всяком пластическом множестве иерархическое возрастание от единичного элемента к высшему синтетическому единству проходит целокупно через все его содержание в себе и по отношению к другим элементам и реализуется в его собственной природе. В монадной категории такое возрастание проходит через внутреннюю сущность элемента, т. е. его собственная природа черпает онтологическое обоснование и сопричисляется к бытию высшего порядка и достоинства исключительно чрез посредство и как бы русло ее синтетического центра в каждом данном поясе индивидуальной синархии. Поэтому все взаимоотношения такого элемента с ему подобными и всякая эмпирическая деятельность в окружающей среде здесь онтологически вторичны, и высшая Реальность ему раскрывается в одностороннем монотеизме. В пластической категории, при нераздельной слитности в ней онтологии и феноменологии, взаимоотношения элементов множества являются не актуальным раскрытием только глубинного родства по единству первоисточника, но самой его сущностью. Онтологическая первичность и феноменологическая вторичность здесь в действительности совпадают в тождестве, и последняя только искусственно quasi-самостоятельно объективируется в категории предстояния. То, что в монадности представляется для элемента периферическим — его эмпирические качествования в среде и взаимоотношения с другими, — здесь образует сущность бытия и всю иерархическую перспективу его природы.
Высшее единство здесь не представляется трансцендентным, но непосредственно находится и раскрывается в каждом звене динамических цепей становления пластического потока; ToevKcxinoMa здесь раскрывается во всем единичном, как и в безграничности Всеобщего. В силу этого каждый элемент пластического конкретного множества не только воспринимает высшую Реальность как имманентно живущее в нем единство множественности и множественность единства, но и не может иначе воспринимать Ее по самой своей онтологической природе. Если монадность типа бытия и самосознания в феноменологии естественно приводит к утверждению абсолютного онтологического трансцендентизма, то пластичность типа бытия и его динамического переживания столь же неизменно влечет к провозглашению системы абсолютного имманентизма. Но при этом надо памятовать, что всякое конкретно-эмпирическое сознание только отчасти причастно полюсам основоположного бинера модификаций Реальности. По отношению к трансцендентному и свойственной ему ипостасности несовершенство конкретного сознания и не могущая быть преодоленной одновременная двойственность его природы — монадность и пластичность — обусловливают лишь недоступность актуального выражения всей действительной глубины трансцендентности Первоначала единичному эмпирическому. Эта глубина раскрывается вполне только при имманентном постижении всех видов бытия последовательных ступеней космической синархии, т. е. только в самосозерцании Реальности.
Тем не менее утверждение трансцендентности Реальности единичному эмпирическому сознанию по существу вполне правомерно и качественно согласно с действительностью. Последняя и намечается как энтелехийный предел типа возрастания, для которого даются начальные ступени и законы эво-лютивного восхождения. По отношению же к имманентному и свойственной ему динамической пластичности несовершенство конкретно-эмпирического сознания в корне устраняет закономерную возможность утверждения в своей природе имманентного миросозерцания. В самом деле, внутренняя перспектива по категории бытия в пластическом потоке развертывается лишь при целокупном в него погружении. Только при такой полной слиянности эмпирическое сознание становится действительно имманентным пластической Реальности. Здесь феноменологические качествования становления действительно имманентно сопричитаются к естеству потока в себе и, обратно, пронизываются им. Это есть внедрение через феноменологию в Ding an sich и обратное к ней возвращение, в чем и реализуется тождество феноменологии онтологии. Только в таком творчестве эмпирическое сознание завоевывает право утверждения абсолютного имманентизма. Это не есть провозглашение тождества конкретного эмпирического Реальности, не ест. е. оплощение и снятие внутренней иерархической перспективы пластического естества, но реальное вхождение в космическое естество как Ding an sich и осознание абсолютного тождества предстоящего монадности естества всеединой пластичности.
Очевидно, что все эти доктрины не имеют ничего общего с системами современного имманентизма, исторически исходящего от Беркли. Эзотерический имманентизм глубинен, своеобразно иерархичен и онтологичен; современный исторический — поверхностен, плосок и конкретно-эмпиричен. Феноменальное сознание, поскольку оно монадно, в принципе неспособно к адекватной слиянности с пластическим естеством, к внедрению в Ding an sich. Поэтому оно принципиально de jure и de facto неспособно провозгласить доктрину абсолютного имманентизма. Поскольку для трансцендентного отсутствие адекватной слиянности с Реальностью в себе лишь понижает актуальное выражение трансцендентизма, но не изменяет его существа, постольку для имманентного это отсутствие вовсе уничтожает сущность имманентизма. В первом случае тип возрастания сознания обладает длительностью протяжения, и эмпирически сознание может постепенно эволюционировать последовательными дифференциальными transcensus'ами. Во втором случае иерархичность качественно неотделима от всеединства, а потому эмпирическое сознание стоит перед необходимостью целостного решительного transcensus'a, коренного перерождения своей природы. Из всего сказанного мы и приходим к выводу, что конкретно-эмпирическому сознанию как таковому свойственно лишь эволютивное приближение к абсолютному трансцендентизму, абсолютный же имманентизм ему принципиально чужд. В монадной категории каждый элемент конкретного множества, будучи сопряжен с Реально
Дата добавления: 2015-05-05; просмотров: 887;