Учение о диалектическом процессе действования, системе гармонических феноменальных ноуменов, эмпирически раскрывающих этот процесс, и системе феноменальных ноуменов извращения. 3 страница

Совсем иная низшая воля в себе замкнувшаяся: здесь есть только стремление к свершению периферических процессов, реализующих активность относительного центра волений. Всецело замыкаясь в своей обособленности, человек сознает и действует только в узких гранях утверждаемого им относительного мира и разрывает все связи со Всеобщим. Но противопоставляя Всеобщему свою относительную личность и стремясь утвердит. е. как самодовлеющее начало, он приходит в действительности к обратному результату. Разрыв с Горним неминуемо приводит к подчинению жизни и деятельности законам и условиям феноменального окружающего, а потому личность утрачивает управляющее жизненными процессами положение и получает обоснование лишь рефлективно от периферических взаимоотношений. Чем дольше продолжается такое односторонее центрирование на низшей воле, тем ближе и неуклоннее целокупное эмпирическое сознание приближается к гибели частью в рассеянии на хаос дифференциальных элементов, а частью через окостенение в негармоничных более или менее сложных аспектах, неспособных к дальнейшей эволюции, а потому и к жизни. Эгоизм, будучи карикатурой самостоятельности в развитии актуального сознания, может приносить иллюзорную феноменальную пользу лишь при благоприятном для человека стечении обстоятельств и только на весьма короткое время. Онтологически он неумолимо влечет к столкновению с двумя видами мировой трагедии, которые ни разрешить, ни преодолеть о»принципиально не может. Если некоторое короткое время он еще может продолжать безуспешную и безнадежную борьбу, то конечный ее результат неумолимо предрешен и ведет человека к гибели. Внутренний эгоизм превращает основной вид мировой трагедии — антиномичность законов ноуменального и феноменального, иерархии монад и иерархии множеств — в контрадикторное противоречие между этими полюсами бытия, где низшее и слабейшее безнадежно осуждено на гибель. Здесь эмпирическая личность и ее целостное сознание погибают от собственной внутренней дисгармонии — от распада и окостенения. Равным образом, периферический эгоизм приводит к дисгармоническому раскрытию второго вида космической трагедии, к столкновению с собственными противоречиями феноменальной среды, в свою очередь превращающимися в контрадикторные. В данном случае эмпирическая личность и ее сознание утрачивают свободу независимого развития и волевых проявлений, принуждаемые следовать влечениям и процессам не только чуждым, но и гибельным. Оба вида мировой трагедии могут эволютивно преодолеваться только через иерархическое развитие посредством восприятия и использования горних откровений. Замыкаясь же в феноменальной субъективной односторонности, эмпирическая личность утрачивает не только силу их активного преодоления, но и способность пассивно им противостоять, а потому бесповоротно осуждена на гибель.

Высшая воля исполняет все существо человека возвышенным и могучим радованием. Пробуждая его сознание от тягостного сна феноменальной жизни, высшая воля творчески раскрывает в нем первородное достоинство духа, его мощь и свободу. В глубинных недрах ощущения бытия в человеке возгорается неугасимый светоч державной независимости и упоения полнотою творческой жизни. Благодатно возносясь над суетой и мимолетностью обыденного, человек исполняется гармоничным покоем и безусловною мощью светозарного царства животворящей силы, ощущает себя самобытным звеном Безграничного и радостно делает свое существо проводником горних предначертаний. Жизнь есть творчество, и только в его продлении индивидуальное бытие утверждает свою принадлежность к небесному отечеству, исполняется великим дерзновением к жизни и приуготовляет свой конечный триумф свершения актуального самосознания. Здесь эмпирическая личность расторгает узы феноменального внешнего, вырывается из подчиненности его периферическим иерархиям и начинает непосредственно жить по горнему закону, дерзает принять иго его свободы. Не затерявшаяся в мире скорби и стенаний одинокая личность, не бедный изгнанник, тоскующий о родимом крае Света, но добровольно принявший подвиг нисхождения в эту страдную юдоль для внесения в нее высшей силы, посланник и певец ее мощи и свободы — таков облик человека, в котором пробудилась державная воля духа. Всякий; кому ниспосланы благодатные дары надмирной Власти, кто озарен откровением Ее волений, не только сам просветляется всем существом своим, но и неустанно стремится приобщить к своим воспарениям и излучаемому ими трепетному счастью всех других людей. Стихия творчества есть истинный неугасимый светоч, и ее всеозаряющие лучи заставляют трепетать сознание, вдыхают жажду подвига, зовут к жертве и делают все принятые страдания там более сладостными, чем сильнее вызываемая ими боль. Так возник подвиг бескорыстного служения Горнему Завету, добровольного принятия на себя креста изживания и преодоления мировой трагедии и безысходности судьбы ближних. В полном самоотречении и забвении личных непосредственных интересов человек бросил вызов дерзновенному невежеству и смело шел под удары судьбы, видя в самих претерпеваемых страданиях ниспосылаемое Небом благо и великую творческую силу. У одних пламенное стремление духа разделить подвиг Открывшего Волю Отца побуждало их идти на верную смерть при благовествовании высшего закона и крестного пути восхождения; другие удостаивались раскрытия в себе самих глубочайших бездн трагедии мира и страшными стенаниями своего духа выковывали и путь подъема, и орудие преодоления препятствий; третьи, приняв обет бедности, уходили в глушь для упорного и тяжкого труда духовного перерождения стремлений и сил; четвертые сгорали в экстазе дерзновенного, но еще преждевременного взлета к безграничной мощи Безусловного.

Низшая воля всегда исполнена бесконечной тоски. Человек стремится замкнуться в своей оформленной личности, обособиться от общего потока жизни и двигаться лишь в своих собственных гранях. Одновременно утверждая оба вида эгоизма, человек входит в активное взаимодействие с окружающим только на своей периферии. Он отвергает внутреннее родство отдельных видов бытия по их органической причастности к Первоединству, равно как и факт многообразного исполнения ими Его синтетических мировых предначертаний. Все единичные деятели, как и все вещи, сопрягаются между собой только периферическими взаимоотношениями, и только внешние проявления активности утверждают само бытие конкретного. Бытие и обнаружение в конкретно-эмпирической деятельности онтологически тождественны, а потому стремление к развитию таковой деятельности, к упрочению и развитию побед ее стремлений над супротивными есть не только естественнейшее проявление жизни, но и сама ее сущность. Такое миросозерцание, обусловливаемое периферичностью природы низшей воли, порождает не только одностороннее тяготение к периферическим взаимодействиям с другими видами конкретного бытия, но и предопределяет соответствующее понимание их природы. В высшей воле субъект стремится воздействовать на объект изнутри, органически воссоединиться с его сущностью, творчески усвоить иерархию его действенных разветвлений методом гармонического ее в себе отражения, растворения и воссоздания, и уже затем, органически же споспешествуя собственному развитию объекта по его собственным законам, старается постепенной гармонической эволюцией привести его к желательному состоянию. Такое воздействие ни в каком отношении не подавляет собственной независимости и самобытности объекта, не нарушает его свободы и не задерживает его органического развития путем навязывания ему противоестественного, а тем более гибельного. Здесь происходит свободный союз творческого содружества двух начал во имя одной цели, и каждое, стремясь к ней, проходит свой собственный путь и осуществляет решение собственно ему подлежащих задач. В полную противоположность этому — в низшей воле субъект стремится воздействовать на объект извне, всецело игнорируя его собственную самобытную сущность и соответствующую ей иерархию действенных разветвлений в ее собственной природе и независимости: он пытается насильственно заменить этот центр или своим собственным в его целом, или некоторой объективированной его частью: для этого он периферически вторгается в систему внешних проявлений объекта и частью вовсе их подавляет, частью пытается изменить не только их направление, но и собственный закон их развития; чтобы в результате привести объект в произвольно назначенное состояние. Такое воздействие основывается на попытке тиранического подавления независимости объекта и уничтожения свободы его развития и даже самой его органичности. Субъект считается не только со своими стремлениями, но и только с ему присущими законами. Здесь происходит реализация односторонней центрированности на замкнутой в себе и обособленной эмпирической личности и тяготения заставить все окружающее служить собственным узко-субъективным целям.

Периферичность природы низшей воли обусловливает не только стремление ее к насильственному подавлению объекта и уничтожению его свободы в органическом развитии, но и принципиальную невозможность для нее иного способа действия. Будучи ее основным и нераздельным с ней предикатом, этот признак и сопряжен неразрывно с идеей жестокости. Низшая воля есть олицетворение и единственный осуществитель жестокости. Как мы уже знаем, волевое начало может проявляться тройственным образом: в односторонней сопряженности с низшей мистикой или же низшим разумом и в собственной независимой феноменологии. Жестокость низшей мистики и низшего разума проистекает не от собственной природы этих пневматологических начал, но от соответствующей феноменологии низшей воли. Именно она, внося активность в виды чувствования и формы разума, сами по себе отражающие лишь внутреннее состояние сознания человека и чуждые всяким активным воздействиям, и реализуя их стационарные качествования в действенных проявлениях, тем самым служит и движущей причиной, и осуществляющим орудием жестокости их феноменологии. Наконец, в собственных независимых проялениях волевой категории низшая воля оказывается не только движущей причиной и орудием осуществления жестокости, но и непосредственно обнаруживает в последней свою природу. Увлекаясь стихией периферических общений и воздействий, человек постепенно окончательно утрачивает способность к органическим сопряжениям, перестает воспринимать и самую их идею. По Мере возрастания односторонней центрированности на низшей воле в нем происходит как бы органическое перерождение потенций, и в гипертрофировании одних атрофируются другие. Категории мистики и разума теряют в его глазах самостоятельное значение и свободу самобытных проявлений, делаясь только категориальными формами феноменологии воли и способствующими орудиями для достижения волевых целей. Весь окружающий мир и все внутренние процессы сознания начинают восприниматься не иначе как через призму волевых влечений и действований — и, обратно, воля делается единственным императивом, сущностью и осуществителем всех процессов жизни. Это влечет к крайнему уничтожению смысла и ценности бытия категорий мистики и разума, и потому и к обесцениванию их проявлений и достигаемых в них результатов. Каждый человек и культура каждого народа начинают определяться только по степени развитости их способности к волевым проявлениям, по их способности настойчиво стремиться к поставленным действенным целям и по успешности в преодолении препятствий, с полным игнорированием достижений в мистике и в разуме. С другой стороны, основополагая периферичность волевых воздействий, человек здесь сам себя отмежевывает и от истинной творческой деятельности, где все встречающееся на пути через органическое соподчинение и содружество приобщается к стремлению к общей цели, следуя каждое по своему пути и действуя по собственным законам. Он пытается все подчинить себе насильственным подавлением самобытности и превращением всего окружающего в безличные подголоски. Очевидно, что и подавление других двух пневмато-логических категорий, и стремление простереть на все свою периферическую власть не может не встретить соответствующего сопротивления. Возникает борьба, и так как низшая воля может переродиться в своей природе только под просветляющими веяниями высшей, которым она здесь себя активно противопоставляет, то она с наивысшим доступным ей напряжением стремится ниспровергнуть все препятствия, т. е. действовать с возможно большей жестокостью. В гармонии с этим обострением столкновений с внешним в самом сознании человека пробуждается сомнение в правильности выбранного пути и смутные предвосхищения эротических веяний высшей воли. Будучи еще не способен последовать им, или не достигнув еще опытом убеждения в необходимости предпринять соответствующее поворотное решение, человек необходимо начинает утверждать выбранный им путь с еще большей резкостью и внутренней ожесточенностью, тотчас же отражающуюся на еще большем усилении настойчивости и жестокости внешних волевых проявлений. Видя угрожающую опасность не только успеху исполняемых им в настоящее время задач, но и самому методу действо-вания, столь связанному с самой сущностью низшей воли, человек доходит в преследовании своих целей до крайнего ожесточения, окончательно замыкаясь в своей обособленности и выбранном пути. Эта необходимо присутствующая при всяком хоть сколько-нибудь значительном развитии низшей воли вьгутренняя борьба неумолимо вносит в глубшгу сознания раскол, зияние которого человек хотя и пытается сам от себя скрывать, но несомненность факта его бытия разрушает его спокойствие и неустанно грозит его общему равновесию. Достаточно мимолетного ослабления решительной настойчивости в осуществлении действований или сдерживающих внутренних усилий, чтобы заложенное в самом существе одностороннего утверждения низшей воли противоречие с другими данностями и потенциями сознания начало бы воочию ему раскрываться. Человек проникается безысходностью своего состояния и безнадежностью всех предпринимаемых усилий, а потому его сознание начинает стихийно обуреваться тоской. Чтобы подавить или хотя бы только временно заглушит. е. голос, человек с новой решимостью бросается в борьбу и с еще большей ожесточенностью старается преодолеть свои препятствия. Но все это дает только временное утешение и забвение; с каждым дальнейшим шагом трагичность положения становится все более очевидной и все с большей силой проясняется безнадежность усилий, что и влечет дальнейшее усиление и углубление тоски и отчаяния.

Во всяком бинере тезис раскрывается через антитезис. На пути развития человека низшая воля неизменно раскрывается первой, и только в ее опыте постепенно развивается жажда обладания высшей волевой способностью. Пока человек видит в проявлениях воли только удовлетворение инстиктивных влечений и периферических желаний, только функциональный процесс взаимоотношений с окружающим — его душа закрыта и для веяний Горнего. Всякая религия и путь восхождения человека в собственно эзотерическом смысле начинаются с регламентации акта воления и его результатов как культового действа. Взаимоотношения субъекта и объекта в действовании получают высший онтологический смысл, утверждаются как естественный символ сущности, причины и цели творения и бытия вселенной. Как акт coitus есть в своей онтологической глубине сопереживание мистерии жизни в ее синархическом естестве, а акт познания в его глубинном смысле приводит человека к соучастию в творящей и организующей стихии Логоса, так акт творческого действования органически сопрягает его с первоначальной Силой, вызвавшей мир к бытию и устрояющей течение его эволютивного развития. Так как путь к тезису только один и заключается в последовательном изживании всех чередующихся состояний эволюционирующего в опыте антитезиса, то в развитии по категории воли человек не может непосредственно подняться до обладания высшей волей горнего, не изведав сначала феноменальным опытом перспективной глубинност. е. отражения в дольнем. Вот почему посвящению воли духа всегда и неизменно предшествует посвящение низшей воли. Это одинаково справедливо как для отдельных людей, так и для целых эпох истории. Только весьма немногие, являющиеся в мир для определенной конкретной миссии, находятся видимо вне действия этого общего закона. Все же те, кто в данной жизни должны пройти весь эволютивный путь или только вновь пережить его реминисценцией, неизменно в первую ее половину мощно обуреваются оргийным пафосом низшей воли. Экстаз эгоистических стремлений и относительных действовании низшей воли — это первое раскрытие в человеке онтологической глубины категории воли, и в этом его смысл и оправдание. Потрясая все существо человека возбуждением всех его центров активности и утверждая эгоистически его субъективную личность, экстаз низшей воли есть первый двигатель и непосредственный осуществитель эволюции, пробудитель дремлющих потенций духа. Именно таковым он и является как в волевых посвятительных мистериях, так и вообще в процессе массовых действенных взаимоотношений с другими людьми. Его ближайший эзотерический смысл здесь заключается в диалектическом раскрытии могущества и многообразности проявлений творческого Волевого Начала методом символа и карикатуры. Однако было бы величайшей ошибкой ограничивать его смысл только этим простейшим значением. Низшая воля есть не только периферический кинетический агент высшей, но и ее эволюционирующий символ, гармонирующий с изменяющимися условиями окружающей среды. Кроме своего конкретною эмпирического содержания, он всегда под некоторым, хотя и проекционно-искажающим углом выявляет исконную первосущность волевой стихии. Он свершает не только пневмато-логическую миссию, но и миссию онтологическую, ибо каждый действенный процесс низшей воли есть в то же время единичное членение вселенского творческого диалектического процесса. Эта двойственная природа экстаза низшей воли не только служит естественным пробным камнем для актуального сознания всякого человека, но и вливает в него стремление к возвышению над его настоящим несовершенным состоянием. Но прежде чем человек сможет подняться до отражения в себе глубин духа, он должен сначала выработать в себе необходимую для этого емкость, почувствовать пустоту, жаждущую быть наполненной. В этом и состоит призвание оргиазма воли.

Эволюция человека заключается в постепенном возрастании иерархического достоинства его эмпирического сознания. Совершенно аналогично другим двум пневматологическим категориям, эволюция воли состоит в повышении иерархического λογος'a соответствующего ей кинетического агента, что слагается из развития по двум направлениям: из возрастания эмпирических дифференциальных элементов и сопряжения с высшими волевыми центрами. Будучи в себе замкнутой, актуальная личность может развиваться лишь до некоторого предела, полагаемого использованием и гармонизацией ранее накопленного в творческих взаимодействиях эмпирического материала. Феноменальный периферический опыт является необходимым условием всяческого развития, и именно в нем совершается преодоление субъективной замкнутости личности через антэротическое сопряжение с другими видами конкретного бытия. В этих сопряжениях личность входит в систему возрастающей иерархии множеств и начинает жить кроме ей особенно присущей также и более сложной их жизнью. Это есть путь последовательных периферических transcensus'ов, приводящий к возможности начать стремиться к transcensus'y иерархическому, а потому сам по себе есть хотя и недостаточное, но необходимое условие эволюции. Оргиазм в воле и определяется как процесс периферического сопряжения относительного волевого центра человека с другими, входящими в то же конкретное множество, периферически раскрывающее некоторое бытие высшего порядка. Хаотичность такого множества служит не препятствием, а необходимым условием возможности опыта, ибо только в этом случае человек может осуществить сопряжение с каждым элементом порознь и притом без подавляющего гнета общего синтетического целого. С другой стороны, именно многообразие качествований, взаимоотношений и способов подхода различных членов множества может развить в волевой способности человека различные ее элементы и модификации. В оргиастическом опыте параллельно с непосредственным развитием эмпирической личности происходит также и преодоление субъективной обособленности частью через прямое присоединение новых элементов, а частью через воссоздание в ней опосредующим методом качествований иных субъективных центров, благодаря чему в личности и начинает эволютивно возрастать отражение Всеобщего. Как в категории разума, успешность и значительность результатов периферических волевых сопряжений зависит от их интенсивности и иерархического порядка. Чем слабее интенсивность и ниже их иерархический порядок, тем для достижения тех же результатов требуется больше времени. Вместе с тем при замедлении процесса утрачивается его общая целостность и тем труднее перейти к осуществлению иерархического transcensus'a, а потому есть некий низший предел интенсивности и скорости чередования общений, за которым ценность опыта приближается к нулю. Параллельно с этим и иерархическое достоинство единичных сопряжений имеет еще особое значение. Простейшие реакции, влечения и волевые действия, завися почти исключительно от обстоятельств и условий среды, весьма мало отражают собой особенности личности. Напротив, чем сложнее волевое действие и вызывающие его императивы и стремления, тем больше в организации входящих в них дифференциальных элементов проявляется и по силе, и по отчетливости особенности личности. По мере возрастания во-ления в иерархическом достоинстве субъективные особенности личности, а затем и индивидуальности находят все более случаев и возможностей к актуальному проявлению, ибо вообще чем более эволюционирует антитезис всякого бинера первого вида, тем более он отражает в себе естество и самобытность тезиса — выступающих из-под покрова феноменального материала дифференциальных элементов. Для возможности осуществления такого более глубокого сопряжения между людьми в волениях и действованиях необходимо наличие как соответствующей благоприятствующей среды, так и соответствующего расположения и искренности. Обычно это достигается через выбор соответствующих условий жизни, но может быть и особый посвятительный путь. Всякая мистерия есть лишь синтетическое отражение жизни, ее законов и условий. В ней лишь как в фокусе собирается то, что при обычных условиях обыкновенно растянуто на долгие периоды времени. Цель мистерий — дать в короткое время обширный опыт, выпукло показать его членения, их особенности и чередование, благодаря чему и раскрыть человеку возможность подняться до осознания развертывающегося смысла во всем перспективном его целом, а потому и во всей его глубине.

В проявлении каждой пневматологической категории и ее кинетического агента необходимо различать их собственное содержание и их форму. Эта форма связана с содержанием, но не тождественна ему. Так, в мистике сущностью и содержанием единений является антэротический союз двух видов естества, а формой служит coitus, как в прямом, так и в более общем смысле. Соответственно этому в разуме содержание сопряжений заключается в дифференциации и организации конкретного начала, а формой служит слово. Наконец, в воле содержанием служит соподчинение и прагматическая организация волевых способностей, а форма выражается пластикой, жестом. Coitus, слово и жест в прямом и примитивном смысле непосредственно свидетельствуют о проявлении соответствующей пневматологической категории, будучи здесь характернейшими феноменологическими соответствиями. Но они могут также пониматься в широком и общем смысле, где они выражают не специфическое проявление, но объемлют синтетически каждая целый категориальный класс проявлений. С этой точки зрения, например, всякое мистическое единение есть акт любви, акт coitus, лишь в частном случае совпадающий с физиологическим явлением. Соответственно этому мы и рассмотрим жест, как форму волевых проявлений в специфическом и общем смысле.

В оргиастических мистериях человек испытывает переживания во всех трex пневматологических категориях. Но исторически известная посвятительная традиция, сравнительно мало уделяя внимания категории разума, преимущественно центрировала свои усилия на мистике и воле. Она пользовалась половым экстазом как могучей движущей силой и через восторг плоти вела людей к пробуждению жажды восторгов надмирных. Мистика, как и разум, есть категория стационарная, а потому для реальности воздействия на человека и возможности сделать его самого активно ищущим дальнейших усилий и продвижений на эволюционном пути необходимо заложить движущий импульс и в динамической категории — в воле. Если в мистериях и существовали способы внутреннего органического воздействия на волю индивида путем высшей воли, то все же главенствующую роль играли воздействия периферические непосредственно в иерархическом плане воли низшей. В последнем именно и заключается сущность волевого оргиазма как такового.

Тихая ночь, серебряные чары луны, вдохновенная песнь и переливы струн могуче действовали на участников мистерии, потрясали их чувства и через преображение настроения сразу переносили от обычного в царство причудливых мечтаний. Гармонии звука и света действуют как тонкая среда, как целая струящаяся пластическая жизнь, охватывающая все и все подчиняющая своему трепещущему потоку. Это действие женственно, оно не насыщает человека определенными устремлениями, не вкладывает в его существо определенных сил и ограниченных тяготений, но лишь возбуждает томление неудовлетворенности настоящим, будит в нем жажду таинственного и неизведанного, доносит до него веяния иных миров. Эта сила не влекущая, но лишь завлекающая; она не собирается в единый центр, но веет повсюду; она не указует определенной цели, но лишь вызывает алкание цели. Это эротика среды, откровение бесконечной глубинности женственности (Аркан XI), магия преображения естества. Внимая этим интуициям пластичности надмирного, человек перерождается во внешнем бездействии, делается способным к вибрациям высшей жизни, но вместе с тем безмолвствует и замирает. Он лишь прислушивается к потоку проходящих волн, он только грезит, мысль скользит по переливам, а воля спит. Это только мистерия чувства, развертывание его глубин, но все ощущения остаются пассивными, лишь вторя входящему извне. Но есть и иная сила, пробуждающая раскрывшиеся чувства из бездействия. Стихия ароматов преобразует их в мощные влечения, она вдыхает в них жажду деятельности, внушает искать удовлетворения. Аромат — это динамика чувства: он вызывает в женственной силе активность и, стоя на грани томлений среды и сил центральных, он стремится их сочетать. Мир влечений находится внутри человека; это царство внутренних натяжений и готовых проявиться сил, но для того, чтобы они проявились в действии, необходимо пробуждение воли, — и вот орудием пробуждения и теургического дисциплинирования воли в посвятительных мистериях являлась пластика. Каждое движение человеческого тела соответствует не только определенной эмоции, но и определенному волевому устремлению, как и обратно — психическим движениям неизменно сопутствуют определенные сокращения мускулов тела. За много веков до современной психиатрии руководители посвятительных мистерий широко пользовались этим законом. Священные танцы мы встречаем во всех религиях и у всех народов, ибо их образный Язык не только передает многое лучше слов, но передает также и вовсе невыразимое в слове. Сливаясь вначале с мечтательным настроением души, вызванным чарами звука и света, и постепенно переходя фазы перерождения чувств в готовые проявиться влечения, вторя этим возбуждающим дыханиям ароматов, священные пляски затем сразу прорывали ограду закостенелого бездействия и раскрывали простор всем назревшим волениям. Именно их помощью люди активно включались в оргийное действо и из зрителей мистерий превращались в их действительных участников. Сущность пляски — это ритм, и именно в его стихии свершается мистериальное преображение воли. Охватываясь ритмическим движением, человек сразу утрачивает свою обособленность и входит в массовое целое как его органическая часть, где устремление целого начинает вполне господствовать над уединенными влечениями. Глубина ритма безмерна; он может быть прост и чеканен, но может быть также и беспрестанно изменяющим свой закон. Чем глубже ритм, тем он многообразнее, тем больше в нем отдельных узоров, переливов и разрывов, и, возрастая до наивысших напряжений, он переходит в хаос. Есть ритм покоя, ритм безмерной силы, дышащей в величавых переливах своих тонких волн; их звонкое дрожание подобно наивысшей недвижности, ибо их трепет все проникает и не может быть проникнут и преодолен ничем. Но есть также ритм и бушующих дерзновений, ритм мятущихся и сталкивающихся волн, стремящихся все подавить своей громадой и рассыпающихся друг от друга в прах, чтобы вновь воспрянуть с еще невиданным дерзновением. Как ритм небесных сфер тих и ясен, но нестерпим для слабых духом, сжигаемых и разрушаемых во прах его тонким светом, так ритм беснований хаоса есть всеобъемлющее лоно, захватывающее все, чтобы в одержимости порывов рваться всюду и все сметать. Ритм оргий — это пробудившийся хаос, и в его клокотании человеческая воля, не стесняя себя ничем, развертывается во всем просторе и сталкивается с целым океаном чуждых устремлений. Она перестает быть только сама собой, она сплетается с велениями других людей, она пронизывает их и сама пронизывается ими. Здесь закаляется отвага дерзаний, смелость и настойчивость влечений, уграчивается боязнь неудач и распадаются сдерживающие путы. Если слово творит, то ритм есть творящая сила; здесь сердце всех мистерий и сущность культа, здесь основа мистериального творчества.

Обряды и церемонии суть не только символы некоего посвятительного смысла, но и определенная реальная теургическая мощь. Сопереживая их, люди являются не только зрителями или свершающими их отдельные ритуалы, но активно включаются в синтетическую единую сущность развертывающегося действия и его силы. Их воля, оставаясь индивидуальной, совершает transcensus: и периферический — через органическое сопряжение с волевыми устремлениями других, — и иерархический — в самом факте свершения соборного действования. Но не только ритм, обнаруживающий высшее устремление, может сочетать воедино человеческие массы. Даже действуя сам по себе только как периферическая сила, он одинаково связует людей. На этом основывается все военное искусство превращения толп в стройные ряды войск. Еще более ярким примером служат гимнастические общества. Так, чешские или польские сокольничьи общества, пользуясь исключительно одним ритмом, явились могучими деятелями укрепления национального духа, патриотизма и целостности народа. Этот пример воистину изумителен по своей яркости и наглядности, показывая безмерность и глубину результатов использования закона ритма. Далее, вообще всякий спорт есть не только естественная школа индивидуальной воли, но и могучий фактор общественности в самом глубоком смысле. Спорт не только оздоровляет людей и вызывает дружественные союзы, но он реально единит людей по категории воли, создает устойчивость и целостность народа. Вот почему у самого развитого по категории воли народа — у англосаксов — спорт занимает такое важное место в воспитании и общественной жизни. Их инстинктивная мудрость им непосредственно подсказывает, что спорт есть реальная основа английского характера и первое орудие английской культуры, ее единства, устойчивости и гегемонии над миром. Наоборот, у самого безвольного народа — в России — спорт, невзирая на все искусственные попытки, остается в жалком загоне.