Учение о диалектическом процессе познания, системе гармонических феноменальных ноуменов, эмпирически раскрывающих этот процесс, и системе феноменальных ноуменов извращения. 3 страница

В категории мистики оргиазм есть непосредственное единение естества с многоликой объектность природы. Здесь свершается отрыв человека от замкнутой узко-субъективной жизни и ее местных окружающих обстоятельств и приобщение к множественности видов и проявлений бытия. Частное единство, объединявшее дотоле только частное множество элементов субъективного сознания, динамически включается, как составляющий элемент, во множество более высокого иерархического порядка, объемлющее соответственно каждому частному единству развертывающую его частную иерархию нисходящих по достоинству реальностей. В этом акте включения частное единство не только сочетается с ему подобными как простыми модусами бытия, но и внедряется в присущий им τονος, органически воссоздает в себе глубинное самоощущение, свойственное каждому из них. Иначе говоря, здесь часть начинает действительно жить жизнью сложного целого, т. е. осуществляет transcensus в иерархическом достоинстве и возможностях. Но действительное свершение этого transcensus'а составляет целостный цикл диалектического развития, где оргиазм есть хоть и необходимая, но только первая ступень. Оргиазм сопрягает лишь с периферической природой высшего иерархического бытия, в нем происходит единение лишь со множественностью раскрывающих его элементов, но их организация осуществляется разумом духа. Для того, чтобы достигнуть высшей ступени космической синархии, нужно достигнуть единения не только со множеством частных единств, но и с синтетически объемлющим их высшим единством; это и есть вторая, завершающая ступень диалектического цикла. Итак — оргиазм есть органическое сопряжение конкретного бытия со множеством ему подобных, периферически раскрывающим некое конкретное бытие высшего порядка. Это множество как таковое может обладать лишь весьма малой упорядоченностью и даже вовсе быт. е. лишенным, так как в противном случае самый акт включения данного частного конкретного бытия был бы невыполнимым. Именно в силу его хаотичности, а потому и потенциальности мощных характеристик высшего целостного бытия, не могущих актуально проявиться во взаимно ослабляющих столкновениях единичных элементов, данное конкретное бытие получает возможность порознь сцепляться с каждым из них. Многообразие и хаотичность предстоящих объектов сношения являются, таким образом, и существеннейшим признаком, и необходимым условием оргиастического опыта.

В категории разума оргиазм есть также опосредование единичным конкретным бытием множественности и многообразности окружающего. Здесь также человек заканчивает период познавательной деятельности только в узких гранях присущей ему субъективности и включается в деятельность стихии познания в ее более высоком иерархическом поясе. Чтобы иметь возможность в будущем приблизиться к познанию всеобщего, отражая в себе самом и свойственных ему процессе и методе познания всеобщее же, эмпирическое сознание единичного конкретного бытия должно последовательно и непрерывно увеличивать поле и виды своих взаимоотношений с объектами в феноменальном. Каждой степени и каждому модусу синтетического сознания соответствует определенная система природы, как каждому центру — своя периферия. Дифференциальные элементы разумной стихии макрокосмичны и одинаково способны входить в самые разнообразные микрокосмические построения. Но знания этих элементов недостаточно, чтобы построить воссозданием всякую индивидуальную систему, ибо во всяком синтетическом процессе результат всегда есть совместное порождение материала и построяющего закона, периферии и центра. Поэтому, как бы ни развивалось в себе замкнутое субъективное сознание, оно a priori не способно воссоздать в себе иные относительные системы мировоззрения, т. е. не способно преодолеть самое себя, свершить иерархический transcensus, эволюционировать во внедрении во всеобщее и в отражении его в себе. Для возможности приступа к этому необходимо включить в свое мировоззрение такие концепции и точки зрения, которые данному индивиду как таковому несвойственны. Следуя этому пути, человек преодолевает субъективные грани в самом течении процесса феноменального опыта, так как приобретает новые дополнительные точки опоры в среде. Это может быть определено как феноменальный периферический transcensus.

Адекватное включение данной относительной системой другой осуществляется лишь при достижении высшего синтетического центра, объединяющего в своем органическом целом обе заданные относительные системы, и при центрировании на этом центре. Такое иерархическое возрастание относительного сознания должно быть названо иерархическим центральным transcensus'ом. Достижение этого составляет энтелехию данного периода эволюции эмпирического сознания и является результатом раскрытия, деятельности и реализации трансцендентной интуиции. Для возможности же начинания этого высшего процесса необходимо предварительное претворение его из возможности закрытой в возможность свободную. Чтобы начать искать высший синтетический центр, осознать необходимость его бытия и новых ему соответствующих путей, методов и орудий достижения, необходимо сначала убедиться в присутствии в непосредственно окружающей среде таких явлений и закономерностей, которые не обусловливаются и не Могут быть обусловлены деятелями ей имманентными по достоинству. Итак — феноменальный периферический transcensus, самым фактом своего бытия будучи обнаружением потенциальной возможности иерархического Центрального transcensus'a, вместе с тем есть необходимое, хотя и недостаточное условие для конкретной актуализации последнего. Общение в категории разума эмпирического сознания человека с таковыми же сознаниями других людей и есть путь и метод осуществления периферического transcensus'a, выхода за относительные субъективные грани в плане самой феноменальной среды.

Действительно, человек воспринимает от других людей интеллектуальные данности различных иерархических порядков. Сравнивая их между собою, он получает возможность выявить особенности каждого данного субъективного сознания как в его статике, так и в динамике. Для первого ему достаточно проделать систему связующих концепции различных иерархических порядков индуктивных и дедуктивных построений, в чем он всегда может установить некоторое несоответствие с его собственно статикой. Для второго ему достаточно наблюдать последовательную цепь умозаключений данного субъекта, сравнивая ее с собственной, ей параллельной. Если простейшие построения и примитивные концепции еще могут почти совпадать, то с возрастанием их иерархического достоинства разнствование субъективных качествований между каждыми двумя сознаниями делается все более резким. И вот из этих наблюдений человек воссоздает интеллектуальный облик изучаемого. В подавляющем большинстве случаев это свершается полубессознательно и не идет далее выявления настоящего состояния феноменального сознания объекта исследования. Но при соответствующем желании, настойчивости и собственном развитии человек вполне может подвинуться в своем познании другого несравненно далее. Весь полученный из эмпирического наблюдения конкретный материал может быть систематизирован и организован как низший пояс некоторой иерархической системы. Затем человек приступает к формулированию доминирующих направлений качествований объекта, т. е. создает систему протяжений, пересекающихся в некоторой непосредственно недоступной точке. Продолжая теперь еще далее организацию в иерархическую систему эмпирически найденных особенностей по методу долженствования, человек приходит в конечном результате к выявлению внутреннего облика наблюдаемого, который хотя и не совпадает еще с истинной индивидуальностью, но уже значительно выше иерархически актуально обнаруженного им эмпирического лица. Именно благодаря следованию по этому пути нередки случаи, когда сильный человек познает другого не только безмерно глубже, чем тот актуально обнаружился в эмпирическом взаимодействии, но и чем тот сам имеет о себе представление. Итак — в самом процессе феноменального интеллектуального общения с другими людьми человек имеет возможность выявить как ему лично не свойственные концепции, так и субъективные сознания иных качествований, т. е. свершать преодоление своих субъективных граней в том же поясе иерархии, где происходит общение, и в самом процессе общения, что и составляет периферический transcensus.

Разумеется, все восприятия одинаково окрашиваются субъективными тональностями, а потому воссоздаваемые здесь облики ни в коем случае не должны почитаться адекватными действительности. Но как по познанному эмпирически только одному поясу субъективной иерархии изучаемого постороннего сознания мы можем приближенно познавать и все ее целое, так и субъективный окрас всего воспринимаемого может быть асимптотически преодолеваем. Если А познает В, то у А нет никакого способа осознать постоянно входящий во все восприятия субъективный окрас. Но если кроме А существует еще С, также познающий В и сообщающий свои наблюдения А, то последний получает возможность, сравнивая воспринятое непосредственно с воспринятым через посредство С, установить их различие. Это несогласие является совместным результатом субъективных особенностей как А, так и С. Пусть система усложнится неким D, познающим, в свою очередь, всех других и сообщающим свои восприятия. Тогда, сравнивая восприятия качествований В, сделанные С и D, и противопоставляя их своим собственным восприятиям. А может выделить:

1) что свойственно одному лишь ему

2) что ему вовсе не свойственно и

3) облик каждого члена группы через опосредованные восприятия в различных сочетаниях.

Все эти определения имеют лишь приблизительную ценность, ибо неизвестные взаимно обусловливаются. Но, очевидно, чем более возрастает состав группы и чем многочисленнее и многообразнее их взаимодействия, тем с большей точностью человек может выявить свои постоянные субъективные качествования, как и субъективные облики других людей. Итак — приобщение к непосредственному эмпирическому познанию опосредованного познания через других людей позволяет человеку асимптотически осознавать свои субъективные особенности и через внесение соответствующих поправок приближаться к отражению в себе всеобщего. Чтобы интеллектуальное общение с иными субъективными сознаниями действительно приводило к преодолению личной замкнутости, к воссозданию концепций и точек зрения, данному индивиду не свойственных, т. е. к действительному осуществлению периферического trarscensus'a, необходимо не довольствоваться только поверхностным касанием в обмене мыслей. В обыденной жизни мы перекидываемся или общими фразами, или простым выражением в слове окружающей обстановки, элементарных восприятий и чувствований и примитивных желаний. Все простейшие мысли в подавляющем большинстве случаев весьма мало отражают субъективные качествования данного человека и характеризуют только настоящее феноменальное состояние его сознания.

При надлежащей вдумчивости и собирании большого количественного материала из элементарных проявлений мыслительной способности данного человека всегда можно выявить его субъективные особенности, ибо в каждую мысль, как бы ни была она дифференциально проста, неизменно входит окрашивающим ингредиентом его личность. Но исполнение такой задачи требует большой траты времени, благоприятных условий и надлежащей объективной внимательности и способности к организации и самоконтролю. Между тем та же задача может быть выполнена не только в несравненно кратчайший срок, но и с несравненно большим результатом и совершенством. Для этого нужно повысить иерархический порядок интеллектуального общения, т. е. вместо обмена обезличенными общими местами или элементарными мыслями достигнуть такого же обмена более сложными и синтетическими концепциями. Чем синтетичнее развиваемая человеком мысль, чем более она является результатом дедуктивных откровений и индуктивных организующих построений, тем с большей силой и отчетливостью она implicite включает в себя личность автора. По мере возрастания в иерархическом достоинстве концепции, субъективные качествования личности, а затем и индивидуальности находят все более случаев и возможностей к актуальному проявлению, ибо вообще — чем более эволюционирует антитезис всякого бинера первого вида, тем более он отражает в себе естество и самобытность тезиса, выступающие из-под покрова феноменального материала дифференциальных элементов.

Для возможности осуществления такого более глубокого обмена мыслями необходимо как наличие соответствующей благоприятствующей окружающей обстановки, так и установление расположения к интеллектуальному самовысказыванию, создание некоторой интеллектуальной интимности. Все это одинаково справедливо для всякого вида общения людей в категории разума, но в зависимости от числа участвующих внешняя физиономия такого собрания существенно видоизменяется. Когда группа мала, то для создания необходимой интимности она должна сознательно искать тишины, изолированности от всякой помехи и вообще выделения из окружающей среды. Таковы: ночные беседы, совместное путешествие, отшельническое уединение для общей работы. Когда же сообщество достигает значительных размеров, оно в силу самой своей массы с достаточной резкостью выделяется из общей окружающей среды и легко противостоит всем наносным колебаниям. Оно как бы замещает общую среду своей собственной и создает соответствующую обстановку. Разумеется, внешние обстоятельства и здесь могут помешать общению или несколько содействовать ему, но их влияние уже не может достигать такого значения, как по отношению к ограниченной группе.

Крупные общественные сборища, привлекающие к себе людей во имя определенной цели, и служат наилучшей ареной для массового интеллектуального общения. Если общая цель достаточно велика и близко затрагивает каждого, если в собрании находятся люди, умеющие рельефно раскрыть многосторонность доктрины, оригинальность и новизну сочетаемых единичных концепций и их взаимных перекликаний, если, наконец, последовательные интеллектуальные построения и результирующие формулы получают красочное образное выражение в истинном красноречии, то поверхностный обмен мнениями заменяется глубоким и истинным единением познавательных способностей членов собрания в общем стихийном устремлении. Приходя в большое собрание, человек слышит самые разнообразные мнения по одному и тому же самому вопросу, он воочию убеждается в возможности многоразличных исходных точек зрения, пред ним предстают такие подходы к проблеме, которые не только не могли бы у него самостоятельно возникнуть, но и которые даже после восприятия извне укладываются в его субъективном сознании только путем крайнего напряжения, приспосабливания и переориентировки исходных постулатов. Более того, целый ряд подходов и своеобразных концепций оказываются настолько ему чуждыми, что их вмещение в себя представляется вовсе неисполнимым. Среди них, откидывая одну часть, как ложные и ошибочные, другую — как второстепенные и имеющие лишь условный интерес, он в третьей части отчетливо провидит их истинность и самобытную своеобразность, несмотря на все их несоответствие с настоящим состоянием его сознания. Отсюда у него силою необходимости рождается тяготение к перестроению и обогащению сознания, к предприниманию новых изысканий в соответствующем направлении. Чем больше число ораторов и чем они одареннее, тем больше сталкиваются между собой различные точки зрения, методы подхода и субъективные системы построений. Возникают прения и споры, доходящие порой до крайней ожесточенности, и в этой борьбе субъективных мировоззрений воочию выясняется как интенсивность их внутренних содержаний, так и их внутренняя устойчивость, развитость, закономерность последовательности и степень согласия в своих различных разветвлениях с самим собою. Именно в бурных спорах, где каждое мировоззрение должно одновременно и защищаться от нападений, и само нападать, выясняется как уже достигнутое им совершенство, так и ожидающие его в будущем цели и возможности. Результатом оживленных дебатов и препирательств весьма редко является достижение такого синтетического разрешения, которое бы органически объединяло собой все выяснившиеся точки зрения, обнаруженные подходы и высказанные концепции. Напротив, почти всегда споры оказываются, в конце концов, не только столь же далекими от гармонического разрешения, как при начальном столкновении противников, но даже далекими еще более, ибо на пути прений ярко обнаружились не подозревавшиеся дотоле глубочайшие противоречия и разногласия. Поэтому с поверхностной точки зрения такие диспуты, как не приводящие к желаемому результату, обычно признаются бесцельными и не оправдывающими осуществленной затраты сил и времени. Равным образом, если такое собрание даже и приходит к утверждению некоторого конкретного решения, то и здесь его формулировка представляет собой лишь обездушенную отвлеченную схему, совершенно не могущую вместить многообразности и глубины содержания высказанного. Даже в том случае, когда конечное решение принимается единогласно, оно лишь чрезвычайно бледно выражает свершенное творческое усилие, не может ни в коей мере передать другим людям, не бывшим в собрании, что в нем происходило в действительности, и даже его собственным членам может лишь косвенно напомнить о происходившем. Поэтому самое участие в обмене мыслей не может и не должно быть отождествляемо с выработанными на нем решениями или записями происходившего. Самая лучшая запись, даже полная стенограмма, запечатлевает только поверхностный лик речей, их внешнюю логическую форму. Между тем при непосредственном общении, при обмене живым словом каждая фраза, кроме своего внешнего логического смысла, передает еще и настроение оратора, его убежденность в своей правоте, его творческую силу проповедника. Неуловимые истечения, особый тонкий флюид гармонии или едва сдерживаемое напряжение хаотического вызова связывают оратора и слушателей в единое и живое целое. Сильная мысль и вдохновенная проповедь, тонкая ирония и едкий сарказм, гибкость диалектики и тяжелая поступь формул вывода — одинаково ткут незримую паутину, объединяющую всех присутствующих, как бы ни были они различны сами по себе, претворяют многоречивое собрание в нечто целостное, свершающее единую мистерию разумного познания. Ясно, что непосредственное участие в собрании не может быть ничем заменено, что только оно способно оказать действительно глубокое влияние на входящего в него человека.

Здесь человек впервые непосредственно сталкивается с многообразием проявлений разумной стихии. Здесь он впервые убеждается в ограниченности своих субъективных способностей, в необходимости преодолеть и расширить сковывающие его относительные грани. Всякое общение с другими людьми разрушает его самозамкнутость, преодолевает его отрешенность от окружающего, создает ему новые точки опоры, новые виды и качествования подходов, новые методы, приемы и способы построений. И главная ценность этих общений вовсе еще не заключается в достижении и усвоении результативных выводов. Иерархическое развитие и действительно творческое сопряжение с более высокими и синтетическими умозрениями есть дело дальнейшего, когда воспринятый в феноменальном общении материал и свершенные при этом transcensus должны будут творчески перерабатываться в эволютивной организационной работе индивида, долженствующей увенчаться transcensus'ом иерархическим. Теперь же пред ним лежит иная цель. Он должен воспринять возможно большее число элементов в периферическом опыте, усвоить возможно больше точек зрения иных качествований. Поэтому чем больше разнствование людей и мнений, встречающихся на собрании, чем резче расхождение их взглядов и чем хаотичнее столкновения и взаимные выпады, тем благоприятнее условия для периферического опыта человека. Полная неупорядоченность и хаотическая безликая многоликость собрания, бурлящее трепетание порывов, обвалов мыслей и стремительно сталкивающихся возражений и образуют то сложное и своеобразное действо, которое именуется в эзотеризме оргиазмом разума.

Оргия разума, подобно оргии плоти, зиждется на стихийном преодолении всех условностей и заграждений конкретного эмпирического. В оргии coitus свершается ничем не сдерживаемое единение плоти со всякой другой, с ней встретившейся. Здесь все привычное, все нормы поведения отбрасываются вон, как несуществующее, а горний завет перестает достигать сознания, не способный пронзить мятущиеся волны страстей. Оргия бесстыдна, но это не значит, что она восстает против стыда, что она борет его; она бесстыдна потому, что самая идея стыда в ней испаряется без следа. Непрестанная смена объятий, их случайность и неожиданность, всепокоряющий ритм победно торжествующего хаоса и всезахватывающая глубина единений, беспрестанное насыщение и всевозрастающая неутолимая жажда единений, безмерно превышающая физическую возможность, а потому переходящая в недра психики и заставляющая трепетать всю многопланность существа, — таковы основные элементы и признаки оргийного пафоса Астарты. В оргии низшего разума также свершается ничем не сдерживаемое общение мыслительной способности субъекта со всяким другим, с ним встречающимся. Здесь также при нарастании увлечения невольно отбрасываются все теоретические нормы спокойного разговора, а всезавлекающий пафос спора наглухо закрывает способность к интуитивным восприятиям горних откровений. Стихия периферического общения все исполняет, насыщает и заменяет собою, не оставляя никакого простора, никакого свободного места для внедрения озарений из глубин духа. Оргия низшего разума также считается только с собою, только со своими же собственными причудливыми законами. Все условности и интеллектуальный стыд отмирают, уносимые мощным потоком интеллектуального пафоса. Непрестанная смена объектов взаимоотношения в обмене мыслей, их случайность и неожиданность, всепокоряющий ритм победно торжествующего хаоса и всеисчерпывающая интенсивность сопряжений в согласии и отталкивании, беспрерывное насыщение и всевозрастающая неутолимая жажда скрещения мыслей, безмерно превышающая возможность их выражения и излияний, а потому и переходящая в недра психики и заставляющая трепетать всю многопланность существа, — таковы основные элементы и признаки оргийного пафоса интеллекта.

На пуги истории человечество проходит последовательные этапы диалектического развития. На границе христианской эры оргия плоти достигла своего высочайшего напряжения и распространенности. Здесь именно человечество вырабатывало в себе многообразность элементов чувства, развертывающего периферию категории мистики. Культ тела и святость полового экстаза проходили красной нитью во всех религиях: жажда и искание объятий явились главнейшим смыслом земной жизни. Институт нравственности в этот период был так же силен и развит, как и в последующие христианские века, но проявления пола весьма мало, а преимущественно и вовсе не входили в систему его законодательства. Любовь почиталась священной и настолько чистой, что люди нисколько не старались ее скрывать или стыдиться ее проявлений. То, что с точки зрения узкой и однобокой пуританской морали нам кажется дикой распущенностью и сатанинским развратом, безнадежно губящим в человеке все чистое и святое; что равнит его с животным и даже низводит на еще более низкую и жалкую ступень, — для сознания древности было вполне чистым, естественным и священным, способным только возвысить и окрылить человеческий дух. Древняя оргия вовсе не была вызовом небу, не служила преступным развлечением всем пресытившихся богачей или выродившихся в рабском пресмыкании плебеев, но истинным и одухотворенным произведением искусства, симфонией красоты и культом Божества. За две тысячи лет глубоко переродилось сознание человека; наставший другой период общечеловеческого диалектического развития органически отразился в каждом индивиде, видоизменил всю систему движующих им императивов и категориальных особенностей пассивного восприятия и активного воздействия по отношению к внешнему миру. Для того, чтобы уразуметь λογος'жизни и отношения к миру древних, мы должны как бы вновь родиться заново, целокупно перенестись в условия иной, закатившейся культуры. В противоположность древности, христианская нравственность определяется прежде всего тем, что с самого своего возникновения она активно распространила свою юрисдикцию на всю иерархию категории мистики, а прежде всего на проявления плотской любви. Всякая свобода в этом направлении была отождествлена с греховностью, и любовь подпала под строгую регламентацию; все виды ее извращений оказались отрицательно иерархизованы, что и вылилось в известную систему вопросов на исповеди.

Как древний мир в своей периферической жизни определялся главным образом культом тела и плотской любви, так наше время есть век служения низшему разуму и оргиастического прохождения опытом его природы. Это есть самобытный цикл всечеловеческого диалектического процесса, равновеликий и бинерный изжитому в древности, и его призвание состоит в вырабатывании в человеке многообразности элементов интеллекта, в развертывании периферии категории разума. Культ низшего разума и святость интеллектуального экстаза проходят красной нитью во всех современных течениях, жажда и искания интеллектуальных общений определяют ныне главнейший смысл жизни. Институт нравственности в этот период также достиг полного развития и формулирования, но проявления разума весьма мало, вернее даже вовсе не входят в систему его законодательства. Христианская Церковь знает только грех через помышление, но под этим подразумевается лишь замысел такого деяния, которое, будучи совершено, непосредственно подпадает под запретительный канон. Между тем сам разум в современном состоянии религии или вовсе игнорируется с точки зрения этики и нравственности, или почитается в общественном мнении не только чистым, но и священным. Наш век так же чужд нравственной регламентации разума, как древний мир был чужд нравственной регламентации любви.

Определяющим лозунгом древних культур была свобода брачных объятий; аналогичным лозунгом современности служит свобода слова. Как древняя оргия была не моральна, не противоморальна, а аморальна, так в наше время аморален интеллект. Геродот с возмущением и презрением говорил о неких варварах, стоящих так низко духовно, что они почитают постыдным ходить обнаженными. Совершенно с таким же возмущением и презрением говорим мы о тех, кто считает постыдным свободное высказывание мыслей. Когда древние пытались регламентировать половые сношения, то самое большее, что они делали, — это внешняя цензура, наложение внешних оков. Но никому и в голову не приходила возможность внутреннего и органического включения в стихию любви нравственного закона, т. е. не сковывания, а перерождения. Эта истина была достоянием только посвященных, управлявших мистериальными культами, и открывалась лишь весьма немногим избранникам. Точно так же и мы иногда спорим еще о необходимости внешней цензуры над проявлениями разума и мысли, но никому и в голову не приходит органически вводить в стихию разума нравственный закон. Точно так же истина о необходимости внутреннего органического просветления разумной стихии является достоянием весьма немногих. Наше время есть период оргиастического развития низшего разума, а потому свобода слова, беспорядочность мыслей и хаотичность интеллектуальных взаимоотношений суть органически вытекающие необходимости из самой сущности переживаемого периода диалектического развития человечества.

Как преждевременная гибель вакхического оргиазма неминуемо повлекла бы за собою падение еще не распустившейся культуры древнего мира, так и стеснение свободы слова и собраний в наши дни означало бы подрыв всей современной культуры и гибель всех ее надежд. Но будет день, когда и этот период развития придет к концу, новая нравственность также включит под свою юрисдикцию проявления низшего разума, как христианская нравственность включила в свою юрисдикцию проявления низшей мистики — половые общения. Тогда беспорядочный поток мыслей и хаотический их обмен будет встречаться всеми с тем же удивлением, возмущением и негодованием, как встречаем мы древние повести о храмовых оргиях и бесстыдных публичных половых сношениях.

Подобно мистическому оргиазму, оргиазм в разуме раскрывается в двух видах. Если единение людей в собраниях и ограничивается лишь беспорядочным обменом мнений и хаотическим столкновением различных взглядов, но все же свершается во имя высшей цели, искреннего стремления к познанию и беззаветного искания истины, то все это освящается разумом духа. Как в оргии плоти человек может быть еще совершенно слепым к горней любви, но пламенное и целостное погружение в вакхическую стихию неведомым для него самого образом пробуждает в нем жажду надмирного, так и при искреннем искании правды, хотя бы человек думал найт. е. среди столкновений различных взглядов и мнений, она рано или поздно укажет ему путь, где он может найт. е. истинный лик. Всякая оргия есть путь, а потому исполнившийся решимости до конца пройти по нему достигнет его цели. Видимая беспорядочность и хаотичность оргиазма в действительности есть необходимое условие и метод движения к высшему. Уродливая и несовершенная внешняя форма таит под собой глубочайший внутренний смысл, есть его карикатурное отражение на периферии, соответствующее условиям и тяготениям среды. Хаотическое внедрение во многообразность природы стихии разума, ведущее к возможности восприятия его высших откровений, есть путь мистер и альног о оргиазма в разуме . В нем свершается таинство целокупного повержения сознания в поток форм и образов, и в перемежающихся извивах этого потока оно проникается отчужденностью от мира застывших форм и мертвых граней, в нем пробуждается жажда иного, высшего ведения, включающего в себя поток многообразности и остающегося недвижным по своему совершенству исполненности и всеобъемлемости. Это есть раскрытие в глубинах человеческого существа великой всерасчленяющей и всеорганизующей стихии и смелое погружение в ее скользящие по граням жизни струи. В отрыве от непосредственной наивной слиянности с окружающей природой, в пробуждении из безмятежного сна первобытной жизни нет еще усилий борьбы, а есть лишь дерзновение жажды познания, есть лишь решимость броситься в неизведанное, вступить на путь одинокого прохождения субъективной отрешенности, дыхания разреженным воздухом отвлеченных схем. Этот путь жуток и страден; но, как посвятительная мистерия, увенчивается радостным обретением мира вновь, победным преодолением всех невзгод и творческим безмерно более глубоким и живым единением со всеми реальностями мира.