Социальной неустойчивости

Суицид вообще выступает своеобразным индикатором духовно-психологической неустойчивости общественных систем. Известны ли истории прецеденты массовой суицидальности?

Еще Л.Н. Гумилев рассматривал самоубийства в качестве индикатора создания антисистемы. Автор теории этногенеза выделял даже особо предрасположенные к суицидальной практике субкультуры (тантристская, исмаилитская, манихейская, старообрядческая). Их парадигма определялась биофобскими установками мировосприятия и психоментальности. Л.Н. Гумилев связывал распространение биофобии в обществе с фазами надлома в процессе этнического развития. Действительно, в периоды разрушения установившейся шкалы мировоззренческих координат, утраты традиционных ценностных ориентиров кривая самоубийств резко возрастала. Массовым суицидом была отмечена, в частности, эпоха упадка Римской империи.[152]

Беспрецедентной в мировой истории была масштабность жертв суицида эпохи трансформации Московского царства в Российскую империю. Старообрядческая апокалиптика явилась формой суицидальной рефлексии. Ожидая наступления конца света в гарях покончило с собой более 20 тыс. старообрядцев. В ответ на церковные инновации звучали призывы всю Русь спалить всероссийским пожаром.[153]. Петровская форсированная вестернизация России также породила суицидальные мотивы. Ее опыт заставляет предположить, что и современные цивилизационные инновации явились одним из определяющих новую волну самоубийств обстоятельств.

В суицидально-патологические тона был окрашен закат Российской империи. Вот подборка характерных сообщений из текущих газетных публикаций 1910 г.: «Застрелился жандармский офицер, оставивший записку: «Умираю от угрызений совести»... После тюремных беспорядков на другой день застрелился надзиратель тюрьмы. В поезде железной дороги застрелился начальник тюрьмы: «угрызения совести за то, что побили политического заключенного»... Отравился только что назначенный директор гимназии «не может выполнять возложенных на него обязанностей»... отравился глубокий старик-еврей «не могу жить, когда сыновья в крепости»... Застрелился студент - сын начальника тюрьмы... Повесился в своем доме крестьянин, оставивший следующую записку «Жить не стоит...» Застрелились накануне суда по политическому делу студент и гимназистка... В связи с историей Гапона застрелился член партии, молодой рабочий... Отравилась гимназистка 8 класса: зачем жить слабым людям».[154] По оценке многих беллетристов в то время тема самоубийства являлась едва ли не основной для русской общественной мысли. В 1912 г. безусловный авторитет в психологической науке В.М. Бехтерев жаловался, что психиатрические клиники в стране переполнены как никогда ранее. Ученый связывал развитие данной патологии с переживанием обществом последствий революции 1905 – 1907 гг..[155] «У нас на Руси все оплевано, все взято на подозрение, не на что опереться, все шатко, нечем жить…» - писала А. М. Горькому одна из кандидаток в самоубийцы.^[156]

Весьма тонкая грань лежала между суицидом экзистенциальным, как обретением свободы, и суицидом фаталистическим, как констатацией безысходности. «Знаю, что конец всех один – смерть, … раз все кончится так скверно, то чем скорее, тем лучше», - отвечал на опросник о самоубийстве журнала «Новое слово» культовый писатель М.П. Арцыбашев.^[157] Его поклонница повторяла в дневнике мысль создателя «Санина»: «Умерла ли я 4 года тому назад, умру ли сейчас, буду ли жить еще 2 года, 10 или 20 лет – для жизни это все равно». Впрочем, подруга прожившего долгую жизнь автора дневника Таня не сочла возможным ждать «еще 2 года» и наложила на себя руки.^[158] Примеру бросившейся в водопад на Иматре девушки последовали еще 16 ее сверстниц. Они зачастую специально приезжали на Иматру издалека, дабы покончить с собой, будто бы у них на родине не было для этого достаточных средств.^[159] Цепной мост самоубийств существовал и в Киеве. М. Хрущевская даже написала рассказ «Которая по счету», посвященный киевлянке, спрыгнувшей с моста в Днепр. Ее реальный прототип в предсмертном «письме к русским девушкам» заявляла: «Я одна из многих и умираю для многих!»^[160]

Современная Россия – единственная страна в мире, в которой статистика смертей от самоубийств выше, чем по любой другой причине внешней смертности, в т.ч. смертности на дорогах и убийств. До какого же уровня духовного опустошения нужно было довести народ, чтобы его представители убивали себя чаще, чем гибли от рук убийцы?! На рис.1.3.28 приводятся статистические данные по классу внешних причин смертности в современной России[161].

Рис. 1.3.28. Коэффициенты смертности в России по классу внешних причин смерти (число умерших на 100 тыс. чел. населения).

Характерно, что еще в 1990 г. на первом месте среди причин внешней смертности находились ДТП. Обращает также на себя внимание, что даже в 1995 г. – времени особо значительных потерь федеральных войск в Чечне, показатели суицида были заметно выше численности убийств. Следует иметь в виду, что самоубийства есть наиболее резкая форма выхода их психически-стрессового и психически-депрессивного состояний. Очевидно, что идейно-духовный кризис явился весомым компонентом увеличения числа умерших и по ряду других классов причин смерти, в частности болезней систем кровообращения (на которую приходится наиболее значительная часть умерших) и психических расстройств (за первую половину 1990-х гг. смертность по данному классу возросла почти в 4 раза).

Для преодоления пограничного суицидального состояния необходим механизм смены социо-культурных ниш, переориентации потенциального самоубийцы от нигилистического отношения к жизни к жизнеутверждающим ценностным системам. Осуществление такого рода задачи в общегосударственном масштабе предполагает конструирование такой идеологической модели, в рамках которой каждый из россиян обретал бы личностную идентификацию и мировоззренчески-ценностное осмысленное бытие.

Путинская попытка вывода России из тупика ельцинской неолиберальной деградации четко хронологически обозначила изменение суицидальной кривой в России. Начиная с 2001 г. коэффициент смертности от самоубийств неуклонно снижается, хотя и остается пока главной факторной составляющей по классу внешних причин смерти в РФ (рис.1.3.29). [162]

Рис.1.3.29. Динамика суицида в России (число умерших на 100 тыс. чел. населения)

«Все прогрессы реакционны, если разрушается человек»

Слова Андрея Вознесенского - «Все прогрессы реакционны, если разрушается Человек» могли бы быть положены в качестве аксиологического основания социальной политики государства. Духовный надлом западного человека во многом связан с утратой им групповой идентичности. Процесс ее разрушения выражал тренд развития цивилизации Нового времени.[163]

Традиционная сословная модель предполагала жесткую систему социальных идентификаторов. Социальные функции в ней были заданы сверху. Затем она вытесняется классовой моделью, менее жесткой, с более широкими возможностями для смены групповых идентичностей. Функции в ней зачастую подменяются классовыми интересами. Актуализируется ввиду этого проблема классовых антагонизмов.

Наконец, устанавливается модель социально-мобильного общества. Структурно она представляет собой глобальную сеть. Иерархическо-функциональный принцип заменяется сетевым. Атомизация идентификаторов в новой модели снижается от групповых форм до уровня индивидуума. Сформировавшееся таким образом общество содержит в себе серьезные угрозы внутреннему порядку. Социальное государство – это один из немногих механизмов, который сдерживает эти распадные процессы.

Речь, естественно, не идет о полном дезавуировании социального опыта Запада. Напротив, взятые из него подсказки определенных управленческих решений следует активно имплементировать в практику построения социального государства в России. Но эти подсказки не должны превращаться в кальку, поскольку есть собственная цивилизационная традиция и собственный цивилизационный опыт.