Блокада столицы

Парижане не стали благоразумнее, чем за четыре месяца до этого. В столице продолжали циркулировать ложные слухи и даже появилось фальшивое письмо Генриха IV к королеве Елизавете Английской, новой Иезавели, где он пишет ей о мерах, которые намерен предпринять, чтобы обратить всех французов в протестантство. Город превратился в настоящую цитадель католицизма. Король неоднократно пытался решить дело миром, но, убедившись в тщетности своих усилий, начал осаду Парижа. Поскольку из-за малочисленности своих войск он не мог ни полностью оцепить весь город, окруженный толстыми стенами, ни взять его штурмом, ему оставалось только одно средство: голод. При каждом продовольственном кризисе последних лет городские власти ввозили продовольствие, но запасы были незначительными, поэтому следовало только подождать, пока они иссякнут, и помешать их пополнению.

Для «доброго короля», заботящегося о благе бедного люда, это было ужасное решение. Ведь он обрекал на бедствия самый большой город Запада, ради того, чтобы завладеть им. Неизвестно, кто подсказал ему этот план. С другой стороны, нельзя усомниться в искренности всех свидетельств его заботы о народе, содержащихся в его письмах и речах. Но факт есть факт. Объяснение, возможно, кроется в его скептицизме. Как и Монтень, он не мог принять религиозного {346} фанатизма. Вера, призывающая к^: мученичеству, была недоступна его пониманию, в его глазах эти «ревностные католики», готовые отдать свою жизнь за религию, были потерявшими разум изуверами, сбитыми с толку интриганами и возмутителями спокойствия.

Но какими бы ни были парижане, с его точки зрения, безумцами, они вынуждены будут подчиниться своим природным инстинктам. Как только заявит о себе пустой желудок, как только бездомные начнут умирать на улицах, а дети плакать, их фанатизм, как он полагал, растает, как лед во время оттепели. Действительность его жестоко обманет. Ужас перед лишениями, страх перед голодом, болезни и смерть не сломят дух парижан. Такой реакции он не предвидел, она не соответствовала ни его опыту, ни его умственному складу.

Экономическая блокада началась с взятия 1 апреля Корбея, через который по Сене доставляли продовольствие. Потом король занял Мелен, Бре и Монтеро, города на Марне и Уазе. Живри преградил дороги из Бургундии и Лиона. После этой первой операции король сжал кольцо вокруг столицы, овладев с 9 по 11 апреля мостами из Сен-Клу, Пуасси, Мелона, Сен-Мора и Шарантона, Чтобы преградить путь судам с продовольствием и дать проход армии, у Каррер-сюр-Сен был возведен понтонный мост. Под конец король начал дислоцировать свои части. Предыдущий опыт показал, что атаковать с левого берега было большой ошибкой, так как город сохранял связь с Севером, а именно с Севера и приходила помощь. На этот раз Беарнец занял правый берег. Он разместил штаб-квартиру у Монмартра и распределил {347} войска по соседним населенным пунктам. Батарея тяжелых орудий сначала разместилась напротив ворот Монмартра, чтобы разрушить их прицельной стрельбой, два легких артиллерийских орудия установили на вершине холма, а два других — на Монфоконе, у подножья знаменитой виселицы, чтобы произвольно обстреливать город, держа в страхе население.

Майенн известил короля Испании о том, что готовится новая осада: «Что меня больше всего волнует, так это Париж, против которого враг бросит все свои силы». Но его отношение к Филиппу II было неоднозначным. Он оставался сторонником Карла X Бурбона и именно благодаря кардиналу был назначен наместником. Поэтому он попросил парламенты лигистских городов снова утвердить его в этой должности. Но члены Парижского Парламента пошли еще дальше и обсудили возможность назначения протектора королевства, считая, что наместник не обладает достаточной властью. Делегаты от шестнадцати кварталов Парижа, которых сокращенно называли «Шестнадцать», в декабре предложили кандидатуру короля Испании. Майенн ловко увернулся от удара, предложив назначить папу, которого он не так опасался. Одновременно наместник объявил о созыве в феврале Генеральных Штатов в Лиможе. Он созвал также в Сен-Дени военный совет, на котором присутствовали испанский посол, папский легат и лотарингские принцы. Майенн предложил им остаться в осажденном городе, тогда как сам он займется организацией армии, прибегнув к помощи иностранцев и объявив новый призыв среди французских лигистов. Этот последний источник вскоре иссяк. За пять {348} с половиной месяцев он наберет всего лишь 5000-6000 человек.

Его брат, герцог Немурский, талантливый двадцатидвухлетний полководец, был назначен комендантом Парижа. Он быстро пополнил запасы продовольствия, но запасы пшеницы и вина позволяли продержаться не более месяца. Герцог пополнил также личный состав своих войск 1500 ландскнехтами, 1500 швейцарцами и аркебузирами и городским ополчением по 3000 человек от каждого квартала, что в общей сложности составляло 43000 горожан. В июле он приказал взять на учет всех годных к военной службе мужчин от семнадцати до шестидесяти лет. Городские власти распорядились, чтобы в двадцать четыре часа покинули город крестьяне, прибывшие с сельскохозяйственными продуктами, а также все бродяги; но приказ, отданный 2 июня, не был выполнен. 30000 иждивенцев остались на содержании города.

Королевская армия по сравнению с парижским гарнизоном была малочисленной: 13000 солдат. Но даже если бы она смогла успешно провести штурм, король не рискнул бы ввести свои войска в город из опасения, что они растворятся среди населения. Оставалось только экономическое и моральное давление, но это было оружие замедленного действия, что давало Майенну время организовать сопротивление. Однако у Генриха IV не было другого выхода, так как Париж оставался первостепенной целью, настоящим ключом от королевства.

Окружение началось 7 мая, в тот самый день, когда Сорбонна еще раз предала анафеме осаждавших и пообещала мученический венец всем, кто умрет на боевом посту. Монахи и священники организовали {349} вооруженное ополчение из 1200 человек, чтобы стать во главе прихожан и повести их в новый поход против неверных. Казалось, само небо благословило их усилия. 12 мая парижане отразили атаку на предместья Сен-Мартен и Сен-Дени. Окрыленные успехом, осажденные торжественной процессией прошли по улицам города во главе с монахами из ордена капуцинов и фельянов. В соборе состоялась церемония принесения клятвы, каждый обязался отказать в повиновении еретику и отдать жизнь во имя защиты религии и города.

Через месяц наступил настоящий голод, и парижская буржуазия, состоявшая в большинстве из «политиков», стала роптать, осуждая радикалов. Генрих посчитал, что наступил подходящий момент обратиться «к жителям нашего города Парижа» (15 июня). Он пообещал им свою милость и любовь и обязался не преследовать за веру, если они его впустят в город. Призыв остался безответным, и тогда он в течение трех дней обстреливал город из пушек, а 19 июля захватил Сен-Дени.

Его армия значительно возросла за счет пополнения из провинций. У него уже было около 25000 солдат, из них 3500 дворян. В ночь на 27 июля под командованием короля начался штурм по всем направлениям. Были взяты все предместья правого берега, армия сооружала земляные валы, возводила баррикады, обстреливала из пушек ворота и стены, чтобы преградить доступ к ним защитникам, но все усилия разбились об ожесточенное сопротивление парижан. Уступать они явно не собирались.

Начался страшный август 1590 года. Продовольствие закончилось. В богатых домах еще оставались {350} запасы, но люди скромного достатка голодали. Вместо пшеничного хлеба в пищу употребляли отрубной, но вскоре и он исчез. Хлеб начали печь из чего попало. По словам герцогини Монпансье, люди собирали на кладбищах кости, толкли их и пекли из них хлеб. «Те, кто его ел, умирали, — писал Пьер де Л'Этуаль — мне дали один такой кусочек, и я его долго хранил». Что касается мяса, то начали с лошадей, затем стали есть ослов, потом перешли к собакам, крысам и мышам. «Ландскнехты, люди бесчеловечные и дикие, стали охотиться за детьми и съели троих». Вскоре «бедному народу» пришлось есть шкуры животных, изделия из кожи, траву и свечи.

Не все безропотно переносили бедствия. По инициативе нового президента парламента Барнабе Бриссона образовалась пацифистская партия. 27 июля и 8 августа эта группа собрала во дворе Дворца Правосудия толпу, которая кричала: «Хлеба или мира!» Совет Шестнадцати не собирался уступать капитулянтам, и манифестацию разогнали силой, а тех, кто громче всех кричал, повесили.

И тем не менее даже среди лигистских властей были люди, пытавшиеся вести переговоры. Несмотря на клятву в Соборе Парижской Богоматери, ярый лигист, епископ Лиона д'Эпинак и известный политик епископ Парижский отправились к Генриху IV в аббатство Сент-Антуан-де-Шам. Их послал к «королю Наваррскому» совет, собравшийся во Дворце Правосудия, чтобы просить его «вступить на путь умиротворения всего королевства». Потом ту же просьбу они должны были передать герцогу Майенну. «Постойте, — воскликнул Генрих IV, — {351} если я только король Наваррекий, то усмирить Францию и Париж не в моей власти. И хотя мне не по душе такое умаление моего сана, я не буду этот вопрос обсуждать. Знайте, что я превыше всего желаю видеть свое королевство спокойным. Я люблю столицу, как свою старшую дочь, и хочу ей добра, но пусть она признает королем меня, а не герцога Майенна или Филиппа II». Оба прелата довели до его сведения, что город будет защищаться до конца, но истинное их намерение заключалось в том, чтобы отсрочить решительный штурм и тем самым дать возможность подойти вспомогательным войскам. Король не дал себя провести, он прекрасно все понял, но не мог допустить, чтобы говорили, будто бы он отказался от переговоров и проявил бесчеловечность по отношению к своим подданным парижанам. 20 августа он разрешил покинуть город женщинам, детям, школярам, а потом и всем, кто этого хотел. Из аристократической солидарности он приказал также снабдить продовольствием принцев. Эти решения, продиктованные чувством сострадания, а может быть, и дальновидностью, не понравились королеве Англии. Она сочла это большой ошибкой, так как у врага сократилось число лишних ртов, и будет долго еще упрекать в этом своего союзника. Она никогда не проявила бы подобной слабости по отношению к бунтовщикам.

Испания избрала новую тактику. Поскольку Майенн потерпел ряд поражений и допустил много оплошностей, войсками, обещанными лигистам, должен впредь руководить испанский штаб, а точнее, герцог Пармский Александр Фарнезе, испанский наместник Нидерландов. Фарнезе был величайшим {352} полководцем того времени. Он доказал свои военные и политические способности, укрепив власть испанцев в Нидерландах. Но несмотря на свои сорок четыре года, он был больным человеком, предчувствующим приближение смерти. Зная о большом значении, которое его государь придавал событиям во Франции, он решил добросовестно выполнить свой долг, но не рисковать своей репутацией в битвах с сомнительным исходом. Этот внук императора Карла Пятого был вдумчивым тактиком, долго готовящим каждую операцию, чтобы добиться гарантированного успеха, и никогда не отклонялся от своих планов. Для Генриха IV, склонного к внезапным озарениям и стремительным действиям, Александр Фарнезе был опасным противником.

До сих пор выполнить волю своего короля герцогу Пармскому мешали болезнь и мятежи в Нидерландах. Наконец 13-тысячная испанская армия тронулась в путь. 15 августа она соединилась с войсками Майенна. Вражеская армия приближалась к Парижу. 22 августа ее авангард был замечен неподалеку от Сен-Клу.