Неразрывности и сжатие времени и пространства
Другое вторжение марксизма в постмодернистскую теорию (см. главу 13, где рассматривается другая работа, принадлежащая Фредерику Джеймсону) — работа Дэвида Харви «Условие постсовременности» (1989). Высоко оценивая заслуги постмодернистской мысли, с марксистской точки зрения Харви видит в ней серьезные недостатки. Теория постмодернизма обвиняется в излишнем внимании к проблемам современного мира и недостаточном интересе к его материальным достижениям. Наиболее важно, что эта теория, по-видимому, принимает постсовременность и связанные с ней проблемы, а не предлагает пути преодоления этих трудностей: «Риторика постмодернизма опасна, так как она избегает оппозиции реалиям политической экономии и обстоятельствам мировой власти» (Harvey, 1989,р. 117). Счем нужно конфронтировать теории постмодернизма, так это с источником своих идей — политической и экономической трансформацией капитализма начала XXI в.
Основное значение для политико-экономической системы имеет контроль над рынками и трудовым процессом (с двумя этими сферами связан вопрос накопления при капитализме). Тогда как послевоенный период между 1945 и 1973гг. характеризовался жестким процессом накопления, с 1973 г. мы перешли к более гибкому процессу. Харви связывает ранний период с фордизмом (а также с кейн-сианской экономикой), а более поздний период — с постфордизмом (о критике этого подхода см. Gartman, 1998), но здесь нам не надо рассматривать эти вопросы, так как они уже обсуждались в данной главе. Тогда как фордизм является жестким, постфордизм Харви связывает с гибким накоплением, покоящемся на «гибкости в отношении трудовых процессов, рынков труда, товаров и моделей потребления. Он характеризуется возникновением совершенно новых секторов Производства, новых способов предоставления финансовых услуг, новых рынков
[210]
и, прежде всего, весьма интенсивной инновацией в коммерческой, технологической и организационной сферах»(1989, р. 147).
Усматривая в этом великие перемены и утверждая, что именно эти изменения лежат в основе постмодернистского мышления, Харви считает, что существует множество «неразрывностей» между «фордистской» и «постфордистской» эрами. Его основной вывод состоит в том, что тогда как «на поверхности капитализма с 1973 г. определенно наблюдалось волнение... фундаментальная логика капиталистического накопления и ее кризисные тенденции остаются теми же » (Harvey, 1989, р. 189).
Центральной в подходе Харви становится идея о сжатии времени и пространства. Он считает, что модернизм способствовал сжатию времени и пространства, и что этот процесс усилился в эру постмодернизма. Это привело к «интенсивной фазе пространственно-временного сжатия, которая имеет дезориентирующее и разрушительное влияние на политико-экономическую жизнь, баланс классовой власти, а также на культурную и социальную жизнь» (Harvey, 1989, р. 284). Однако подобное сжатие времени и пространства существенно не отличается от более ранних периодов капитализма: «Мы стали свидетелями нового интенсивного этапа в процессе уничтожения пространства через время, которое всегда лежало в центре динамики капитализма» (Harvey, 1989, р. 293). Пример уничтожения пространства через время дают сыры, ранее доступные только во Франции, а в настоящее время широко продаваемые в Соединенных Штатах, благодаря быстрой и недорогой транспортировке. Или, например, во время войны 1991 г. США с Ираком телевидение мгновенно переносило нас от воздушных ударов по Багдаду к «молниеносным» атакам Тель-Авива и военным брифингам в Рийаде.
Таким образом, по Харви, постмодернизм неразрывен с модернизмом. То и другое отражают все ту же фундаментальную динамику капитализма.1 И модернизм, и постмодернизм, и фордизм, и постфордизм сосуществуют в современном мире. Значимость фордизма и постордизма будет «различаться время от времени и от места к месту, в зависимости от того, какая разновидность выгодна, а какая нет» (Harvey, 1989, р. 344). Согласно такой точке зрения, проблема постсовременности попадает в сферу неомарксистской теории, хотя последняя, в свою очередь, модифицируется под влиянием развития постмодернистской мысли.
Наконец, Харви замечает в постсовременности изменения и трещины, указывая на то, что мы, возможно, уже находимся на пути к новой эре — эре, которую с теоретических позиций должна быть готова рассматривать неомарксистская теория, возможно, привлекая при этом и другие понятийные системы.
«После марксизма»
Существует бесчисленное количество постмарксистских концепций, которые могли бы рассматриваться в данном разделе, но я завершу его одной из наиболее радикальных теорий, посвященных этой проблеме.
Бауман (Bauman, 1990) утверждает, что капитализм и социализм — всего лишь зеркальные отражения современности.
[211]
Заголовок книги Роналда Аронсона (Aranson, 1995) «После марксизма» сам по себе говорит о многом. Аронсон, самопровозглашенный марксист, поясняет, что марксизм закончился, и что теоретики марксизма в настоящее время в исследовании социального мира и его проблем брошены на произвол судьбы. Эта позиция основана на идее о том, что «марксистский проект» подразумевал объединение теории и практики. Хотя некоторые марксисты могут продолжать применять некоторые аспекты теории Маркса, марксистский проект преобразования капитализма в социализм исчерпан, поскольку очевидно, что он потерпел неудачу по всем своим направлениям. Именно история, а не Аронсон, вынесла суждение о том, что марксистский проект провалился. Таким образом, марксисты, которые продолжают заимствовать эту теорию, разрушают диалектическую целостность теории и практики, составляющую проект марксизма. Это расщепление катастрофично, так как неопровержимую силу придало марксизму именно то, что он представлял собой «единственный согласованный теоретический и практический проект» (Aronson, 1995, р. 52).
Но как же может марксистский проект закончиться, если капитализм продолжает существовать и, со смертью коммунистической идеологии, может стать более влиятельным, чем когда-либо? Фактически Аронсон считает, что существует ряд аргументов в пользу идеи применимости марксизма и сегодня. Например, он признает, что большинство людей в мире менее обеспеченно, чем на заре капитализма, и что, несмотря на ряд изменений, фундаментальная эксплуатационная структура капитализма осталась прежней. Несмотря на это, Аронсон утверждает: множество изменений должно привести нас к выводу, что важнейшие аспекты марксистской теории устарели:
♦ Рабочий класс не стал еще беднее.
♦ Классовая структура не упростилась до двух полярных классов (буржуазии и пролетариата).
♦ Из-за трансформации производственных процессов численность промышленных рабочих уменьшилась, рабочий класс стал более разрозненным, и осознание им своего положения утратило остроту.
♦ Общее снижение численности рабочего класса привело к уменьшению его активности, его классового сознания и способности вести классовую борьбу.
♦ Все менее вероятность того, что работники будут считать себя рабочими; они имеют многообразные конкурирующие характеристики, таким образом, сегодня быть рабочим — это всего лишь один из многих вариантов.
По мнению Аронсона, эпоха марксизма закончилась, однако, утверждает он, не стоит сожалеть о его существовании. Даже в крайних проявлениях (например, сталинизм), осуществлявшихся от его имени, марксизм
подал надежду, он придал миру смысл; он указал направление и значение множеству бесчисленных жизней. Как величайший в XX в. призыв к оружию он вдохновил миллионы восстать и бороться, поверить в то, что однажды люди смогут построить мир и организовать свою жизнь в соответствии со своими нуждами (Aronson, 1995, р. 85).
Помимо неудач марксизма в реальном мире Аронсон связывает его кончину с недостатками самой теории. Эти сложности он объясняет тем, что оригинальная
[212]
теория Маркса была создана в период становления современного мира и в результате представляет собой неудобоваримую смесь современных и «предсовремен-ных» идей. Эта проблема преследовала марксистскую теорию на протяжении всего ее существования. Например, «предсовременная» пророческая вера в освобождение сосуществовала с современной верой в науку и фактические исследования: «Такое догматическое пророчество с налетом научности обнаруживает глубинное до-современное родство с религиозным предчувствием спасения мира божественной неподвластной нам силой» (Aronson, 1995, р. 97). В качестве другого примера служит склонность марксизма уделять повышенное внимание объективным процессам и отказывать в значении процессам субъективным.
Одну главу Аронсон начинает с провокационного утверждения: «Феминизм разрушил марксизм» (Aronson, 1995, р. 124). Вскоре он поясняет, что феминизм не в одиночку совершил этот подвиг. Тем не менее феминизм внес несомненный вклад в разрушение марксизма, требуя от теории рассмотрения «угнетения женщин как женщин» (Aronson, 1995, р. 126). Такой подход, очевидно, подорвал марксистскую теорию, претендовавшую на выдвижение концепции, применимой ко всем людям. Феминистки заложили основу для активности других групп, предъявляя к их теориям требование сосредоточиться на собственном бедственном положении, а не на всеобщих проблемах человечества.
Аронсон описывает постмарксистские теории, например, рассмотренный выше аналитический марксизм, как марксизм без марксизма. То есть это чистые теории, которым недостает практики, и, следовательно, по мнению Аронсона, их не следует называть марксизмом:
Они могут, как аналитический марксизм, претендовать на это название, но они уподобляются в этом множеству вариантов марксизма без марксизма. Они так изменились, стали столь ограниченны, столь узкотеоретичны, что даже когда их слова и обязательства звучат правдиво, они лишь взывают к марксистской ауре, и не более того. Эти идеи, как бы они ни пробуждали воспоминания, не способны вызвать из небытия ускользающую реальность (Aronson, 1995, р. 149)
Марксистские теории останутся, но займут гораздо более скромное место. Они будут выражать лишь один голос в море теоретических голосов.
Приняв во внимание все эти доводы, Аронсон заключает, что критические аналитики современного мира остались без базы марксистского проекта. Однако это неоднозначное благодеяние. Будучи чрезвычайно влиятельным, марксистский проект был ярмом для критических аналитиков. Следует ли бывшим марксистам искать нового Маркса? Или новый марксистский проект? Аронсон считает, что, в свете теоретического и общественного развития, ответом на эти вопросы будет «нет», поскольку мы ушли от «возможности такого рода целостности, интеграции, согласованности и уверенности, которые содержал марксизм» (1995, р. 168). Таким образом, сегодня мы должны искать не отдельное радикальное движение, а радикальную коалицию групп и идей. Цель такой коалиции — освобождение современности от взрывоопасных внутренних конфликтов и различных свойственных ей форм притеснения.
Одна из проблем, с которой сталкивается такое новое радикальное движение, состоит в том, что оно больше не может рассчитывать на развитие под влиянием неоспоримого видения некой будущей утопии. Для сцепления и дальнейшего
[213]
Продвижения ему необходим определенный эмоциональный цемент. Это движение должно иметь нравственную основу, понимание того, что правильно, а что неверно. Ему также нужна надежда, хотя и гораздо более скромная, чем та, что была характерна для марксистского проекта. В силу того что надежды умеренны, маловероятно, что они приведут к глубокому разочарованию, постигшему марксистский проект при неудачной попытке достичь своих социальных целей.
Дата добавления: 2015-02-10; просмотров: 1523;