Исходная форма воздействия.

Я убежден, что основанием воздействия на животное в моем способе является то еще не достаточное изученное нами влияние, которое мы называем внушением, а иногда гипнозом.

Когда мы разговариваем с людьми и стараемся передать им наши мысли, то мы тоже, в сущности, внушаем им. Но не об этом сознательном словесном внушении я говорю здесь.

Помимо того внушения, исходящего из наших сознательных центров и передаваемого словами, существует другая форма психического воздействия, психического общения между живыми существами, часто не сознаваемая ясно и совершающаяся не через посредство слов, а каким-то еще неясным для нас способом. С одной стороны, можно предположить, что здесь воспринимающий как-то автоматически угадывает мысль воздействующего по его мимике, жестам и т. п. Некоторые психологи думают, что в этом случае психическое состояние одного существа передается другому при помощи лучистых колебаний эфира, т.-е. как бы нервных волн, которые, подобно электрическим волнам в беспроволочном телеграфе, выходят- из одного сознательного организма и входят в другой. Может быть, оба эти механизма действуют вместе, это, разумеется, только гипотеза. Но самая эта непонятная, чудесная передача психики, мыслей, чувств, желаний несомненно существует. Из нее-то я и исхожу при работе и она-то, и кладется в основание моего метода дрессировки. Животное, благодаря радостной, творческой обстановке, вступает со мною в психический контакт и уже заранее смутно предчувствует, предугадывает, что мне от него нужно, что оно должно сделать. И вот на этой-то подготовленной почве безотчетного предугадывания я начинаю действовать техническими приемами моего метода (см. описание ниже), вследствие чего и достигаю своих общеизвестных результатов.

Но читателю нужно удостовериться, убедиться в том, что такой способ психической передачи действительно существует.

Я приведу три случая в моей жизни, когда, при некоторых исключительных обстоятельствах, мне удалось воздействовать на животных при помощи одного лишь внутреннего моего духовного напряжения, не применяя технических приемов, заставить их делать то, что мне нужно. Эти случаи, думается мне, довольно ясно обнаруживают существование этой таинственной формы психической передачи мысли от одного мыслящего существа другому.

Первый случай был в начале моей артистической деятельности. Я временно жил в селе Богородском. Это дачное место близ Москвы, за Сокольниками. Мне было тогда 14 лет. Играя на бильярде в ресторане с товарищами, мы разговорились о том, кто трус, кто храбрый. В нашей компании был молодой Ланин. Его родители имели в Богородске несколько лучших дач. Отец имел завод минеральных вод (знаменитая ланинская вода). Молодой Ланин рассказал нам, что у них одна дача пустая и в ней живет только собака – злой ульмский дог. Сначала собака жила на свободе, но неоднократное составление протоколов за его укусы проходящих обывателей, заставило Ланина запереть дога в отдельную небольшую дачу. Собаке передавалась пища через окно на веревке. Живя в одиночестве, вечно на запоре, собака совсем одичала. Я предложил следующее пари, если я войду в дом один, и дог меня не тронет, то я выигрываю пари. Мое предложение было подхвачено, и Ланин принял пари. Тотчас же во главе с ним мы отправились к даче ульмского дога. По дороге я предварительно изложил мое требование, которое еще более заставило товарищей удивляться и считать меня первым храбрецом в мире, хотя это мое предложение далеко не было доказательством моей храбрости. Зная еще тогда, хотя и смутно, психику собак, я предупреждал своим заявлением могущие быть нежелательные явления, ставя в обязанность нашего пари следующее: как только я войду в дачу, тотчас же товарищи должны запереть дверь за мной на ключ. Понятно, на первый взгляд это еще более казалось опасным и рискованным. Условие было принято, и вот за запираемой дверью ключ щелкнул, и я один в комнате. Товарищи снаружи прильнули к стеклам окон смотреть через спущенные сломанные жалюзи и ждали, когда дог будет меня грызть. Без мебели, пустая, состоящая из пяти комнат дачка! В одной, самой отдаленной от входа комнатке стоял на трех ножках сломанный диван. При моем появлении ульмский дог лежал под ним на тряпье и мочале, выдернутой из того же дивана. Звон замка, и дог с лаем бросился через все комнаты ко мне навстречу. При виде спокойно стоящего незнакомого человека он замедлил шаг и оскалив зубы, злобно зарычал. Я сделал легкое движение к нему навстречу, вытянул вперед шею и не спускал глаз с его глаз. Дог медленно приближался ко мне, все сильнее и сильнее рыча, слюна бежала из открытой пасти, глаза налились кровью. Я, согласно темпу движения вперед дога, тоже придвигался к нему тем же темпом. Он остановился и я остановился. Мы впились друг в друга глазами, началась предугадка; только рычанье с захлебыванием нарушали тишину, но вот дог остановился как бы на стойке, вытянул хвост палкой и растянувшись немного, смотрел мне яростно в глаза своими небольшими, с красными веками, немигающими, бесцветными глазами. В такой выжидательной позе стояли мы оба друг против друга не шевелясь. Вот дог чуть подвинулся ко мне, ближе передвинул свои ноги, я тоже подвинулся к нему и опять мы оба неподвижно замерли.

Проходят томительные секунды, кажущиеся вечностью. Но вот в глазах моего врага предугадкой заметил я что - то дрогнувшее. Зрачки дога как будто сузились, глаза слились с мордой в одно что-то неопределенно - серое (дог был дымчатого цвета), глаза его как будто отделились от серого и поплыли в сторону, вверх. Я делаю едва заметное движение вперед, – глаза удаляются, плывут назад, – еще мое движение вперед, – глаза дога на минутку остановились, как бы прилепились опять к своим местам, зубы дога защелкали. Моя вытянутая вперед голова и морда дога были друг от друга на расстоянии аршина, но при моем чуть заметном движении вперед глаза пошли назад. Я вперед, – глаза назад, я еще больше вперед, – дог отступил немного назад. Теперь я уже быстро приближаюсь к нему, – он уже боязливо пятится назад; я за ним, – он от меня, я уже переступил порог другой комнаты, а дог повернулся ко мне задом и бежит от меня. Я смело шагаю за ним, он от меня, и в последней комнате трусливо, поджав хвост, подполз под сломанный диван. Гром аплодисментов за окнами заставил меня очнуться. С триумфом был я выпущен через дверь моими товарищами наружу. Они шумно выражали свое удивление и восторг. Пари было выиграно.

Второй случай имел место в августе 1918 года. Мой цирк функционировал на берегу Рижского залива в городе Дуббельн. Я за грубое обращение с животными уволил от службы одного из моих служащих Александра, последний знал, что без него трудно будет обойтись, когда наступит время моих дебютов, ибо он ухаживал за медведем и изучил все его привычки. Александр рассчитывал, что я его возьму обратно, думая, вероятно: «Придет время, начнутся дебюты Дурова, и он пришлет за мной, иначе не придется показывать ему Топтыгина, кто без меня оденет цепь медведю и подаст на арену?» Я, однако, решил не брать его обратно на службу; грубое обращение с животными равносильно уничтожению результатов моей длительной работы. Но пришло время выступать в цирке. На четвертый или пятый дебют, хорошо не помню, стояло на афише первый раз «дрессированный медведь», большими буквами красовались на афише следующие номера: «Первый раз в городе Дуббельн выступит директор цирка знаменитый и т. д. и т. д. В. Л. Дуров со своим великаном Мишкой Топтыгиным, который будет исполнять следующие номера; трудное гимнастическое упражнение – хождение по бутылкам под куполом цирка; Мишка-танцор; Мишка-пьяница выпьет бутылку водки из горлышка за здоровье публики; в заключение триумфальная поездка Топтыгина в экипаже на тройке остяцких, сибирских собак».

Александр, видя, что его не берут, что он навсегда потерял место, вздумал зло отомстить мне. В то время гостил у меня со своей женой мой старый друг, известный литератор Владимир Алексеевич Тихонов[9]. Он знакомился с нашим цирковым бытом. Впоследствии написал рассказ, назвав его «Заколдованный круг».

В роковой день В. А. и я за самоваром разговорились по поводу моего вечернего выступления. В. А. почему-то стал меня уговаривать, чтобы я не рисковал и отказался от медвежьего номера. В. А. говорил, что у него какое-то предчувствие, и он ни за что не пойдет в этот вечер меня смотреть. Я уверял, смеясь, что ничего не может произойти – мой Миша милое, добродушное животное, он не имеет понятия, что значит кусаться, за пять лет своей жизни у меня Топтыгин ни разу никого не укусил. Наступил злополучный вечер. Я во время первого отделения (мой выход был всегда третьим) ходил кругом цирка и проверял сторожей. Цирк стоял в саду и уличные мальчишки, балуясь, влезали па крышу, курили и могли нечаянно поджечь цирк.

Сторож тоже был ненадежный – алкоголик. Я, проходя по не освещенному сзади саду, заметил какую-то темную фигуру, сидящую на корточках у входа в конюшню. При моем приближении фигура выпрямилась, побежала от меня и скрылась. Я узнал Александра. Ничего не подозревая, я вошел в конюшню.

Меня поразил рев Мишки. Я думал, что бы это могло значить? Наверное, новый служитель забыл его напоить. Затем я был чем-то отвлечен и, войдя в уборную, стал завиваться, забыв о Топтыгине.

Далее, я на арене по обыкновению читаю монологи, показываю собачку, козла, кошку с крысами и т. д. Дошла очередь до Мишки. Служащий в конюшне передал мне цепь. Миша спокойно, как всегда, пошел за мной на арену. Влез по гладкому шесту наверх и, балансируя, ловко прошел по бутылкам; комично спустился, обняв гладко выструганный шест всеми четырьмя лапами; быстро съехал на землю, растянувшись на арене, на бархатном ковре, мило под музыку протанцевал вальс, кружась на задних лапах.

Но вот и последний номер. В заключение медведь должен сесть в коляску, взять из рук моих бутылку с молоком, якобы с водкой, и, везомый собаками, пить из горлышка бутылки. Подали тройку остяцких собак. Я по обыкновению подвожу медведя к экипажу. Он садится в него, и я одной рукой закидываю цепь за спину Мишки, а другой рукой даю ему бутылку с молоком.

И вот в первый раз, сверх ожидания, вместо бутылки он схватил мою левую руку и вцепился зубами немного ниже плеча, Общий крик ужаса огласил цирк. Медведь, не выпуская руки из пасти, обнял меня своими могучими лапами и подмял под себя. Очутившись' в мягком душном мешке, я употреблял все усилия вырваться. Служащие растерялись настолько, что один из них, старший, бросился наверх к музыкантам и оттуда начал бросать маленькие кусочки хлеба на арену, словно как бы птичкам. Публика бросилась в разные стороны: из партера полезли на ложи, из лож на галерею; с галереи публика бросилась вниз, стремясь к главному выходу. Там образовалась давка. Городовой влез на галерею и, вынув свою селедку (шашку), махал ею по воздуху.

Дамы, забыв все на свете, сидели на барьерах лож верхом. Ужас на всех лицах. Медведь не выпускал меня из своих крепких и цепких лап, зубы его, благодаря хорошему, плотному шелку моего костюма, скользили по руке сверху вниз и мяли мои мускулы. Один из артистов моих, режиссер Ферони, взял в конюшне вилы, чем загребают навоз и, подбежав к медведю, ткнул вилами в зад. Оставив тут же вилы, он бросился бежать из цирка. Медведь от боли оставил меня и, в свою очередь, бросился в публику. Моментально толпа очистила всю правую сторону цирка. Медведь, видя, что здесь уже нет публики, пошел на другую, сторону. Тут я вскочил на ноги и прежде всего закричал во все горло: «успокойтесь, успокойтесь!» Зная, что паника опаснее зверя, я бросился к медведю и изо всей силы ударил Мишку ногой в первый раз в жизни. Моя нога, одетая в туфельку, потонула в мягкой шубе великана.

Медведь встал на задние лапы и медленно пошел на меня. Я впился в его глаза своими глазами и стал отступать, ведя его за собой. Началась игра в предугадку. Я пятился, желая за собой вывести медведя в конюшню, дальше от паники. Чувствую по глазам медведя его желание бросить меня и уйти в сторону. Мой грозный голос «Алле», и медведь снова шел на задних лапах за мной с налитыми кровью маленькими глазами, с пеной у рта.

Громадный медведь был страшен: вот-вот он хочет уйти опять от меня, с предугадкой ловлю его желание. Мой грозный оклик «Алле» и угрожающие движения снова заставляют медведя идти на меня.

Расстояние с одного конца арены до другого и в конюшню – довольно большое. Медведь ясно выражает желание меня оставить и броситься туда, откуда слышался визг женских голосов и плач детей. Это видимо его раздражало. При более резких звуках он особо рычал, глотая слюни, и косил глаза. Но я, напрягая всю свою энергию, глазами фиксировал чрез зрачки медведя как бы в его мозг. Мысленно приказывая не отрываться от моих глаз, я пятился назад. Получилось знакомое чувство. Знакомое мне ощущение при внушении. Медведь как будто уплыл куда-то вверх, и только одни глаза его следовали за мной. Глаза то увеличивались, то уменьшались, но плыли медленно за мной. Наконец, мы в конюшне. Ощущаю под ногами другую почву. Тревожный топот лошадиных копыт по полу в стойлах донесся до моего слуха. Последний грозный мой крик «Алле на место», и медведь покорно, поджав уши, опустился на лапы и бросился в свою клетку. Я подскочил к клетке и одним движением закрыл ее, опустив решетку вниз. Наступила реакция: закружилась голова, я чуть не потерял сознание. Тут только в первый раз я почувствовал боль во всей руке. Привожу газетную заметку, появившуюся после этого инцидента, как пример субъективной оценки переживаний присутствовавшего свидетеля происшествия.