Глава 6. Текст как исторический феномен. Текстовые эпохи

<...> Теперь попробуем суммировать и систематически упорядо­чить наше рассмотрение текстовых эпох как исторических типов чте­ния и письма. Первая эпоха — период формирования лингвистических систем в контексте мифо-магической культуры раннеродового строя. Здесь знаковая коммуникация является нерасторжимым единством естественного языка, поведенческого акта и космологической схемы. Слово, знак — еще часть предмета в смысле неразвитости абстрактного мышления; одновременно с этим предмет — часть знаковой системы в смысле его зависимости от общей космологической схемы. Процеду­ры чтения и письма сводятся, поэтому, к «вычитыванию» смыслов из предметов и «приписыванию» предметам знаковой формы — отнюдь не герменевтическим, а, по существу, квазионтологическим процеду­рам. Типичный текст этой эпохи — магическая формула или рассказ о деяниях богов и героев. В основе его лежит форма культуры, которую М.К. Петров называет «лично-именным кодированием». «Трансляци­онный механизм лично-именного кодирования изучен достаточно де­тально, пишет М.К. Петров. — Это ритуалы посвящения. Их подго­товка и непосредственное программирование индивидов во взрослые имена совершаются силами старейшин или старцев, то есть бывшими носителями взрослых имен. Память старцев и есть, собственно, та «фундаментальная библиотека» лично-именного кодирования, в ко­торой хранится «энциклопедия» первобытной социальности: имена — адреса распределения знания и индивидов — и связанные с именами тексты. Вместимость этой коллективной памяти и будет в конечном счете определять возможные объемы знания, которые социокод этого типа способен освоить, включить в трансляцию для передачи от поколения к поколению, а производно от этих объемов код определит и число индивидов, которое он способен удержать в единой социальной структуре» (см. Петров М.К. Язык. Знак. Культура. М., 1991. С. 100).

При всей плодотворности концепции М.К. Петрова, включающей лично-именное, профессионально-именное и абстрактно-понятийное кодирование, нам не удается в полной мере использовать эту клас­сификацию для разграничения текстовых эпох. В частности, лично-именное кодирование будет лежать в основе как первобытных, так и части античных текстов, распространяясь далее на ряд текстов средне­вековых. Профессионально-именное кодирование также обнаружива­ется в античности, средневековьи и значительно позднее, если иметь в виду не только научные, но и философские, религиозно-мистические и иные тексты. Поэтому последний способ кодирования важен для нас только потому, что профессия есть первый способ специализи­рованной коммуникации, способный порождать внутрисоциальные смыслы, в дальнейшем транслируемые в окружающий социум. Здесь не обойтись без обширной цитаты: «Вечность бога-покровителя, имен­ного знака, с которым связан текст профессии, сообщает это свойство трансляционности-вечности, отчужденности от смертных профес­сионалов всему составу текста — технологическим описаниям образ­цов для подражания. Принадлежность к тексту бога воспринимается традицией как санкция на трансляцию, как официальное признание обществом социальной ценности новации, введенной в корпус зна­ния. Если профессионал-новатор «сочиняет» миф, то есть находится в позиции «говорящего», реального творца новинки, то профессионал-потребитель, осваивающий эту новинку, всегда находится в пози­ции «слушателя», который получает эту новинку от имени бога-покровителя. Для профессионала-новатора имя бога-покровителя не более как средство опосредования-социализации результата, такой же знаковый, инертный сам по себе и не создающей сам по себе знания инструмент означения, социализации, как журнал для ученого. Но для профессионала-потребителя бог-покровитель суть источник всего на­личного и любого будущего знания. Для него профессионал-новатор лишь «посредник», рассказывающий об эталонной для профессионала деятельности бога. Схема: бог — посредник — человек (профессионал) становится для традиции ее теорией познания, трансмутации. (В не­сколько универсализированной форме намагниченности-одержимости Платон анализирует эту схему в «Ионе».) Укоренению этой схемы спо­собствует то обстоятельство, что традиционный акт социализации но­вого через наращивание текста имени бога-покровителя крайне редко использует процедуру выдачи «авторского свидетельства» (см. Петров М.К. Язык. Знак. Культура. М., 1991. С. 117).

В рамках этого способа кодирования происходит оформление лингвистических систем в этнические языки, что идет параллельно с обретением речью своей относительной самостоятельности в фор­ме устного рассказа или диалога. Здесь текст воспроизводит уже не структуру Космоса, но способ живой коммуникации людей!- Облекаясь в письменную форму, он утрачивает аутентичность; письмо еще не об­ладает самоценностью, это лишь «записывание» устного слова. В силу этого доминирует чтение вслух как «придание телесйости» тексту. Здесь же возникает впервые ичтение как «по-читание» — как форма ритуальной нагруженности чтения и сакрализации текста как тайны. Типичный текст — поэтический эпос, философский диалог, трактат.

«Письменный пересказ», или письмо как «переписывание», с одной стороны, и, с другой — «чтение про себя» — характеристики средневеко­вой текстовой эпохи. В метафорах «книги как мира и мира как книги» заключено как космологическое, так и личностное начало. Интимность общения с Богом и миром через текст действенна в обе стороны, а сло­во — универсальный инструмент творения, откровения и понимания. № нем почти отсутствует функция самовыражения человека — отсюда безличностьавторства, а «по-читание» текста превращается едва ли не в единственныйспособ обращения с ним. Лишь отчасти магия культи­вирует использование текста для достижения индивидуальных целей, оставаясь на периферии культурного пространства. Типичные тексты эпохи: комментарийк Библии («сумма»), компендиум-«бестиарий», алхимическийрецепт, летопись.

Обретениесветской культурой регулярной письменной формы процесс, фундаментальным образом характеризующий эпоху Возрождения.Полюсы напряженности, свойственные этой текстовом эпохе, обусловлены диалогом-противостоянием мона­стырской и светской, ученой и народной культуры. Извлекаемым из античности и арабского Востока текстам придается историзм, у них обнаруживаются источники и авторы. В эпоху Возрождения письменная монологичная культура Средневековья развивается по­ступательно, благодаря книгопечатанию; одновременно происходит частичное возвращение к диалогическому чтению «как бы вслух» в силу восприятия народных языковых традиций. Типичные тексты эпохи: натурфилософский диалог, поэтическая эпистола, ирониче­ское нравоописание.

Новое время не образует в точном смысле новой текстовой эпо­хи, но в основном варьирует и комбинирует уже известные сти­ли. По-прежнему в ученых кругах популярны трактаты и диалоги, компендиумы по «естественной истории», мифологические поэмы, социально-критические право- и бытописания; как и ранее распро­странены жанры письма, путевых записок, мемуары. Нельзя, однако, не отдать должного тому новому, что принесла с собой эта эпоха: по­лучает распространение локальная тенденция античного скептициз­ма — критика текста. Характерны названия текстов Секста Эмпирика: «Против физиков», «Против астрологов» и т.п., за пересказом которых следует их критический анализ. Весьма примечательная характери­стика античного скептицизма, даваемая X. Ортегой-и-Гассетом. «Сам термин (скептицизм — И.К.) свидетельствует о том, что греки видели в скептике полную противоположность тому сонному человеку, который беспомощно бредет по жизни. Они называли его «исследователем»,... «изыскателем» ... наряду с основным содержанием термина «изыска­тель» в греческом языке прослеживаются такие его коннотации, как человек «сверхактивный», «героический» (в котором; правда, много от «мрачного героя»), «неутомимый», а потому и «надоедливый», с которым «ничего не поделаешь». Это человек-коловорот» (см. Ортега-и-Гассет X. Что такое философия? М., 1991. С. 217). Скепти­цизм задал парадигму нововременной текстовой эпохи в том смысле, что критика текста обратилась не столько на его внутренние свойства, но на соответствие его тому, что текстом описывается, — реальности. Текст перестал быть самодовлеющей действительностью, но оказался свидетельством наличия чего-то иного, принципиально отличного от текста, более богатого, сложного и важного. Быть может именно по­этому Новое время все же стало эпохой торжества текста и языка, Но особого — математического, которым, по расхожей поговорке, была на­писана Книга Природы.

Как охарактеризовать современную текстовую эпоху - самая сложная проблема. Современность образует наш собственный жиз­ненный мир, «сферу очевидностей», непрозрачную для наблюдате­ля. Тому способствует небывалое прежде распространение знаково-символической текстовой культуры в форме книг и печатных СМИ, всеобъемлющей системы образования, которые пронизывают и напол­няют всю жизнь человека. Одновременно происходящий кризис, обо­значенный Ж. Деррида как «конец книги и начало письма»1(1 См.: Деррида Ж. Грамматология. М., 2000) означает начало некоторого нового отношения к тексту, которое, с одной сторо­ны, придает ему универсальный характер (М. Бахтин), а с другой — за­меняет его видеорядом, жестом, а то и просто молчанием, порой преры­ваемым бессмысленным смехом. Феноменология эпохи выступает как нагромождение традиций, стилей и жанров, наслоение друг на друга бесчисленных критик, интерпретаций и рефлексий, переплетение тек­стов с многообразными контекстами и неоконченными дискурсами. Самое первое обобщение претендует на аналогию с позднеримской эпохой литературной пресыщенности и потому демонстративной не­серьезности по отношению к любому тексту. Текст, ставший рядовым товаром, есть первая и наиболее наглядная примета именно совре­менной эпохи, но это относится не столько к качеству самого текста, сколько к способу его использования. Второе, отчасти скрытое свой­ство, характеризующее уже производство текста, есть безусловное доминирование вторичных текстов, ничем не ограниченная и технически обеспеченная манипуляция и комбинаторика с языковой реальностью. Подобно тому, как аэрофотосъемка местности изменила облик гео­логической и географический науки и практики, так сканирование и оцифровка посадили филологию и философию языка на иглу компью­терных технологий. Интернет вкупе с техникой фото- и видеомонтажа, перенесенные в сферу текста, обеспечили его общедоступность, а так­же возможность (чо произвольного использования и трансформации. Однако, вспоминая иронию М. Монтеня по поводу «глоссов друг на друга», мы вновь не можем в вышеперечисленном обнаружить специ­фику современной эпохи. Быть может, именно эта неспецифичность и составляет ее своеобразие? В современности есть все, что мы знаем о прошлом и угадываем в будущем, и только нашим потомкам будет под силу указать на те возможности, которые нам сегодня недоступны.

Цит. по: Касавин И. Т. Текст. Дискурс. Контекст. Введение в социальную эпистемологию языка. М., 2008. С. 188—193.

Ю.М. Лотман. Текст в процессе движения: Автор — Аудитория,