Русь на Днепре

В 1-ой половине IX в. гегемония Хазарии на Днепре и Волге начинает испытывать военно-торговое давление со стороны “руси”, политическое доминирование среди которой осуществляли выходцы из различных скандинавских регионов. Русь двигалась по Днепру и Волге с севера, из Поволховья и Приладожья — регионов, в которых североевропейские древности фиксируются с середины VIII – сер. IX вв. [Кузьмин, Михайлова, Соболев, 1997].

Первые походы на днепровском направлении носили разведывательный характер и были осуществлены в виде опустошительных, но кратковременных викингских набегов. “Житие св. Стефана Сурожского” сообщает, что в кон. VIII – первой четверти IX вв. русская рать во главе с “новгородским” князем Бравлином опустошила крымские владения от Херсонеса до Керчи и после 10-дневной осады штурмом взяла Сурож [Гумилевский, 1888, с.21]. Святой Стефан Сурожский умер в 787 г., нападение же произошло после того “через малое число лет”, что позволяет сузить его дату до промежутка между 790 и 820 гг.

Исходным пунктом, откуда мог начаться этот поход, вероятно, был не Новгород (тогда еще не существовавший), а основанная скандинавскими переселенцами в середине VIII в. Ладога, в которой к временам легендарного Бравлина относятся III ярус Земляного городища (около 780 – около 810 гг.) и найденный в 1892 г. клад куфических монет 749–786 гг. Однако основу процветания Ладоги составляли не войны, а торговля. Именно посредническая роль в восточной торговле и обслуживание транзитного пути привели, по мнению Н.Е.Носова, к стремительному возвышению Ладоги во 2-ой пол. VIII–IX вв. [Носов, 1997].

Согласно Ибн Ростэ, основными товарами русов были пушнина и рабы — “они производят набеги на славян... полонят народ, который отправляют потом в Хазеран и к болгарам и продают там... Единственный промысел их — торговля собольими, беличьими и другими мехами” [Хвольсон, 1869, c.35-36]. Меховая торговля русов была очень выгодным предприятием, так как, согласно Т.С. Нунану, в исламском мире существовал огромный спрос на меха. «Масуди, например, комментировал, что одна шкурка чернобурой лисы буртаси продавалась за 100 или даже больше динаров, в то время как рыжая лиса стоила значительно дешевле. Он добавляет, что «арабские и персидские правители с гордостью носили черные меха, которые они ценили гораздо выше, чем соболя ... или других зверей. У царей были шапки, кафтаны и меховые пальто из этих мехов, и невозможно представить, чтобы царь не владел бы кафтаном или меховым пальто на подкладке из этих чернобурых лис» [Нунан, 2004, с.275]

Осуществлявшие посредническую торговлю волжские болгары не были заинтересованы в установлении прямых контактов руси с арабскими купцами и, возможно, препятствовали продвижению русских караванов вниз по Волге через свои земли. Этим самым они вынуждали русь к поиску обходных путей проникновения на Каспий и прокладыванию маршрутов по Днепру и через византийские владения в Крыму. Именно так можно объяснить датируемое 846/47 гг. сообщение Ибн Хордадбеха о том, что русские купцы “вывозят бобровый мех, мех черной лисицы и мечи из самых отдалённых (частей) страны славян к Румскому (Черному) морю, а с них десятину взимает царь Рума, и если они хотят, то они отправляются по Тнс (Танаис-Дон), реке славян, и проезжают проливом столицу хазар Хамлых (Итиль), и десятину с них взимает их (хазар) правитель. Затем они отправляются к Джурджанскому (Каспийскому) морю и высаживаются на любом его берегу... и иногда они привозят свои товары на верблюдах из Джурдана в Багдад” [Сведения, 1985, c. 292].

Материальным подтверждением ранних контактов руси с государственными образованиями Юго-Восточной Европы является Петергофский клад (Ленинградская обл., Россия), состоявший из 82 куфических и сасанидских монет, младшая из которых была отчеканена в Балхе в 804/5 г. На двух десятках монет обнаружены распадающиеся на четыре самостоятельных системы письменных знаков граффити. Византийская представлена процарапанным в две строчки греческим именем “Захариас”, скандинавская - 12 дирхемами со скандинавскими рунами, в том числе именем “Убби” и словом “kiltR”, хазарская - 4 монетами с тюркскими рунами и арабская - 2 дирхемами со знаком “каф” и надписью “Хвала Аллаху” [Лебедев, 2002, c.22-23].

Вероятно, ранние контакты хазар и руси не ограничивались только торговыми операциями. На Битицком городище были обнаружены наконечники стрел «гнёздовского» типа и топор с щекавицами, которые могут свидетельствовать о присутствии в рядах штурмовавших Битицу воинов отряда русов [Комар, Сухобоков, 2004, c.166]. Это могли быть наёмники, о практике привлечения которых на службу в воинские подразделения каганата говорят сообщения арабских авторов IX – X вв. и результаты археологических исследований Балымерского могильника в Поволжье [Измайлов, 2000, с.84].

Возможно, в 1-ой пол. IX в. начинает складываться и успешно осуществляемая позднее древнерусскими правителями практика силового воздействия на Византию при отстаивании своих торговых интересов. Об этом может свидетельствовать совпадение дат совершенного между 825-842 гг. нашествия, во время которого губительный “именем своим и делами народ Русь” опустошил малоазийские области от Боспора до Синопа, захватив находившуюся в нескольких переходах от Константинополя столицу Пафлагонии — Амастриду и известия о первых русско-византийских дипломатических контактах в конце 830-х гг.

Красочный рассказ о набеге руси на расположенный в Малой Азии византийский город Амастриду сохранился в житии cв. Георгия Амастридского: «Было нашествие варваров, россов, — народа, как все знают, в высшей степени дикого и грубого, не носящего в себе никаких следов человеколюбия … этот губительный и на деле, и по имени народ, начав разорение от Пропонтиды и посетив прочее побережье, достигнул, наконец, и до отечества святого (Амастриды), посекая нещадно всякий пол и всякий возраст, не жалея старцев, не оставляя без внимания младенцев, но противу всех одинаково вооружая смертоубийственную руку» [Древняя Русь, 2003, с.90-91].

Возможно, поход затронул не только византийские владения, но и земли хазарских данников на Днепровском Левобережье и обитавшие по Днепру славянские союзы. О вспышке военной активности в первых десятилетиях IX в. свидетельствует достаточно значительная в количественном отношении группа кладов, укрытых примерно в одно и то же время в Верхнем Поднепровье (Витебский р-н 822/23 гг.), Посожье (Литвиновичи Гомельская обл. 824 г., Яриловичи Черниговской обл. 820/821 гг.), на Псле (Новотроицкое 819 г. и Нижняя Сыроватка Сумской обл. 813 г.), Десне (Нижние Новоселки Брянской обл. 812 или 817 г., Кремлевское 812/813 гг. Орловская обл.) и на Оке (Лапотково Тульская обл.817 г., Хитровка 811 г., Баскач Московская обл. 1-я треть IX в., Борки 818 г.,), а также серия кладов Верхнего Поволжья (Угодичи, Сарское городище, Углич, Загородье, Семенов Городок, Демянск, Набатово) [Ляпушкин, 1968, с.82,110-111; Кропоткин, 1968, сноски; Кропоткин, 1978, с.113].

В основной своей массе младшие монеты этих кладов датируются второй пол. 810-х – первой пол. 820-х гг., однако нахождение в одном из жилищ (№2) Новотроицкого городища дирхема 833 г. может отодвинуть дату предполагаемого укрытия этой группы кладов к середине — второй пол. 830-х гг., тем самым давая нам возможность связать их выпадение с маршрутом движения русской рати во время Амастридского похода (Рис.4).

В связи с этим интересна судьба расположенного на Псле Новотроицкого городища (Сумская обл., Украина). Исследовавший его И.И. Ляпушкин считал, что оно было разгромлено печенегами в конце IX в. Однако более чем полувековой разрыв между датой чеканки младшей из обнаруженных на Новотроицком монет (833 г.) и временем появления печенегов в южнорусских степях (начало 890-х гг.) представляется чрезмерным.

Прояснить вопрос об этнической принадлежности напавших на Новотроицкое врагов помогает анализ обнаруженных при раскопках городища наконечников стрел. Из 19 найденных экземпляров 10 относятся к типам, распространённым в первую очередь на севере Руси, в основном среди финно-угорских племён (Прикамье и Среднее Поволжье, Сарское городище, Вятка). Ряд наконечников также имеют аналогии среди дружинных древностей руси в Гнёздово, Шестовице, Гульбище, Чёрной Могиле [Ляпушкин, 1958, рис.9, 1, 3, 4, 7, 10, 11; рис.62,5; рис.83,1; табл. XCIII,14]. Согласно классификации А.Ф. Медведева они принадлежат к типам 2, 35, 39, 41, 42, 45, 50, 61, 63. Пять наконечников было обнаружено в заполнении сгоревших жилых построек. Особый интерес представляет наконечник из жилища 43 — плоский, втульчатый, двушипный [Ляпушкин, 1958, с.125]. Согласно классификации А.Ф. Медведева, его следует отнести к типу 2, который применялся вдоль западных границ Руси с конца VIII по середину XIII вв. и был “несомненно, заимствован русскими у западных соседей. В Западной Европе двушипные наконечники … употреблялись и для зажигательных стрел, чтобы они цеплялись за кровлю и не падали на землю” [Медведев, 1966, с.56].

Таким образом, с большой долей уверенности можно утверждать, что Новотроицкое городище было уничтожено не кочевниками, а отрядом русов, часть которого, предположительно, составляли лучники из числа союзных или подчинённых русам финно-угорских племён.

Взятое в плен население стало рабами, а непригодные к этому по возрасту или физическим данным жители — перебиты на месте. Об этом свидетельствуют останки семи погибших людей, обнаруженные в шести жилищах (№ 2, 4, 24, 30, 39, 43) Новотроицкого городища. Все они принадлежат женщинам зрелого возраста (около 40 лет, причем одна из них была, вероятно, горбатой) и маленьким детям в возрасте от 10 — 12 месяцев до 5 лет [Ляпушкин, 1958, с. 54, 59, 95, 104, 118, 125]. Всё это весьма напоминает «почерк» разорителей Амастриды. Там русы также действовали «не жалея старцев, не оставляя без внимания младенцев». Части человеческих скелетов были обнаружены и при исследовании культурного слоя, поэтому можно утверждать, что потери новотроицких северян не ограничились семью убитыми в полуземлянках старухами и детьми.

В целом, судьба городища представляет яркую иллюстрацию к свидетельству Ибн Ростэ о том, что “когда они [русь] нападают на другой народ, то не отстают, пока не уничтожат его всего. Женщинами побеждённых сами пользуются, а мужчин обращают в рабство” [Хвольсон, 1869, с.38-39].

Исходя из приведенных выше фактов, можно осторожно предположить, что сплавившаяся по Днепру русь (клады Верхнего Поднепровья) после разгрома византийских владений в Крыму и Малой Азии на обратном пути прошлась огнем и мечом по северо-западной окраине Хазарского каганата (Нижний Днепр, Десна, Ока) и, вызвав выпадение многочисленной группы кладов по Волге (Сарское городище 820-е гг., Угодичи 813 г., Углич 829 г.), закончила поход в районе Поволховья и Приладожья (Рис.4).

Одним из результатов Амастридского похода могло стать появление на северо-западе современной России государственного образования, объединившего под властью руси многочисленные славянские и финно-угорские племена, населявшие верхние течения Днепра и Волги. Любопытно использование главой русов-европейцев восточного титула “каган”. Однако не надо забывать, что в IX веке так именовался один из наиболее могущественных правителей Восточной Европы, земли которого непосредственно соприкасались с границами контролируемой русью территории. Именно для того, чтобы подчеркнуть свою независимость от хазар, предводитель возглавляемой русью конфедерации северных племен и мог принять этот титул.

Практика более позднего времени показывает, что итогом русских нашествий на Византию обычно становилось заключение мирного договора, содержавшего выгодные для руси торговые условия. Возможно, именно это и было целью миссии, направленной “каганом русов” к византийскому императору в конце 830-х гг. Сообщение о ней содержатся в составленных епископом Пруденцием “Бертинских анналах”. Согласно им, в состав прибывшего ко двору Людовика Благочестивого в 839 г. византийского посольства входили люди “которые говорили, что их зовут рос», правитель которых именовался «хакан» [Сахаров, 1980, с.36-37]. Они посещали византийского императора, но не могли вернуться домой прямой дорогой, “так как пути которыми они прибыли в Константинополь шли среди варваров, весьма бесчеловечных и диких племен”. Вероятно, под «варварами» подразумевались господствовавшие в Причерноморье с 829 г. венгры, нападавшие на преодолевавшие днепровские пороги торговые караваны, подобно тому, как это делали сменившие их печенеги.

Людовик расспросил послов и, узнав, что они являются “свеонами” (шведами), задержал до выяснения истинных целей их прибытия. Но всё, вероятно, закончилось благополучно и послы вернулись на родину. С одним из участников этой миссии С.С. Ширинский связывает погребение из кургана 47 в Гнёздове. По его мнению, об этом говорит и обрядность (трупосожжение в ладье), и состав находок, среди которых соотносимые им с посольскими дарами превращённый в подвеску золотой солид императора Феофила, массивная каролингская шпора из серебра и серебряное шитье [Ширинский, 1997]. Возможно, находка погребения «посла» в Гнёздово не случайно, т.к. в 1-ой пол. IX в. Гнёздово являлось самой южной точкой продвижения руси на Днепре и, вероятно, маркировало границу “Русского каганата”, существование которого с конца 830-х гг фиксируют не только европейские, но и восточные источники. Источники могут помочь и в определении точного местоположения страны русов.

Согласно Ибн Ростэ русы жили “на острове, окруженном озером. Окружность этого острова… равняется трем дням пути; покрыт он лесами и болотами; нездоров и сыр до того, что стоит наступить ногою на землю, и она уже трясётся, по причине (рыхлости от) обилия в ней воды. Русь имеет царя, который зовётся Хакан-русь… Пашен Русь не имеет и питается лишь тем, что добывает в земле славян, …единственный промысел их - торговля соболиными, беличьими и другими мехами, которые и продают они желающим” [Хвольсон, 1869, с.34-36].

Пытаясь локализовать местонахождение острова русов, мы исходим из того, что образ обширного острова, окруженного огромным пресноводным водоемом, мог появиться в трудах мусульманских географов вследствие не совсем точно понятого или переданного описания одного из отрезков северной части Волжского пути (Балтийское море — Финский залив — Нева — Ладожское озеро — Волхов — озеро Ильмень — “Селигерский путь” — Верхняя Волга), ограниченного с двух сторон такими значительными пресноводными водоемами как Ладожское озеро и озеро Ильмень.

Подробное описание движения по этому отрезку оставил Адам Олеарий, посетивший Россию в составе голштинской дипломатической миссии 1634 г. После пересечения границы посольство проплыло по Ладожскому озеру 12 миль, утром 22 июля сделало остановку на Волховской губе, вечером прибыло в Ладогу, из которой отплыло во второй половине следующего дня. До вечера флотилия из 7 судов преодолела два порожистых участка и устроило ночевку у монастыря Николы на Посаде. В середине дня 24 июля с попутным ветром суда под парусами прошли 4 мили до д.Городище, откуда после полуночи еще 4 мили до д.Сольцы. Отдохнув весь день, посольство вечером прошло 6 миль до с.Грузино, откуда 26 июля в три часа утра прошло 4 мили до д.Высокой. Весь следующий день и ночь флотилия провела в движении и утром 28 июля к восходу солнца прибыла к д. Кречевице под Новгородом [Олеарий, 1986, c.297-301].

На весь путь по Волхову, общая длина которого равняется 224 км, двигавшееся против течения немецкое посольство затратило около 7 суток, в среднем проходя за день пути 32 км, что почти укладывается в раннесредневековый норматив (25–30 км) водного путешествия. К сожалению, мы не смогли найти описания прохождения того же маршрута по течению, но если применить систему расчетов IX–X вв., то сплав по реке протяженностью 224 км должен был занять у путешественников не более трех “дней” пути. Таким образом, лежащая по берегам Волхова местность вполне может быть соотнесена с “островом русов” Ибн Ростэ по своим размерам (“три дня пути” 210–225 км²), топографии (земля, ограниченная крупными озерами), климату (нездоровый, сырой) и ландшафту (покрыт болотами и лесами).

Рис. 4. Карта предполагаемого маршрута Амастридского похода руси (между 834 и 838 гг.)

1 - Набатово 815/16 (?); 2 - Могилев 814/15; 3 - Новотроицкое 818/19; Нижняя Сыроватка 811/12 или 816/17; 7 - Лапотково 816/17; 8 - Хитровка 810/11; 9 - Баскач 807/8; 10 - Борки 817/18; 11 - Сарское городище (Деболы) 1854 г. 820-е гг.; 12 - Сарское городище 1930 г. 814/15; 13 - Угодичи 812/13; 14 - Углич 829/30; 15 - Загородье 832/33; 16 - Семенов городок 810/11 (?); 17 - Демянск 824/25; 18 - Витебский р-н 822/23; 19 - Литвиновичи 824; 20 - Кремлевское 812/13

Интересно сравнить описание Ибн Ростэ с исторической топографией приладожского региона во второй пол. VIII – первой пол. IX столетия. Согласно Е.Н.Носову, Ладога была основана “на самой северной окраине славянского мира, в двух сотнях километров от коренной территории славян у озера Ильмень. На запад от нее тогда тянулись сплошные незаселенные болотистые леса, а на восток лишь далеко на р.Сяси начинались районы расселения финно-язычных племен. В отличие от ильменского Поозерья с его плодородными почвами и широкими поймами р.Веряжи и озера Ильмень, в отличие от разработанных долин крупных рек Приильменья — Ловати, Полы, Мсты, никаких особых преимуществ для развития сельскохозяйственной деятельности низовья Волхова не давали. В окрестностях Ладоги не было плотного скопления сельских поселений и она не являлась центром аграрного района, обеспечивавшим и определявшим ее благосостояние. Известные поселки обнаружены лишь непосредственно вдоль Волхова и явно ощущается тяготение и приуроченность основных из них к наиболее сложным участкам водной артерии. В первую группу входит непосредственно сама Ладога и ее ближайшее окружение, вторая — расположена в 9 км выше по течению от нее у опаснейших гостинопольских порогов, третья в 30 км выше последних, у пчевских порогов. В каждой группе имелись укрепленные поселения, что знаменательно, поскольку городища этого времени в Приильменье и в Приладожье единичны… Имеющаяся картина говорит о приречной агломерации, а не о группировках населения в местах наиболее удобных для земледелия и скотоводства. Главным было обслуживание пути, а на втором плане аграрно-хозяйственная деятельность” [Носов, 1997].

Если соотнесение “острова русов” с Приладожьем и Поволховьем верно, то именно здесь располагался административный центр “Русского каганата” и находилась резиденция его правителя. Отсюда русы отправлялись в далекие торговые походы и грабительские набеги на поселения славян, которые, согласно свидетельству Гардизи, для избежания плена и разорения “приходили к русам служить, чтобы этой службой приобрести для себя безопасность” [Бартольд, 1940, c.22]. ПВЛ сообщает, что “варяги из заморья” взимали дань с кривичей, словен, чуди и мери, через земли которых проходила значительная часть Днепровского и Волжского путей. Определение Гардизи подданных русов как славян-сакалибов не должно нас смущать, так как под этим термином арабские географы нередко подразумевали не только этнических славян, но и другие северные народы Восточной Европы.

Под 862 г. ПВЛ сообщает, что платившие варягам дань племена “изъгнаша варяги за море и не даша им дани и почаша сами в собе володети, и не бе в них правды, и въста род на род, и быша в них усобице, и воевати почаша сами на ся” [ПСРЛ, 1962, ст.19]. Вероятно, это событие должно быть отнесено ко 2-й пол. 850-х гг., поскольку Аскольд и Дир, «бояре Рюрика», появились под Константинополем в июне 860 г.[5] Возможной причиной восстания могла стать смерть кагана русов, совершившего поход на Амастриду и организовавшего посольство 839 г. Кончина могущественного правителя неизбежно должна была вызвать борьбу за власть между его наследниками или преемниками, что привело к ослаблению руси и дало племенам-данникам шанс на успешное восстание. Причиной же возникшего внутри восставших конфликта могли стать притязания каждого из победителей на осуществление гегемонии вместо ушедших варягов. Результатом усобицы явилось направление “за море” делегации чуди, словен, кривичей и веси, которая пригласила Рюрика с братьями “владеть и княжить нами”.

По мнению А.Н. Кирпичникова, археологически призвание варягов фиксируется в Ладоге появлением небольшой группы постоянно проживающих выходцев из Скандинавии, оставивших после себя обособленный курганный могильник (13 насыпей) в урочище Плакун, ряд особенностей которого роднит его с захоронениями Ютландии. Изменяется и характер городской застройки. В слоях второй пол. IX в. на Земляном городище обнаружены стандартные по размеру участки земли — парцеллы, аналогичные найденным при раскопках датского города Рибе [Кирпичников, 1997]. Учитывая, что прибывшие в Ингельгейм послы были «из рода свеонов», к числу свеонов-шведов, вероятно, принадлежал и сам каган русов. В таком случае весьма логичным является призвание на его место дружины давних соперников шведов — данов.

Вероятно, Рюрик сохранил за собой престижный и устоявшийся титул “кагана”.

Об этом может свидетельствовать сохранившаяся в Салернской хронике и датируемая 871 г. часть переписки императора Людовика II Немецкого и византийского императора Василия упоминающая народы, правители которых, по мнению византийцев, носят титул “хакан”, не употребляемый относительно этих правителей в западноевропейской терминологии: “хаганом мы называем государя авар, а не хазар или норманнов”. Это сообщение хорошо сочетается с записью в Бертинских анналах о русах-свеонах, прибывших из Византии. Кроме того, как отмечает А.В. Назаренко, «из ответа Людовика ясно, что в византийской императорской канцелярии около 870 г., как и в 839 г., древнерусского князя продолжали именовать «хаганом», к тому же явно соотнося этот титул с титулом хазарского кагана» [Древняя Русь, 2003, c.290]. Согласно источникам, титул “каган” наряду с титулом “великий князь” применялся к правителям Руси вплоть до конца XII в. Анонимный автор географического свода последней четверти Х в. “Худуд ал-Алам”, описывая страну русов, к востоку от которой “лежат горы Печенегов, к югу … — река Рута, к западу — славяне, к северу — необитаемые страны Севера” сообщает, что ее правителя зовут “Рус-хакан” [История СССР, 1966, c.484]. В XI в. создавший “Слово о законе и благодати” митрополит Илларион именует каганами Владимира I и Ярослава Мудрого, в “Слове о полку Игореве” так титулуется Олег Святославич, а одно из граффити XI — XII вв. из киевского Софийского собора содержит обращение “Спаси, господи, кагана нашего” [Артамонов, 2001, c.492 cноска 1214].

Вскоре после прибытия Рюрика центр власти переносится из Ладоги к истокам Волхова и столицей государства становится Городище (Рюриково городище) — древнейший Новгород русских летописей. “Значительная плотность населения в Поозерье и к юго-западу от озера Ильмень, разветвленная речная сеть, охватывавшая обширные территории освоенные славянами создавали наилучшие возможности для административного управления всей землей и сбором дани. Кроме того, схождение здесь торговых путей также включало район истока Волхова в международную торговлю и способствовало его экономическому росту” [Носов, 1997].

Этим же временем датируется и новое продвижение руси по Днепру. Оно связано с походом Аскольда и Дира, отпросившихся у Рюрика с “родом” своим в Царьград. Возможно, приближенные Рюрика увели с собой воинский контингент, ставший ненужным правителю Северной Руси после упрочнения его власти и распределения владений среди участвовавших в призвании “мужей”. В качестве аналогии можно привести действия Владимира Святославича, который в 980 г. выбрал из помогавших ему в захвате власти варяжских наемников “мужей добрых, умных и храбрых и роздал им города; остальные же отправились в Царьград к грекам”.

Вскоре после этого «рюриковы бояре» появились и в Константинополе: ночью 18 июня 860 г. столица империи была неожиданно блокирована несколькими сотнями русских боевых судов с восьмитысячным войском на борту и подвергнута осаде. Русский летописец, основываясь на византийских источниках, сообщает о провале похода, что противоречит сведениям современников. «Венецианская хроника» сообщает, что «народ норманнов на трехстах шестидесяти кораблях осмелился приблизиться к Константинополю. Но так как они никоим образом не могли нанести ущерб неприступному городу, они дерзко опустошили окрестности, перебив там большое множество народу и так с триумфом возвратились восвояси» [Древняя Русь, 2003, c.291]. Папа Николай I в послании императору Михаилу III от 28 сентября 865 г. упоминает о недавнем опустошении окрестностей Константинополя язычниками, которым удалось уйти, избежав какой бы то ни было мести [Цукерман, 2003].

Возникшая в результате этого нападения напряженность могла сохраняться в русско - византийских отношениях вплоть до воцарения императора Василия I Македонянина (866-886 гг.), который “щедрыми раздачами золота, серебра и шёлковых одеяний … склонил к соглашению неодолимый и безбожный народ росов, заключил с ними мирные договоры, убедил приобщиться к спасительному крещению и уговорил принять рукоположенного патриархом Игнатием архиепископа” (второе патриаршество Игнатия относится к 867-877 гг.) [Древняя Русь, 2003, c.104]. Попытки обращения руси случались и раньше. Об этом свидетельствует сообщение о крещении князя Бравлина и факт нахождения Константином Философом во время его пребывания в Херсоне в 861 г. написанных русскими письменами Евангелия и Псалтыри, по которым будущий просветитель славян научился читать и говорить на русском языке [Артамонов, 2001, c.444-445].

В итоге этих событий центром днепровской руси стал Киев, в котором Аскольд и Дир обосновались еще до своего похода на Царьград в 860 г. ПВЛ сообщает, что они захватили этот племенной центр незначительного (“притесняли полян древляне и иные окрестные люди”) правобережного объединения полян, не встретив особого сопротивления: “И поидоста по Днепру, и идуче мимо и оузреста на горе градо и оупрашаста и реста чии се градок. Они же реша была суть три братья Кии, Щек, Хорив иже сделаша градок сь и изгибоша и мы седим платяче дань родом их Козаром. Аскольдо же и Дир остаста в граде сем и многи Варяги скуписта и начаста владеть Польскою землею” [ПСРЛ, т.1, 1962, ст.20-21]. Вероятно, именно тогда и была выплачена хазарам демонстративная дань мечами, являвшихся излюбленным оружием «руси».

Это был прямой вызов Итилю, который в ответ мог попытаться блокировать движение идущих в Киевское Поднепровье караванов, так как занимавшие Черниговское Подесенье северяне всё еще признавали свою зависимость от кагана и выплачивали ему дань. О прекращении ввоза восточных монет в прилегающие к Днепру районы может свидетельствовать зафиксированное В.Л. Яниным выпадение из ареала обращения дирхемов Верхнего Поднепровья, на территории которого «после 824 г. на протяжении всего IX в. не зарегистрировано не только ни одного клада, но даже ни одной отдельной монеты» [Янин, 1956, c.105]. Этой же точки зрения придерживался и М.К. Каргер, который на основе анализа киевских находок восточных монет сделал вывод о том, что «необходимо прежде всего категорически отбросить распространенное до недавней поры убеждение, что киевские клады восточных монет охватывают период с конца VIII до начала X в. Как показано выше, никаких кладов VIII и даже IX в. в Киеве не было обнаружено... наиболее известные нам по составу киевские клады восточных монет были зарыты: два не ранее первой четверти и один не ранее середины X в. Этот важный факт, подтверждающийся многочисленными наблюдениями за составом куфических монет в погребениях киевского некрополя, вносит существенное уточнение в датировку киевско-среднеазиатских торговых связей, которые, судя по нумизматическим данным, более характерны для X, чем для IX и тем более VIII в.» [Каргер, 1958, с.123-124].

Оспаривая эту точку зрения П.П. Толочко выдвинул тезис о том, что «для характеристики торговых связей Киева с Востока важным является не столько время зарытия кладов, сколько даты самих монет. Редко какой клад состоит из одновременных монет, большей частью эти ценности собирались, изменяя свой состав под воздействием рынка, на протяжении нескольких столетий. Последняя монета в кладе указывает не столько на дату его зарытия, сколько на то, что с того времени он больше не пополнялся новыми монетами. Считать, что время поступления всех монет в Киев должно определяться датой позднейших, методически неверно. В Киеве найден клад, в котором среди 200 медных куфических монет VIII–X вв. было несколько поздних, датируемых XIII в. Характерно, что и одиночные находки арабских монет (в культурных слоях и погребениях) так же датируются VIII–X вв. Без признания существования налаженных торговых связей Киева с Востоком в VIII–X вв. (наибольшее число монет относится к IX – н.X в.), о чём свидетельствуют и восточные авторы, подобная закономерность нумизматических находок не может быть удовлетворительно объяснена. Даты кладов указывают не на установление прочных связей Киева с Востоком, а, скорее, на их прекращение» [Толочко, 2003].

Фактически, исследователь предлагает новую методику датировки кладов, при которой даты младших монет определяют время появления этих монет на территории, где был найден клад, а сами клады могут собираться «на протяжении нескольких столетий». В качестве примера приводится киевский клад, найденный в 1845 г. близ Кирилловского монастыря. Он состоял почти из 200 медных восточных монет, древнейшая из которых отчеканена в Бухаре при аббасидском халифе Мансуре в 148 (765-766) г., однако наряду с древними монетами в этом же кладе были джагатайские монеты, отчеканенные также в Бухаре, но Менгу-кааном в 651 (1253-1254) г. По мнению М.К.Каргера клад был зарыт в землю в пору монгольского владычества в Киеве, не ранее 1253 – 1254 гг. [Каргер, 1958, с.118].

Однако сложно представить себе ситуацию, при которой два десятка поколений людей на протяжении почти 500 лет собирали исключительно медную восточную, практически не ввозимую в Восточную Европу из-за отсутствия спроса. Более логично предположить, что перед нами сбережения какого-то монгольского воина прибывшего в Киев из среднеазиатских владений Чагатаидов, возможно, использовавших для выплаты жалования своим воинам равнозначные монеты из казны своих предшественников, не обращая внимания на даты их чеканки. Находки же одиночных монет не могут сами по себе датировать культурные отложения, поскольку они могли находиться в обращении даже десятилетия спустя после даты чекана. Таким образом, возражения П.П. Толочко просто повисают в воздухе.

Таким образом, достоверных кладов IX в. в Киеве не обнаружено, монеты VIII – IX вв. найдены в погребениях совершённых не ранее конца IX в., собирание кладов на протяжении нескольких столетий на материалах восточноевропейских монетных кладов VIII – X вв. не подтверждается, а достоверно датируемые сообщения о Куябе у арабских авторов появляются не ранее X в. Всё это не даёт возможности говорить о поступлении заметного количества арабского серебра в Среднее Поднепровье ранее конца IX в. и позволяет согласиться с гипотезой В.Л. Янина о выпадении Верхнего Днепра во втором периоде (833-900 гг.) обращения дирхема в Восточной Европе из ареала обращения дирхемов. Причиной такого выпадения, предположительно, является хазарская блокада, введённая после отторжения этих районов русью.

Однако все предпринятые итильскими правителями действия не смогли вынудить Аскольда и Дира оставить захваченное ими Киевское Правобережье, что свидетельствовало о появлении в Юго-Восточной Европе новой силы, которая не только открыто бросила вызов хазарской мощи, но и успешно осуществила захват и удержание за собой части входящих в состав Каганата земель.