Особенности лексики исторического исследования

Историзм языка. Базисное для профессионального историка положение о том, что, повествуя о людях прошлого теперь, он должен себе представлять, как они жили тогда, в полной мере относится и к языку. Несмотря на известную мобильность языка, в основе своей он консервативен. Словесная оболочка (форма) понятий сохраняется на протяжении столетий при радикально меняющемся содержании. Слово выступает в роли сосуда, который в разное время наполняют водой, вином, растительным маслом, песком, ртутью и т. п. Заимствуя слово из источников, историк должен представлять себе его реальное содержание (наполнение) в исследуемую эпоху.

Согласно Б. Д. Грекову, первоначально всех людей на Руси обозначали словом «смерд», но потом оно стало ассоциироваться со «смердеть» и — с обидным смыслом — осталось лишь для обозначения крестьян. Слова «обувь», «пушка», «корабль», «монарх», «демократия» имели разное смысловое наполнение в разные эпохи. Между тем ременные сандалии римской матроны и туфли-шпильки модницы нашего времени мы обозначаем все тем же словом «обувь», лодки эпохи греко-персидских войн и современные атомоходы — все это «корабли», а французские Людовики разных столетий от «первого среди равных» до абсолютных властителей — «монархи» и т. д.

Старая, новая, заимствованная лексика. Устаревшая лексика включает слова-историзмы и слова-архаизмы. Слова-историзмы ушли из языка, так как перестали существовать обозначаемые ими предметы или явления, например названия документов или стадий прохождения документов через бюрократическое делопроизводство прошлого; современных синонимов такие слова не имеют, и их смысл можно передать только описательно. Слова-архаизмы в ходе развития языка были вытеснены ставшими более употребительными синонимами, но значение их понятно (бренный, вкупе, всуе, выя, лоно, перст и др.). Конечно, от старого слова веет ароматом былой эпохи, но злоупотреблять ими историку не следует.

В развитии языка прослеживаются две тенденции: к сохранению — и к изменениям в лексике, произношении, написании. Более или менее крутым изменениям язык подвергался в переломные эпохи (например, русский язык в Петровскую пору, эпоху Пушкина — Карамзина, в послеоктябрьские годы или в период командно-административной системы). Некоторые неологизмы оказывались словами-однодневками и вскоре выходили из употребления: «полундра» (берегись) или «буза» (ерунда) послеоктябрьских лет, «спецпереселенцы» или «спецхраны» более близкой поры, другие закреплялись в языке. Представляется, что, хотя историк не должен быть консерватором или пуристом, ему все же не следует идти в авангарде даже небольших языковых переворотов и он обязан придерживаться определенных правил, если не хочет оказаться, говоря словами Чуковского, в «низменной, отсталой и вульгарной среде» [209].

Многие иностранные слова начисто растворились в русском языке («обрусели»), и происхождение их ведомо лишь узким специалистам. Регламентация употребления иностранных слов нелепость, чаще всего рождавшаяся от скрещения невежества с мракобесием. Галлицизмы двуязычного Пушкина (отнюдь не обижавшегося на лицейское прозвище «француз») не помешали ему стать реформатором русского языка. Замена некоторых по-немецки звучавших названий наших городов на русские во время двух мировых войн не сказалась на их результатах.

Представляется целесообразным употреблять слова иностранного происхождения при отсутствии адекватных русских, для специальных, научных и иных целей. Можно не ограничивать себя в их применении при обращении к культурному читателю. Ссылки пуристов на негативное отношение некоторых деятелей русской культуры к употреблению иностранных слов несостоятельны — это были выступления лишь против злоупотребления такими словами.

Общеизвестны дополнительные трудности, встающие перед историком-исследователем, использующим преимущественно иностранные источники и литературу. В частности, возникает проблема передачи на русском языке иностранных собственных имен и географических названий.

Самый общий принцип, из которого следует исходить: иностранные слова передаются по-русски так, как они произносятся на родном языке, имена же собственные не переводятся, а заимствуются.

Иностранные слова подчас пишутся историками неправильно по разным причинам: незнание правил произношения, трудности транскрипции, историческая традиция и др. Читателю, не знакомому с английским языком, трудно понять, почему предместье Лондона Putney, где заседал в 1647 году Общеармейский совет, отечественные историки называют по-разному: Метни, Пэтми, Патни, Путни, соответственно Патнейская и Мутнейская конференция.

По разным причинам в русский язык с давних пор вошли слова с неправильным написанием, не соответствующим произношению на родном языке. Немногие из них были исправлены (например, Невтон — Ньютон, Ивангое — Айвенго, Караибское море — Карибское море, Эривань — Ереван), но гораздо больше закрепилось. Мы привыкли к тому, что английские короли Джеймс, Хенри, Элизабет стали у нас Яков, Генрих, Елизавета, французские Шарль и Луи — Карл и Людовик, более того, мы говорим Карл X, но Шарль де Голль, хотя имена их произносятся и пишутся одинаково. Имеются сторонники глобального исправления всех ошибок (мол, люди переучатся, привыкнут), но явно преобладают — с убедительными аргументами — ученые, выступающие за сохранение ставших традиционными слов, например: Вальтер Скотт, а не Уолтер Скотт (Walter Scott), Генрих Гейне, а не Хайнрих Хайне (Heinrich Heine), Гавана, а не Хабана (Habana) и т. д.

Армяне называют свою страну Айастан, грузины свою Сакартвело, финны — Суоми, но мы не пересматриваем устоявшиеся названия Армения, Грузия, Финляндия. Немцы именуют свое государство Дойчланд (немецкое племя тевтонов Teutonen — Teutsche — Deutsche — Deutschland), у французов оно Аллемания (от названия другого немецкого племени — алеманов), у украинцев — Нимеччина, но есть ли резом менять привычное нам название Германия?

Надо знать, что на английских картах вместо Ла-Манша написано «Английский канал» (English channel), но переиначивать едва ли стоит.

Сталкивающийся с такими проблемами историк должен исходить из общих правил транскрипции и из наличия нормативных справочников, рекомендаций и инструкций, в частности из написанного Р. С. Гиляровским и Б. Л. Старостиным справочника «Иностранные имена и названия в русском тексте» (М., 1985), инструкций по передаче на картах географических названий (М., 1952-1984).

Цитирование и пересказ источников. Стремясь к повышению читабельности И убедительности своего труда, цитируя и по-иному используя с этой целью источники, в том числе художественную литературу, историк должен помнить, что они обладают неодинаковой степенью доходчивости и воспринимаются читателем по-разному. Может быть, на «полюсах восприимчивости» находятся статистические материалы - и мемуары (к которым близки другие нарративные источники, эпистолярии, произведения художественной литературы и искусства).

Хотя критически проанализированные статистические источники являются фундаментом конкретных и точных знаний о разных сторонах социально-экономической жизни, их использование в историческом груде, в частности цитирование, сопряжено со многими трудностями. Одной из характерных особенностей языка статистики — языка цифр - является внешняя сухость. Конечно, одно упоминание о 15-тысячном плательном гардеробе помогает понять характер Елизаветы Петровны, но иногда даже отдельно приведенная голая цифра нуждается в комментировании. Ряды же из многих цифр, обширные статистические таблицы зачастую требуют разъяснения и расшифровки, и автор исторического труда (тем более лектор) обязан эту расшифровку дать, если не уверен во вдумчивости и аналитических возможностях читателя (слушателя), как, впрочем, и в наличии у него времени.

Гораздо более популярны у аудитории мемуарные свидетельства, несмотря на их субъективизм, зависимость от ущербной памяти и другие отрицательные свойства.

Причины этой популярности понятны: мемуаристами часто являются известные в прошлом деятели, общественная и личная жизнь которых — включая закулисную сторону — живо интересует массового читателя, который надеется найти интересные, сенсационные, живо изложенные факты; кроме того, неискушенного в вопросах исторической критики читателя влечет к мемуарам их кажущаяся (обещанная мемуаристом уже в предисловии!) достоверность.

С точки зрения эмоциональности, столь важной для популярности исторического труда, сухие статистические и яркие мемуарные свидетельства — антиподы. Эффективно и даже эффектно их сочетание, расшифровка первых с помощью вторых. Так, сухие статистические данные гласят, что во время инфляции в Германии в 1923 году один доллар стоил: 2 января — 7260 марок, 1 декабря — 4,2 биллиона марок; мемуаристы же сообщают, что к концу года марки использовались для оклейки стен, в качестве оберточной бумаги и для прочих хозяйственных нужд.

Для придания изложению большей яркости и убедительности бывает полезно процитировать известные строки иных литераторов, особенно если они являлись участниками или хотя бы современниками характеризуемых событий. Так, в своей «Краткой истории Турции» Л. Ф. Миллер, повествуя о быстрой и кровавой расправе Махмуда II с янычарами в 1826 году, цитирует посвященное этим событиям пушкинское стихотворение («Тогда султан был духом гнева обуян»); в любом исследовании об Отечественной войне 1812 года впечатляющей окажется строка из «Бородино», хотя М. Ю. Лермонтов и родился через два года после Бородинского сражения. Е. В. Тарле в связи с Венским конгрессом 1815 года пишет: «...вместо эпохи льва, по выражению Байрона, пришла эпоха многих шакалов».

Понятия и термины. Количество научно-исторических понятий и терминов в языке историка невелико, однако они принципиально важны, играют в изложении ведущую роль и «наподобие скелета, образуют теоретическую конструкцию картины исторической действительности» [210]. Историческое понятие содержит существенные признаки явления прошлого и в зависимости от уровня разработки может выглядеть как описание, определение, термин.

Понятия могут быть единичные и общие, видовые и родовые, конкретные и абстрактные, противоположные (контрарные) и др. [211] С развитием исторической науки ее понятийно-терминологический аппарат меняется: одни старые понятия (термины) отмирают, содержание других совершенствуется, возникают новые понятия и связанные с ними термины.

* * *

В заключение считаю своим долгом рассказать о двух напастях в области языка, убийственных для выполнения историей ее общественного предназначения. Эти беды — серость и непонятность.

Серость утвердилась во многих исторических произведениях в сталинскую пору, когда надлежало писать только «правильно», то есть в соответствии с волей диктатора и его трактовкой марксизма. После появления в 1961 году статьи В. М. Турока «Историк и читатель» [212] и обсуждения вопроса видными отечественными историками положение выправилось [213].

Но в конце минувшего века появилась новая эпидемия в виде употребления некоторыми историками, подчас профессионалами-эрудитами, заумного языка, связанного, видимо, с «лингвистическим поворотом» постмодернистов, в котором, кажется, самыми понятными являются «дискурс» и «рефлексия». Эту тенденцию в 2000 году одновременно высмеяли А. И. Патрушев [214] и Дж. Тош [215], но иные коллеги игнорируют сказку Андерсена о платье голого короля, и мутант проявляет огорчительную живучесть.