Искусство неуязвимого инакомыслия

При второй разновидности проводник стратагемы своим посланием хочет по возможности достучаться не столько до критикуемого оппонента, сколько до более широкой аудитории. Критикуемый как раз и не должен ведать о критике, для чего и привлекается стратагема 26. С ее помощью стараются обезопасить себя от грозящего наказания. Возможно, поэтому Бертольт Брехт в подобной связи пользовался выражением «рабский язык». В данном случае стратагема 26 оказывается средством осуществления права человека на свободное выражение своих убеждений. Если «софора» ощутит себя затронутой критикой, проводник стратагемы, естественно, будет заверять, что это притянуто, поскольку он метил исключительно в «тут». Разгорится спор, кто же здесь прав. Посторонний человек, как правило, не в состоянии будет рассудить, поскольку непрозрачность составляет само существо всякой стратагемы. В случае проницательной «софоры» проводнику стратагемы, пожалуй, не избежать печальной участи: преследования, наказания, клеветы, изгнания и т. д. Значит, стратагема не удалась. Нельзя исключить и случаи, когда на самом деле целят именно в «тут», но «софоре» мнится, что подразумевают именно ее. Тогда мы имеем дело с совершенно несправедливым обвинением в использовании стратагемы 26. Возможно и такое, что «софора» принимает на свой счет явно нацеленную на «тут» критику ради его защиты, чтобы тем самым заставить замолчать критиков (которым и в голову бы не пришло нападать на «софору»).

Что касается литературного использования стратагемы 26, в Китае это повелось издавна. В 221 г. до н. э. Цинь Ши Хуан-ди (259—221 до н. э.) привел Китай к объединению (см. 23.1). Императоры ханьской династии (206 г. до н. э. — 220 г. н. э.) заимствовали под знаком конфуцианского учения созданный при циньской династии (221—207 до н. э.) центральный аппарат власти, а также институт верховного правителя как неограниченного духовно-политического главы государства при наделенных ничтожными правами подданных. Это представление, просуществовавшее до 1911 г., оставило заметный след и в художественной литературе. Сокрытие, необходимость читать между строк и осуждение, а значит, обозначение того, что написано, как глупое и ограниченное (см. стратагему 27), а также указующий на тесную связь со стратагемой 26 политический намек своими истоками восходят к условиям, порожденным такими установлениями.

Подобно китайской философии, являвшейся во многом политической, и в художественной литературе часто скрывался политический потаенный смысл. Саму эту скрытость породил феодальный строй чжоуской династии (1100—256), на смену которой вместе с циньской династией пришла империя с ее централизованной властью. Поэтому правовые гарантии личности получили крайне слабое развитие. Вместо отсутствующего механизма правовой защиты возникли стратагемные механизмы защиты. С ханьской эпохи (206 г. до н. э. — 220 г. н. э.) в художественной литературе проявляются или прочитываются сокрытые политические намеки, начиная с якобы отобранной самим Конфуцием Книги песен. Так, песни, говорившие о слишком свободных отношениях между полами, истолковывали как признак испорченности нравов в скверно управляемой стране. Такой взгляд на Западе уже давно пересмотрен, но в Китае он все еще жив. Китайские (как и западные) критики не всегда единогласны в том, присутствует ли в том или ином стихотворении политический намек или нет. Во всяком случае, не представляло труда обвинить неугодного человека на основе совершенно безобидного стихотворения. Подобное происходило во времена так называемой «литературной инквизиции» («вэньцзы юй» [досл. «письменные судилища»]), получившей особое распространение в цинскую эпоху (1644—1911)[345]. Стихотворные строчки вроде «свежий ветерок не знает письмен, но зачем он тогда без разбора роется в книге» («цинфэн бу ши цзы, хэ гу луань фань шу?»)[346] могли в ту пору стоить головы, поскольку из-за знака со звучанием «цин», означающим «свежий», но, помимо того, обозначающим династию Цин, здесь вполне возможно заподозрить скрытый выпад против маньчжурской династии Цин: несведущий в грамоте ветер при таком прочтении олицетворял собой культурное невежество маньчжур. «Основная трудность в толковании китайской художественной литературы заключается в ответе на вопрос, есть ли там политический намек или нет» (Гюнтер Дебон (Debon). Chinesische Dichtung: Geschichte, Struktur, Theorie («Китайская художественная литература: история, устроение, теория»). Лейден, 1989, с. 137). Слова Дебона о художественной литературе верны и для любой формы выражения мнений в старом Китае, так что относительно некоторых текстов можно говорить о своего рода тайном языке. Вычитывание критики или порицания между строк, впрочем, не чуждо и демократическому Западу. Так, в США при переводе сказки Андерсена про русалку из описания ее нежных рук убрали слово «белые» из-за содержащегося намека на цвет кожи, что может быть расценено как расистский выпад (Вольф Шнейдер. «Полиция языка начеку»: [выходящий с 1991 г. ежемесячный журнал] NZZ-Folio. Цюрих, декабрь, 1994, с. 91). А французское военное руководство посчитало себя осрамленным в фильме Стэнли Кубрика «Пути славы», где, собственно, обвинялась только война с ее военной машиной[347]. Французское правительство добивалось у многих стран запрета на показ самого фильма, который, с его точки зрения, подрывал престиж французской армии. В Швейцарии эта картина была запрещена с 1958 по 1970 г. (см.: Новая цюрихская газета, 7.04.1995, с. 47). Далее, утверждается: «Процесс над Сталиным — это процесс над всем нынешним левым движением» (Михаэль Шаранг (Scharang). «Запутанный спор: является ли Сталин воплощением Абсолютного Духа? Одно замечание». Цайт. Гамбург, 18.06.1998, с. 40). Следует порой остерегаться, чтобы слишком впечатлительные ближние не приняли нечто совершенно безобидное за скрытые нападки или обличения в свой адрес.