Критические статьи В. Курицына: темы, проблематика, метод.

Вячеслав Курицын (1965) - Создатель сайта «Современная русская литература с Вячеславом Курицыным», обозреватель «Русского журнала» (до 2002). Публикует романы под псевдонимом Андрей Тургенев, лауреат премии Андрея Белого. В критических статьях и рецензиях, публикующихся в центральной периодике, анализирует современный литературный процесс, обращается к проблемам постмодернизма.

Создает сайт Курицын-weekly в 1998г. Несмотря на страсть Курицына к жанру романа, его электронное детище оказалось в конце концов своеобразной альтернативой деградировавшей романистике. Почти в каждом выпуске (после того, как сайт достиг зрелости) Курицын, развлекая публику, предлагает экспромтом сюжет из окололитературного быта, изложенный в анекдотической форме. Сетевые выступления Курицына славятся скрещением разнородных типов письма, а также внедрением исповедального тона в литературную критику. Курицын часто адресует свои откровения всему русскому Интернету. В 2002 году демиургический энтузиазм изменяет Курицыну, что сказывается на физиологии писательского организма, не принимающего нового поворота в развитии культуры. Курицын признавался, что от литературного поля его тошнит. Эта тошнота вызвана непреодолимой вторичностью творчества.

Создатель проекта «Русский слэм» - любой поэт может прочесть свои произведения, которые оцениваются залом. Конкурс поэтов взламывает сразу две конвенции: “высокой поэзии”, неподвластной суждению профана, и, наоборот, “агрессивного поэта — покорителя и завоевателя”. Вполне иронический по задаче, “Русский слэм” имел лишь одну позитивную сторону: возрождение репутации голосовой, звучащей, живой репрезентации поэтического слова. Это впоследствии дало мощный импульс к развитию того типа поэзии, что адекватно предстает лишь читаемой со сцены. Но иные аспекты “слэмовой” истории печально-комичны. В соревновании между дилетантами и профессиональными сочинителями возобладала борьба амбиций, заданных “внеслэмовой” поэтической парадигмой. Заведомо профанирующий конкурс стали оценивать с позиций “гамбургского счета”, говорить о том, что “публика — дура” либо, наоборот, “старые авторитеты — дутые”. Совершенно бессмысленная эта дискуссия — типичный пример непонимания иронической сути проекта (либо понимания, сопровождающегося агрессивным неприятием).

Верность постмодернистскому мировоззрению.

Характерной особенностью Курицына как журналиста является то, что ему, в сущности, все равно, о чем писать, об искусстве или об жизни (второе у него получается даже лучше), а если об искусстве, то все равно о ком — о Бродском или Пригове, о Битове или Пелевине, о Галковском или Жолковском.
Критическое кредо: критик не должен читать тех произведений, которые он рецензирует. Он ищет о них информацию из телефонных разговоров, каких-то пересудов, может быть, из каких-то чужих критических разборов. Когда информация накапливается, он открывает наугад книжку, читает ровно один абзац и спокойно пишет (хорошую, как в случае с Курицыным) критическую статью.
Важный прием Курицына как литератора. Он все время выдумывает небылицы. Так, например, ключевая в этом смысле статья из “Сегодня” 1994 года “Бычья цедура”, посвященная 130-й годовщине гражданской казни Н. Г. Чернышевского, от начала до конца представляет собой бред, навеянный лишь, быть может, рецензиями на роман о Чернышевском Годунова-Чердынцева из набоковского “Дара”. Дескать, сначала Чернышевского хотели повесить, но веревка оборвалась, тогда его сослали в Илимск (перепутав с Радищевым) и т. д. и т. п. Мы полагаем, что добрая треть историй, рассказанных Курицыным в этой книге, представляет собой такое же бессовестное вранье. Но самое прекрасное, что книга от этого только выигрывает. В определенный момент читатель вдруг ловит себя на мысли, что какая в сущности разница, пили Курицын с Ирушкой мочу или нет. А может, и правда пили, кто их знает! Не важно это.
Итак, журналистика — наиболее продвинутая современная проза. Но, что самое главное, в качестве таковой она (то есть во всяком случае журналистика. Но, что самое главное, в качестве таковой она (то есть во всяком случае журналистика Курицына) снимает самую глобальную эстетическую проблему прозы ХХ века — поиск границы между иллюзией и реальностью. Границы этой нет, — говорит Курицын, — но жить в таком перепутанном мире очень даже весело и не лишено смысла.

Курицын акцентирует внимание на том, что в постмодернистском дискурсе не различаются процессы создания произведения и его исследования: автор в постмодернизме одновременно создает произведение, анализирует его и анализирует свою роль в процессе создания произведения.

Постмодернистская стратегия раскрывается Курицыным как ряд последовательных попыток моделирования нетоталитарного письма. Например, пауза — важный элемент практики Рубинштейна — истолковывается как зона с выключенным языком, свободная от тоталитарности. «Система карточек позволяет представить паузу как не менее важный, чем слово, элемент текста, но элемент, лишенный следов тотальности, лишенный идеологичности. Тотальность и тоталитарность текста нельзя победить или отменить, но можно вынести на поверхность и сделать объектом игры. Так как стратегия Курицына состоит в присвоении символического капитала, лежащего в основании категориального аппарата постструктурализма, он не предлагает различения западного и русского постмодернизма, для него постмодернизм — универсальные правила игры; а ввиду того, что в постмодернизме декларируется отказ от какой-либо иерархичности, качеством постмодернистского дискурса объявляется умение соответствовать самому себя. Поэтому, с одной стороны, постмодернизм интерпретируется как «занятие высокообразованных людей», «игроков в бисер», способных легко ориентироваться в «серьезных» проблемах и свободно говорить на языках разных культур; с другой, дискурс постмодернизма объявляется единственным актуальным фактом литературного процесса. «Постмодерн сегодня не просто мода, он — состояние атмосферы» (с.)