Уроки нашей иррациональности: зачем нужен тест

Людям очень нравится считать себя объективными, рациональными и логичными. Мы гордимся тем фактом, что принимаем осмысленные решения. Когда мы решаем инвестировать деньги, покупаем дом, выбираем школу для наших детей или определяемся с методом лечения болезни, то обычно считаем свой выбор правильным.

Иногда это верно, но не менее часто наши когнитивные предубеждения вводят нас в заблуждение, особенно в случаях, когда мы должны сделать важный, трудный, болезненный выбор. В качестве иллюстрации я хотел бы поделиться личным рассказом о некоторых моих собственных предубеждениях, в результате которых я пришел к выводам, влияющим на мою жизнь практически каждый день.

***

Как вы уже знаете, я довольно сильно пострадал в результате несчастного случая. В частности, моя правая рука в некоторых местах была сожжена до кости. На третий день моего пребывания в больнице один из врачей вошел в палату и сказал, что моя правая рука настолько раздута, что давление мешает притоку крови, и если мы хотим сохранить хотя бы минимальный шанс на ее спасение, необходимо действовать немедленно. Врач аккуратно разложил рядом с моей кроватью несколько десятков скальпелей и пояснил: для того чтобы уменьшить давление и предотвратить воспаление, он должен глубоко прорезать кожу и слить жидкость. Врач также сообщил, что мои сердце и легкие работают не в полную силу, поэтому операцию придется выполнить без наркоза.

После этого началась операция, подобная тем, которые делали в Средневековье. Одна из медсестер крепко держала мою левую руку и плечо, а вторая изо всех сил давила на правое плечо и руку. Я смотрел, как скальпель пронзил мою кожу и медленно прорезал ее сверху вниз — от плеча до локтя. Боль была невыносимой, как будто врач орудовал внутри меня тупой и ржавой садовой мотыгой, и мне едва хватало сил сдерживаться. Мне казалось, что я вот-вот умру. Затем скальпель вновь вонзился в меня. На этот раз он резал кожу от локтя к ладони.

Я закричал, прося их остановиться. «Вы убиваете меня!» — вопил я. Как я ни умолял, они не останавливались. «Я больше не могу!» — снова и снова надрывался я. Они только крепче держали меня. Я не мог контролировать ситуацию.

Наконец доктор сказал мне, что уже почти закончил и дальше все пойдет быстрее. Он подсказал мне способ выдержать эту пытку: я должен был считать вслух. Он велел мне считать до десяти так медленно, как только возможно. Один, два, три... я почувствовал, как замедляется время. Охваченный болью, я мог только медленно считать. Четыре, пять, шесть... боль нарастала и снижалась по мере того, как доктор продолжал меня резать. Семь, восемь, девять... я никогда не забуду ощущение разрывающейся плоти, мучительной боли и ожидания... я должен был терпеть, сколько смогу... прежде чем завопить: «ДЕСЯТЬ!»

Доктор перестал меня резать. Медсестры ослабили хватку. Я чувствовал себя подобно древнему воину, мужественно терпевшему, пока его разрывали на кусочки. Я полностью изнемог. «Отлично, — сказал доктор. — Я сделал четыре разреза от плеча до кисти, теперь нам нужно сделать еще несколько разрезов, и на этом мы закончим».

В этот момент мой внутренний воин сдался. Я уже использовал все свои силы для того, чтобы убедить себя держаться как можно дольше. Я был совершенно уверен в том, что, как только досчитаю до десяти, мои мучения прекратятся. Я почувствовал, как новая, еще не возникшая боль (которую я так мужественно переносил еще несколько секунд назад) наполнила меня всепоглощающим ужасом. Как пережить это еще раз?

«Пожалуйста, я сделаю все что угодно, только прекратите это!» — взмолился я, но мои слова никто не услышал. Они лишь держали меня еще крепче. «Подождите!» — предпринял я последнюю попытку, однако доктор начал неумолимо делать разрезы на моих пальцах. Все это время я считал вслух, громко крича каждый раз, когда доходил до десяти. Я считал снова и снова, пока он наконец не перестал резать. Моя рука была как обнаженный нерв, боль казалась бесконечной, но я остался в сознании и чувствовал, что еще жив. Врачи оставили меня, истекающего кровью и слезами, отдохнуть.

***

В то время я не понимал, насколько эта операция важна и каким образом счет до десяти может помочь человеку, находящемуся под физическим принуждением[69]. Хирург, который оперировал мою руку, мужественно пытался спасти ее вопреки советам других врачей. При этом он заставил меня страдать в тот день настолько сильно, что память об этой боли осталась со мной на многие годы. Однако его усилия увенчались успехом.

***

Несколько месяцев спустя новый консилиум врачей сообщил мне, что моя прооперированная рука функционирует не очень хорошо и было бы лучше ампутировать ее по локоть: замена живых тканей на протез с крюком позволит значительно уменьшить постоянную боль. Это означало, что мне придется пройти через несколько операций. Крюк мог бы быть достаточно удобным и функциональным, он мог бы стать значительно лучшим помощником, чем моя искалеченная рука. Врачи также сказали, что я могу выбрать себе искусственную руку, которая поможет мне выглядеть менее похожим на Капитана Крюка.

Мне предстояло крайне сложное решение. Несмотря на отсутствие функциональности и постоянную боль в руке, я не хотел ее потерять. Я просто не мог представить, как смогу жить без нее и орудовать крюком или куском пластика телесного цвета. В конце концов я решил оставить при себе свою бедную, израненную, неработающую конечность и пытаться сделать в этой ситуации все возможное для того, чтобы хоть как-то вернуть ее к жизни.

Переместимся в 2010 год. В течение более двадцати лет, прошедших с того момента, я создал множество документов, в основном научных трудов, но мне до сих пор крайне тяжело печатать на протяжении долгого времени. Иногда я могу печатать по странице в день и отвечать короткими фразами на электронные письма. Стоит мне попытаться сделать больше, как я начинаю чувствовать сильную боль в руке, и боль эта порой длится несколько часов или даже дней. Я не могу поднимать или выпрямлять пальцы. Пытаясь это делать, я испытываю такую сильную боль, будто мои суставы выпадают из привычных мест. Позитивная сторона происходящего со мной состоит в том, что я научился полагаться на помощь моих ассистентов и (в незначительной степени) на системы распознавания речи. Кроме того, я научился в какой-то степени уживаться с повседневной болью.

***

С позиций сегодняшнего дня сложно сказать, было ли мое решение сохранить руку правильным. Учитывая ограниченную функциональность, пережитую (и переживаемую) мной боль, а также зная о недостатках принятия решений то, что я знаю сейчас, я подозреваю, что сохранение руки было (с точки зрения соотношения затрат и выгод) ошибкой.

Давайте посмотрим на предубеждения, которые повлияли на меня при принятии этого решения. Во-первых, мне трудно было согласиться с рекомендацией врачей из-за двух связанных психологических сил, которые мы называем «эффект владения» (endowment effect) и «боязнь потери» (loss aversion). Под влиянием этих предубеждений мы часто переоцениваем то, что у нас есть, и ставим знак равенства между отказом от чего-либо и потерей. Потери являются для нас психологически болезненными, следовательно, для того чтобы от чего- то отказаться, нам нужна значительная дополнительная мотивация. Эффект владения заставлял меня переоценивать мою руку (лишь потому, что она была моя и я привязан к ней), в то время как эффект боязни потери не позволял мне отказаться от нее даже тогда, когда ее сохранение не имело смысла.

Второе иррациональное предубеждение, повлиявшее на меня, носит название «поддержание статус-кво». Нам, как правило, хочется сохранить все как есть. Мы воспринимаем изменения с большим трудом и болью, и если у нас есть шанс сохранить все как есть, то ничего не меняем. В моем конкретном случае я предпочел не предпринимать никаких действий (отчасти из-за боязни, что впоследствии пожалею о решении отказаться от руки) и продолжать жить с моей поврежденной рукой.

Третья человеческая слабость была связана с необратимостью решения. Как выясняется, нам сложно делать выбор даже в обыденных ситуациях — что уж говорить о необратимых решениях! Мы долго и мучительно размышляем о покупке дома или выборе профессии, потому что у нас имеется не так много данных о том, что готовит нам будущее. А если бы человек знал, что его решение будет «высечено в камне» и он никогда не сможет изменить ни род занятий, ни место проживания? Очень страшно сделать выбор, когда знаешь, что с его результатом придется жить всю оставшуюся жизнь. И я никак не мог смириться с мыслью о том, что после операции моя рука навсегда покинет меня.

Думая о перспективе потерять значительную часть моей руки, я никак не мог понять, каким образом смогу привыкнуть к этому. Каково мне будет жить с крюком или протезом? Как будут смотреть на меня другие люди? Что я буду делать, если захочу пожать чью-то руку, написать записку или заняться любовью?

Если бы я был вполне рациональным и расчетливым существом, не имевшим никакой эмоциональной привязанности к своей руке, то совершенно бы не беспокоился об эффекте владения, о боязни потери, сохранении статус-кво или о необратимости своего решения. Я был бы в состоянии точно предсказать, как будет выглядеть моя жизнь с искусственной рукой, то есть посмотреть на ситуацию глазами своих врачей. Если бы я был рациональным человеком, то, возможно, решил бы последовать их советам и, скорее всего, в конечном итоге смог бы привыкнуть к новой части моего тела (как мы узнали в главе 6, нам свойственно привыкать ко всему). Но я был не настолько рационален и сохранил свою руку — в результате чего мне пришлось пройти через ряд операций, потерять ее гибкость и испытывать частые боли.

***

Рассказанное мною чем-то похоже на истории, которые обычно рассказывают старики (так могли бы рассказать эту историю мои предки со своим восточноевропейским акцентом): «Если бы я знал тогда то, что знаю сейчас, моя жизнь была бы совершенно иной». Вы можете задать вполне очевидный вопрос: «Если мое тогдашнее решение было ошибочным, почему бы не ампутировать руку теперь?»

Для отказа опять же есть несколько иррациональных причин. Во-первых, сама мысль о возвращении в больницу для лечения или операции вгоняет меня в глубокую депрессию. На самом деле даже сейчас, когда я посещаю знакомых в больнице, ее запахи вызывают у меня воспоминания о пережитом и о тяжелой эмоциональной нагрузке, связанной с моим собственным лечением. (Как вы можете догадаться, одна из вещей, которая меня напрягает больше всего, — это перспектива находиться в больнице в течение длительного периода времени.) Во-вторых, несмотря на то что я понимаю и могу анализировать некоторые из своих «предубежденных» решений, я все еще нахожусь под влиянием их последствий. Оно никогда не прекратится полностью (имейте это в виду, когда собираетесь улучшить качество принимаемых вами решений). В-третьих, после того как я потратил столько времени и усилий для того, чтобы моя рука работала как можно лучше, пережил ради этого столько боли и понял, как работать с учетом своих ограничений, я превратился в жертву «издержек влипания» (sunk cost fallacy). Оглядываясь назад на все предпринятые усилия, я совершенно не хочу списывать их со счетов и менять однажды принятое решение.

Четвертая причина заключается в том, что через двадцать лет после несчастного случая я научился давать рациональное объяснение сделанному мной выбору. Как я уже отмечал, люди являются фантастическими рационализаторами, и я могу привести себе несколько доводов в пользу принятого решения. Например, я чувствую сильную щекотку, когда кто-то трогает меня за правую руку, — мне удалось убедить себя, что это удивительные по своей уникальности тактильные ощущения.

Наконец, есть и рациональное объяснение моему выбору: за эти годы многое изменилось, в том числе и я сам. До несчастного случая, будучи подростком, я мог выбирать, как мне строить дальнейшую жизнь. В результате моей травмы я пошел по своему особому личному, романтическому и профессиональному пути: то, что я делаю, более или менее согласуется с моими ограничениями и возможностями.

Я научился уживаться с тем, что у меня есть. Если бы я в возрасте восемнадцати лет поменял свою руку на крюк, набор моих ограничений и возможностей был бы иным. К примеру, я научился бы управляться с микроскопом и мог бы стать биологом. Но теперь, приближаясь к среднему возрасту, я учитываю, сколько я сделал для организации моей нынешней жизни, и мне становится гораздо труднее произвести существенные изменения. Мораль этой истории? Очень трудно принять большие, важные решения, способные изменить нашу жизнь, — дело в том, что мы все подвержены огромному количеству мощных предубеждений. Их гораздо больше, чем нам кажется, и они влияют на нас чаще, чем мы хотели бы признать.