Кризис Исламского мира

В силу биографических особенностей мне хорошо понятен взгляд на Ислам глазами романтического европейского национал-революционера, который озвучил Игорь. С одной стороны, Европа, предавшая свои традиционные ориентиры и ценности, Европа как потребительская оккупационная зона американского буржуазного мондиализма. С другой стороны, как полная противоположность этому забвению, предательству своих традиционных основ и конформизму – Исламский мир. Мир, представленный такими самоотверженными воинами его Традиции как «Исламское Государство», «Аль-Каида» и им подобные, восхищающие европейского романтического националиста как враги. Следовательно, по Игорю, Ислам, представленный подобными силами – это враг, враг вдвойне опасный и непримиримый, именно благодаря тому восхищению, который он вызывает, и контрасту между состояниями – его и Европы. В такой ситуации последней, как это следовало из его выступления, остается или тихо умереть, что сейчас и происходит, или воспрять или погибнуть, сражаясь, в том числе и с Исламом, вдохновляясь при этом его же примером.

Как Игорь видит это воскресение традиционной Европы в борьбе? Меня лично интересует этот вопрос, так как в свое время до обращения к Исламу, я сам пытался найти на него ответ. Понятно, что Игорь и его соратники сегодня «философствуют молотом». Но ведь нельзя сказать, что до них этого не делали другие – воин-философ Эрнст Юнгер или воин-поэт Габриэле Д‘Аннунцио, например. Тем не менее, как выяснилось, «молот» не может найти ответов за «философию», особенно, если их нет. В своем предыдущем докладе я кратко обрисовал этапы развития европейского консерватизма: охранительный, консервативно-революционный и традиционалистский (в понимании школы традиционалистов, причем, включая в нее не только Генона, но и Эволу). Так вот, после 1945 года продвинутым представителям двух последних лагерей, пришлось философствовать, уже отставив молот. И выводы, к которым они пришли, примерно совпадали – европейское восстание было обречено даже тогда, когда им был охвачен почти весь континент, то есть, когда, казалось бы, были все условия для победы.

Причина? Для восстания против духа времени, олицетворяемого, с одной стороны СССР, с другой стороны США, у него отсутствовал фундамент в виде той самой интегральной традиции, от ответа на вопрос о сущности которой уклонился на круглом столе и Игорь. Позже он, правда, попытался определить ее как прометеизм и волю к бого-человечеству, но в таком случае совершенно непонятно, что вызывает такой пессимизм в современном состоянии Запада? Ведь и обожествление человеческого, и материально-технические основания для этого сегодня беспрецедентны, как и возможности для их дальнейшего развития. Чему же тогда так не рады консервативно-революционные романтики, тем более чем же их тогда так восхищает Исламский мир, явно двигающийся в противоположном направлении?

Однако о Европе я предлагаю поговорить чуть позже, а сейчас обратимся к состоянию Исламского мира. В отличие от европейских консервативно-революционных романтиков, восхищающихся им со стороны, я, будучи исламским традиционалистом, имею совершенно противоположную оценку его состояния. Причем, позволю себе нескромность – так как у меня есть четкое понимание сущности исламской традиции и исламского традиционализма, я непротиворечиво понимаю, в чем заключается отход от них современного Исламского мира. Об этом желающие могут прочитать вмоем предыдущем докладе.

Но прежде, чтобы рассуждения о кризисе Исламского мира не носили абстрактно-теоретического характера, стоит проиллюстрировать их конкретными примерами.

В качестве проявления мощи Исламской цивилизации Игорь приводил и воспевал т.н. «джихадистов», ведущих самоотверженную вооруженную борьбу за свои идеалы. Однако напомню, что, несмотря на неоспоримое мужество моджахедов это американские и другие западные силы по-прежнему находятся в Афганистане и до недавнего времени находились в Ираке (а сейчас бомбят его), а не наоборот. Много лестных слов Игорем было сказано в адрес т.н. «Исламского Государства» (ИГИЛ), но в сухом остатке его успехи заключаются во взятии Мосула, угрозах завоевать Багдад, а в данный момент – боях за провинциальный курдский город Кобани. Спору нет, это неплохо для вчера еще партизанской группировки, но как бы выглядели эти «победные сводки» во времена действительного расцвета Ислама? Думаю, если бы тогда, когда мусульмане стояли под Веной, в Мадриде или при Пуатье, кто-то сказал бы им, что настанут времена, когда свидетельством мощи Исламского Государства станет возможность взятия им… Багдада, они бы очень сильно удивились.

Воинственность это важный показатель состояния любой цивилизации, но воинственность это не только то, что ты хочешь, но и то, что ты можешь. А могут сегодня джихадисты наносить комариные уколы своему врагу, вести партизанские войны, максимум, одерживать локальные победы, которые потом в подавляющем большинстве случаев заканчиваются военно-политическим фиаско.

Но ведь речь идет не об индейцах или папуасах, которые не знали другого опыта взаимоотношений с «господами в пробковых шлемах» – даже исламофоб Брейвик вынужден был признать, что большую часть истории христианско-мусульманских отношений военно-политическая инициатива принадлежала мусульманам. Но не только она – в XVII веке ВВП крупнейшей мусульманской державы того времени – Империи Великих Моголов в Индостане составлял 74 250 000 долларов против 6 007 000 долларов у Британии и даже в начале XVIII века, то есть, непосредственно перед завоеванием Хиндустана Британией это соотношение составляло 90 750 000 против 10 709 000 долларов (расчеты из досконального исследования эволюции мировой экономики - The World Economy: A Millennial Perspective, Angus Maddison, p.112 ).

Посмотрим на другой актуальный и весьма чувствительный ныне показатель – миграцию. В наши дни т.н. «исламизацию» в виде переселения значительных масс мусульман из мусульманских стран в немусульманские считают проявлением «исламской экспансии». Но это свидетельствует лишь о том, что с ног на голову перевернуто все – и понимание Ислама как системы, абсолютно не поощряющей такие процессы (об этом дальше), и понимание исторических и социальных процессов в масштабе мир-системы. Проще говоря, мигрируют всегда к сильному и более развитому, поэтому, когда Исламский мир был силен – это жители Европы сотнями тысяч переезжали в Османский халифат (от иудеев – их миграция уж точно показатель большего благополучия той или иной страны, до христианских религиозных диссидентов и карьеристов-авантюристов), а не, как сейчас, турки в Европу.

Если сложить все эти факторы, поводов восхищаться современным состоянием Исламского мира, прямо скажем, будет мало. Да героизм и жертвенность многих искренних мусульман являются наглядным, экзистенциальным подтверждением того, что Ислам жив и его последователи борются и будут продолжать бороться за сакральный характер своего мира. Однако жертвенность является цивилизационным преимуществом в том случае, если она капитализируется в приобретение новых территорий и ресурсов, как это было с мусульманами во время открытия новых земель Ислама. Если же это жертвенность загнанных в угол и постоянно обороняющихся, она в лучшем случае может вызывать уважение чисто идеалистического характера. К сожалению, пока это так и есть – мусульманские герои вызывают уважение у европейских идеалистов и романтиков, но, с точки зрения геополитики, по меткому выражению одного исламофоба, они являются «бородатыми мальчиками для битья». Тут, правда, есть еще одна важная проблема, без понимания которой этого не осознать и которую хотелось бы вынести на совсем отдельное обсуждение в будущем – проблема парамилитаризма, соотношения государства и партизанщины, так как некоторым национал-революционным мыслителям свойственно очень упрощенно и однобоко понимать шмиттовскую «Теорию Партизана». Но в рамках этой статьи пока и сказанного будет достаточно.

Итак, и Европейский мир, и Исламский мир сегодня переживают острейшие системные кризисы. Но в таком случае возникают два закономерных вопроса.

Во-первых, если Исламский мир тоже находится в кризисе, в чем смысл обращения к Исламу традиционалистски ориентированных европейцев? Этот вопрос обращали к Генону и части его последователей Эвола и эволаисты. И ответа на него они получить не могли, потому что, как это было обосновано в моем предыдущем докладе, генонизм не является исламским традиционализмом и, с позиций последнего, может быть рассмотрен в лучшем случае как прелюдия к нему.

Второй вопрос – если и Исламский мир, и Европейский мир испытывают кризисы, то почему же так сильно отличается состояние того и другого? Почему как чем-то радикальном отличным от Запада по его состоянию им восхищаются европейские традиционалисты и консервативные романтики и, наоборот, ужасаются лево-либеральные антитрадиционалисты?

Я убежден, что, если мы попытаемся разобраться в двух этих вопросах, мы сможем с совершенно другой высоты полета взглянуть на соотношение Ислама и Европы.