Новичок в классе

Начну издалека. Полтора с лишним года назад у меня умерла мама. Скажу точно: на второй день Рождества 1945 года, вскоре после войны. Через год, на следующее Рождество, мы его никак не праздновали, елки у нас не было, и когда в классе все пели, я молчал – но никто ничего не заметил.

Первые недели после похорон папа каждую ночь бродил по городу. Он был уверен, что я спокойно сплю. Ничего подобного! Я не спал, хотя глаза у меня были закрыты. Он делал еще много других идиотских вещей – например, ставил на огонь чайник без воды или разговаривал с заледеневшим водопроводным краном, что не помогало, а когда я пнул этот чертов кран ногой, это тоже не помогло. У папы все пригорало, когда он готовил, и время от времени он подолгу смотрел куда‑то в пол.

Однажды за мной пришла тетя Фи.

– Пора тебе, голубчик, помыть ноги, – сказала она. – Переезжай‑ка ты на недельку‑другую к нам.

– А как же папа? – спросил я.

– За ним мы тоже присмотрим, – сказала тетя Фи, – не сомневайся.

Тетя Фи не имеет ни малейшего представления о мальчишках моего возраста. На улице она держала меня за руку, представьте себе! Я шел с ней рядом, как дурак.

В доме у тети Фи я прожил две недели. А потом она отвела меня обратно домой на канал Лейнбан. Папа к моему возвращению побрился, и я обрадовался, что он меня не забыл.

Когда хоронили маму, были еще рождественские каникулы. Папа не дал объявления в газету. Поэтому у меня в школе ни о чем не знали. И я тоже не стал рассказывать. Когда мне давали тумака в коридоре или приклеивали бумажку от ириски на спину пальто, я кричал: «Я маме расскажу!»

Начальная школа, в которой я учусь, находится на Старой Верфи. Это недалеко от реки Амстел, но когда смотришь в окно, то воды в реке все равно не видно. Чтобы подойти к школе, надо пройти через подворотню.

Это отвратительное здание.

Я всякий раз забываю, где повесил свое пальто. Около трех я всегда думаю: наверное, уже четыре!

Через полгода после маминой смерти я перешел из третьего класса в четвертый. В первый день учебного года нас отвели в новый кабинет. Он оказался чуть просторней прежнего, но парты были такие же тесные. Дан Вролик сел, как всегда, слишком близко ко мне. От него, как всегда, пахло дегтем, а когда он рыгал, я чувствовал запах овсяной каши.

Перед нами стоял высокий мужчина.

Наконец‑то у нас настоящий учитель‑мужчина! Мы смотрели на него с надеждой. От нашей учительницы в начальных классах мы уже чуть не чокнулись. Она была слишком старая. Если ты, по ее мнению, раньше времени перелистывал страницу учебника, она вызывала тебя к своему столу и десять раз ударяла линейкой по правой ладони, а класс считал удары вместе с ней. И еще она весь день покрикивала: «Выпрямить спину!», «Руки на парту и не ерзать!»

– Я учитель Коллевейн, – сказал мужчина. – А теперь вы скажите по очереди, кого как зовут. Начнем с левой передней парты и закончим справа сзади.

Только Дан Вролик назвал свое имя раньше, чем пришла его очередь. Учитель на это не рассердился. Когда мы кончили называть свои имена и фамилии, дверь открылась.

В класс вошел совершенно незнакомый мальчишка.

Мы все уставились на него. Стало тихо‑тихо.

Что ему здесь надо?

– Ты кто такой? – спросил учитель.

Мальчик стоял, прижав к себе портфель. На нем был черный пиджак, какие носят только старики. Темные волосы вились, он был невысокого роста – наверное, ему надо было в один из третьих классов.

– Меня зовут Пит Зван, – сказал мальчик. – Я сегодня первый раз пришел в эту школу.

– Да‑да, – сказал учитель, – я слышал о тебе от завуча. Садись на последнюю парту в левом ряду. И запомни: ты опоздал в первый и в последний раз.

Пока Пит Зван садился за пустую парту и как пай‑мальчик доставал из портфеля тетрадь, он не обращал на нас внимания, зато мы во все глаза разглядывали его.

– Чижик, – сказал Олли Вилдеман у меня за спиной.

Олли Вилдеман уже два раза оставался на второй год, его все страшно боятся, потому что он большой и чуть что – дерется.

Однажды в дождливый день в октябре я впервые заговорил с Питом Званом. После уроков он молча стоял между пустых парт в другом классе. Поскольку дверь была открыта, мне его было видно. Заметив меня, он смущенно почесал затылок и усмехнулся. Я понял, что застал его врасплох, и не мог это так оставить. Я подошел к нему суровой походкой.

– Что ты здесь делаешь? – спросил я его. – Это же не твой класс!

– А ты знаешь, – сказал он, – что раньше это был еврейский лицей?

– Нет, – ответил я.

– После войны здание забрали.

– Почему? – спросил я.

– Оно все равно пустовало. А ты ни о чем не знаешь, Томми?

– Папа зовет меня Томас, – сказал я.