И да будь, что будет.

Вот так – бόльшая, более тёмная,
более глубокая часть Ахаба оставалась скрытой.

– Герман Мелвилл, "Моби Дик" –

Кертис, Говинда и я сидели вокруг обеденного стола на верхней палубе, который стал моим desko al fresco*. Они читали письма Джулии, помогая мне определить, какие из них попадут в полуфинал. Кертис провёл уже много времени за их перечитыванием, и из того, что он распечатал, можно было бы составить отдельную книгу, но об этом предоставим беспокоиться самой Джулии. Сегодня я попросил Говинду поработать вместе с Кертисом, чтобы урезать эту кипу хотя бы до сотни страниц с нужным мне содержанием – там, где Джулия описывает процесс, а не сам процесс – чтобы я смог потом просмотреть их и отобрать то, что нужно для книги.

-----------
*стол на открытом воздухе (ит.)
-----------

– То, что делает Джулия… – произнёс Говинда, держа в руках листок.

– Да? – сказал я, не поднимая глаз.

– Она…

Я продолжал читать, пока он собирался с мыслями.

– Она как Капитан Ахаб, ведь так? Дело в этом, да?

Я посмотрел на него поверх своих бабушкиных очков.

– Она и есть Капитан Ахаб, да. Здесь вы видите, как это выглядит в реальности.

Он медленно кивнул.

– Охотится на своего белого кита?

– Конечно, или пишет своего "Моби Дика".

Он немного подумал.

– Вы имеете в виду, что Герман Мелвилл писал "Моби Дик" как, э, свой вариант "духовного автолизиса"?

– Когда ты честно пишешь о чём-то, это неизменно является процессом жертвоприношения самого себя ­– автолизисом – поэтому, да, конечно.

Я читал "Моби Дик" с той же целью, с какой они читали письма Джулии – пытаясь решить, что лучше подойдёт для второй книги, а что придётся опустить. Опустить придётся многое, но некоторые вещи стоят на самой грани. В данный момент я пытался решить, как много нужно включать отношений Ахаба с Пипом. Пип определённо должен попасть в книгу, потому что он предвещает скрытую судьбу Ахаба, что мы рассмотрим позднее. Но что насчёт той мощной связи, которая образовалась почти сразу же между травмированным Пипом и Ахабом? Так ли это важно, чтобы включать в книгу? Непросто будет отказаться от этого материала, особенно потому, что он помогает проиллюстрировать более широкие вопросы о здравомыслии и гуманности Ахаба. Я решил обсудить это с Кертисом и Говиндой, чтобы получше прояснить для себя его значение. Сначала я заметил, что в данном случае материал о Пипе имеет такое же значение, как материал о Капитане Гардинере, поэтому я начал с него.

– Мне необходима ваша помощь кое в чём, – сказал я.

Они оба отложили чтение и отдали мне всё внимание.

– Ближе к концу книги корабль Ахаба, "Пекод", встречает в море другой корабль, "Рэчел". Всё, что заботит Ахаба при встрече с любым судном, это видели ли они Моби Дика. "Вы видели белого кита?" – так он приветствует каждый корабль. В случае с "Рэчел" ответом было "Да".

– Хорошая новость для Ахаба, верно? – спросил Кертис.

– Да, только ради этого он здесь. Наконец-то, он близок к своей неуловимой жертве. Он знает, где Моби Дик.

– Здорово.

– Но прежде чем они расстаются с "Рэчел", её капитан, Капитан Гардинер, просит Ахаба о помощи. Капитан Гардинер из Нантакета, как и Ахаб. Он знает Ахаба. У него есть сын, как и у Ахаба. Он поднялся на борт "Пекода", чтобы поговорить лично с Ахабом, и сообщает ему, что потерял своего сына во время охоты на кита. Мальчик остался в лодке где-то в море. Он слёзно умоляет Ахаба присоединиться к поиску. Лишь на два дня.

– Чтобы найти сына? – спросил Говинда.

– Да, сына Капитана Гардинера. Двенадцати лет.

Я зачитал слова Капитана Гардинера Ахабу.

"Мой сын, мой собственный сын среди них. Ради Бога – я прошу, я заклинаю вас, – так восклицал неизвестный капитан Ахабу, который довольно холодно встретил эту мольбу, – позвольте мне зафрахтовать ваше судно на сорок восемь часов – я с радостью заплачу вам за это, заплачу щедро, если нужно – только на сорок восемь часов – всего лишь – вы должны, о, вы должны, и вы сделаете, как я прошу".

– Он хочет вернуть сына, – сказал Кертис.

Я продолжил чтение сердечной мольбы Капитана Гардинера.

"Я не уйду, – сказал незнакомец, – пока вы не скажете мне да. Сделайте для меня то, что я бы сделал для вас в подобном случае. Ведь у вас тоже есть сын, Капитан Ахаб – хоть совсем ещё ребёнок – он сейчас дома в безопасности – и он тоже дитя вашей старости. Да, да, вы смягчаетесь, я вижу – бегите, бегите все и приготовьтесь брасопить* реи."

-----------
*Брасопить – поворачивать мачтовые реи с помощью брасов (канатов) в горизонтальной плоскости.
-----------

– Значит, Ахаб согласился? – спросил Кертис. – Он поможет найти мальчика?

Я читал дальше.

Ахаб всё стоял, подобно наковальне, принимая каждый удар, не шелохнувшись.

Говинда ничего не сказал.

– После повторных уговоров капитана "Рэчел", – продолжал я, – вот что сказал Ахаб:

"Стойте, – прокричал Ахаб, – не трогать брасы! – и затем, неторопливо, как бы отливая в форму каждое слово, продолжал. – Я не собираюсь этого делать, Капитан Гардинер. Даже сейчас я теряю время. Прощайте, прощайте. Благослови вас Бог, и да прощу я сам себе, но я должен плыть дальше".

Говинда медленно качал головой.

– Чёрт, – сказал Кертис, – у него нет сердца.

Я кивнул и улыбнулся.

– Но именно это Мелвилл и хочет показать – у Ахаба есть сердце. Если бы он был бессердечным, это не имело бы смысла. Если бы он был просто машиной, ради чего это всё было бы нужно? У Ахаба есть сердце. Можно рассматривать сына Капитана Гардинера, как сына самого Ахаба. Именно в этом всё дело.

Кертис потряс головой.

– Какое-то безумие.

Говинда молчал, но я заметил, что он внимательно слушал.

– Здесь нечто большее, – сказал я. – Это кажущееся бессердечие очень важно. Мелвилл хочет, чтобы мы это поняли. Он хочет, чтобы мы увидели, что это не порок, что Ахаб не просто бессердечный псих.

– Не понимаю, как это может быть, – сказал Кертис, качая головой. – Этот человек совсем свихнулся.

Я рассмеялся. Говинда промолчал. Я заметил, что этот разговор больше задевает Говинду, чем Кертиса. Говинда хочет знать, что значит встать на курс, ведущий за пределы всяких карт. Для Кертиса это просто открытка из места, о котором он что-то слышал. Для Говинды это мимолетный взгляд туда, что он считает своим возможным будущим. Говинда, как и Ахаб, муж и отец.

– Итак, – продолжал я, – почти вся толстенная книга прочитана, мы на последних главах, а охота всё продолжается. Ахаб знает, что белый кит уже близко. На выходе из каюты на палубу, его останавливает чёрный юнга Пип, который ранее чуть было не утонул и в буквальном смысле потерял себя от страха. Впервые увидев парня в невменяемом состоянии, Ахаб говорит ему:

"Где, говоришь, ты был, мальчик?"
"Вон там, на корме, сэр! Вон там!"
"А кто ты, парень? Я не вижу своего отражения в твоих пустых зрачках. О, Боже! Ты, должно быть, служишь ситом для отсеивания бессмертных душ! Кто ты, парень?"

– Ахаб тронут положением парня, и берёт его под свою опеку, – сказал я. – У них родственные души. Вот что Ахаб говорит Пипу.

"Ты затронул самый центр моей души, парень, теперь ты привязан ко мне нитями, сплетёнными с глубочайшими струнами моего сердца."

– Капитан Ахаб заводит дружбу с маленьким негритёнком? – спросил Кертис.

– Да, у них сложилась глубокая и непосредственная связь. Пипа тоже можно рассматривать как собственного сына Ахаба. Когда придёт время охоты, Пип захочет спуститься в лодке вместе с Ахабом, но Ахаб не позволит ему этого.

"Эх, мальчик мой, говорю тебе, нельзя тебе сейчас идти с Ахабом. Наступает час, когда Ахаб не будет отпугивать тебя, но и рядом видеть тоже не захочет. В тебе есть что-то, бедное дитя, что слишком хорошо исцеляет мою болезнь. Подобное излечивается подобным, но в этой охоте моя болезнь будет мне самым желанным здоровьем".

– Ахаб не хочет излечиться, – произнёс Говинда задумчиво.

– Он пробуждается, – сказал я. – Он не хочет, чтобы его затянуло обратно в сон. Его безумие необходимо. Пип грозит потушить пламя Ахаба. Как говорил Ахаб? Парень привязан к нему нитями, из самой глубины его души. Что это значит?

Я многозначительно посмотрел на Говинду. Он долго не заставил ждать.

– Привязанность, – сказал он.

Во время нашей второй встречи он сказал мне, что практикует осознанную непривязанность, как предписано его духовным учителем. Из чего я мог заключить, что он воспринимает это как вид нематериализма. Он читал мою первую книгу, а значит, знал, что я не считаю непривязанность качеством, которое следует культивировать, но тогда мы больше это не обсуждали, и теперь он потихоньку начинает понимать, чем на самом деле является привязанность, думая, вероятно, о своей жене и детях.

– Что увидел Арджуна, что заставило его упасть?

Он медленно кивнул головой.

– Смотрели "Апокалипсис сегодня"? – спросил я его.

– Да, – сказал он.

– Привитые детские руки? Алмазная пуля? Ужас?

– Да.

– Окей, – сказал я, и оставил его на этом.

Я стал читать дальше, описывая действие.

– Пип отчаянно умаляет Ахаба, взывая к его гуманности, как и Капитан Гардинер, чтобы тот позволил ему, Пипу, быть рядом с ним во время охоты. Наконец, Ахаб не выдержал.

"Если ты будешь продолжать так говорить, весь мой замысел пойдёт ко дну. Говорю тебе нет, это невозможно."
"О, мой добрый господин, господин, господин!"
"А будешь плакать, я убью тебя! Берегись, ибо Ахаб тоже безумен".

– Ахаб говорит, что убьёт Пипа? – спросил Кертис, ошеломлённый. – Я думал, они теперь как отец и сын.

– Так и есть. Но ты слышал, что сказал Ахаб. Это невозможно.

– Он ещё сказал, что его замысел пойдёт ко дну, – не унимался Кертис. – Это может означать, что это возможно, да?

– Хорошее замечание. Да, так может показаться. Но нельзя узнать наперёд. Я бы подумал так: в такой ситуации, когда кто-то, как сын, трогает твоё сердце, противостоящие силы довольно равны, и перевесить может любая из них. Может быть, поэтому он отвечает так напористо. Вот прощальные слова Ахаба:

" Верный ты друг, парень, как окружность верна своему центру. Так благослови тебя Бог вовеки; а если дойдёт до того – храни тебя Бог вовеки, и да будь, что будет."

– Он сказал, что…? – спросил Говинда тихим голосом.

– Что? – спросил Кертис. – Это значит, Пип умрёт? После всего Ахаб позволит мальчику умереть?

– Двум мальчикам, – ответил я. – И да будь, что будет.

Кертис выглядел печальным; Говинда – ещё печальнее.

24. Питательная негативность.

О, Боже! Какие мучения испытывает тот, кто поглощён лишь одним недостижимым желанием мести. Он спит со сжатыми кулаками, и просыпается с окровавленными ногтями в ладонях.

– Генри Мелвилл, "Моби Дик" –

Процесс "духовного автолизиса" состоит из трёх основных частей: увидеть объект уничтожения, уничтожить его и навести порядок. Увидеть это в действительности первая стадия уничтожения, но третья часть также важна, как и первые две – вы должны убрать за собой. Вы должны возместить ущерб. И это не правило типа не есть сладкого перед сном, это как закон гравитации. Так это работает.

Каждый шаг процесса пробуждения содержит в себе все эти три составляющие. Шаг начинается с распознания и понимания, и именно за счёт этого и уничтожается то, что было распознано и понято. Но на этом всё не заканчивается. Простое уничтожение чего-то вовсе не означает исчезновение привязанности к этому. Распознание это начало уничтожения, а уничтожение это начало непривязанности. Третий шаг не является терапевтическим, это важно.

Отлично! Мой чёртов чердак обитаем! Мой ум обитаем, мои мысли обитаемы, я обитаема, одержима, зачумлена демонами! Здесь моя мать! Здесь мои нерождённые дети. Здесь моё будущее, мои мечты. Все, кто имел какое-то значение для меня, плохое или хорошее, приятное или неприятное – здесь. Как они все сюда поместились? Как я их сразу не заметила? Конечно, они здесь, здесь их место. Мой чердак это я, больше им негде быть. Имеют ли они физических двойников в реальном мире, не имеет для меня значения, как и для них не имеет значения, являюсь ли я реальным человеком в реальном мире. Восприятие это реальность. Я одержима своими собственными ощущениями – не вещами или людьми, будущим или прошлым, но своим восприятием их. Это мои связи, мои привязанности. Возможно, всё, чем я являюсь, это сумма всех этих связей, этих пугающе страстных желаний и обладаний. А вообще, что такое привязанность? Это вера, вот и всё. Быть может, довольно сильная, но лишь вера. И да, Джед, я знаю. Нет истиной веры.

Перо могущественней, чем меч, правда, Джед? Вы писали о мече, но то была просто метафора. Это перо. "Духовный автолизис" это сила пера, что есть сила ума – сила видеть, видеть ясно. Да, я убью тех людей, населяющих мой ум. Я убью их, ясно увидев связи, которые удерживают их здесь. Теперь я вижу эти связи. Я вижу эмоции в работе и начинаю видеть, чем они на самом деле являются. Я начинаю понимать, из какого материала сделана эта тюрьма эго.

Вы говорили об этом в самой первой главе. Я никогда не обращала достаточно внимания на эту главу. Теперь это кажется фундаментом, на котором основана вся книга. Страх. Конечно! Есть только страх. Страх, замаскированный под любовь. Страх, замаскированный под мораль. Страх, замаскированный под сострадание. Страх заставляет нереальное казаться реальным. Мы ведь животные, верно? Сотворённые, чтобы выживать, защищать своё потомство и продолжать свой род. Всем этим движет страх. Люди как призмы, которые расщепляют единственный луч света на целый спектр эмоций. Мы рефракторы страха.

Вы спрашивали, "Кто захочет идти туда, куда в действительности ведёт этот путь?". Я знаю, что ответ никто. Никто не может выбрать это осознанно. Это совершенно невозможно. Вы правы, это как если тебя сбил автобус. Физическое самоубийство по сравнению с этим обычная неприятность. Никакая смелость не позволит кому-то, кто понимает, это выбрать. Но никто не выбирает это. Это не духовность. Это эмоциональная бойня. Здесь нет ничего духовного.

***

Пару дней назад я ездила в город и зашла в книжный магазин, чтобы купить книгу Бернадетт Робертс. Я прошлась по рядам нью-эйдж и восточной религии, где потратила столько времени и денег за все эти годы, но в этот раз меня охватили печаль и отвращение. Теперь, когда я здесь, когда я знаю то, что знаю, во мне кипит невыразимое презрение ко всему, что выдаёт себя за духовность. Закрыть глаза и повторять мантры? Что за трогательная шутка? Присутствуй в моменте? Какого чёрта? Не питай негативных чувств? Они смеются? Я превратилась в огнедышащего дракона негативности. Мне кажется, я недостаточно питаю негативность! Я рождаюсь вновь как дитя негативности. Я ем, дышу и сплю в ней. Она проступает сквозь поры моей кожи. Я излучаю злобу и недоброжелательность. Я яростный уничтожитель, и то, что они называют негативностью, я называю очищающим пламенем. Отрицание это суть процесса. Различные формы духовности и религии не ведут к истине, но являются её противоядием.

Я не закончила это путешествие, и, возможно, никогда не закончу, но я прекрасно вижу, кто никогда не проходил через него, кто даже не знает о нём. Я расту с каждым днём, и редко позволяю себе оглядываться назад, но визит в книжный магазин заставил меня оглянуться – предоставил мне некоторую перспективу на то, как далеко я зашла, и что осталось позади. Так много книг, так много учителей, так много путей. Неужели никто не замечает, что это не работает? Наверное, я просто наивна. Кого заботит истина, коль скоро она продаётся?

Мне хочется засунуть два пальца в горло и выблевать всю эту слащавую духовную тошнотворность, которую я столько лет глотала. Этим, полагаю, я теперь и занимаюсь. Вот зачем я должна писать: чтобы очиститься от этого ядовитого презрения. Учителя? Чему они учат? Чему можно научить? Нет никаких учений, есть только дела. Ты либо делаешь это, либо нет. Все учения существуют для единственной цели – чтобы не делать. Я совершенно ясно это вижу. Всё это теперь кажется гротеском. Есть только одна книга, Джед, и её написали вы. Я покупала также издание Бхагавад-Гиты, но я знаю, что вся она содержится в вашем эпилоге: Лжи не существует, реальность никогда не прекращала быть. Что ещё можно сказать?

***

Происходит что-то странное. (Самое невнятное высказывание вѐка!). Трудно это описать, ещё очень неясно. Вообще-то, это само по сути является неясностью. Оно растворяет ясность. Словно стираются линии, всегда отделявшие одну вещь от другой, или отделяющие один тип вещей от другого. Будто смотришь на Землю из космоса и видишь единый мир – без искусственных границ. Словно я всю жизнь видела только эти несуществующие разделения, но теперь их нет, и я вижу разницу. Это странно? Кажется, да. Но уже трудно определить, что странно.

Например, люди. Я больше не могу различать их типы и характеры. Скорее я вижу общие для всех черты в слегка изменённых пропорциях. Я пока ещё не понимаю этого, но это определённо знаменует новый способ видения и понимания мира вокруг меня. Как если бы было много песен, но все они были лишь вариациями на одни и те же несколько нот. Люди, однако, это как вариации только на одну ноту. Когда я была в городе, мне показалось, что я видела не много разных людей, как обычно, а одного человека много раз, во многих обличьях. Слои личности, одежда, внешний вид и пол уже практически не существуют для меня. Человек есть человек. Знать одного, значит знать их всех, как листья на дереве.

Утилизация отходов и охрана природы это один из примеров, как некоторые части моего старого "я" просто исчезают. Когда я приехала в домик, я сразу стала думать о мерах утилизации отходов, в чём я всегда была очень добросовестна. Но теперь всякая мысль об отходах – сама идея, что что-то может быть отходом – кажется абсурдной, лишённой смысла. Так мне это увиделось. В отличие от большей части процесса некоторые вещи, похоже, меняются без моего осознанного вмешательства. Что-то изменяется, а я даже не подозреваю, пока не замечу, что чего-то не хватает, что-то не так, как было. И тогда происходит ещё один сюрприз: никакой реакции. Ни чувства потери, ни эмоционального отклика. Это случается постоянно – раз или два в день я замечаю, что та часть меня, которую я считала важной, просто исчезла, как будто её и не было. Веры, предпочтения, мнения, тихо лопаются как мыльные пузыри, не оставляя и следа. Не то, чтобы я переоценивала свои взгляды или видела вещи в ином свете, но я исчезаю по кусочкам. Это не шокирует и не расстраивает. Каждый раз кажется, что должно случиться что-то важное, но в реальности как будто ничего не происходит. Это даже забавно. Всю свою жизнь я считала своим наипервейшим долгом соответствовать, быть частью, быть вместе со всеми, но теперь это больше не моё дело, и одно это изменение совершенно преобразило то, о чём я думала, как о себе.

То, что я пишу сейчас больше похоже на дневник, чем на автолизис. Я скорее исследую происходящие изменения, чем использую процесс записывания для того, чтобы они происходили. Я всецело поглощена этим. Однако, я думаю, стоит уделять внимание и изучать ту часть процесса, которая происходит за кулисами. Я так сфокусирована на работе над изменениями, что могу не заметить, что человек, которым я была, изменяется, или может быть, распадается, растворяется, сгорает, а в некоторых случаях просто пропадает.

***

Я провожу многие часы в написании писем людям, которых я знаю – отцу и матери, сёстрам и друзьям, бывшим начальникам и учителям. Обычно тем, кто имеет надо мной некую власть, которую я неосознанно допускала, и которую теперь я должна осознанно аннулировать – люди, влияющие на мои мысли, обитающие в моём уме. Что это, как не форма одержимости, если я почти постоянно веду диалог с людьми, которых здесь нет? Как часто это происходит и на скольких уровнях? Насколько глубоко это заходит? Что есть дьявол, как не это влияние изнутри? Присутствие этих чужаков в моём ментальном пространстве подобно злокачественным опухолям, и я использую перо как скальпель, чтобы удалить их. Я пишу эти длинные беспорядочные тирады, страницу за страницей, и это работает. Это выводит эту чушь из моей системы. Руми говорил, что в яде спрятан эликсир, и это верно! Я пишу и пишу эти письма, двадцать страниц, тридцать страниц, пока не выблюю все ядовитые вещества, поражающие меня. Я никогда не посылаю писем, конечно. Они бы точно меня упекли!

***

Я вспоминаю те дни, когда я была там, у вас в доме, и не могу поверить, что до сих пор жива. Интересно, что Первый Шаг в каком-то смысле является и последним шагом. Всё это, сама идея об этом была так немыслимо огромна, что раздавила меня своим весом. Я не могла встать с постели, не могла перестать плакать, не видела никакой надежды на разрешение. Я не могла есть, едва могла приподняться. Я была просто опустошена тем, что ощущалось как непереносимое горе. Я знала, что не было возможности повернуть обратно, отменить сделанное, вернуться в состояние слепоты, которое было моей жизнью до того момента. Но также я не видела ни одной возможности движения вперёд. Выхода не было.

Что за безумие, спрашивала я себя, позволившее мне пуститься в путешествие, у которого лишь одна возможная цель? Цель, выходящая далеко за пределы всего, о чём могли даже помыслить те, кого я люблю и уважаю – мои родители, бабушки и дедушки, мои учителя, мои сёстры и друзья. Но не только они! Все! Она выходит за пределы всех величайших умов и сердец, порождённых человечеством! За пределы президентов, философов, героев, поэтов. За пределы Эйнштейна и Шекспира, Линкольна и Черчилля, Баха и Бетховена! Просто сделав Первый Шаг, я навсегда оставила позади большинство человечества. Либо я погрузилась в жесточайший вид безумия. Я буду исследовать далеко за пределами всего, что могли себе представить величайшие исследователи, за пределами всего, о чём космонавты могли даже помыслить. Забудьте о смерти – вот неоткрытая земля. Это конечная граница. Я вышла за пределы своей человеческой природы! Это не метафора или гипербола, это буквальный факт! Как можно уместить это в свой ум? Сама идея об этом была чрезвычайно, упрямо, эгоцентрически абсурдной, что я была бы способна просто прогнать её с горьким смехом, если бы не одна вещь: это был правдой! Я знала, что это было правдой. Я пыталась и пыталась, я могла думать только об этом, но факт был неизбежным. Это было правдой. По-другому никак не скажешь. Моё время бытия человеческим существом подошло к концу. Настало время чего-то другого. Теперь я на этом пути, и буду идти по нему, пока он не убьёт меня. Я бы не смогла сойти с него, если бы захотела. Но более того, я знала, куда он ведёт. С самых первых секунд путешествия было что-то во мне, что понимало всё это.

Вы говорили со мной только один раз в течение той недели, что я провела тогда в доме, Джед. По-моему, я почти не выходила из своей спальни. Однажды я спустилась вниз, вид у меня был ужасный, и вы были там, в библиотеке, читали что-то. Вы сказали, не поднимая глаз, "То, как люди исчисляют возраст, неверно, – сказали вы. – Большинство людей прекращают развитие в очень раннем возрасте. Со стороны это может выглядеть семидесятилетним человеком, но по сути ему лет одиннадцать плюс пятьдесят девять лет опыта." Это всё, что я помню из ваших слов, но это всё, что мне было нужно. То был ключ, открывший первую дверь, угрожая вытрясти из меня всю душу. Вам не нужно было объяснять. Вам не нужно было развивать мысль. Если бы вы сказали мне то же самое днём раньше, я бы ничего не поняла, но в тот момент, когда вы это сказали, внутри меня как будто всё уже выстроилось, и был необходим лишь небольшой щелчок, чтобы эта ноющая масса мыслей, конфликтов, ненависти, разбивающего сердце страха разрешилась во вспышку ясности, и открылась дверь там, где раньше её не было, и то, что уже вот-вот должно было сломаться, не сломалось.

Это был не конец, конечно же. Потом я попыталась расширить эту простую концепцию в полностью реализованное понимание развития человечества. Нова или нет та идея, что большинство людей находятся в своём развитии на стадии ребёнка, она была новой для меня, и я сгорала от нетерпения понять её до конца, поэтому выписала её и самостоятельно исследовала. Вот тогда я перестала жалеть себя и начала предпринимать позитивные действия. Я пересмотрела свои взгляды на каждого человека, которого знала, основываясь на этом новом понимании, и увидела их в свете их действительного развития. Какой поразительный процесс! Я увидела, что все перестали верить в Санта Клауса и Фею Молочных Зубов, но в действительности далеко от этого не ушли. Тогда у меня не было вашей книги, Джед, но я помню, когда вы сказали мне, что люди для вас просто дети в песочнице. Тогда я этого не поняла, но понимаю теперь.

Конечно, этим всё не окончилось. Это была лишь первая неделя. Более широкий процесс занял много долгих месяцев и продолжается до сих пор. Этот процесс обрубания. Отрывание от привязанностей. В действительности это настолько жестоко и беспощадно, холодно, как хирургическая операция, что никакие слова не могут выразить этого даже приблизительно. Я написала буквально сотни тысяч слов в течении того периода, когда пыталась пройти через это, но, похоже, это никогда не будет полностью завершено. Я пользуюсь словами "отрывание от привязанностей", но на самом деле это умирание. Ни одно учение, которое говорит о непривязанности, не имеет на это права. Ни одно не говорит об этом. "Культивируйте чувство непривязанности", – говорят они. Чувство непривязанности? С какой они планеты? У них нет ни малейшего понятия о том, что такое непривязанность. Такое впечатление, что они говорят о непривязанности к вашему БМВ или мистеру Райту. Попробуй не привязываться к тому, что любишь! К тому, что ты есть! Ко всему тому, что определяет твоё место в человеческом мире! И это только для начинающих.

Процесс пробуждения выглядит так, как будто это уничтожение эго, но это не совсем точно. Ты никогда полностью не освободишься от эго – ложного "я" ­– пока ты жив, но это не так важно. Что важно, это эмоциональные привязанности, закрепляющие нас в состоянии сна – удерживающие нас на месте и дающие нам чувство, что мы являемся частью чего-то реального. Мы выпускаем энергетические усики из клубка эго как корни, чтобы закрепиться в состоянии сна, и чтобы оторваться от него, мы должны порвать их. Энергия эмоций это наша жизненная энергия, и количество жизненных сил определяет мощность эмоции. Если убрать энергию из эмоции, что останется? Стерильная мысль. Шелуха. В этом смысле освобождение от привязанностей, конечно, это и есть процесс пробуждения, но привязанности это не то, что у нас есть – это то, чем мы являемся.