Архетип освобождения.

"Это великий, безбожный, богоподобный человек, капитан Ахаб. Он много не говорит, но, когда он начинает говорить, тебе лучше слушать. Смотри, я предостерегаю тебя, Ахаб не такой как все; Ахаб был в колледжах, а так же среди каннибалов, он привык к более глубоким чудесам, чем сам океан, он вонзал своё огненное копьё в более могучих, более ужасных врагов, чем киты."

– Герман Мелвилл, "Моби Дик" –

Ахаб это изысканное и уникальное создание. Ни один персонаж в литературе, философии или религии не удовлетворяет, даже приблизительно, описанию неизвестного архетипа. Ахаб не только удовлетворяет ему, но определяет его.

Это архетип, потому что это универсальная роль в человеческой драме, выходящая за пределы места, времени и культуры, общая и доступная для всех. Это неизвестный архетип, потому что пробуждённое состояние это неоткрытый край, о котором никто даже не подозревает. Это конечный архетип, потому что он последний – он прорывает границы, внутри которых происходит драматическое действие всех архетипов.

Поэтому, это Архетип Освобождения.

Архетип Освобождения неизвестен, и таковым останется. Очень немногие способны понять его концептуально, и ещё меньше поймут его напрямую, сыграв эту роль. И из тех, кто понимает его напрямую, почти никто не будет задумываться или говорить об этом.

Капитана Ахаба можно определить, как мы увидим, так как Мелвилл точно знал, что он делал, когда создавал Ахаба. Мэри попросила меня составить список причин, которые убедили меня, что капитан Ахаб с самого начала задумывался как неизвестный архетип. Она так же попросила составить список характерных черт этого архетипа, которые упущены в капитане Ахабе. Я принёс ей свои записи, и мы вместе работали над ними несколько вечеров. Её глубокое знание "Моби Дика" в сочетании со знакомством с моей первой книгой позволило ей понять архетип концептуально, и она смогла определить общие черты Ахаба и Архетипа и привести примеры в пользу моей идеи и против. Но даже тогда одно моё прозрение об Ахабе и Архетипе всё ещё окончательно не установилось в моей голове. Я не обсуждал его с Мэри, и не включил в этот список.

Среди самых значительных особенностей Ахаба, рассматривая Архетип Освобождения, это его глубинные и таинственные отношения с огнём. Огонь составляет основу какАрхетипа, так и Ахаба. Мелвилл отмечает это много раз многими способами, начиная с появления Ахаба:

Он выглядел как человек, сошедший с пожарища, когда бушующий огонь лишь опалил его члены, не поглотив их и ни капельки не приуменьшив их сбитой временем крепости.

Ахаб отмечен от головы и лица до шеи (до пят, намекает Мелвилл) шрамом, похожим на клеймо, который напоминает перпендикулярный шов от удара молнии на большом дереве. Нам дают повод подозревать, что настоящее состояние Ахаба началось не в тот момент, когда кит откусил ему ногу, но за какое-то время до этого, когда он был связан с почитателями и таинствами огня. В одной из самых великолепных сцен в книге мачты корабля вспыхивают как свечи с ударом молнии, а Ахаб, размахивая горящим гарпуном как факелом, произносит речь о своём полном неповиновении, после которой с горящим гарпуном в руке он обращается к своей бьющейся в панике команде:

Оцепенев от его вида, и сжимаясь ещё больше от огненного копья в его руке, люди отпрянули в испуге, и Ахаб снова заговорил:
"Вот теперь вы знаете, на какой частоте бьётся это сердце. Смотрите сюда: вот так я потушу последний страх!" – и он одним выдохом задул пламя.

***

"Моби Дик", рассмотренный верно, это очень простая история: Человек, Океан и Кит это Эго, Вселенная и Иллюзия. Огонь это отрицание. Всё остальное это всё остальное. Ахаб в одиночестве командует своим кораблём в океане бесконечности и пускается в смертельную погоню, чтобы завоевать свою свободу. Вооружённый чистым намерением и оружием, "закалённым кровью, закалённым молнией", Ахаб приносит всё своё существо в жертву этой единственной цели. Белый кит это дракон Ахаба, его настоящий уровень неведения. Не имеет значения, что олицетворяет собой дракон, только что он существует. Коль скоро существует дракон, существует Ахаб, и коль скоро существует Ахаб, охота продолжается.

Следующие пункты верны как для Ахаба, так и для индивидуума, сделавшего Первый Шаг и шагающего по пути к пробуждению – Архетипа Освобождения:

· Ахаб обладает чистотой намерения – мономанией.

· Ахаб действует, но не задумывается о плодах своих действий.

· Ахаб властен, независим и своенравен.

· Ахаб аморален.

· Ахаб утерял значительную, незаменимую часть себя.

· Ахаб знает, что одинок. Он говорит:
"Ахаб стоит одинокий среди миллионов людей земли, и нет рядом ни бога, ни человека!"

· Ахаб подвергся радикальной трансформации.
Ахаб и боль лежали вместе вытянувшись в одном гамаке, когда корабль огибал в середине зимы тот ужасный, стонущий Мыс Патагонии; а потом его растерзанное тело и глубоко раненая душа, истекая кровью, перемешались друг с другом и свели его с ума.

· Как оказывается, объектом охоты Ахаба является не кит. Кит лишь стоит на пути:
"И если можешь, рвись сквозь эту маску! Как может узник выйти на свободу, если не прорвавшись сквозь стену? Для меня белый кит это стена, угнетающая меня. Порой мне кажется, что за ней ничего нет. Но это не так важно."
А дальше будь что будет, вот что говорит Ахаб. Вот под какими знамёнами он плывёт. Это действительно не имеет отношения к киту. Поэтому так и не пришли к единому мнению, что олицетворяет собой кит и его белизна. Эта охота ведёт нас за пределы самых дальних познанных нами областей, где написано "Здесь водятся драконы!". Белый кит каждого человека это то, что мешает ему продвигаться в этом направлении.

· Ахаб – гипер-Прометей в своём неповиновении. Украсть огонь у богов это мелкое воровство по сравнению с тем, чтобы украсть иллюзию у Майи.
"Хоть ослепну – пойду наощупь. Хоть сгорю – стану прахом. Отдай почтение этим бедным глазам и закрывающим их рукам. Я не отдам. Молния сверкает у меня в голове, из глаз сыпятся искры, мой избитый мозг, кажется, потерял голову и катится где-то по оглушенной земле… За тобой есть что-то неявное, о чистый дух, для которого вся твоя вечность лишь миг, всё твоё творчество механично. Через тебя, через твоё пылающее эго, мои опалённые глаза неясно это видят."

· Ахаба ведёт, но не тащит, какая-то сила. Он не действует из желания. Его не прельщают соблазны каких-то улучшений эго или мира. Он не мотивируется альтруизмом или эгоцентризмом.

· Ахаба ничто не может отвратить от его цели:
" Свернуть меня? Путь к моей ясной цели выложен железными рельсами, по которым предназначено бежать моей душе. Через глубочайшие ущелья, сквозь продырявленные сердца гор, под руслами горных потоков я безошибочно мчусь! И нет препятствий, нет поворотов на этом железном пути!

· А также он сам не может уклониться от неё:
"В этом деле непреложный закон. Он был отрепетирован тобой и мной за миллион лет до того, как волновалось это море. Глупец! Я лейтенант Судьбы, я действую по приказанию."
Ахаб накрепко привязан к переду локомотива, несущегося навстречу неминуемому столкновению. Он – сила природы, приливная волна, начавшаяся как незначительное морское событие, и разросшееся до такой величины, что может стирать с лица земли города. "Ничего личного, – говорит волна, – это непреложный закон". И так оно и есть.
"Все ваши клятвы охотиться за Белым Китом также обязательны, как и мои; и сердце, и душа, и тело, и лёгкие, и жизнь – связан старый Ахаб."

· Здесь пять важнейших сторон Архетипа Освобождения озвучены Ахабом в пространстве пяти предложений:
"Я ударю солнце, если оно оскорбит меня. Ведь если солнце может так поступать, значит и я могу; так как здесь ведётся честная игра, то ревность господствует над всеми тварями. Но даже эта честная игра, друг мой, не является моим мастером. Кто выше меня? У истины нет границ."
Первое предложение заслуживает отдельной главы.
"Я ударил бы солнце, если бы оно оскорбило меня".
"Я буду сражаться с любым, кто станет на моём пути, – говорит в действительности Ахаб. – Я иду вперёд, и кто бы не встал на моём пути, будет моим врагом, и я, не сдерживаясь, брошусь на него."
Эта битва за абсолют, и поскольку цель всегда идёт впереди, то всё, что стоит на пути, всегда становится тем, против чего ведётся битва. Целью не является выживание, или счастье, или долгое благоденствие. Цель только одна, и она всегда одна и та же: Дальше.
Вторая выраженная здесь идея – здесь всегда идёт честная игра – это чёткое наблюдение: что лежит в самом сердце способности человека подняться и вступить в битву. Ревность, которая господствует над всеми созданиями, можно истолковать как равновесие противоположностей, как в символе инь-ян, и тот факт, что Ахаб понимает, что любое задание, предстающее перед нами, нам по силам, демонстрирует его глубокое понимание правила, которое применимо ко всем, но о котором не многие знают: Вселенная всегда играет честно. Если мы должны, мы сможем.
Третье:
"Но даже эта честная игра, друг мой, не является моим мастером".
Честная игра это баланс противоположностей, причинность, действие и реакция, дуальная вселенная. Ахаб, в сущности, заявляет, что он ухватил недвойственность.
Четвёртый важный пункт, который можно вынести из этого отрывка, выражен в следующих словах:
"Кто выше меня?"
Это может прозвучать как мания величия, но в Ахабе говорит не эго. Этот человек провозглашает свою полновластность, которая прочно сидит в сердце и уме Архетипа. Любой, кто окажется выше, будет попросту представлять ещё одно препятствие прогрессу.
И пятое озарение стоит всех остальных в этом отрывке:
"У истины нет границ".
Это совершенное высказывание является бриллиантовым сердцем как капитана Ахаба, так и всего "Моби Дика". Это один из тех золотых ключей, как "не-два" или "тат твам аси", раскрывающих всю тайну. Если истина не имеет границ, то все границы ложны. Тот, кто решил прорваться сквозь все границы, должен, в конце концов, дойти до истины. Отсюда – "дальше".

· Ахаб осознаёт своё безумие. Он знает, что оно обязательно для его дела:
"В этой погоне моя болезнь становится моим самым желанным здоровьем".

· Ахаб видит своё безумие, как форму здравомыслия. Он находит странным, что другие, находясь, казалось бы, в тех же обстоятельствах, не реагируют так же. Когда бывалый кузнец говорит: "Меня уже ничто не обжигает, не так-то легко оставить шрам на мне", Ахаб ему отвечает:
"Твой иссохшийся голос звучит для меня слишком спокойно, до боли здраво. Сам не будучи в раю, я не терплю иного несчастья в других, кроме безумия. Ты должен был сойти с ума, кузнец, почему ты не сошёл с ума? Как можешь ты терпеть, не сойдя с ума? Неужели небеса так ненавидят тебя, что ты не можешь сойти с ума?"

· Ахаб знает истину своего бытия:
"Ни белый кит, ни человек, ни дьявол не могут сделать столько, сколько потрёпанный старый Ахаб в своём истинном и недосягаемом существе."
Сравнивая с Бхагавад-Гитой:
"Говорю тебе, никакое оружие не достанет Жизни,
Огонь не сожжёт, вода не поглотит,
Сухой ветер не иссушит.
Непостижимое, неуязвимоеое, неприступное, невредимое,
нетронутое, бессмертное, вездесущее, устойчивое, уверенное,
невидимое, невыразимое словами
и неохватное мыслью, всегда всё в себе,
Так провозглашает Душа!"
И "Дао Дэ Дзин":
"Тот, кто знает, как жить, может ходить в дальние страны,
не боясь носорогов и тигров.
Он не будет ранен в битве,
Потому что носорог не найдёт в нём места,
куда воткнуть свой рог,
тигр – куда вонзить свои клыки,
и оружие – куда ранить.
Почему так?
Потому что в нём нет входа для смерти".

· Капитан Ахаб использует необычные виды знания. Он расправляется с общепринятыми методами навигации в угоду высшим, более интуитивным методам:
"Будь проклят ты, квадрант! – разбивая его о палубу, – никогда больше я не буду править свой путь по земле тобой!"
Ахаб утверждает, что он никогда не думает, только чувствует. Его "зловещая тень" Федалла, помимо прочего, является оракулом, и служит Ахабу нетрадиционным источником знаний.

· Ахаб никогда не считается с ценой. Ничто истинное нельзя уничтожить, ничто ложное не выживет. Поиски Ахаба потопят его корабль, разорив его владельцев, убьют его команду и двух мальчиков, оставив его жену вдовой и сына сиротой, и уничтожат Ахаба. Дело не в том, что он не осознаёт эту цену, но в том, что он знает: она не имеет отношения к делу, не стоит внимания.

· Ахаб как игрок, так и зритель. Он подвергается процессу, в равной степени наблюдая его. Он часто говорит сам с собой, обращая внимание, что он в состоянии наблюдателя:
"На что я отважился, я желал; и чего я желал, я сделаю! Они думают, что я сошёл с ума – Старбок так думает, но я одержим, я обезумевшее безумие! И это неистовое безумие должно быть спокойствием, чтобы постичь себя!"

· Капитан Ахаб действует из совершенной уверенности. Он может стать источником ужасного конфликта, но сам он конфликтом не затронут. Хотя он состоит, как и все, из двух аспектов – "живого принципа" и "характеризующего ума", хотя порой одно следует за другим, и хотя порой Ахаб горюет по своей утраченной человечности, факт остаётся фактом: он непреклонен в своей цели.

· Даже сам Ахаб не может точно определить, выбрал ли он свою судьбу, или судьба выбрала его:
"Ахаб это Ахаб? Я ли это, или Бог, или кто-то ещё поднимает эту руку? Если великое солнце двигается не само, но как мальчик на побегушках в небе, и если ни единая звезда не может повернуться иначе, как под воздействием какой-то невидимой силы, как может это маленькое сердце биться, этот маленький ум думать мысли, если не Бог создаёт это мышление, эту жизнь, но не я."

· У Ахаба отсутствует "низшая, благостная энергия". Все нормальные удовольствия жизни утеряны для него. Он находится в парке развлечений, или, как он говорит, в раю, которым он не может наслаждаться:
"О! было время, когда восход пришпоривал меня, а закат убаюкивал. Больше этого нет. Этот прекрасный свет светит не мне, вся красота для меня мучительна, ведь я не могу насладиться ей. Одарённый высшим восприятием, я лишился низшей, благостной энергии, я проклят, самым искусным и злым образом, проклят посреди рая!"

· Капитан Ахаб кажется сумасшедшим. Наблюдатели – как команда Ахаба, так и читатели Мелвилла – полагают, что Ахаб, выбрав свой курс, мог его изменить, и поскольку он этого не сделал, он безумен. Совершенно верно. Нет способа интерпретировать капитана Ахаба как здравомыслящего человека, кроме как в контексте Архетипа Освобождения.

· Ахаб абсолютен. Он ни за что не держится. У него нет плана "Б", нет вторичных соображений или стремлений. Вся сила и власть его существа брошена на выполнение единственного стремления. Он не признаёт никакого будущего после Моби Дика.

· Ахаб всё ещё человек, он всё ещё в этой парадигме. Он проявляет искреннюю сердечную ностальгию по тому, что он утратил, по той цене, которую он заплатил. Он в пути, но ещё не ушёл.

· Ахаб одержим. Его ведёт непостижимая судьба, далеко за пределами человеческих границ:
"Что это? Что за безымянная, загадочная, неземная вещь? Какой вероломный, тайный господин и мастер, какой жестокий, безжалостный властелин командует мной, так что против всех естественных пристрастий и желаний я давлю, тесню, зажимаю себя всё время? Он отчаянно заставляет меня быть готовым делать то, что я сам, по своей натуре, никогда не осмелился бы сделать."

· У Ахаба нет сожалений и опасений. Он может чувствовать себя переполненным и одержимым, и может иметь ностальгические желания, но он никогда не выражает желания, чтобы его ситуация изменилась.

· Ахаб не может отказаться. Согласно внешнему впечатлению он мог отвернуть от судьбы, навстречу которой он направлялся со своей командой, так же легко, как кивок головы, но внутренняя реальность совершенно иная.

· Ахаб открывает свою роль по мере того, как играет её. Мы видим это, когда он швыряет квадрант, инструмент низшего, научного знания, в пользу высших методов. Мы это видим также, когда он понимает, что курение больше не приносит ему удовольствия. Сначала приходит осознание:
"О, моя трубка! Тяжело тебе пришлось со мной, если пропало всё твоё очарование!"
Потом вывод:
"Какое мне дело до этой трубки? Эта штука предназначена для безмятежности, посылать мягкие светлые клубы дыма сквозь мягкие светлые волосы, а не сквозь рваные железно-серые лохмы, как у меня. Больше не буду курить…" – и он швырнул горящую трубку в море.

· Ахаб обманщик. Он честен внутри, но не снаружи. Он предоставляет фальшивое лицо миру, чтобы выполнить своё задание:
Теперь Ахаб в своём сердце чувствовал проблеск этого, а именно: "мои средства нормальны, мой мотив и моя цель безумны". Однако, не имея власти отменить, изменить или избежать этого факта, он, более того, осознавал, что для людей он долгое время лицемерил, в некотором роде, не беспокоя их.

· Но его обман направлен только наружу. Он не обманывает себя:
Но его лицемерие было предметом лишь его восприятия, оно не определяло его волю.

· Ахаб уже сбросил бόльшую часть себя. Он устремлён только на охоту, его эго ободрано до костей. Он больше не тратит свои силы на проецирование внешнего я. В свои более нормальные времена он должно быть очень хорошо осознавал, что является набожным, честным, благородным, надёжным человеком, достойным капитаном, достойным мужем. Теперь же все эти соображения, за исключением необходимых для его планов, забыты. Он больше не поддерживает религиозную, национальную, общественную, профессиональную или семейную идентификацию. Он больше не обременяет себя необходимостью исполнять свою роль.

· "Будь, что будет", – говорит Ахаб. Он покоряется судьбе. Он знает, это не в его руках, как показано в сцене, где он расстаётся с недавним другом Пипом, зная, что смерть близка для них обоих:
"Верный ты друг, парень, как окружность верна своему центру. Поэтому благослови тебя господь, и если уж на то пошло – спаси тебя господь, и будь, что будет."

· Ахаб – чистый, непримиримый нигилист. Он создаёт орудие, гарпун, который будет "спаян как клеем из расплавленных костей убийц". Он закаляет своё оружие не в воде, но в крови.
"Я крещу тебя не именем всевышнего, но именем дьявола!" – исступлённо взвыл Ахаб, когда дьявольский металл, зловеще шипя, пожирал крещенскую кровь.
Что это значит? Ахаб поклоняется дьяволу? Таким нигилизм может показаться для многих, но для Ахаба подобное замечание было бы бессмысленным. Ахаб куёт не инструмент для созидания или сосуд для хранения, он куёт оружие для уничтожения. Он нигилист, он стремится добраться до реальности путём уничтожения нереального.
Если понимать правильно, это и есть то, что Мелвилл создал в "Моби Дике" – оружие для уничтожения. Он сказал своему другу Натаниелю Хоторну, которому был посвящён "Моби Дик", что эта строка – "Я крещу тебя не именем всевышнего, но именем дьявола!" – является девизом его книги.

***

Последним качеством, общим для Ахаба и Архетипа, является то, что они остаются в неизвестности. Пребывая на окраине парадигмы, они эффективно скрыты в размытых краях воспринимающей возможности наблюдателя. И эта пелена позволяет Ахабу, стоя перед своей командой, оставлять её в неведении о том, кто он есть на самом деле; она позволяет "Моби Дику", лёжа открытым перед читателем, оставлять его в неведении, что он есть на самом деле. Наблюдатель, не сознающий конечности своей собственной реальности, должен сказать, что Ахаб это великий персонаж, но, в конечном итоге, безумный. Он должен сказать, что "Моби Дик" это великая книга, но в конечном итоге, непостижимая. Он должен сказать, что Архетип интересен в теории, но не имеет практической ценности, потому что нельзя вырваться из реальности. Куда ты пойдёшь?

Критики часто указывают на пороки Ахаба, которые привели его к гибели, чтобы поддержать свою теорию о том, что он, в аристотелевском смысле, трагический герой, но именно такие ошибки происходят, когда мы по незнанию переводим из другой парадигмы в свою. Вот почему "Моби Дик" не поддаётся ни на какие интерпретации. Он о путешествии туда, о существовании чего мы даже не подозреваем.

Капитан Ахаб не трагический герой. Он не проявляет пороков и не переживает гибели. Он устремлён по единственному пути, с момента нашей первой встречи с ним до его последней схватки с белым китом. Он – гарпун, безошибочно пущенный в цель. Он ни при каких условиях не изменит курса, и его ни в коем случае не постигнет неудача в достижении цели.

Различий между капитаном Ахабом и индивидуумом, который сделал Первый Шаг и запущен по траектории пробуждения, немного. Я заметил только одно упущение, достойное упоминания: бурный восторг.

Безумная радость.

Абсолютное, неистовое счастье.

Беспредельное ликование.

В различные моменты Ахаб предстаёт перед нами в ярости, в безумии, в ясном уме, в мучениях, с разбитым сердцем, самоанализирующим, но никогда излучающим торжество, каким он почти наверняка должен был быть. У него были все причины, чтобы встать на носу "Пекода" с раскинутыми широко руками, как Джек Доусон из "Титаника", и прокричать: "Я король мира!". Но что для Джека Доусона было игрой, для Ахаба было бы реальностью. Для Ахаба вся неопределённость, страх, сомнения, заурядность, мелочность, борьба, двусмысленность и мириады других цепей, связывающих нас, тянущих нас вниз, оборваны. Его судьба известна, его успех неминуем. Он несётся с умопомрачительной скоростью к совершенной свободе. Он это знает, и он должен быть невыразимо счастлив от этого.

16. Несовместимые различия.

Ты новый человек, представший предо мной?
Для начала, предупреждаю: я совсем не такой,
каким ты меня представляешь.
Думаешь, что сможешь найти во мне свой идеал?
Думаешь, так легко сделать меня своим любовником?
Думаешь, дружба со мной будет удовольствием, ничем неомрачённым?
Думаешь, я надёжный и преданный?
Неужели ты не видишь дальше этого фасада –
моих мягких и терпимых манер?
Неужели ты думаешь, что идёшь по твёрдой земле
навстречу реальному герою?
Неужели тебе никогда не приходила мысль, о мечтатель,
что это всё майа, иллюзия?

– Уолт Уитмен –

Я вошёл в офис пиар компании, где со мной хотели встретиться. Я пришёл на несколько минут раньше назначенного, поэтому сел в приёмной и стал ждать. Спустя некоторое время вышел Марк и махнул мне рукой, чтобы я заходил. Это его фирма. Он пиарщик, специализирующийся на книгах и музыке нью-эйдж. Я обещал ему, что, по крайней мере, поговорю с ним, когда буду в Манхэттене, и вот, я здесь.

К несчастью, я не спал этой ночью – увлёкся чтением и записями, и занимался этим до восхода солнца. В результате сегодня у меня были две личные встречи, где лучшее, что я мог сделать, это собрать информацию и отложить принятие решений, и вот, теперь эта встреча – не более, чем визит любезности, потому что, я уверен, она не принесёт никаких плодов. Во всяком случае, ожидаемых.

Этой ночью я читал "Моби Дик", и уже хотел было выключить свет и отправиться спать, памятуя о том, что назавтра мне может понадобиться бдительность больше обычного, когда мне попалось на глаза нечто, что я упускал ранее:

Видел ли ты проблески той смертельно нестерпимой истины, что всё глубокое, серьёзное мышление это отважная попытка души сохранить открытую независимость своего моря, в то время как свирепые ветры небес и земли замышляют выбросить её на предательский, рабский берег?

Но лишь в безбрежности обитает высшая истина, бескрайняя, неопределимая как Бог, и лучше ей погибнуть в этой стонущей бесконечности, чем быть бесславно брошенной в укрытие, даже если там безопасно! Похож на червя тот, ох! кто трусливо ползёт на землю! Тысяча чертей! Неужели тщетна вся эта агония?

Лишь в безбрежности обитает высшая истина. Это мгновенно прогнало мой сон, и не позже чем через пять часов я осознал, что успешно саботировал то, что и так было ясно как божий день.

Взять с собой Кертиса было решением последней минуты. Не выспавшись, я не мог нормально функционировать, и я подумал, что будет лучше, если рядом со мной будет кто-то более бдительный, чтобы охранять меня от попадания под неметафорический автобус.

По дороге нам попалось на глаза рекламное объявление о фильме "Звёздные войны", и Кертис заговорил о газете, которую он делал в колледже для урока английского, на тему "Путь героя", в описании Джозефа Кэмпбелла. В газете он опирался на первый фильм "Звёздных войн", используя Люка Скайуокера для иллюстрации ключевых моментов в развитии героя. Для Кертиса это было интересной темой, и было интересно его слушать. Но он закончил говорить раньше, чем, мне показалось, должен был бы.

– И это всё? – спросил я.

– Что вы имеете в виду? А что ещё?

– Какое место это занимает в жизни? Почему это важно? Что это значит?

Похоже, он не понял, о чём я спрашивал.

– Как это перевести в реальную жизнь? Какую ценность имеет понимание Пути Героя для тебя и меня?

– Ах, да, – сказал он, кивая. – Нет.

– Нет?

– Об этом мы не думали.

Я тоже кивнул, сделав вид, что понял, размышляя, был ли затуманенный ум причиной моего непонимания, но подозревая, что дело не в нём.

***

Встреча с Марком была третей и последней сегодня. Кертис был там, где хотел бы быть и я – на другой стороне улицы в греческом ресторане, уплетал, наверное, что-нибудь из тушёной баранины. Я не только не отдыхал, я ещё и голоден. За весь день я не съел ничего, кроме пол-пакета лимонных печений.

Я сел на указанный Марком стул и стал разглядывать картины и сертификаты на стене за его столом. Каллиграфически написанная цитата Руми, очень искусно исполненная и дорого обрамлённая, стояла на самом виду на его письменном столе, чтобы тот, кто сидит на стуле, где сидел сейчас я, мог легко прочесть:

За пределами наших представлений о правильных и неправильных поступках есть пространство. Я встречу тебя там.

– Руми –

Я прочёл её несколько раз, каждый раз пытаясь рассмотреть под разными углами, пытаясь понять, зачем она стоит у него на столе, словно это его личное обращение к посетителю – что он встретит его в этом загадочном пространстве. Я слишком устал, чтобы думать, но дурацкая штука уставилась прямо на меня. Я прочёл её через призму своих взглядов, и всё равно ничего не понял. Что, Марк думает, это значит, подумал я. Может, для него это что-то вроде идеала или трюизма? Провозглашение любви и сострадания? Я разговаривал с ним. Я видел книги, которые он выставлял напоказ, чтобы люди знали, что они ему нравятся. Я достаточно хорошо представляю, где он сейчас находится в духовной местности, и я знаю точно, как он прогрессирует. Чего я не знаю, так это того, что он думает о значении цитаты Руми. Это как повесить на стену красивую китайскую каллиграфию, не зная, что там написано "Все белые люди козлы". Но Марк, вроде бы, говорит по-английски. Может, это подарок Колмана Баркса? Другого объяснения придумать я не смог.

***

После всех любезностей – как чудесна моя книга, и как все в офисе отбирают её друг у друга – мы уселись вокруг стола для совещаний, каждый вооружён блокнотом, ручкой, бутылкой воды и другими различными видами снаряжения для удобства и производительности. Марк сидел во главе стола с Меган по правую руку. Джанет и я сидели напротив друг друга где-то посредине. Розалин, исполнительный ассистент Марка, сидела в конце стола с календарём, ежедневником, блокнотом, и номером журнала "Радио-ТВ Интервью", развёрнутым перед ней.

Все, кроме меня, знали, зачем они здесь. Эти люди занимаются раскручиванием авторов – обзоры, ток-шоу, радио интервью, статьи и так далее. Мы здесь для того, чтобы подготовить меня к блиц радио интервью, которое просто супер, сказали они мне, потому что я могу давать его, сидя за кухонным столом в одних трусах. Марк и его люди знают, зачем они здесь, но они ещё не в курсе, что их усилия не будут вознаграждены, даже если меня обо всём и предупредили бы заранее. Как ни заманчива перспектива давать радио интервью, сидя за кухонным столом в одних трусах, видимая цель этой встречи – я рекламирую свою книгу – не будет достигнута. Так зачем я здесь отнимаю у людей время?

Я здесь, чтобы выяснить истинную цель – ту, которая позади видимой. Я не делаю ничего, основываясь на том, что видимо, но на тенденциях и течениях. Меня попросили о встрече, это совпало с другими планами, очевидно, стоило это сделать по какой-то причине, хотя ещё и не установленной. Что это за причина? Кто знает. Увидим. Или нет.

***

– Некоторые из вопросов задали люди из нашей конторы, – сказала Джанет. – Большинство я нашла в интернете. Я просто прошлась по сайтам духовных новостей и поискала примеры таких вопросов, которые могли бы задать предположительно просветлённому учителю. Я буду всё записывать, и, если никто не против, чтобы приступить к делу, давайте сконцентрируемся и настроимся на процесс. Мы не ставим вам определённых рамок, но было бы лучше, если бы вы могли изложить небольшой репертуар ясных ответов и несколько контрольных техник. Мы предоставляем радиостанциям фактические записи и предлагаемые вопросы, которыми ведущие любят руководствоваться, но темы могут довольно далеко выйти за пределы этого, особенно, если будут входящие звонки. Ваша способность направлять вопросы в знакомую вам территорию определит, будут ли ваши слова чёткими и понятными или расплывчатыми и искажёнными. Всё понятно?

– Вроде, всё нормально.

– Окей. О вступлении, атмосфере и тому подобном мы позаботимся позже. Сейчас мы просто хотим задать различные вопросы, и посмотреть, что из этого выйдет. Готовы?

– Готов.

– Окей. Вопрос номер один. Возможно ли испытывать переживание, не зная, кто его испытывает?

Она подняла глаза от своих заметок в ожидании моего ответа. Я тупо уставился на неё. За тупым выражением моего лица копошились тупые мозги в попытках понять смысл только что сказанного. После нескольких секунд усердных размышлений, я смог членораздельно произнести следующее:

– А?

– Простите?

– Э, мне кажется, я не понял вопроса.

– Возможно ли испытывать переживание…

– Скажите это по-другому, пожалуйста.

– Вы не можете просить ведущего или звонящего о …

– Я понимаю. Простите. Я не знаю, что делать с этим вопросом.

– Мне повторить?

– Я слышал слова, я просто не уловил значение или намерение вопроса. Можно его перефразировать?

– Именно это мы и пытаемся обнаружить, – сказала она, – вот такие затыки. Мы надеемся, что сможем показать вам, что вопрос, который кажется вам не относящимся к теме, можно просто мягко перевести назад в область вашего вѐдения. Это просто так не случится. Вы должны попрактиковаться. Вот зачем мы здесь.

– Окей, полагаю, это то же самое, что сказать "Можно ли задать вопрос, не зная, кто задаёт вопрос?" Верно?

Джанет неуверенно кивнула.

– Вопрос можно сократить до "Можно ли быть, не зная, что ты есть?" или "Можно ли делать, не зная, кто делает?". Это либо белиберда, либо шутка, вам не кажется?

– Хм, не знаю, – сказала она. – Но вы не можете сказать так тому, кто будет звонить.

Я посмотрел на Марка, он лишь пожал плечами.

– Окей, – сказал я, – для меня это звучит так: кто-то спрашивает, возможно ли существовать, не зная своей истинной природы. Изначальная форма вопроса придаёт ему видимость нормального вопроса, а то, как я его перефразировал, делает его довольно нелепым, но по существу вопрос именно об этом. "Могу ли я не знать свою истинную природу?" Довольно трудно ответить на такой вопрос, чтобы не создать впечатления, что ты подшучиваешь над вопрошающим. Нельзя ли перейти к следующему вопросу?

– Да.

– Окей.

– Э, посмотрим… Является ли просветление естественным шагом эволюции?

– О, хороший вопрос. Ответ – нет. Если просветление и имеет какое-либо отношение к эволюции, то это её крах. То есть, я полагаю, что в вопросе имелась в виду эволюция перерождающихся индивидуумов, или эволюция видов, но ответ в любом случае тот же. Эволюция это изменение, а просветление это истина, которая неизменна. Эволюция происходит более широком контексте, чем повседневная жизнь, но она по-прежнему заключена в рамки двойственного контекста. Другими словами, эволюция, рост, развитие, изменения, что угодно – всё является частью драматического представления дуального бытия. Просветление – нет.

– Но подождите, – вступил Марк, – не является ли просветление концом эволюционной линии?

– Вам могут задавать сопутствующие или уточняющие вопросы, – пояснила Джанет.

– Всё нормально, – сказал я. – Забавный вопрос. Буду ли я сам испытывать рост за пределами реализации истины в этой жизни? Нет. Перерожусь ли я снова в состоянии невежества, иначе говоря, заставят ли невидимые силы меня снова заснуть? Нет. Вопрос подразумевает существование дифференцированного истинного "я", как отдельного существа, а это, э, не совсем верное предположение. Дифференцированное и истинное взаимоисключающие вещи.

– Тогда с кем мы разговариваем?

– Вы имеете в виду Джеда МакКенну? Не имею понятия. Персонаж во сне.

– Вы просветлённый и вы не знаете, кто вы есть?

– Не могу знать, это неважно, мне всё равно. Вы говорите о примирении состояния сна с реальностью, как бы желая подытожить. Все, похоже, попались на этот крючок, но у вас ничего не получится. Истина и ложь непримиримы. Истина есть, лжи не существует. Ложь это лишь мираж, который существует только во взгляде наблюдателя. Истина и ложь это не противоположности, не как чёрное и белое в символе инь-ян. Истинного "я" не существует, а о ложном и говорить нечего. Мы не можем настаивать на чём-то истинном, имеющем смысл в свете того, что мы знаем, потому что мы ничего не знаем. Опять же, дифференцированность и истина исключают друг друга, а не две половины целого.

– О-о, это неплохо, – сказала Джанет. – Отличные острые замечания. Немного длинновато для ответа, но можно подогнать. Вот чем мы здесь занимаемся: делаем вашу речь чёткой и краткой. Здесь хороший материал. Очень интересно. Окей, следующий вопрос. Если любовь это всё, что есть…

– Не пойдёт. Следующий вопрос, пожалуйста.

– Простите?

– Давайте пропустим это.

– Вы не хотите отвечать…?

– Это не вопрос, это завуалированное утверждение. Но всё равно, не существует такого вопроса, начинающегося на "если любовь это всё, что есть", на который я бы смог ответить. Я не смог бы ответить даже на такой: "Если любовь это всё, что есть, то какой ваш любимый цвет?"

– А что такого в любви…

– Слушайте, я не хочу надоедать вам до слёз, ребята. Вы и правда хотите выслушивать объяснение по поводу каждого вопроса, на который я не хочу отвечать?

– Думаю, да, – сказала Джанет. – Во-первых, нам это не надоедает. Во-вторых, это помогает нам найти пути установить контроль над форматом открытого вопроса. Я дам вам знать, если нам надоест, – она улыбнулась.

– Окей.

– Итак, что такого в любви?

– Это не имеет никакого отношения к любви. Можно было сказать и так: "Если интенсивное гамма-излучение это всё, что есть", или "Если дубовая фанера это всё, что есть". В действительности же вопрос звучит так: "Если мои убеждения верны, как это стыкуется с вашими убеждениями?". У меня нет никаких убеждений, и я не могу отвечать на вопрос, основанный на чьих-то убеждениях. Это всё равно, что спросить: "Как свобода стыкуется с моей ограниченностью?". Никак. Если бы вопрос стоял так: "Является ли любовь всем, что есть?", тогда можно попытаться ответить, но мы не можем просто принимать на веру, что любовь это всё, что есть.

– Хорошо, является ли любовь всем, что есть?

– Конечно. Если кому-то угодно называть "всё, что есть" любовью, никто не запрещает ему это делать. Лично я не вижу, как можно практически использовать это в целях пробуждения, но вы можете называть это, как вам заблагорассудится: Бог, Вселенная, Сознание, Дао, Ум – вот наиболее распространенные примеры. Почему не любовь?

Она улыбнулась, но упрекнула меня.

– Вы кажетесь несколько надменным.

– Знаю, это выглядит как надменность, но на самом деле это нечто другое, и я прилагаю все усилия, чтобы подать это в достаточно приемлемой форме.

Она посмотрела на меня строго.

– Но у вас плохо получается, не так ли?

– Всё зависит от того, какой вам нужен результат.

– Вы что, не хотите дать интервью, чтобы способствовать распространению вашей книги?

Я улыбнулся.

– Следующий вопрос, пожалуйста.

– Хмм, – она посмотрела на меня насмешливо. – Хорошо. Недвойственная философия утверждает, что…

– Нет такой вещи, как недвойственная философия. Давайте попробуем следующий.

– Погодите, – сказал Марк. – Существует большое сообщество приверженцев недвойственности по всему миру и в сети. И Адвайта, о которой вы хорошо отзывались, в действительности означает "не-два", не-двойственность.

– Всё верно, – сказал я, – но это не значит, что есть такая философия. Недвойственность это не философия, либо если кто-то превратил её в таковую, то он создал лже-адвайту для личной или финансовой выгоды. Недвойственность это не философия, это концепция. Это можно сравнить с двухмерностью. Вы можете понять двухмерность концептуально, но она не имеет практической ценности в трёхмерной реальности, и если вы хотите войти в двухмерность, вам нужно покинуть трёхмерность и ваше трёхмерное "я", чтобы сделать это.

– Такого рода заявление звучит как окончательный приговор, – сказал Марк. – Это может оттолкнуть многих людей.

– Что приводит нас к корню проблемы за этим столом, – ответил я сквозь сводящий скулы двойной зевок. – Если я не буду выводить людей из себя, я не буду делать свою работу. Это не хвастовство, так обстоят дела. Я бью их. Бью, чтобы пробудить, потому что каким-то образом они меня об этом попросили. Но здесь такая динамика не проходит. Здесь я должен просить людей поверить мне, положиться на меня, и купить мою книгу. Я не хочу просить людей доверять мне или положиться на меня. Я не знаю, как это сделать и зачем.

– Вы не хотите, чтобы люди вам доверяли? – спросила Меган с долей сомнения в голосе.

– Нет. Здесь дело не в доверии, здесь дело в самоопределении. Вот мы все здесь сидим с одной кажущейся общей целью рекламы книги, но в мой приоритет не входит продажа книг. В мой приоритет входит как можно лучше выразить свои мысли, а это уводит меня совсем в другом направлении. Вы, ребята, хотите сделать из меня глянцевую обложку для книги. А я здесь для того, чтобы выяснить, есть ли возможность оказать кому-то услугу, приняв участие в рекламе книги, но теперь уверен, что нет.

Этим я заработал четыре пары невесёлых глаз. Эти ребята рассчитывали получить солидный чек от издателей, а я им мешаю. Марк потратил ещё несколько минут, вновь объясняя процесс рекламирования, на случай, если я что-то недопонял. Им кажется, что "Прескверная штука" может стать бестселлером, но бестселлеры просто так не случаются – они требуют тщательной подготовки и разработки.

Я не держал секретов от них. Я объяснил Марку все шаги, которые мы предприняли, чтобы уберечь меня от участия в книжных проектах. Я частное лицо, сказал я ему. Я сделал свою часть – написал одну или две книги, которые, по-видимому, должен был написать, вот и всё. Полагаю, он всё равно думает, что я обманываю его или себя, поскольку мы продолжили, будто я не сказал ни слова. Знаю, не подобает на деловых встречах вот так юлить туда-сюда, колебаться и нести чепуху, так что я постарался принять внимательный вид и кивать в правильных местах, но это было трудно. Я очень устал, был очень голоден, и никто не говорил на моём языке.

– Окей, – сказал Марк, – попробуем продолжить и посмотрим, что у нас есть, с чем можно иметь дело, окей?

– Окей, – сказал я.

Заговорила Меган.

– Окей, вот вопрос. Как жить глубже в настоящем моменте?

Я внимательно ощупал вопрос в поисках смысла, и вернулся с пустыми руками.

– Для чего?

– Что?

– Для чего вы хотите жить глубже в настоящем моменте? Что это значит?

– Я работаю над тем, чтобы более полно присутствовать…

– Где?

– Что?

– Более полно присутствовать где?

– В настоящем моменте, – сказала она, словно это было очевидно. – В сейчас.

– Когда?

– Что?

– Что такое сейчас? Настоящее, э, время?

– Да, – сказала она отрывисто, словно разговаривая с болваном, что вполне могло быть.

Снова усталость набрасывала на всё свой саван, поэтому я не мог сказать, это я такой тупой, или очутился в пространстве тупизны.

– Вы хотите быть более присутствующей в настоящем?

– Да, – сказал она. – Я пытаюсь углубить свою осознанность, жить более полно в каждом моменте.

Я почувствовал себя словно в сценке из "Монти Пайтон".

– Могу я спросить зачем? – спросил я неуверенно, стараясь не обидеть, но немного любопытствуя, что она имеет в виду под этой более глубокой осознанностью.

– Чтобы жить более полно в каждом моменте, – медленно произнесла она, помогая мне усвоить это. – Чтобы быть в более глубоком контакте со своей жизнью.

– Окей, чтобы быть в более глубоком контакте со своей жизнью. А как вам это удастся?

– Углубив свою осознанность, – ответила она с раздражением, и мне, наконец, стало ясно, что разговор идёт по кругу, и я вывожу её из себя по неуважительной причине. Кто-то продал этой женщине что-то, и теперь она в возбуждении приходит ко мне, чтобы спросить, как это работает, но я даже не представляю, о чём она говорит.

– Я не знаю, почему кто-то думает, что может спросить меня о жизни в моменте, – я вежливо попытался выйти из обсуждения.

Я часто задумываюсь, сколько есть людей в сообществе нью-эйдж, которые имели какие-то переживания под наркотиками, кислотой, грибами и всем прочим в дни своей молодости, и хотели бы получить эти переживания снова, может даже сделать их постоянными. Мне кажется, что многие учителя и техники становятся модными в духовной среде, поскольку обещают людям надежду оживить их прежние славные психоделические деньки. Если бы эта женщина, Меган, была моим студентом, с кем я мог бы говорить открыто, я сказал бы ей, чтобы она перестала морочить себе голову, пошла и приняла бы кислоты, если она того хочет. Я уже говорил это десяткам людей. Сначала выясни, чего ты в действительности хочешь. Если ты этого не сделаешь, у тебя так и будет появляться рефлекс Павлова каждый раз, когда ты услышишь звон нового духовного шарлатана, въезжающего в город. Если ты хочешь снова посетить те внутренние пространства, к которым наркотики открывают доступ, тогда перестань трахать себе мозги всякими плацебо, а пойди и найди свои грибы. Если не можешь найти их, или боишься, или тебе стыдно, тогда присоединяйся к Стэну Грофу или Майклу Харнеру, или к тому, кто предоставляет жизнеспособный альтернативный путь.

– Но вы ведь духовный учитель, не так ли? – спросила Меган.

– Нет, не совсем. Скорее наоборот, – я вздохнул и потёр глаза. – Мне не хотелось бы вступать в подобную дискуссию. Если кто-то позвонит и спросит, что я думаю о новоиспечённом учителе, или технике, или книге, ничего хорошего из этого не выйдет. Я либо буду молчать, как истукан, либо покажусь оскорбительным, что, я знаю, нехорошо.

– Хорошо, – предложила Джанет, – мы можем просто обеспечить вас запасом готовых ответов, чтобы использовать их, когда возникнет что-либо подобное. Что-нибудь вроде "Я признаю заслуги такого-то учения", или "Я глубоко уважаю эту книгу". Знаете, иметь наготове набор ответов предпочтительно, но необязательно. Я набросаю сегодня пару идей, и мы составим список из того, что вам понравится.

Я не побеспокоился сказать, чтобы она не беспокоилась.

– О, вот неплохой, – сказала она, – Свободная воля или предопределение?

– Хм, правда, я не хочу специально всё усложнять, но этот вопрос тоже недопустим.

– Как это недопустим?

– Он не самостоятелен. Он расположен поверх различных предположений, которые изначально не были проверены. Он предполагает наличие других вещей, признанных верными, но которые не могут быть признаны верными. Понимаете, вот в чём дело: для каждого человека в каждый момент времени существует только один правильный вопрос. Моя работа состоит в том, чтобы помочь ему обнаружить этот вопрос, а не отвечать на него.

– Так молвил Джед МакКенна, – рассмеялась Джанет. – Вы не один из тех несерьёзных учителей, а?

– Я уверен, многим так не кажется. Вот почему была необходима проверка. В моей идеальной обстановке обучения есть структура и установленный процесс, который не включает задавание вопросов только ради задавания вопросов. Для меня это просто бесцельная болтовня, к тому же неинтересная. Из всех этих вопросов ни один не был от того, кто застрял в определённом месте и пытается двигаться вперёд. Ни один не был от того, кто ищет ключ, чтобы открыть следующую дверь. Всё это духовный онанизм, который можно ожидать лишь от людей боящихся и усиливающих своё эго. Поэтому я не желаю больше вступать в такого рода неконструктивный диалог. Никому это пользы не принесёт. Я привык иметь дело с голодными, отчаянными, серьёзными людьми. Я не собираюсь ухищряться и разыгрывать из себя строгого наставника или безумного мудреца лишь для того, чтобы выпотрошить туристов. Это самая чудесная и весёлая вещь на свете, когда принимаешь её серьёзно, и самая ужасная, ядовитая грязь, если нет.

Я встал.

– Простите, что отнял у вас время.

***

Марк догнал меня у лифта, когда я пытался понять, какая кнопка означает вниз. Он полагал, что встреча прошла довольно неплохо для первого прогона, и что мы обязательно должны снова встретиться. Я улыбнулся и кивнул. Потом он стал рассказывать о группе людей в Квинсе, с которыми он собирается, чтобы изучать Бхагавад-Гиту. Он сказал, что сегодня у них встреча, и попросил прийти. Я стал было отказываться, объясняя, как я устал – плохой день, не выспался, ещё домой долго ехать и всё такое, но он настаивал, а у меня была такая неразбериха в черепушке, что я согласился.

17. Гитская жизнь.

Что за слабость ничтожная в битве
овладела тобой, сын Притхи?
Она в рай не ведёт – к позору! –
тебе, арию, не подобает.

Малодушию не поддавайся,
не твоё это дело: ты воин!
Жалость жалкую сердцем оставив,
встань на битву, Врагов Губитель!

– Кришна, Бхагавад-Гита –

(перевод В.С.Семенцова)

Мы с Кертисом вышли из поезда на станции "Ямайка", поймали такси и через десять минут были у адреса, указанного Марком. Встреча проходила в цокольном этаже церкви, католической, но не совсем – какая-то новая усовершенствованная версия, в которой всё же не допускаются женщины священники, так что не настолько уж и усовершенствованная. В конце зала на столе стояли сок и поднос с постными печеньями. Запачканный подвесной потолок, выкрашенные эмалью кирпичные стены, жужжащие флуоресцентные лампы и потрескавшиеся плиты линолеума на полу – всё приобрело молочно-кофейный оттенок от многолетнего воздействия сигаретного дыма, создавая впечатление городского морга, где десятки лет встречались анонимные алкоголики. Длинные пластмассовые столы были липкими, одинаковые пластиковые стулья скользкими, воздух спёртым, я уставшим и голодным, и словно всего этого было не достаточно, Кертис был весёлым.

Столы были расставлены в форме большого квадрата, и тридцать с небольшим людей разместились вокруг них в два, а кое-где в три, ряда. На ниточке к потолку был подвешен вырезанный из картона и обёрнутый фольгой символ ОМ. Кертис спросил меня, что это, но я был не в настроении объяснять сейчас кому-либо священные слоги, да и вряд ли вообще смог бы. Высокий, худой, тридцати с лишним лет человек с хвостиком и в очках встал по диагонали справа от меня и обратился к собравшимся.

– Всем добрый вечер, – начал он, и будь я проклят, он тоже был весёлым.

Чему все так радуются? Кертис улыбался мне. Я сердито посмотрел в ответ, но, вероятно, мне это не удалось, поскольку его улыбка только расширилась.

– Приятно видеть так много новых лиц, – продолжал оратор, в то время, как мои глаза и сердце прилипли к знаку "выход". – Может быть, перед тем, как начать, давайте быстренько по очереди представимся.

Ужас. Ужас.

Вообще-то, я сам во всём виноват. Как я позволил такому случиться? Для меня нет ничего особенного в том, чтобы кого-то обидеть, тем более такого, как Марк, которого, как я заметил с немалым раздражением, здесь не было. Так зачем же я здесь? Потому что устал. Вот так происходят увечья и аварии. Усталость – прямая дорога к хаосу. "Будь хорошо отдохнувшим" – вот первое правило счастливого водителя, а может, второе или третье, но где-то вверху списка, рядом с "Не торопись", "Меньше думай" и "Больше танцуй". Весь этот день изобиловал мелкими неприятностями, которые в нормальном состоянии не были бы даже возможны, но из-за того, что я плохо отдохнул, я словно проваливался в мрачный сон, где все события как будто сговорились против меня, где обитало много-премного карикатурных, нелепо говорящих созданий.

– Меня зовут Говинда, – сказал наш гид. – Я не считаю себя учителем, скорее пособником.

Он благожелательно улыбнулся. Мой мозг окоченел, и я не мог набраться сил, даже чтобы закрыть рот. Говинда говорил ритмично, словно напевая, как будто до этого он выступал с концертом в детском саду.

– Я в течении пятнадцати лет изучал индийскую письменность вообще и Бхагавад-Гиту в частности, но хотелось бы думать, что мне ещё есть чему поучиться, поэтому, я просто студент "Песни всевышнего", так же как и все вы.

Я быстро обшарил карманы, но не нашёл ничего, чтобы сделать петлю или вскрыть вену. Я поводил языком во рту – там было абсолютно сухо. Если бы у меня было что-то типа ведущей философии в жизни – о том, как быть таким просветлённым и тому подобное – она по большей части касалась бы того, чтобы не находиться в этом подвале с этими людьми, с их жестяным ОМом и постными печеньями. Я просто не тот человек, который делает то, чего не хочет.

И я люблю печенье с кремом.

Представления начались справа от Говинды, так что передо мной была куча народу, включая Кертиса. Непосредственно справа от меня сидел тучный, прикованный к креслу-каталке джентльмен лет пятидесяти, после первых слов разговора с которым у меня сложилось впечатление, что он посещает все без разбору мероприятия, проходящие в цокольном этаже церкви, особенно во время летних повторных занятий. Звали его Барри, перед ним на столе лежала потрёпанная Гита издательства "Пенгуин". Вообще, у всех, кроме нас с Кертисом, была перед собой Гита, в основном "Пенгуины", несколько "Стивен Митчелс", одну я узнал как изданную "Теософским обществом", и множество других.

Представления продолжались. Мелани работает в отделе потребителей, ей всегда интересно узнать что-нибудь новое. Рохану нравится исследовать красоту других культур, хотя он подозрительно смахивал на индуса, и я подумал, что это подсадная утка. Курт пытается применить уроки Гиты в жизни. Макс, один из таких скользких людей без определённого рода занятий, говорил что-то о служении и долге. Была ещё гей пара, обычная пара, испанец с тюремными наколками, несколько индусов и нью-эйджеров. Около половины людей, сидящих вокруг стола были похожи на искренних студентов, желающих чему-то научиться из Гиты. А другая половина – кто знает?

Представления продолжались, а безмозглый тупица мизантроп Кертис всё улыбался; его яркая лучезарная улыбка радостно принимала всех и каждого в свои всё ширящиеся объятия. Банка из-под кофе "Фолджерс" с прямоугольным отверстием в крышке была пущена по кругу для помощи в оплате использования подвала. В это время пришла очередь Кертиса представляться, мои глаза плохо держались в голове, голова плохо держалась на плечах, а задница плохо держалась на стуле.

– Я здесь с моим новым другом Дж-, э, Маком, – сказал Кертис, – и я вообще-то не знаю, что такое Бхагдад-Гита, но я чувствую, что вы все очень интересные и искренние люди, и я счастлив быть здесь вместе с вами.

Они зааплодировали. Мои руки автоматически стали хлопать, но я приказал им сидеть тихо. Где я ошибся? Вселенная пошла на меня войной. Моя очередь говорить привет. Я начал сползать со стула.

– Привет, – промямлил я. Одна рука поднялась в приветствии, изменница. – Я просто иду туда, где есть знание, – сказал я, усмехнувшись, но никто не поддержал меня. – Мы, э, с моим другом… – я не мог вспомнить, придумали ли мы кодовое имя для Кертиса, и чуть не выдал его. Запинка на его имени прозвучала так, как будто белокожий гей привёл учиться Гите своего чёрного студента, отчего я захихикал, и смог лишь выговорить, – Спасибо, что приняли нас. Надеюсь многому научиться.

Когда банка из-под кофе дошла до меня, я затолкал туда пачку банкнот, как будто желая оправдаться, но, вероятно, создавая ещё более беспорядочное о себе впечатление. Эта мёртвая петля в мозгу даст о себе знать позже, когда придёт пора расплачиваться с пилотом.

Когда представления закончились, Говинда попросил всех нас обратиться к четвёртой главе. Заметив, что у нас с Кертисом нет книг, он попросил наших соседей поделиться с нами. Мой приятель на коляске неохотно развернул свой "Пенгуин" ко мне – хорошего студента заставляют страдать из-за нерадивого. Я сделал вид, что усердно читаю открытую страницу с признательностью школьника, чтобы угодить ему.

В фильме "Матрица" есть сцена, где опытный Морфей безо всяких усилий скользит сквозь толпу людей в шумном городе, в то время как новичок Нео сталкивается, путается и извиняется. В потоке и не в потоке. Без предпочтений, без эго, которое требует постоянного наблюдения и контроля, имея лишь спокойный, незатронутый ум, моя жизнь в основном напоминала скорее гладкое скольжение Морфея, чем игра в пинбол Нео. Когда этот поток нарушается, даже чуть-чуть, я остро осознаю это. Я останавливаюсь до тех пор, пока не обнаружу причину, вызвавшую ошибку. Я обеспечиваю глубокое и стабильное ровное дыхание, очищаю ум, и вновь возвращаюсь к ровному, расслабленному функционированию. Сама по себе ошибка не так важна, как её искоренение или внимательное рассматривание её источника. Если что-то затрудняет поток, главная цель это вернуть ему плавность, а не изучать препятствие.

Каждый в той или иной степени способен плыть в этом высшем потоке, и любой может научиться делать это лучше и чаще. В действительности, большинство людей смогут действовать гораздо более гладко, легко и гораздо дольше, если они просто научатся правильно дышать. Практически все удерживают дыхание только в верхней части лёгких, так что расширяется только грудь, а не живот. В результате такого поверхностного дыхания мы постоянно находимся в паническом состоянии, как будто вся жизнь это выбор: драться или бежать. Это вызывает ментальное напряжение, которое мы принимаем за нормальное, и из которого мы ищем выхода посредством пристрастий и отвлечений. Это нарушает нашу активность в течении дня и наш ночной отдых. Когда мы дышим полными лёгкими, расширяя диафрагму, мы автоматически создаём ментальное состояние спокойствия и расслабленности, что потом отражается на нашем окружении.

Как красноречиво: мы это общество людей, которые даже не знают, как правильно дышать. А? Какой же ещё основной уровень своего бытия мы можем провалить? Ещё более красноречиво звучит, что когда мы узнаём об этом уродующем нас пороке, большинство из нас не делают ничего, чтобы исправить его, так как эта суета мешает отращивать животик.

***

Мой мозг это отстой. Я никогда не страдал от других заболеваний, которые могли бы привести к расстройству гармонии с энергетическим потоком вселенной, поэтому не уставать это всё, о чём мне нужно беспокоиться, но сегодня я всё испортил, и, как результат, мой мир сорвался со своей оси. Неправильное правильно, я знаю, есть причина для всего, даже для этого, но принятие философской точки зрения не делает это более приятным.

Говинда стал читать из своей Гиты, и я еле различал слова. Кертис буквально прижался к симпатичной студентке слева от него, которая делилась с ним своей книгой. Говинда продолжал читать примерно с минуту, потом остановился и посмотрел на меня, впрочем, как и все остальные. Неужели я распустил слюни?

– Вы в порядке? – спросил Кертис шёпотом.

– Да, – сказал я медленно, пытаясь сообразить, почему все на меня глядят. Прокрутив в уме последние несколько секунд, я предположил, что стон, который, я думал, был у меня внутри, вырвался наружу.

– Вы хотели что-то добавить? – спросил Говинда. – Простите, я забыл ваше имя.

Я тоже. Я посмотрел на Кертиса.

– Мак, – прошептал он.

– Мак, – сказал я Говинде.

– Похоже, вы не согласны с тем, что говорил Господь Кришна, Мак. Думаю, всем будет очень интересны ваши замечания, если вы соблаговолите поделиться ими.

– Ну, э, нет, правда, нет. Спасибо. Извините. Пожалуйста, продолжайте.

– Окей, – сказал Говинда и вернулся к части, где Кришна говорит Арджуне, что показывает ему его универсальную форму, потому что Арджуна его преданный друг. Я представил себе звук тёплой ванной, и испугался, вдруг услышав его наяву. Говинда остановился и повернулся ко мне.

– Пожалуйста, Мак. Если у вас есть, что сказать…

***

Великий Мастер пришёл в класс под видом Скромного Ученика.
Глупый Учитель взял Великую Книгу и стал произносить слова,
противные слуху Великого Мастера. Не в силах далее выносить
ложное толкование Глупым Учителем Великой Книги,
Великий Мастер схватил стул и забил Глупого Учителя насмерть.
В тот самый миг Скромные Ученики достигли Полного Просветления.

– Учение Дзен Мастера Тухлоума –

***

– Он лжёт, – вырвалось у меня. Говорить не подумав это один из негативных эффектов усталости – я говорю тогда, когда в другом случае не стал бы говорить о том, о чём не должен был бы говорить.

– Кто лжёт, Мак? Господь Кришна?

– Да. Господь Кришна. Лжёт. Извините, правда. Пожалуйста, просто продолжайте. Со мной всё в порядке…

– Ничего, Мак. Я думаю, Господь выдержит немного конструктивной критики, – это вызвало всеобщий смех.

Я посмотрел на Кертиса. Он слегка пожал плечами, словно говоря, почему бы нет?

Да, почему бы нет.

– Он не Господь, – сказал я. – Это всё запутывает. Вы не можете понять Гиту, если не понимаете, кто есть кто.

Говинда засмеялся немного нервно.

– Господь, – сказал он, поднимая обложку книги, чтобы мне было видно. – "Песнь Господа. Бхагавад-Гита это история о том, как Господь полностью раскрывает своё великолепие перед своим преданным…

– Приятелем, – брякнул я. – Нет. Вы делаете её христианской. Но она не христианская, или индуистская, или какая-то ещё. Это самая крутая в мире штука, а вы просвистели мимо неё. Вы не понимаете, какая это на самом деле интересная и важная вещь.

Вот причина, по которой я оказался в этом жалком месте в этом жалком состоянии. Я чувствовал, будто застрял в роли вербовщика, чего меньше всего желал бы. Если предположить, я бы сказал, что кто-то в этом зале стоит на краю чего-то, и моё невероятное и вынужденное присутствие здесь было устроено для пользы этого человека – чтобы помочь ему сделать следующий шаг. Просто предположение, конечно, но положение настолько нелепое, что это должно быть чем-то вроде этого. Возможно, время покажет.

– Смотрите сами, – сказал я. – Смотрите, что Кришна только что сказал Арджуне: "Я показываю это тебе, потому что ты мой преданный друг". Даже принимая в расчёт небрежный перевод, это неправда. Кришна явно лжёт. Вопрос, почему? Почему Кришна лжёт?

На меня смотрели множество неприличных взглядов. Я произнёс ересь. Оп. Наверное, не стоило приходить в пятницу вечером на изучение Гиты в Квинсе и называть благословенного Господа большим жирным лжецом. Я встал и дотронулся до плеча Кертиса.

– Слушайте, простите меня. Вы правы, я сам не знаю, что несу. Нам нужно идти. Я забыл, нам нужно кое с кем встретиться…

– Прошу вас, останьтесь, Мак, – сказал Говинда, указывая на мой стул. – Если у вас есть теория о Господе Кришне, которую мы не рассматривали, я думаю, это цель нашей группы – рассмотреть разные точки зрения и самим принять решение.

Он посмотрел вокруг, но поддержки не получил.

– Пожалуйста, останьтесь. Продолжайте.

Я так устал, что казалось, вот-вот расплачусь. Каким-то образом я покинул солнечный свет и оказался в этом кромешном подземелье. Я застрял в этой абсурдной роли на этой убогой сцене, и похоже единственный выход из этого – идти напролом. Ничего не поделаешь, надо доигрывать. Я набрал воздуха и попытался установить хоть какую-то степень ясности.

– Окей, – я сел обратно, чтобы не казаться претендующим на роль ведущего. – Кришна лжёт. Кришна раскрывает себя Арджуне не по тем причинам, по которым утверждает.

Говинда, казалось, был смущён моей самонадеянностью.

– И почему же Господь Кришна лжёт, Мак? – у него в голосе ещё присутствовал тон снисхождения, но я не обращал на него внимания.

– Вы изучали Гиту пятнадцать лет, Говинда, и вы уже знаете, почему он лжёт. Ему что-то нужно. Что нужно Кришне? Зачем он в действительности говорит с Арджуной?

Говинда был не очень-то рад, когда все глаза повернулись к нему, я этого не хотел, но так вышло.

– Он хочет, чтобы Арджуна поднялся, – ответил он. – Он хочет, чтобы тот протрубил в раковину и подал сигнал к началу войны.

– Конечно. Значит, это не совсем правда, что Кришна выбрал это место и время, сидя между двумя огромными армиями, готовыми к атаке, чтобы отдать долг дружбе и преданности, не так ли?

– Ну, если посмотреть на это с персп…

– Не пытайтесь оправдывать Гиту, Говинда. Как вы сказали, она выдержит немного конструктивной критики, в отличие от некоторых толкований. В любом случае, дело в том, что Кришна здесь не важен. Речь не о нём. Это нас здесь не касается.

– Окей, Мак, – сказал Говинда, с видом лёгкого поощрения. – Что тогда важно? Что нас здесь касается?

– Почему Арджуна упал? – спросил я.

Говинда не замедлил с ответом.

– Арджуна упал, потому что он увидел своих любимых учителей и родных в противостоящих армиях, и он понял, что никакое богатство и славу не принесёт ему убийство своих любимых…

– Нет, нет, – я перебил, – не тратьте попусту время, это просто история, метафора.

Как я втянулся в это? Где чёртов выход?

– Это маленькая история об Арджуне и Кришне на поле боя. Нам она не интересна. То не история о каких-то чужеземных людях из древней культуры, сражающихся за трон. Это история о читателе. Ни о чём больше. Вот почему эта книга важна. Она не о людях в истории, она о том, кто читает историю.

Я сказал это Говинде, но потом повернулся к остальным, сидящим за столом.

– Это не теория, это практика. Это о вас, о вашей жизни, прямо сейчас, в эту самую минуту. Вы должны понимать эту книгу