Маркиз де Сад.

"Мне представляется, что медитативный человек никогда не будет проповедовать крест или страдания, вызванные переходом. С другой стороны мы не должны быть наивны на счёт этого, и в любом случае не должны другим показывать неверный путь. Ведь переправа на другой берег растягивает человеческие рамки так, что они могут порваться, и не однажды, но снова и снова. Кто пойдёт на это? Не зря крест является центральным символом христианства."

– Бернадетт Робертс –

Сомневаюсь, что существует какая-то другая стадия развития человека, которая прогрессирует так стремительно и в течении такого длительного периода, чем та, в которой находилась сейчас Джулия. Ведь однажды начавшись, этот процесс уже не замедляется и не останавливается. Пока есть топливо, бушует пламя. Каждый день, а иногда каждый час, начинается совершенно новая игра, так как игрок становится совершенно новым человеком – менее обременённым, менее фальшивым, более простым, более пробуждённым.

"О, чёрт, как же плохо идёт процесс! Хочется плакать! Моё тотальное разрушение проходит не так, как я надеялась, поэтому я хнычу и жалуюсь как маленький ребёнок! Какая трусость! Мне так стыдно за себя, хоть даже я знаю – это то, что есть. Никто не обошёл этого. Никому не было легче. Это то, что есть. То, что не могу сделать сегодня, сделаю завтра. Маленькими шажками. Шаг за шагом. По одному. Я могу сделать только то, что могу. Никогда даже не думала, что смогу зайти так далеко, смогу дойти до этой точки. Каждый день я продвигаюсь немного дальше, становлюсь более "готовой", знаю меньше, понимаю больше. Я абсолютно точно знаю, что значит изумляться каждый день, как наивна я была вчера. Да, это казалось невозможным. Не нужно было даже задумываться! Зачем заглядывать вперёд? Чтобы сломать свой дух? Нужно сконцентрироваться. КОНЦЕНТРИРУЙСЯ!!! Следующая вещь – единственная вещь, и она может в любом случае меня убить. Я гляжу на то, что будет после, и вижу абсолютную невозможность, но так уже было однажды, и вот, я прошла, так какого чёрта я могу знать? Ни черта! Просто делай следующую вещь. Следующая вещь – единственная."

С Джулией была их семейная собака золотистый ретривер Тилли, потому что таково у них правило: если кто-то пользуется домиком, он берёт её с собой для сопровождения и охраны. С людьми Джулия почти не общалась. Она отправлялась на длинные прогулки, и могла бродить часами по лесу, не наткнувшись ни на одну хижину. За продуктами она ездила в маленький универсам за двадцать миль от дома. Для чего-то ещё в нескольких часах езды был институтский городок. Для выхода в интернет ей приходилось оплачивать дорогое и ненадёжное беспроводное соединение. Она жила на энергетических батончиках, воде и кофе. Её собака ела лучше, чем она.

"Проходя через этот процесс, я стала понимать, кто не проходил через него. Папа Римский не проходил, кто же он такой тогда, чёрт возьми? Далай Лама не проходил, но он, по крайней мере, допускает это. Я думаю обо всех этих засранцах, на которых я смотрела как на богов все эти годы, и меня рвёт. Учителя, менторы, духовные наставники, все так полны себя, но никто из них не заходил сюда, никто не проходил через это, так кто они такие? Никто. Самозванцы. Никчёмные маленькие слюнтяи. Я видела, как великие святые творили чудеса, и я была так потрясена, как будто передо мной явился Бог. О чём я думала? Какое мне было дело до святых и их чудес? Воскрешают мёртвых, достают монеты из задницы, кому это надо?!? Потяни за мой палец, я покажу тебе чудо. Какое отношение имеют чудеса ко всему этому? Я думаю обо всех этих людях, на которых я взирала как на духовных учителей со всей их бесконечной чепухой о высших состояниях сознания, божественной любви, и у меня просто слов нет. Дети, продающие конфеты другим детям – вот что это такое. Я читаю вашу книгу каждый день, Джед. Вы правы, там всё это есть. Иногда я гадаю по ней! Задаю про себя вопрос, открываю книгу, и нахожу в точности то, что нужно, хотя не всегда сразу понимаю это. Вы правы, вселенная волшебна – вся волшебна – я это вселенная, и вселенная это я, и всё это волшебство. Что не является чудом? Нет ничего, что не было бы чудом, ни одной частички, ни одной частички меня. Перед тем, как это написать, я открыла вашу книгу, и вот что я там прочитала:

"Мне нравится счастье, как и всем, но не счастье толкает человека на поиск истины, а бешеное, лихорадочное, рвущееся безумие перестать быть ложью, любой ценой, ради рая или ада. Это не касается высшего сознания, или открытия себя, или рая на земле. Это меч с запёкшейся кровью, гниющая голова Будды, само-жертвоприношение, и любой, кто говорит иначе, продаёт то, чего не имеет."

Я знаю вас, Джед. Я знаю, кто вы. Я знаю ту часть, о которой вы не говорите. Я не знаю, где вы, и как попали туда. Ощущали ли вы то же самое? Были ли также напуганы? Разрывало ли вас между страхом и одержимостью каждый момент? Так ли всё было для вас? Правильно ли я всё делаю? Дойду ли я когда-нибудь туда? Но ведь нет никакого "там", верно? Я знаю, в книге вы говорили о том, что на самом деле никогда не верили, что выйдете из этого – но это не означает, что я выйду. Это слишком много. Я не знаю, что меня ждёт на том конце. Я думаю о вас, читаю книгу и цепляюсь за идею, что там должно что-то быть.

Господи, когда я начала так ругаться? Я сижу за клавиатурой, меня переполняет энергия, и нет достаточно сильных слов для озарений, которые я пытаюсь сформулировать. Вы правы насчёт перечитывания. Я прочла, что написала в понедельник, и была ошеломлена своей глупостью, своим ребячеством, и я понимаю, что я буду также смотреть на то, что я написала сегодня, хоть и не могу себе этого представить, не могу в это поверить. Я оглядываюсь назад, пытаясь обнаружить те громадные препятствия, с которыми так ожесточённо боролась, преодолевая их, и не вижу их, там ничего нет. Я всё выдумала? Что же, ничего больше нет, кроме мыслей? Если так, тогда что такое мысли? Кто думает? Является ли думающий лишь суммой мыслей без лежащей в его основе реальности? Когда мыслей нет, что остаётся? Не знаю. Не следовало бы так возиться в этих вопросах, это просто мой ум блуждает в полусне.

Спасибо за рекомендацию книги. Это было абсолютно точно! Я так застряла, что думала, всё, конец. Вообще-то я всегда так думаю, но в этот раз всё было иначе. Преграда была такой огромной, что я была уверена, что никогда не смогу с ней справиться, но справилась – просто посмотрела прямо сквозь неё – каждый шаг сам по себе гора. Если бы год назад вы сказали мне, что Маркиз де Сад будет одним из моих духовных учителей, я бы, наверное, вас ударила!"

Несколько раз я, читая её письма, делал замечания, обычно указывая ей в направлении ключа, открывающего ту дверь, где она застопорилась в данный момент. (Я предложил ей энергетические батончики, испугавшись, что она будет жить на одних макаронах и сыре, если в её распоряжении не будет ничего лучшего). Пример с де Садом имеет отношение к пониманию эгоистических мотивов добродетели, или что-то в этом роде. Она застряла в этой области, и оказалось, что "Жюстина" де Сада содержит ключ в точности к этому замку. Эта книга широко распространена, и она могла скачать её из интернета и быстро просмотреть, чтобы найти необходимую часть, поэтому стоило её предложить, несмотря на непривлекательный и духовно неправильный источник. Не думаю, что Маркиз де Сад так уж часто выступает в роли источника верных решений на духовных книжных полках, но не вам выбирать, откуда может прийти ключ. Некоторые ключи у вас уже есть, некоторые необходимо сделать, а некоторые нужно пойти и отыскать.

"Я начинаю видеть, что это не то и не другое. Не имеет значения, какую сторону чего-либо ты принимаешь, правую или неправую, если ты принял одну сторону, ты уже потерял – она имеет тебя, владеет тобой. Я ещё не до конца это поняла, но уже начинаю видеть. "Битвы проигрываются с тем же духом, что и выигрываются", сказал Уитмен, и я начинаю понимать, что он имел в виду, то есть результат чего-то напрямую зависит от того, находишься ли ты на уровне этой вещи. Для меня это означает, что ты не свободен от борьбы, если действуешь на уровне борьбы. Не знаю почему, но так это работает. Я пытаюсь понять проблему и грызу её до тех пор, пока в конце концов не дохожу до той точки, где могу понять вопрос, и каким-то образом это всегда приносит ответ. Это не похоже на научное изыскание или на решение уравнения, где нужно найти правильный ответ. Это не ответы на вопросы или решение проблем, это их уничтожение. Когда смотришь на вопрос или проблему с абсолютной ясностью, они исчезают, словно их никогда и не было.

***

На этом чердаке есть нечто большее, чем мои характерные черты. Всё, что составляет моё человечество, находится здесь. Здесь каждая роль, которую я когда-либо играла, каждый костюм, который я когда-либо надевала. Теперь я вижу: ничто из этого не выживет. Ничто. Это я знаю, Джед, я знаю от вас, с ваших слов, из вашей книги. Как вы и говорили, как будто идёшь по горной тропинке, и вдруг поскользнулся, и уже несёшься вниз по грязному обрыву на сумасшедшей скорости, и в конце концов это становится твоей реальностью. Вот моя реальность – я несусь с сумасшедшей скоростью вниз по грязному обрыву. Я знаю, это когда-нибудь кончится, даже если я в это не верю, и я знаю, что будет потом, даже если не могу себе этого представить. Первый Шаг это последний шаг, и я знаю, что уже никогда не испытаю твёрдой опоры под ногами – иллюзию твёрдой опоры, вот так. Нет такой вещи, как terra firma, потому что нет firma, только incognita*."
---------
*terra – земля, firma – твёрдая, incognita – неизвестная (лат.)
---------

Эти отрывки из писем Джулии, представленные здесь не в специальном порядке, выбраны потому, что они отражают сам процесс – как она осознаёт его, как постоянно его открывает, её отношения с ним. Масса её писем очень характерны, и не представляют особого интереса. У неё было два основных источника топлива. Одним была мать Джулии, которая принимала преувеличенные размеры в её уме. Другим источником топлива, питающим одни из самых жарких огней, был длинный список духовных учителей, с которыми она встречалась за все эти годы, и которыми она чувствовала себя особенно обманутой. Джулия истратила сотни страниц, критикуя и анализируя различные духовные учения, выясняя, что в них привлекало её, и освещая это в самой себе. Не так ценно узнать о конкретных замках и ключах человека, как наблюдать сам процесс, в котором он обнаруживает замки и подбирает к ним ключи.

"Я должна была понять это с самого начала, многое я должна была понять с самого начала. То, что, я думала, будет просто невозможным, теперь кажется в световых годах за пределами невозможного. Я входила на этот концептуальный чердак, предполагая, что здесь будет что поисследовать, разузнать про себя, может быть, сделать чистку и ремонт. Потом я медленно начала понимать, что я здесь не для того, чтобы исследовать, или открывать, или обнаруживать, я здесь не для того, чтобы убираться или перестраивать, я здесь, чтобы уничтожить, выбросить всё, чем бы оно ни было, вычистить всё до голых стен и половых досок, чтобы впустить сюда чистого света и воздуха. И потом, поскольку я объявляю это пространство своим, потом я смогу, если ещё буду существовать, снова начать заносить вещи внутрь, по-маленьку, тщательно отбирая каждую. Ирония в том, что этот бардак это я, так кто же останется, когда весь мусор будет выброшен? Я не притворяюсь, что понимаю это, но я делаю это не как упражнение по самосовершенствованию, я делаю это, потому что должна, потому что "я" это не я, значит "я" должна умереть, и слава богу! А что будет потом, нельзя сказать. Только так я могу назвать это пространство "меня" своим. Я должна была знать это, читая вашу книгу, Джед, но нельзя узнать подобное лишь из чтения книги. Как вы сказали, не подобает смотреть, как учитель делает вычисления на доске, ты должен сделать это сам, иначе ответами будут только слова.

Теперь я начинаю видеть то, чего никогда не смогла бы понять, даже если бы вы тысячу раз мне это повторили – я здесь не для того, чтобы очищать пространство, я здесь, чтобы сжигать. Этот чердак должен стать печью, он ей уже становится. Здесь я сжигаю себя. Я уже чувствую жар, процесс уже начался. Вот что здесь происходит. Я пишу эти слова, будучи физически нездорова. Я больна уже много дней от этой нарастающей осознанности. Я скорее умру, чем продолжу. Я предпочла бы любую муку тому, что ждёт меня впереди. Я не могу идти дальше, и не пойду. Я думала, что смогу, но нет. Я вижу впереди то, чего не может быть. Ничего хорошего из этого не выйдет. Никто не выиграет, ничто не улучшится, никакой пользы. Какая польза от ничего? Я должна уничтожить всё, даже добро, даже красоту. Это единственный путь, поэтому я не могу идти дальше. Хорошо, я буду страдать как раб, как узник невежества, мне всё равно. Кем я себя возомнила, решив, что смогу это сделать? Почти никто не смог. Ни одна женщина, тем более мать. Как отвратительно, гадко, ужасно! Всё кончено. Какая я была дура! Меня тошнит от себя, я хочу умереть и покончить с этим."

Каждый шаг это гора. Таков путь.

12. Американский путь.

Соединённые Штаты сами по себе
являются величайшей поэмой.

– Уолт Уитмен –

Несколько лет во мне зрела удивительная идея, но до тех пор, пока фонтан белого кита не обрызгал меня, она не могла никак стать определённой. "Моби Дик" Мелвилла, по-моему, является кульминационным моментом этой идеи, и суть её такова:

Америка задала всем перцу по части духовности.

Я с уверенностью заявляю, что американский искатель может достичь того же или даже больше с родным языком и в родной стране, чем он мог бы достичь в поисках по всему востоку вплоть до Будды.

Современному искателю не нужно верить, что ответы, которых он ищет, скрыты где-то в далёких странах, в старинных текстах, в иностранных языках. Мы производим настолько же отважные и умеющие ясно выражаться души, как и везде на востоке. И хотя это и не обязательно, теперь мы можем с лёгкостью обойтись без Индии, Японии, Китая, Тибета и прочих. Всё, что необходимо, есть прямо здесь, в нашем собственном языке, в нашем приблизительно отрезке времени.

Я говорю это совсем не в духе противостояния востока и запада. Я просто делюсь своим очень интересным наблюдением: Америка это не духовный третий мир. Нам не нужно становиться археологами духа, в отчаянии скитаясь по эпохам и по миру, словно то, что мы ищем, находится лишь в почти недосягаемых уголках, или дальше. Наше собственное время и место обеспечивают нам всё, что необходимо. Наши люди совершили свои путешествия и вернулись, чтобы рассказать нам на нашем собственном языке о том, что они обнаружили.

Куда бы ты ни пошёл во времени или пространстве, реальная ситуация искателя всегда одинакова – больше значит меньше; переводы ненадёжны; духовность, которая служит обществу, это не то же самое, что духовность, которая служит индивидуальности; эго правит бал, и 99,99% так называемой мировой мудрости, западной и восточной, также полезны для целей пробуждения, как стакан тёплых слюней с волосами.

Тьфу!

Сказав об этом так красноречиво, я ограничусь следующим списком наилучшей и оригинальной "Американской духовности":

· Если бы я мог взять только Библию, Тору и Коран или "Курс чудес", я бы выбрал "Курс чудес".

· Если бы я мог взять только Лао Цзы или Торо, я выбрал бы Торо.

· Если бы я мог взять только Руми или Уитмена, я выбрал бы Уитмена.

· Если бы я мог взять только "Махабхарату" или "Моби Дика", я выбрал бы "Моби Дика".

· Если бы у меня были только Упанишады, Дхаммапада и Сет, Авраам и Михаил, я оставил бы ченнелинги.

· Если бы у меня был выбор между всей мировой мистической литературой и работами американских исследователей сознания – Теренс МакКенна, Станислав Гроф, Майкл Гарнер, Кен Кизи, Джон Лилли, Тим Лири, et al, я взял бы последних.

· И наконец, рискуя быть духовно правильным, если бы у меня был только один выбор, или если я мог бы посоветовать только одну вещь, это был бы сборник работ Дипака Чопры. Мой совет всякому, кто хочет познать истину, приобрести его, но немногие, кто чтит истину концептуально, готовы к её реальности. Большинство духовных искателей хочет сладких снов, а не уничтожения сонного царства. Доктор Чопра, во многих своих книгах, извлёк всё лучшее, что могут предложить все мировые религии и системы мышления, и перегнал это в чёткое и ясное выражение субъективной реальности и нашем месте в ней. Для тех, кто желает создать больше здоровья, богатства и счастья для себя и своей семьи, больше мира и процветания для общества, светлого будущего для планеты и человечества, работы д-ра Чопры представляют бесценный и несравнимый ни с чем источник.

Этот список ресурсов можно продолжить, конечно, и его стоило бы расширить за пределы американских берегов, но я хотел составить более короткий список, а не более длинный. Чем меньше, тем, определённо, больше, когда завершающий итог всей мудрости, западной и восточной, это "Думай сам и выясни, что есть истина".

Тому, кто вежливо возразит, что восточные учения предлагают более глубокие, более богатые уровни утончённости и искушённости, чем более молодые и буйные американцы, я отвечу, что пробуждение это дело молодых и буйных, и тот, кто ищет ещё более глубоких слоёв понимания, попросту исполняет программу эго по застойности и самосохранению.

Я не хочу здесь трепаться об американцах, потому что принимаю эту националистическую позу наполовину в шутку (потому что, в свою очередь, я вижу мало общего между духовностью и истиной), но если кто-то будет спорить, что невоплощённых существ вряд ли можно назвать американцами, я бы ответил на это, что эти самые существа – возможно, словесно – пришли через американские ченнелинги. Точно так же, некоторые из названных воплощённых существ родились не в Америке, но проделали свою важную работу именно здесь, поэтому всё указывает на это: молодая и буйная Америка это духовный центр современного мира.

***

Герман Мелвилл и Уолт Уитмен родились с разницей в два месяца и умерли семьдесят три года спустя, с разницей в шесть месяцев. Это наводит на размышления, хотя не знаю, о чём.

"Моби Дик" это не роман, а "Листья травы" это не поэма. Уитмен и Мелвилл не были просто авторами или философами, сидевшими за своими письменными столами и размышляющими о смысле жизни – догадываясь, предполагая, выстраивая сложные теории. Они были грубо отёсанными, своенравными людьми, глубоко включёнными в жизнь. Мелвилл плавал по морю, занимался китобойным промыслом, жил в чужих землях среди экзотических народов. Уитмен ухаживал за ранеными и умирающими в госпиталях во время Гражданской войны, заботясь о мужчинах и юношах в их предсмертных муках.

Уитмен и Мелвилл были пионерами, исследователями неизведанных стран, картографами реальности. Они не входят в рамки или компетенцию литературных критиков и обозревателей. Уитмен не с самого начала был поэтом, он был простым парнем, пытающимся понять своё место, который придумал непринуждённый стиль письма, подходящий для выражения того путешествия, через которое он прошёл, того человека, которым он стал, и того мира, каким он предстал перед этим новым человеком. Мелвилл не был с самого начала писателем, он просто совершил путешествие и рассказал об этом историю. Можно сделать любопытные наблюдения о персонажах, встречающихся в "Моби Дике" – что они могли олицетворять, кем они могли быть в реальности – но в конечном итоге, конечно, все они – Герман Мелвилл.

Вот что написал Натаниель Хоторн после встречи с Мелвиллом:

"Мелвилл, как всегда, начал рассуждать о Провидении и о загробной жизни, и обо всём, что лежит за пределами человеческих знаний, и доложил мне, что "уже почти решился на самоуничтожение", и похоже, он не остановился на этом, и, думаю, он никогда не остановится, пока не дойдёт до определённого убеждения. Удивительно, как он держался – всё время, пока я знал его, и, возможно, задолго до этого – в этих странствиях туда сюда по пустыням, таких же угрюмых и монотонных, как песчаные дюны, среди которых мы находились. Он не может ни верить, ни быть спокойным в своём неверии, и он слишком честен и смел, чтобы не попытаться сделать то или другое. Если бы он был религиозным человеком, он был бы одним из самых истинно религиозных и благоговейных людей, у него очень возвышенная и благородная натура, больше заслуживающая бессмертия, чем большинство из нас."

В главе об Уитмене, "Поэт космоса", в своей книге "Принимая вселенную" Джон Бэрроуз пишет:

"Позволю себе заметить, что чем бы ни были "Листья травы", это не поэзия в том смысле, в котором это слово используется в мире. Это вдохновенная речь, но она не попадает ни под одну обычную классификацию поэзии. Почитатели Уитмена приходят за его поэзией не больше, чем приходят к океану за ракушками и разноцветными камушками на пляже. Они приходят к нему, чтобы прикоснуться к его духу, чтобы подкрепиться и освежиться его отношением к жизни и вселенной, за его крепкой верой, его симпатиями ко всему миру, за широтой его взглядов, и мудростью его речей."

13. С Кертисом на скалах.

Тот, кто видел свою истинную природу, больше не смотрит на жизнь как на полную опасностей и страданий, как большинство людей. Его прежнее ошибочное чувство личной воли и ответственности исчезает в такой свободе и радости, что жизнь теперь становится просто весёлым спектаклем, как сон или игра, в которой он в действительности не принимает участия.

– Рамеш Балсекар –

Здесь я ездил на стареньком джипе. Он был выцветшего красного цвета, кузов с усиленной рамой и кабина с чёрной мягкой откидной крышей, которую я почти не использовал. Джип стоял без дела в гараже Мэри с тех пор, как умер Билл, и она настаивала на том, чтобы я им пользовался. Я нанял механика, который почистил бензобак и карбюратор, кое-что подварил в кузове, настроил, поставил хорошие бэушные покрышки, и джип стал неплохо бегать. Когда Мэри увидела его вычищенным и отлаженным, она захотела подарить его мне. Я отказался, и у нас начался тот дурацкий торг наоборот, когда покупатель и продавец торгуются не свою пользу. Наконец, я уговорил её на девятьсот баксов, и сделка состоялась. Я перерегистрировал его на себя, застраховал, вставил CD плейер и колонки, и теперь ездить стало довольно приятно.

Теперь, когда у меня был джип, мне захотелось сделать что-нибудь джипное, что в данной местности означало выехать куда-нибудь к морю, и я решил, что неплохо было бы где-нибудь понаблюдать за закатом. Я спросил Кертиса, поедет ли он со мной, так как он был похож на того, кто не часто перестаёт чувствовать запах роз. Мне захотелось провести с ним некоторое время, чтобы получше узнать друг друга. Желательно было бы, чтобы он получше понял то, над чем работает для меня, и для этого мне необходимо было получше понять его. Он спросил у своей матери, и она согласилась. Я спросил у неё, можно ли её сыну выпить пива, если он захочет, и она сказала окей. Ей было приятно, что взрослый мужчина интересуется её сыном, поскольку в жизни у него не было отца. Я не очень-то умею быть отцом, но посчитал, что в этом не будет ничего плохого, как и во всём остальном.

Мы поехали в Монток, где я разведал местечко с окружённой скалами нишей – очевидно популярное место для устричных пикников. Мы заехали на пляж и вытащили напитки, стулья, дрова для костра и так далее. Потом немного порезвились, катаясь на джипе по пляжу. Кертис не умел управляться с механической коробкой передач, и мы начали ускоренное обучение – лучше всего учиться ездить на старом джипе с усиленным кузовом и там, где некуда врезаться, кроме скотного забора и подковообразных крабовых панцирей. Он быстро научился, и сказал, что кататься на машине по берегу моря это самое классное, что ему когда-либо доводилось делать. Так мы развлекались, пока солнце не начало клониться к закату, потом поставили джип рядом с нашей недавно сделанной ямой для костра и стали устраиваться.

У нас было хорошее импортное пиво во льду, и я взял с собой дорогие гондурасские сигары, так как, по-моему, когда сидишь возле костра звёздной ночью, говоришь о больших вещах и пьёшь дорогое пиво, важно иметь хорошие сигары. Я много не пью и не курю, но иногда приходит время и для этого, и неинтересно делать это неправильно. Когда у нас всё было готово, мы разожгли костёр, не давая ему сильно разгореться, чтобы он не мешал виду, и развалились возле него на низких шезлонгах, созерцая океан и темнеющее небо, как зрители в театре наблюдают шоу " Пространства и Времени " в Амфитеатре Вечности. Солнце садилось за нашими спинами, вытягивая наши тени к воде. Мы немного поболтали ни о чём, потягивая пиво, наблюдая за лодками и птицами, ожидая появления луны. Я откинул голову назад и провалился в лёгкое забытье.

***

Я ненавязчиво расспрашивал Кертиса о нём, и он был рад поболтать. Он рассказал, что тренирует юношескую футбольную команду. Другой его вид спорта – теннис, и последние четыре года он выступал на открытых соревнованиях. Он рассказал немного о своей семье, и, чуть погодя, о насильственной смерти своего брата, и о серьёзном испытании, через которое пришлось пройти его матери, чтобы увезти его и его сестру из того района, где такие ужасные вещи были не редкостью. Я в основном слушал, мой взгляд блуждал где-то вдали, где море смешивалось с небом. Кертис, как любой, кто пережил трагедию, хотел знать: Почему есть зло? Почему есть уродство и страдания? Почему бессмысленный ужас грабит наши жизни?

Хорошие вопросы. Именно такие вопросы выдернули принца Сиддхартху, и, возможно, многих других, из летаргии. Такие вопросы хорошо задавать, сидя у костра на берегу моря, уставившись взглядом в океан и в космос. Я мог бы ответить на его вопросы сотней различных ответов в течении следующей сотни часов, но это не дало бы ему ничего хорошего. Ответ никогда не является ответом. Дело не в том, что я знаю ответы, а Кертис нет – я не знаю вопросов, а он знает. Я вижу, что вопросы, посещающие ум Кертиса, не имеют реальности вне его. Мы хотим задавать вопросы и получать ответы, и когда люди задают нам вопросы, хочется им ответить, но есть только один истинный ответ, и он лежит в самом центре вопроса.

Я мог бы сказать Кертису, что нет ни добра, ни зла, только единство и сон о не-единстве, об отделённости, и что ложное чувство отделённости это эго, и что эго это всё, что есть злого в мире, что дисгармония рождается из невежества и проявляется как добро и зло. Кертис настаивал на том, что он видел зло, он уверен в этом. Я мог бы сказать ему, что большинство из того, что он называет злом, это страх, и что большинство из того, что он называет добром, это тоже страх. Он говорил, что его мать хорошая. Я соглашался, и говорил, что его мать нечто большее, чем хорошая – она взрослый человек, что является удивительной редкостью. Он говорил, что его бабушка очень строгая, богобоязненная женщина, и она тоже хорошая, но с его слов можно было судить о её возрасте. Я поговорил немного об истинном возрасте, о развитии человека, и почему его бабушка всё ещё ребёнок, просто очень опытный, а её дочь, мать Кертиса, взрослая.

Я говорил обо всём этом в нарочито имперсональном тоне, чтобы не обидеть парня. Но Кертис не обиделся, когда я назвал его бабушку ребёнком, что было хорошим знаком. Однако, он не вполне уловил разницу, и мы поговорили о других людях, которых мы оба знали – политиках, звёздах, спортсменах, и о том, что в действительности значит быть взрослым человеком, и что в действительности значит оперировать на уровне страха и отделённости. Ему трудно было поверить, что президенты, кинозвёзды, миллиардеры могут быть детьми, в то время как его единственная мать, скребущая полы ради выживания – взрослый человек.

– Когда-нибудь для тебя всё изменится, – говорил я ему. – Когда-нибудь ты увидишь взрослого на позиции власти или влияния, и будешь недоумевать, как же это произошло.

Он спросил меня, то ли это, что имеет в виду библия, когда говорит, что смиренные унаследуют землю, и я ответил, что раньше не задумывался над этим, но, звучит верно. Смиренный – не очень удачное слово для описания человека, отдавшегося божественной воле, но не было времени копаться в неуклюжей терминологии. Он сидел тихо, пытаясь вместить в свой ум всё, что мы обсуждали, и понять, как это применимо к его жизни. Большинство из того, что он знал о духовности, пришло от его бабушки, церкви и христианского воспитания. Он, похоже, думал о религии, философии и духовности как об одной большой штуке, то есть и пастор в его церкви, и его бабушка, и я – все играют за одну команду. Он никогда не выходил за пределы христианства, так как на то не было причин. У него не возникало вопросов, которые христианство не удовлетворяло бы, поэтому он ещё не отбился от стада в поисках лучших ответов. Но вот теперь он был здесь со мной, что с первого взгляда казалось таким неправдоподобным, что я должен был заключить, что мне с ним скоро станет трудно, или уже стало.

Уже наступила ночь, а мы всё говорили, главным образом об освобождении от эго, и как то, что он знал до этого, применимо к тому, что он узнавал сейчас. Подобно многим людям, с которыми мне доводилось говорить за последние годы, Кертис хотел перевести всё в термины христианства. Для меня это всегда было непросто, поэтому я старался поменьше отвечать на его вопросы, делая это только тогда, когда существовал ясный ответ.

Кертис никогда прежде не занимался ничем подобным – просто сидеть расслабившись и рассматривать то, где он находился, частью чего он являлся. Я догадывался, что структура жизни Кертиса до сей поры довольно сильно ограничивала его, но подобная среда создаёт наилучшие условия для процесса раскрытия. Мы договорились, что будем говорить обо всём ради лучшего понимания – Кертис хотел знать, что я думаю, и о чём все эти письма и книга. Он не хотел, чтобы его в чём-то убеждали или что-то всучивали, он просто хотел понять.

Наверное, я вздремнул на несколько минут. Когда Кертис заговорил, я открыл глаза, и увидел, что взошла луна, птицы сели, а лодки причалили.

– А что такое грех, первородный грех и всё прочее? Вы говорите, ничего этого нет?

Я потёр глаза и попытался вспомнить, где был наш разговор, и как он туда зашёл. Потом я поразмыслил, говорить, что ничего этого нет, или перевести во что-нибудь более стоящее обсуждения. И, как я часто это делаю, я ответил из любопытства, куда заведёт нас эта линия исследования.

– Есть только один грех, – сказал я. – Единственный грех это неведение. Неведение это грех, грех это неведение. Больше ничего нет.

– Неведение чего?

– Это не тот тип неведения. Это не когда ты чего-то не знаешь. Это когда ты знаешь что-то, что не истинно.

– Как будто всё наоборот, – сказал он.

– Да, – согласился я.

– А что тогда такое рай и ад? – спросил он.

Я сделал руками жест "вуаля".

– Вот они. Сейчас больше рая, я бы сказал.

– А ад?

– На что это было похоже, когда убили твоего брата?

Минуту он побыл с этой мыслью, потом продолжил.

– А как же искупление? Должно же быть искупление? Единственный грех это неведение, и всё это – жизнь – и есть рай и ад, да? Прямо здесь и сейчас?

– Точно так.

– То есть, ты в раю или в аду прямо сейчас? В жизни?

– Полагаю, так и есть.

– Не потом? Не в будущем? Не после смерти?

­– Я ничего не знаю о потом, будущем или смерти.

– Хм, – длинная пауза. – Тогда, где же выход? Как искупить свой грех неведения и выбраться из ада в рай?

У Кертиса определённо раньше бывали серьёзные разговоры. Похоже, что у него в голове было записано всё руководство пользователя. Я изменил часть, и ему хотелось знать, как это изменит целое. Я решил ответить на его вопрос довольно полно, и посмотреть, что он будет с этим делать. Костёр превратился в светящиеся угли, с моря дул солёный бриз, луна висела высоко, и мне было слишком удобно, чтобы тянуться за следующим пивом.

– Неведение это не тот грех, за который ты платишь позже, но за который ты платишь сейчас, – объяснял я тихо, словно разговаривая с волнами. – Цена невежества это жизнь в невежестве, как цена того, что ты ютишься в холодном, сыром полумраке это жизнь в холодном, сыром полумраке. Выйди из полумрака на тёплый солнечный свет, и грех, так сказать, немедленно прощён. Твой мир сразу же станет излучающим тепло и свет, а холодный, сырой полумрак будет тут же забыт. Карма это то же самое. Слышал о карме?

– Что-то слышал, – ответил он.

– Это похоже на грех. Считается чем-то вроде долга.

– Она накапливается? И потом ты должен платить?

­– Да, сжигать. И единственный способ сжечь карму это сжечь невежество, а это то же самое, что сжечь себя, потому что невежество и "я" это одно и то же. Невежество не является аспектом эго, это сама его суть. Что-то не находится в ничто, оно очень тонко выплетается из ничто. Это ничто, вплетённое в что-то, и есть то, что зовётся реальностью. А то, что ты называешь "я", это эго.

– Подождите, пожалуйста, – остановил он меня.

– Окей.

– Эго это что?

– Ложное я. Личность. Всё, о чём ты думаешь, как о себе. Всё, что отличает тебя от всего, что не является тобой.

– Ложное я это плохо?

– Нет. Оно ложно.

– Ложное это не плохо?

– Нет ни хороших, ни плохих вещей, такими делают их наши мысли, – я перефразировал Гамлета.

– Значит, такие вещи, как рай, ад, карма это расплата за грех, так? То есть, всё это как бы не само по себе, но ты получаешь это, потому что у тебя ложная личность.

– Вроде того.

– Потому что ложное "я" происходит от невежества?

– Да. Ложное "я" и есть невежество. Всё, что говорит, что ты отделен от всего остального – ложно.

– Я не отделен от всего остального?

– Нет. Есть только одно, и это то, чем ты являешься. Всё, что говорит иначе, это твоя личная ложная интерпретация. Это эго, это ты, и это то, чем в действительности являются и невежество, и грех, и зло.

После нескольких минут молчания он попросил привести пример. Я задумался.

– Как если бы ты был духом, который носит человеческий костюм и жалуется на дождь. Дождь приносит тебе страдания, поэтому ты называешь дождь злом, но дождь это не зло, это просто дождь. Дождь не является проблемой, проблема в том, что ты носишь человеческий костюм. Сними его, и проблема исчезнет.

Прошла ещё минута в тишине.

– Но тогда я не смогу получить и ничего хорошего от человеческого костюма?

– Верно.

– И дело не просто в том, что я ношу человеческий костюм, дело в том, что я думаю, что им являюсь, то есть я забыл, что я на самом деле дух.

– Да.

– Значит, проблема не в дожде.

– Верно. Дождь не проблема – проблема в том, что подвержено его воздействию. Общепринятое понимание греха в том, что носить человеческий костюм нормально, но плохо мокнуть под дождём.

– Значит, настоящий грех это не всё, что происходит с человеческим костюмом, а сам костюм. В том, что ты думаешь, что ты человек, забыв, что ты дух.

– Да.

– Окей, погодите минутку, пожалуйста.

Я ценил усилия, прикладываемые Кертисом. Разговоры о чём-то важном имеют иное воздействие, чем разговоры на обычные темы. Часто приходится останавливаться, чтобы определить термины, и людям нужно время, чтобы посидеть немного с новыми идеями, чтобы попривыкнуть к ним. Разговор с более смелым и восприимчивым человеком протекает медленнее, потому что тот серьёзнее работает. Он задаёт больше вопросов и требует больше времени. Для Кретиса всё это довольно далеко, и он, прилагая такие усилия, очень уважительно относился к взглядам, которые конфликтуют с его собственными.

– Окей, продолжайте, – наконец сказал он десять минут спустя.

– Я забыл, где мы остановились.

– Карма. Ад. Дух под дождём.

– Карма, ад и страдания не действуют по собственным законам, но являются возмущениями тонкой субстанции ложного "я". Проблема не в самих возмущениях, но в том, что возмущается. То, что возмущается, ложно, и если бы его не было, не чему было бы возмущаться. Нечему сгорать, некого распинать, некого высушивать. Нет ничего, что можно ранить или убить.

– Нет ничего, что можно ранить или убить, – повторил он.

– На самом деле, нет той книги, где бы хранились наши записи. Нет никаких кармических лент, которые необходимо сжечь. Нет никаких высших судей. Верно лишь только то, что мы думаем, и всё счастье или страдание возникает из этой веры. "Я" ложно, и оно само несёт бремя своего невежества; оно страдает или радуется при воздействии внешних, не принадлежащих эго сил. Вера в реальность ложного "я" это источник всего страдания и всего счастья.

– Нет никаких высших судей?

– То, чем ты являешься в реальности, и есть вся реальность. Кто будет судить?

– Не понимаю, какой в этом может быть смысл.

– Я знаю. Тебе не нужно сейчас всё понимать. Я просто надеялся чуть-чуть объяснить тебе, что такое эти письма и всё остальное.

– Окей, это интересно. Мне понравилось. Я не говорю, что вы не правы, я просто не понимаю, как это может быть. Как эго и грех это одно и то же. И невежество. Как существует только одно. Это непонятно.

Непонятно, потому что размыты контуры. Эти контуры, похоже, всегда будут размыты. Моя вина в том, что я ввёл истину в разговор. Истина здесь неуместна. Нам приходится охватывать слишком большую территорию, так как наши цели не сонаправлены. Я хотел затронуть тему истины, потому что Кертис с этим много сталкивается, работая на меня. Он хочет знать то, что имело бы практическую ценность в его жизни, что помогло бы ему вырасти таким человеком, как его мать, а не как его бабушка. Я тоже этого хотел бы, по правде говоря, поэтому я должен отложить истину в сторонку и позволить ему ясно взглянуть на такие интересные и важные темы, как самоотверженность, сдача, жизнь со свободным доступом к состоянию наблюдателя, как отпустить штурвал, и прочее. С другой стороны, не я выбираю свои слова и мне также любопытно, как протекает этот разговор, как и Кертису. Он не компьютер, в который нужно загрузить точную информацию, и не будет никакого вреда оттого, что я вывалю на него всё скопом и позволю ему со временем рассортировать это. Время – фактор созревания.

Ночь продолжалась. Разговоры, которые можно прочесть за две минуты, занимают целый час. Мы то выпадали из него, то снова начинали. Кое-где плыли облака, но в основном небо было ясным и звёздным. Мы провели много времени, обсуждая возраст, и что люди, которые выглядят как взрослые, обычно лишь дети переростки. Кертису понравилась эта тема, так как он сразу же распознал разницу в своей жизни, между матерью и бабушкой. Для него это личное, то, что он переживает непосредственно, в отличие от темы о ложном "я", где ему не за что зацепиться.

– Я хочу быть таким, – сказал Кертис, когда разница между взрослым и ребёнком стала более ему понятной.

Отрадно, что он понял разницу, но меня не удивил его выбор. Любой, кто способен увидеть эту разницу, сделал бы тот же выбор, интеллектуально, во всяком случае. Никто не захочет быть маленьким, ограниченным и испуганным. Мы порабощены нашим собственным страхом и невежеством – две стороны одной монеты. Когда мы уберём завесу невежества, неверного знания, мы увидим, кем мы можем быть, и это именно то, чего мы хотим.

Но просто сказав "я хочу быть таким", ты таким не станешь, иначе мы все были бы шик модерн и жили вечно. Желание и его воплощение это не дело случая. Это искусство, наука, ты можешь уделять этому больше внимания, больше узнать об этом, научиться этому, но ты не можешь диктовать свои условия. Ты не можешь уменьшить это до себя, ты должен расшириться до его размеров, и для этого ты должен срезать путы, ограничивающие это расширение. Это доступно всем, это наше естественное право от рождения, и оно работает в нас в точности в той степени, в какой мы не сопротивляемся ему – степень, которая меняется в каждом от минуты к минуте. Если Кертис действительно захочет, это действительно произойдёт, но требуется такое желание, которое начинается в уме, потом достигает сердца, и потом самого центра. Это требует времени, и может проявляться как притяжение к чему-то, так и как отталкивание от чего-то.

– Вот такой должна быть моя жизнь, я думаю, – сказал Кертис. – Я не представляю, как что-то может быть до этого. Спасибо, что показали мне это.

***

В повседневной жизни я действую на уровне общих паттернов, а не деталей, и я с мечтательным любопытством наблюдал, как сын чёрной уборщицы пробивается от нищеты и насилия к изобилию, и дальше, к частному диалогу с существом таким редкостным, как я. Здесь не бывает случайностей, и всё время тебя нежно подталкивает и трогает за плечо невидимая рука. Почему Кертис оказался здесь, и что из него получится, не имеет значения для меня. Но вот, он здесь. На каком бы он ни был уровне, скоро он перейдёт на следующий. Он вступит во взрослую жизнь. Он понимает, что это такое, он понимает, что значит не быть взрослым, поэтому он совершит этот переход. Он увидит, что то, что в настоящий момент он считает нормальным и хорошим, ненормально и плохо, и он уже начинает это делать. Затем начнётся процесс смерти-перерождения, путы эго начнут зудеть, и этот зуд станет раздражать его всё больше и больше, пока у него не появится аллергия на собственную кожу, и, в конце концов, он скинет свою ложную шкуру, и станет словно заново родившимся в мире, который он знает и которому принадлежит, в котором он не прохожий или должник, но который принадлежит ему, и который не отделён от него. Вот тогда начнётся жизнь, начнётся обучение, начнётся взрослая жизнь. Так нас выгоняют из эдема, и так мы снова обретаем его. А когда обретём, мы можем начать исследовать своё истинное отношение к миру и его отношение к нам, и мы узнаем, что всё, что есть в реальности, это сознание и энергия, что они это одна и та же вещь, и что они являются тем, чем мы на самом деле являемся, что другими словами можно сказать: жизнь есть только сон. В этом различие между я и Я, между "низшим я" и "высшим я". "Низшее я" – мелкое, боящееся и раздражительное, "высшее я" – открытое, лёгкое и сонастроенное со всем, а не только с собой. "Высшее я" это не то же, что реализация истины, но в случае, если у вас есть какой-либо вопрос, то это вопрос, который вам нужен. Никто не хочет реализации истины. Её нельзя хотеть. Но "высшее я", тем не менее, можно хотеть и можно иметь, и это то, чего все искатели во все времена и везде в действительности искали, знали они об этом или нет.

За исключением короткого описания Сонайи, которая олицетворяет не-эгоистическое состояние в его полном выражении, я довольно широко осветил эту тему в первой книге. Эта книга была о духовном просветлении, значение которого я интерпретировал как наивысшее состояние. "Высшее я" это не истина и оно не относится к истине, оно существует целиком в "царстве сна" и содержит в себе, в отличие от чёрно-белой истины, бессчётное количество оттенков серого. Реализация истины, постоянное пребывание в недвойственном сознании, духовное просветление – эти термины применимы к наивысшему состоянию. Наивысшее, то есть конечное, предельное. "Высшее я" это не наивысшее состояние – это естественное состояние. Иметь деньги, почитание, власть ничего не значит по сравнению с состоянием человеческой зрелости, поэтому скромная уборщица может быть царственным существом, в то время как богатая, красивая кинозвезда может быть крестьянкой. Первые будут последними, а последние будут первыми, легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, смиренные унаследуют землю, и так далее.

Освободившись от высасывающих все соки требований эго, мы ясно увидим, какими несформировавшимися созданиями мы были до сих пор, как дети. Дети не в радостном и нежном, но в эгоцентрическом и дисгармоничном смысле. То, что мы считаем светлым и красивым в детях, является неотъемлемой природой полностью развитого человека. Наше истинное состояние это игривость, невинность, бесхитростность, безграничность духа, крепкое здоровье и внутренний свет, естественная доверчивость и безошибочное чувство правильности, невозмутимость, милосердие, спокойный взгляд и лёгкий хороший юмор, равновесие, свобода от злости и мелочности, отсутствие страха, присутствие щедрости и простирающееся чувство благодарности. Креативность. Соединённость. Корректность. Вот чистое состояние человеческого существа, принадлежащее ему по праву. Ты должен умереть для плоти и родиться для духа. Жизненная энергия, прежде расточительно расходовавшаяся эго, сможет тогда развернуться к высшим целям и потенциалам жизни в великолепном парке развлечений дуальности.

***

Мы оба заснули в шезлонгах. Когда я проснулся, костёр превратился в покрытые пеплом угли, и первый отсвет нового дня только начинал разогревать воздух. Я пошёл к воде, чтобы размяться и написать своё имя на песке, а когда вернулся, Кертис уже не спал и наблюдал, как первые лучи солнца пробивались над Атлантическим океаном. Я достал яблоки, виноград, груши, сухофрукты и воду в бутылках из холодильника и поставил между нами. Мы ели и смотрели на восход.

14. Нет другой жизни.
(11-я глава из "Таинственного незнакомца" Марка Твена)

Знаки сновидения есть повсюду –
ты должен был заметить их раньше.

– Марк Твен –

Почти целый год Сатана постоянно навещал меня, но потом стал приходить реже, и в конце долгое время вообще не появлялся. Это всегда нагоняло на меня одиночество и меланхолию. Я чувствовал, что он теряет интерес к нашему маленькому миру и может в любое время вовсе прекратить свои визиты. Когда однажды он всё же явился, я был переполнен счастьем, но лишь ненадолго. Он пришёл, чтобы попрощаться, сказал он мне, в последний раз. У него были дела и обязательства в других уголках вселенной, сказал он, и он будет занят дольше, чем я смогу ожидать его возвращения.

– Ты уходишь и больше никогда не вернёшься?

– Да, – сказал он. – Мы дружили долгое время, и это было приятно – приятно для нас обоих, но теперь я должен идти, и мы больше никогда не увидимся.

– Не в этой жизни, Сатана, но в другой? Мы наверняка увидимся в другой жизни?

И тогда, спокойно и торжественно, он произнёс странные слова:

– Нет другой жизни.

Едва заметная волна хлынула от его души к моей, неся с собой слабое и неясное, но благословенное и полное надежды чувство, что невероятные слова могли, и даже должны, быть правдой.

– Разве ты никогда не думал об этом, Теодор?

– Нет. Как я мог? Но если бы это было правдой…

– Это правда.

Волна благодарности поднялась в моей груди, но сомнение прервало её, прежде чем она смогла найти выражение в словах, и я сказал:

– Но… но… мы же видели ту будущую жизнь, видели её во всей реальности, и …

– То было видение – у него нет реальности.

Я еле дышал, борясь с великой надеждой.

– Видение? … ви…

– Сама жизнь это всего лишь видение, сон.

Это был шок. Боже! Эта мысль тысячу раз приходила ко мне в раздумьях!

– Ничего не существует, всё это сон. Бог, человек, мир, солнце, луна, множество звёзд – сон, всё сон, они не существуют. Ничего нет, кроме пустого пространства – и тебя!

– Меня!

– И ты это не ты – у тебя нет тела, нет крови, нет костей, ты – лишь мысль. И меня тоже нет, я – всего лишь сон, твой сон, создание твоего воображения. В тот момент, когда ты это осознаешь, ты выкинешь меня из своих видений, и я растворюсь в пустоте, из которой ты сотворил меня…

Я уже погибаю, ухожу, умираю. Через мгновенье ты останешься один в безбрежном космосе, и будешь скитаться по его бескрайнему одиночеству без друзей и товарищей вечно – поскольку станешь мыслью, единственно существующей, по своей природе неугасимой, неуничтожимой. Но я, твой бедный слуга, раскрыл тебя тебе самому и освободил тебя. Смотри другие сны, лучшие!

Странно! что ты не подозревал об этом годами ­– веками, эпохами, эонами! – что ты существовал, в одиночестве, во веки вечные. Правда, странно, что тебе даже в голову не приходило, что твоя вселенная и всё её содержимое являлось лишь сном, видением, фикцией! Странно, потому что оно так откровенно и истерично безумно, как все сны: Бог, который мог создать хороших детей так же легко, как плохих, предпочтя, однако, плохих; который мог бы сделать каждого из них счастливым, но никогда не сделал ни одного; который заставил их ценить свои горькие жизни, скупо сделав их короткими; который наделил ангелов вечным незаслуженным счастьем, и потребовал от других своих детей заслуживать его; который наделил своих ангелов безболезненными жизнями, но проклял других своих детей горькими страданиями и болезнями ума и тела; который изрекает о справедливости и придумал ад, изрекает о милосердии и придумал ад, изрекает о золотых правилах, прощении, помноженном семьдесят раз на семь, и придумал ад; который изрекает о морали для других людей, но сам аморален; который хмурит брови на преступления, сам совершая их все; который создал человека без его просьбы, и пытается свалить всю ответственность за его действия на самого человека, вместо того, чтобы честно принять её на себя; и наконец, с совершенно божественной тупостью, побуждает этого бедного, поруганного раба почитать себя!...

Теперь ты понимаешь, что всё это невозможно, кроме как во сне. Ты понимаешь, что всё это чистое и пустое безумие, глупые создания воображения, которое не осознаёт своих причуд – словом, сон, и ты его создатель. Знаки сновидения есть повсюду – ты должен был заметить их раньше.

Всё это правда, что я открыл тебе – нет ни Бога, ни вселенной, ни человечества, ни жизни на земле, ни рая, ни ада. Всё это сон – нелепый и глупый сон. Нет ничего, кроме тебя. И ты это всего лишь мысль – блуждающая, бесполезная, бездомная, одиноко странствующая мысль посреди пустой вечности!

Он исчез, и оставил меня в испуге, поскольку я знал, знал точно, что всё, что он сказал – правда.