Криминалистическое понятие раскрытия преступления

правовой науке понятие раскрытая преступления относится к числу таких, по поводу которых многолетняя дискуссия пока еще не привела к общепризнанному результату. В науке уголовного процесса — именно в ней развернулась, в основном, эта дискуссия — существует несколько точек зрения на содержание понятия раскрытия преступления. Не приводя аргументации их сторонников, поскольку это делалось уже многократно и достаточно подробно, ограничимся лишь перечислением “сосуществующих” позиций.

1. Раскрытие преступления — понятие оперативно-розыскное, означающее, что преступник найден. Все остальное “скорее характеризует стадию расследования преступления, чем раскрытие его, ибо оно уже раскрыто (преступник найден)”[677].

2. Раскрытие преступления — установление данных о преступлении и виновном в его совершении в таком объеме, который позволяет предъявить обвинение. Момент раскрытия связывается с моментом вынесения постановления о предъявлении обвинения[678].

3. Раскрытие преступления — установление всех обстоятельств пре­дмета доказывания, что является основанием для окончания предварительного расследования и составления обвинительного заключения[679].

4. Раскрытие преступления — весь процесс производства по делу, завершающийся вступлением в законную силу приговора суда; раскрытым является такое преступление, по которому приговор вступил в законную силу[680].

Все изложенные позиции, трактуя понятие раскрытого преступления, момент раскрытия связывают с определенным процессуальным решением — от принятия следователем дела к своему производству до вступления в силу приговора суда. Но понятие раскрытия преступления, момент, когда преступление может считаться раскрытым, и для криминалистики имеют существенное значение, поскольку должны ориентировать в решении вопроса о периодизации этапов процесса расследования, а значит, и в решении вопроса о структуре частной криминалисти­ческой методики и содержании ее частей. Поэтому имеет смысл ознакомиться с мнениями по этому поводу не только процессуалистов, но и криминалистов, высказанных именно в криминалистическом, а не в процессуальном аспекте.

А. Н. Васильев полагал, что “под раскрытием преступления принято понимать лишь обнаружение преступления и установление виновных, что является главным в расследовании преступлений”[681]. Практически тоже самое писал С. П. Митричев: “Раскрыть преступление — это значит установить факт события преступления и лицо, виновное в его совершении”[682]. По существу, этими и некоторыми еще подобными высказываниями и ограничивалось отношение криминалистов к понятию раскрытия преступления. Довольствуясь процессуальными решениями вопроса, криминалисты связывали с ними обычно и свои представления о периодизации процесса расследования. Так, И. М. Лузгин, производя структурный анализ расследования, выделил в нем два этапа: от возбуждения уголовного дела до предъявления обвинения и от предъявления обвинения до окончания расследования и принятия окончательных решений по делу[683]. Однако позже появились и высказывания о необходимости формулирования собственно криминалистического понятия раскрытия преступления.

19 мая 1975 г. на заседании Ученого совета ВНИИ по изучению причин и разработке мер предупреждения преступности с докладом “Теоре­тические основы методики расследования преступлений” выступил В. Г. Танасевич. В докладе и затем в написанной на его основе статье он развил мысль о том, что о раскрытии преступления можно говорить в двух аспектах — процессуальном и криминалистическом. “В уголовно-процессуальном смысле, — писал он, — раскрытие преступления предполагает выяснение всех обстоятельств, входящих в предмет доказывания по уголовному делу, и окончательно вопрос о раскрытии преступления решает суд при вынесении приговора”.

Криминалистическое понятие раскрытия преступления, совпадающее с процессуальным с точки зрения того, что должно быть достигнуто (предмет доказывания по делу), нельзя, по мнению В. Г. Танасевича, связывать с моментом предъявления обвинения. “Под криминалистическим (предварительным) раскрытием преступления следует понимать выяснение всех обстоятельств события преступления, изобличающих лиц, его совершивших, и устанавливающих характер и степень их ответственности за содеянное. Моментом, определяющим раскрытие престу­пления, является составление обвинительного заключения”[684].

Словно угадывая недоумение читателей, поскольку его определение криминалистического понятия раскрытия ничем не отличалось от определения тех процессуалистов, которые момент признания преступления раскрытым также связывают с составлением обвинительного заключения, В. Г. Танасевич позже пояснил: “Криминалистическим (предвари­тельным) это раскрытие является не по кругу исследованных обстоятельств, а потому, что оно основано на оценке следователем материалов предварительного следствия”[685]. Однако, как нам кажется, и это разъяснение не убеждает в том, что сформулированное В. Г. Танасевичем понятие является криминалистическим.

Весьма интересная концепция криминалистического понятия раскрытия преступления была выдвинута Ф. Ю. Бердичевским. В ее основу он положил свою модификацию нашего определения предмета криминалистики[686] и тезис о том, что расследование далеко не всех уголовных дел обязательно связано с процессом раскрытия преступления, что есть преступления, которые нужно, расследуя, раскрывать, и те, которые надо только расследовать, поскольку исходная информация о них содержит прямые указания на виновного[687].

По мнению Ф. Ю. Бердичевского, содержанием криминалистического понятия раскрытия преступления является “деятельность по расследованию преступления, осуществляемая в условиях отсутствия информации, делающей известной личность преступника, заключающаяся в отыскании такой информации и ее использовании для доказывания искомых фактов”.

Эта деятельность отличается от последующих этапов расследования по своим целям (она создает лишь предпосылки для достижения конечных целей расследования), по условиям (острая нехватка полезной информации и наличие большого объема информации избыточной) и по субъектам (в отличие от расследования, субъектами деятельности по раскрытию являются как следователь, так и органы дознания в пределах не зависящей друг от друга компетенции)[688].

Ф. Ю. Бердичевский не делает вывода о том, когда преступление может считаться раскрытым с криминалистической точки зрения, в аспекте его определения. Но логически можно заключить, что, во-первых, он не связывает это с каким-то определенным процессуальным моментом, а, во-вторых, связывает раскрытие с процессом перехода от незнания к знанию вероятному[689].

Представляется, что взгляды Ф. Ю. Бердичевского могут лечь в ос­нову формулирования криминалистического понятия раскрытия престу­пления. В качестве исходных посылок могут фигурировать следующие.

Преступления делятся на две группы в зависимости от содержания исходной информации. Первую группу составляют “очевидные” преступления, то есть такие, которые совершаются в условиях очевидности, когда исходная информация содержит данные о виновном. Исходная информация о “неочевидных” преступлениях таких данных не содержит. В раскрытии нуждаются только преступления этой второй группы.

Начав с незнания (виновный неизвестен), следователь и орган дознания в процессе раскрытия приходят к вероятному знанию (предполо­жение о виновности определенного лица). Возникновение этого вероятного знания означает раскрытие преступления: личность виновного становится известной органам расследования, известной, разумеется, в предположительной форме.

Предположение о виновности лица означает возникшее в отношении него подозрение в совершении преступления; при этом раскрытие преступления связывается с появлением по делу заподозренного лица.

Возникновение подозрения в отношении возможного субъекта преступления мы не склонны приравнивать к появлению в деле фигуры подозреваемого как участника уголовного процесса и рассматриваем это понятие в более широком смысле.

Л. М. Карнеева совершенно права, когда утверждает, что возникшее у следователя подозрение “должно рассматриваться применительно к его деятельности, по крайней мере, в трех значениях: как психологическая характеристика состояния сознания следователя, определяющая его субъективное отношение к исследуемому факту; как криминалистическое понятие, используемое при подборе оснований к решению задач расследования и для выдвижения версий и, наконец, как процессуальная категория, когда с возникшим подозрением закон связывает наступление определенных процессуальных последствий”[690]. Она употребляет термин “заподозренный”, обозначая им субъективное отношение следователя к лицу, совершение преступления которым он исследует, а не процессуальное положение такого лица. Заподозренный при наличии оснований, указанных в ст. 52 УПК РСФСР, становится подозреваемым в процессуальном значении этого термина. Права Л. М. Карнеева и в том, что именовать таких лиц “условно подозреваемыми”, как это делает В. В. Котровский[691], неверно, так как подозрение, имеющееся у следователя, не условно, а вполне реально[692].

Появление заподозренного лица в криминалистическом значении этого понятия, как правило, совпадает с окончанием этапа первоначальных следственных действий и оперативно-розыскных мероприятий. Таким образом, в общей форме можно сказать, что содержанием этого этапа является раскрытие преступления, тогда как содержанием последующих — его доказывание.

Конечно, не всегда начальный этап расследования заканчивается раскрытием или с раскрытием преступления. Но на этом вопросе мы остановимся далее.

Таким образом, криминалистическое понятие раскрытия преступления, как нам представляется, может быть определено так: это — деятельность по расследованию преступления, направленная на получение информации, дающей основание к выдвижению версии о совершении преступления определенным лицом.

Мы отдаем себе отчет в том, что предлагаемое понятие не может быть положено в основу учета раскрытых преступлений или служить определению показателей раскрываемости: для этой цели годится только жесткий однозначный критерий, в качестве которого был вполне пригоден ранее существовавший, когда преступление считалось раскрытым при наличии достаточных оснований для предъявления обвинения, или, как считается теперь, — с момента направления обвинительного заключения на утверждение прокурору, а затем дела — в суд. Криминалистическое понятие раскрытия преступления необходимо для успешного решения задач частнометодического характера: определения направления расследования на разных его этапах, решения вопроса о задачах каждого этапа и т. п. Для подтверждения достаточно сравнить задачи начального этапа расследования преступления, совершенного в условиях полной очевидности, то есть такого, какое нет необходимости раскрывать, и преступления неочевидного, когда нет еще данных о виновном. Ясно, что во втором случае эти задачи более многообразны, сложны и требуют больших усилий, чем во втором. Процесс расследования неочевидного преступления вступит в ту фазу, с которого начался процесс расследования очевидного преступления, лишь на втором своем этапе, когда в поле зрения следователя ока­жется заподозренный, то есть опять-таки после раскрытия преступления.

В отличие от мнения И. И. Карпеца, мы не считаем, что раскрытие преступления — задача только оперативно-розыскных аппаратов органов внутренних дел. Это совместная задача и их, и следователя, и решаться она должна на основе взаимодействия между ними. Но всегда ли может быть решена эта задача? Все ли преступления при любых обстоятельствах могут быть раскрыты и действительно раскрываются?

Существуют две точки зрения по этому вопросу.

Большинство советских юристов считало, что нет и не может быть преступлений, которые нельзя было бы раскрыть. “По судебным делам, — писал А. И. Трусов, — любые обстоятельства и факты также в полной мерю познаваемы... Не существует таких фактов и обстоятельств, которые мы не в силах были бы раскрыть и установить в той мере, как это необходимо для правильного разрешения каждого дела”[693]. Столь же категоричен И. Ф. Герасимов: “Любое преступление безусловно можно раскрыть, но во многих случаях это довольно трудная задача”[694]. Возражая “инакомыслящим”, Н. А. Якубович утверждала, что “нет объективных причин, в силу которых бы оказалось невозможным раскрыть преступление и установить по нему истину. Если есть еще дела, по которым преступления остаются нераскрытыми, то это происходит, главным образом, в связи с тем, что в какой-то момент их расследования была упу­щена такая возможность со стороны органов расследования”[695]. Аналогичных взглядов ранее придерживался и В. Д. Арсеньев, когда полагал, что “нет такого преступления, которое нельзя было бы раскрыть. И если все еще встречаются нераскрытые преступления, то это — результат недостатков в организации раскрытия преступления”[696].

Однако с течением времени тезис о том, что нет преступлений, которые нельзя было бы раскрыть, в глазах ряда ученых перестал выглядеть аксиомой. Сначала сомнения в его правильности высказывались весьма осторожно, в сопровождении ряда оговорок, означающих в конечном счете, что можно раскрыть любое преступление, но при наличии некоторых условий, зависящих от следователя. Характерными в этой части яв­ляются высказывания А. М. Ларина. “Возможность познания любого преступления, как и всякого иного явления объективного мира, заложена в объективных законах природы и общества. Однако наряду с возможно­стью раскрыть преступление практически существует и возможность то­го, что преступление останется нераскрытым, — писал он. — Как превр­атить возможность раскрыть преступление в действительность? Как уст­ранить возможность тайных и безнаказанных преступлений?” И отвечал на этот вопрос следующим образом: “Теория уголовного процесса и пра­ктика расследования позволяют выделить следующие условия, предотвращающие действие указанных отрицательных факторов (уничтожение, исчезновение доказательств, сокрытие преступлений — Р. Б.) при розыске и обнаружении доказательств: а) быстрота расследования и внезапность производства следственных действий; б) осведомленность сле­дователя о действиях и намерениях обвиняемого как при совершении преступлений, так и во время расследования; в) следственная тайна”[697].

Через несколько лет А. К. Гаврилов пришел к тем же выводам с несколько иных позиций. Признавая влияние на возможность раскрытия преступления как субъективных, так и объективных факторов, он посчитал, что на долю последних выпадает столь незначительное число случаев, “которое не в состоянии существенным образом поколебать общую закономерность раскрытия всех совершенных преступлений”[698]. Такими отрицательными субъективными факторами он назвал медлительность в принятии надлежащих мер по первому сигналу о преступлении или вообще отказ от активных действий, ненадлежащую организацию работы следователя; недостаточно эффективную систему взаимо­действия следователя с другими службами органов внутренних дел; несовершенство ведомственного процессуального контроля за деятельностью следователя; несовершенство ряда норм УПК; недостаточную квалификацию следователей[699].

Таким образом, если А. М. Ларин перечислял условия, при наличии которых любое преступление может быть раскрыто (хотя и допускал возможность, что этого не произойдет), причем условия, целиком зависящие от качества следствия, то А. К. Гаврилов перечислил условия, при отсутствии которых достигается тот же результат, и опять-таки связанные только с качеством следствия, то есть субъективного характера. Его вывод: реальная возможность того, что преступление останется нераскрытым, полностью может быть нейтрализована и обращена в свою противоположность усилиями органов расследования.

Но такое полупризнание существования преступлений, которые при определенном стечении обстоятельств остаются нераскрытыми в силу, главным образом, объективных причин (независимо от того, много ли таких причин или мало и в какой степени удается их преодолеть), не могло остановить развитие иных представлений о возможности раскрытия всех без исключения преступлений

Базирующаяся на постулате о познаваемости мира принципиальная возможность раскрытия каждого преступления не всегда превращается в действительность. “Вывод о возможности раскрытия всякого преступления, — пишет Г. М. Резник, — верен применительно к понятию преступления как вида или типа, но он иногда оказывается несостоятельным в отношении конкретного уголовного дела”[700]. Он подчеркивает, что неправильно связывать вывод о недостаточности доказательств для категорического суждения по делу во всех случаях с ошибками, допущенными при работе с доказательствами: “Предварительное и судебное следствие по делу могут быть проведены с исчерпывающей полнотой и объективностью и тем не менее не завершиться достоверными выводами. Закон предусмотрел такие ситуации, регламентировав оправдание или прекращение дела при недоказанности участия обвиняемого в совершении преступления, если исчерпаны все возможности для собирания дополнительных доказательств (ст.ст. 208, 234, 309, 349 УПК)”[701].

Ответ на вопрос о том, почему невозможно собрать все необходимые доказательства, дал Я. О. Мотовиловкер, указав, что правило о том, буд­то нет нераскрываемых преступлений, “не может быть распространено на случаи, когда следы преступления исчезли и тем самым объективно отпала возможность закончить процесс познавательным результатом”[702].

Еще более определенно высказался по этому поводу В. Д. Арсеньев. Исходя из принципиальной возможности раскрытия каждого совершенного преступления, он в то же время отмечал, что определенная (срав­нительно небольшая) часть выявленных преступлений остается нераскрытой. Объяснение этому он находит в том, что принципиальная возможность познания мира и его закономерностей отнюдь не означает такой возможности для каждого конкретного случая[703].

Мы уже неоднократно высказывали свою точку зрения по рассматриваемому вопросу[704]. Вкратце она заключается в следующем.

Закономерный характер процессов возникновения и обнаружения доказательств обеспечивает принципиальную возможность раскрытия всякого преступления. Однако поскольку всякая объективная закономерность проявляется как тенденция, прокладывая себе путь через случайности, через отступления от общих правил и учитывая, что наряду с закономерностью возникновения доказательств действует закономерность их исчезновения, следует признать, что в конкретном случае процессы возникновения, существования и обнаружения доказательств могут протекать нетипично. Это означает, что доказательства могут не возникнуть в таком качестве, чтобы быть обнаруженными современными средствами и методами, либо что их количество окажется недостаточным для раскрытия преступления. При этом мы имеем в виду объективные процессы, не зависящие от качества расследования и субъективных качеств следователя.

Разумеется, в большинстве случаев то, что преступление остается нераскрытым, — следствие недостатков в организации и осуществлении расследования. В этом нельзя не согласиться с А. М. Лариным, А. К. Гавриловым, Н. А. Якубович и другими авторами, придерживающимися подобных взглядов. Наши аргументы относятся к той небольшой части уголовных дел, расследование по которым не увенчалось успехом именно в силу действия объективных отрицательных факторов. И как бы мало ни было таких дел, пренебречь ими нельзя, как нельзя и возлагать ответственность за них на следователя. Но А. К. Гаврилов безусловно прав в том, что “с точки зрения практической деятельности нельзя прогнозировать невозможность раскрытия преступления заранее, не проникнув в сущность явления, то есть не произведя расследования на самом высоком организационном уровне. Для того, чтобы признать, что конкретное преступление не может быть раскрыто ввиду уничтожения доказательств (или невозможности их обнаружения), необходимо вначале дать оценку всей совокупности действий, использованию процессуальных средств и полной реализации полномочий субъектов расследования. В противном случае любая трудность могла бы объясняться как объективная закономерность невозможности получения доказательст­венной информации”[705].

Сказанное относится и к основной массе латентных преступлений. Они остаются необнаруженными не в силу объективных причин, препятствующих их раскрытию, а потому, что вне поля зрения оперативных, преимущественно, но также и следственных аппаратов остаются наличные признаки их совершения.

Тезис о том, что раскрытие преступления является задачей, общей для органов дознания и предварительного следствия, стал, по-видимо­му, отправным для идеи формирования так называемой общей теории раскрытия преступлений в рамках криминалистики, которую мы ранее упоминали. Пионером этой идеи был И. Ф. Герасимов, по мнению которого эта теория должна содержать следующие разделы:

¨ Методологические основы теории раскрытия преступлений.

¨ Сущность и этапы процесса раскрытия преступлений. Раскрытие как задача уголовного судопроизводства и как деятельность соответствующих органов и лиц.

¨ Система деятельности по раскрытию преступлений, взаимодействие различных органов и лиц.

¨ Учение о следственных ситуациях как элемент общей теории раскрытия.

¨ Криминалистические классификации и характеристики и их роль в разработке частных методик.

¨ Общие положения и структура методик раскрытия отдельных видов и групп преступлений. Соотношение методик раскрытия и расследования.

Именно “с теории раскрытия преступлений, — по его мнению, — должен начинаться курс криминалистики”[706]. Идею И. Ф. Герасимова активно поддержал Л. Я. Драпкин. Он прямо называет эту теорию криминалистической и указывает, что процесс раскрытия преступлений основан на динамическом развитии системы следственных версий[707].

На первый взгляд, идея формирования комплексной общей теории раскрытия преступлений выглядит привлекательно. Однако даже самый поверхностный ее анализ показывает ее несостоятельность.

Во-первых, само выделение раскрытия преступлений из общего процесса установления истины по уголовному делу позволяет сделать вывод о том, что расследование подобной цели не преследует. Это заключение подкрепляется и необходимостью выяснения соотношения “мето­дик раскрытия и расследования”, которые, как полагает И. Ф. Герасимов, существуют раздельно. Сразу же возникает вопрос: для кого разрабатываются методики раскрытия и для кого — методики расследования? Поскольку расследование раскрытием не занимается, очевидно, методики раскрытия предназначаются доя органов дознания, осуществляющих раскрытие оперативно-розыскным путем. Но как быть, если им раскрыть преступление не удалось и эту задачу все-таки предстоит решить следователю? Ответа “теория раскрытия” не дает.

Во-вторых, объявляя эту теорию криминалистической и включая в ее содержание фактически оперативно-розыскную деятельность, автор про­тиворечит собственному признанию самостоятельного существования оперативно-розыскной теории. По сути, с ним солидаризируется и Л. Я. Драпкин, рассматривая теорию раскрытия как версионную деятельность, причем оперируя именно со следственными версиями и даже не упоминая о версиях оперативно-розыскных. В свое время А. Н. Васильев писал: “Оперативно-розыскная деятельность имеет более широкий диапазон применения, охватывая не только расследование, в рамках которого применяется криминалистика, но и более ранний период, когда возможно выявление оперативными методами преступных замыслов и организуемых преступных групп, подготовки к совершению преступлений, пресечение этой деятельности, предупреждение преступлений, обнару­жение оперативными мерами совершенных преступлений”[708]. Так не логичнее ли включить “теорию раскрытия” вместе со всем ее криминалистическим содержанием в теорию оперативно-розыскной деятельности, да и вообще покончить с криминалистикой, которая ведь, как считает И. Ф. Пантелеев, не что иное, как “наука о раскрытии преступлений”[709] ?

Попытки объединить “на системной основе” в явно надуманной теории раскрытия возможности и средства оперативно-розыскной деятельности, учение о версии, процессуальные средства доказывания и т. п. — лишены всякого практического смысла и теоретически ущербны, не говоря о том, что в рамках этой теории смешиваются процессуальные и непроцессуальные виды деятельности правоохранительных органов, объединение которых возможно лишь на уровне целей деятельности, а не в рамках единой теории.

Наконец, в-третьих, если уж пытаться создать “теорию раскрытия” как нечто практически значимое, то в ее содержание следовало бы включить всю криминалистику, всю теорию оперативно-розыскной деятельности, поскольку все содержание той и другой предназначено для решения этой — хотя и не только этой — задачи.

Нет и не может быть самостоятельной “теории раскрытия преступлений”, как не может быть “теории пресечения преступлений” или теории их расследования. Как процессуальная, так и непроцессуальная деятельность правоохранительных органов решает все подобные виды задач на базе своих теоретических основ, используя для этого весь присущий им арсенал средств и методов, а при возможности применяя и средства и методы смежных областей деятельности. Так например, для раскрытия преступлений используются процессуальные (следственные и иные) действия, специальные знания, криминалистическая техника и криминалистические учеты, оперативно-розыскные меры и средства, опе­ративные учеты и др. И в таком комплексном использовании “продукта” криминалистики, теории ОРД и других областей знания — залог успешного раскрытия преступлений.